Голый яр

 
На крутом берегу таежной реки, где возвышаются ели, прикрывая скалы, в заиндевелой сини издалека видны полузанесенные буранами вагончики буровиков. На крыше одного из них развевается по ветру красное полотнище. 
Вышка буровой закреплена канатами.  Из трубы котельной уносится в небо сизый дымок. Гул дизелей оглашает окрестности. Экспедиция ищет нефть в новом перспективном районе. Идут разведочные работы.
К столовой, которая находится ближе к буровой,  подъезжает трактор. Тракторист Вадим Костин, мужчина лет сорока, в ушанке и в ватной телогрейке, оглядывается временами назад, чтобы убедиться, не оборвался ли трос.  По снегу  волокутся, связанные  тросами, несколько стволов сосен. Он машет кулаком, запрещая рабочим прокатиться на бревне.
 Немного сзади идет электрик Малышев Сергей,  на плече у него бензопила “Дружба”.
Кочегар Агафонов Иван и помощник бурильщика Кувшинов Виктор подзадоривают друг друга. Они несут топоры.   Их  лица покрыты легким румянцем от мороза. Отчего не побаловаться. Искоса поглядывая на тракториста, бесшабашно прыгают на стволы, размахивая топорами, проезжая несколько метров, теряя равновесие, прыгают в снег, смеясь.
 Ребята молодые. Приехали сюда ради романтики. Посмотреть, как живут люди на севере.
Природа здесь замечательная.  Тайга заманчивая, не тронутая.
-Витька, ты балбес, у тебя ноги дрожат! – кричит громко Агафонов, - я больше тебя удерживаюсь.
Тракторист остановил трактор, сбавил газ, открыл дверь кабины, встал на гусеницу:
-Ну кому, изволите, монтировкой черепок поправить, раз мозги набекрень? – рассерженно объявляет проказникам. Те, взглянув на его злое лицо, сконфузившись, молчат, не двигаясь с места, ждут, когда тронется трактор.
Вадим, успокоившись, включает скорость, и бревна дернувшись, бегут вдогонку за трактором, перекатываясь по дороге.
Возле столовой Костин поворачивает трактор, сдавая немного назад. Агафонов вынимает палец из форкопа, чтобы освободить петлю, скидывает трос на снег.
-А кто будет трос вытаскивать? – напоминает друзьям Сергей Малышев, он кладет бензопилу на снег.
-Сейчас, будь спокоен, не суетись, - делает ему замечание Агафонов, мигом расчаливая связанные бревна, и один конец троса подсоединяет к форкопу, чтобы трактором вытащить зажатый трос из-под бревен.
Время подходит к обеду. Повариха Нина открывает дверь кладовки, выходит на крыльцо с ведром, выливает, стоя на ступеньках, в снег грязную воду. Она только что вымыла полы в столовой.  На ногах у нее надеты белые валенки. А сама без шубки.  Волосы светло-русые развевает ветер.  Ей двадцать два года. Молодая замужняя женщина. Красивая, а гордости в ней нет.
Заметив Агафонова, который пытался свалить Кувшинова на снег, кричит, не поймешь только в шутку или  всерьез:
-Эй, Ваня, смотри не обижай моего любовника!
-Надо же, как ты его обхаживаешь! Вот скажу Николаю твоему мужу!
-Попробуй, скажи, я тебя кормить не буду, - Нина смеется, закрывает дверь.
 Вход в столовую через крыльцо, которое ведет в сени.  Столовую сложили из бревен, настоящий рубленный теплый дом.
Воспользовавшись случаем, что они подоспели к обеду, вчетвером направились в столовую. Открыв дверь и впустив облако морозного воздуха, застенчиво топтались у прохода, сметая снег с валенок.
-А на улице не могли обмести! – заругалась повариха.
-Нинок, ненаглядная! Очень кушать хочется, - выказывая нетерпение, - шутит Агафонов.  Он высокого роста. Волосы черные. Сбросив с плеч белый овчинный полушубок прямо на пол, первым проходит к раздаче.
Сергей Малышев по возрасту старше ребят, в любовных делах смелее и деликатнее, улыбаясь, протягивает Нине чуть помятую пачку шоколада.
-В канун рождества прими поздравление! На счастье в семейных делах съешь сладкого. Твоя жизнь будет такой же, - тенорком певца выговаривает он.
Нина, слегка смутившись, протягивает руку за шоколадкой. Подарок царский! Сергей вручает ей гостиниц под аплодисменты Агафонова и Костина и вдобавок целует ей руку. Лицо таежного Дон-Джуана расплылось в улыбке. Вихор рыжих волос точно у боевого петушка свесился к правому виску.
Вспыхнув румянцем, повариха произносит, смеясь:
-Ну вот еще один ухажер!  Спасибо за шоколадку! Только пожелание твое, Сережа, навряд ли сбудется. Совсем Николай сдурел! Ревнует меня ко всем. Вас здесь много, а нас три женщины. Пелагея Ивановна старая, думает только о муже. Валя еще девчонка.
А мне вы проходу не даете. Хотя если по правде, мне больше всех Виктор нравится. Жаль, что с ним в кино нельзя сходить.  До города шестьдесят километров. А кинотеатра здесь нет, один красный уголок для мужчин. Витя, что ты молчишь! Скажи, приглянулась ли я тебе? – повариха, заглядывая в глаза Кувшинову,  ждет от него ответа.
