Ванька-встанька-iii

                III. Туча


…Дом жил своей обычной жизнью; школа, работа, запахи вкусного обеда,  разговоры,
нравоучения. Внешне вроде бы ничего не изменилось, кроме того, что большая, ярко-зеленая
игрушка резко выделялась среди пастельных тонов квартирного интерьера и постоянно лезла в глаза всех его обитателей. Да и мелодичный перелив его голоска нередко отвлекал внимание от других, более важных дел. Но внутри…
…Внутри дома происходили какие-то странные изменения. Никто не говорил об этом вслух, но  все чувствовали, что с каждым днем в доме нарастает непонятное напряжение в отношениях между его обитателями, включая игрушки.
Теперь по ночам старые игрушки  не шептались уже о своих личных бедах и обидах. Они говорили об общей проблеме:
-Какая несправедливость! -
возмущалась кукла Марина, уложенная  Девочкой спать прямо на голом полу и укрытая старой бабушкиной шалью:
-Почему я, такая красивая, такая нежная, лежу на спинке, мерзну, если  этого хочет Девочка, а противный, уродливый Ванька стоит на теплом подоконнике и разглядывает звезды в окно?
-И в самом деле! - заискивал перед красавицей пустотелый Клоун, веселивший когда-то весь дом.
-До меня уже полгода никто не дотрагивался, а этого безобразного, с тяжелым, неподъемным туловищем и кругляшками вместо рук, целыми днями все холят да лелеют. Можно подумать, что он чем-то лучше меня.
-У него внутри что-то есть – рычал одноглазый Медведь.
-Особенное….
-Особенное?!
неслаженным хором возмущались оловянные солдатики
-Что в нем может быть особенного? Железяка какая-нибудь? А мы -  целиком железные, и ничего -не высовываемся и не «длын-длынькаем»  попусту.
…В комнате, с появлением неваляшки, многое переменилось. Никогда не любившие друг друга куклы Марина и Барби стали вдруг закадычными подругами, а солдатики из немецкого и русского наборов все чаще валялись в одной коробке.
Игрушки теперь что-то объединило, сплотило, и это ЧТО-ТО было таким же тяжелым и неведомым, как то, что находилось внутри Ванька-встаньки.
… «Несправедливость…особенное…несправедливость…особенное…» - шипела, шуршала, шелестела по ночам игровая комната, и от этих звуков дети, спавшие за стеной, просыпались, ворочались, а засыпая, мучились страшными снами.
Девочке снилось, что за ней ползет большая, живая, черная туча и кричит противным скрипучим голосом:
-Меня зовут Несправедливость. Давай с тобой дружить
-Не хочу! Не хочу! –
плакала Девочка и просыпалась в слезах.
А Мальчику снились загадочные существа – то ли гоблины, то ли  инопланетяне. Почему-то каждый из них прятал за спиной что-то загадочное. Мальчик подбегал к ним, заглядывал за спины, но «что-то загадочное» сразу исчезало, а существа хором начинали над ним смеяться.
Дети просыпались в плохом настроении, которое частенько сохранялось на весь день. В такие «нехорошие» дни они ни с того, ни с сего начинали ссориться между собой, и  от этих ссор больше всего доставалось старым игрушкам.
- Почему твои солдатики валяются в кукольном углу?! –
раздраженно кричала Девочка и топтала ногами все мальчишеские игрушки, которые не лежали на месте. А Мальчик в отместку отрывал ножки от ее любимых пупсиков и прятал их в многочисленные ящики письменного стола. Одному Ваньке никогда не доставалось в «нехорошие» дни. Ещё бы, ведь это была привилегированная игрушка - почти семейная реликвия. И старые игрушки, понимая это, начинали все больше и больше ненавидеть его.
…Теперь по ночам Ванька не улыбался старым игрушкам, когда они его задирали, а разворачивался под дуновением ветерка к окошку и до самого рассвета смотрел на звезды, стараясь не замечать колкостей, в свой адрес, посылаемых с пола и полок. Однажды, после проветривания комнаты на ночь, дети, прикрыв окно, забыли укрепить раму шпингалетом. Ночью подул сильный ветер, рама распахнулась, и Ванька слетел на пол. Старые игрушки были в восторге:
-Наконец-то! Наконец-то!
-Так ему и надо! Так и надо!
-Бог наказал!
-А пусть не высовывается!
-Та ему и надо!
возбужденно зашептались игрушки.
Привычное недовольное шуршание сменилось на злорадный гул, а к старой вмятине на Ванькином боку, которая образовалась, когда Мальчик уронил его, прибавились еще две – на личике (падая с подоконника, он угодил носом в чугунный радиатор) и на донышке, которым он упал на оловянного солдатика. Вмятина на донышке была не просто вмятиной,
а вмятиной дырявой. Вот тогда он впервые и почувствовал боль. Боль физическую – затмевающую звезды, поглощающую белый свет, убивающую разум. Ту боль, которой, в отличие от боли духовной, невозможно не воспротивиться. Вмятина на носу исказила милую улыбку, а песня, которая оборвалась, когда он принял горизонтальное положение после падения, изменила свою мягкую тональность. В ней зазвучали зловещие нотки.

(продолжение следует)