Для убедительности изобразила  под общий смех кокетливую улыбку на лице.  Ее голубые глаза напоминают о замершей речке. Щеки - розовое утреннее солнышко. Блистают ровные жемчужные зубки как льдинки полыньи. Идеал для любви.
Виктор Кувшинов молча берет из ее нежных рук тарелку с ароматным украинским борщом, идет к ближайшему столу. Готовить она мастерица. Ему порядком надоели амурные шутки Нины. Тем более, что они рассчитаны для всех, наигранные, как по заказу. Тоже нашла мальчика для битья!
Виктор немного робко держится с женщинами. Но с таким нахальным напором встретился в жизни первый раз. “Что ей от меня надо?” – думает он с тревогой.   
Откуда ему знать, что в глубине души, Нина посмеивается не над ним, а над собой. Зачем выскочила раньше времени замуж?  Сколько хороших парней вокруг. Взять бы этого молчаливого Виктора. Очень симпатичный. Он ей чем-то напоминал образ жениха в девичьих мечтах.
Лицо у Виктора с мягкими привлекательными чертами. Глаза серо-голубые. Лоб высокий. Волосы светлые. Не парень, а картинка. Больше похож на девушку. Не мужчина, а ангелочек! Интересно умеет ли он целоваться?
Пообедав, Агафонов и Кувшинов пришли на буровую. Мастер Владислав Михайлович Поливанов, муж Пелагии Ивановны, дал им задание.
-Найдите бочку, заполните ее водой у проруби. Трактором подтянем к столовой. Нина у меня уже неделю назад просила. Тяжело ей с ведрами спускаться к реке. Вас целая орава. Воды на мытье полов не напасешься. Вы как стадо быков зараз натопчите.
Откос у реки очень крутой и высокий. Чтобы можно было добираться до воды, рабочие еще летом сколотили деревянную лестницу  с перилами.
Возле буровой среди труб лежало несколько пустых железных бочек. Их то и заметили два дружка. Все бочки были из-под бензина. Агафонов выбрал из них  получше не помятую.  Откатывая ее ногами, они спустились с бочкой к реке.
-Михайлыч не станет ругаться, что бочка грязная. Вода будет бензином пахнуть, - высказал сомнение Виктор, открутив пробку и понюхав.
-А где нам другую найти. Давай подожжем. Выгорит и не будет запаха.
Особенно не рассуждая, Иван зажег спичку и бросил ее в отверстие бочки. То, что произошло  дальше, они никак не  ожидали. Загудело пламя. Бочка перевернулась, раздулась. У нее оторвалось дно, которое, визжа в воздухе как снаряд, понеслось в сторону буровой. Два  друга упали на снег. Провожая изумленными взглядами летящую тарелку.
Звук был настолько сильным, что он заглушил гул дизелей, буровики, прервав работу, вышли на мостки, смотрели вверх, не понимая, что случилось.  Вроде бы нет самолета!
Опомнившись, когда все стихло, дно от бочки упало за триста метров в снег, Агафонов и Кувшинов подбежали к изуродованной бочке.
-Вот это да! – восхитились они. Конечно, им пришла в голову мысль, что круг из металла мог перерубить пополам любого из них. К счастью все обошлось. Родились в рубашках! Рядом с бочкой  находились, а остались невредимыми. Не туда горючая энергия направилась.
Уже вторую бочку друзья не решились поджигать, зачем второй раз испытывать судьбу.
Притащив ее по лестнице вниз поближе к проруби. Ведрами таскали воду. Затем несколько раз сливали, чтобы не так чувствовался запах.
-Зачем поварихе бочка? Пусть как мы  с ведрами ходит, – недовольно высказался Кувшинов, устав бегать с ведрами взад вперед.
-Как зачем! Твоя милая старается для нас, чистоту наводит.
-Она мне не милая, - буркнул Виктор, поправляя шапку рукавицей. 
-Ладно, пошли за трактором, а то скоро стемнеет. Когда друзья при помощи трактора подтащили бочку с водой к столовой, поварихи там не было. Она ушла домой отдохнуть перед ужином.
Виктор поднялся на крыльцо со стороны кладовки, открыл дверь, посмотрел, где можно поставить бочку. В кладовке был сумрак. Она не отапливалась. На верхних полках лежало мороженое мясо.
-Здесь же холодильник! Куда бочку покатим? Сюда нельзя,  вода за ночь замерзнет.
-Давай через другое крыльцо в сени, в них теплее - предложил Агафонов.
Кувшинов прикрыл дверь кладовки. Хотел спуститься с крыльца. Что-то остановило его. На глаза ему попались собаки, лежащие на снегу.  О чем-то подумав, он открыл настежь дверь в кладовку, и свистнул псам, зовя их к себе. Дождавшись, когда они заскочат на крыльцо, он потрепал одному из них шерсть на загривке, сбежал с крыльца.
Друзья при помощи досок, положенных поверх ступенек, закатили бочку полную воды на крыльцо и поставили в сени.
-Вот  твоя любовь, обрадуется! – отряхивая снег с полушубка, сказал Иван, улыбаясь.
-Пусть радуется, сколько хочет! – с ехидством процедил сквозь зубы Виктор.
Надоела она ему хуже редьки. Никуда от нее не денешься. Неужели он такой красивый? Что баба ему все уши прожужжала. Липнет словно осенняя муха. “Постригусь наголо, может быть отстанет!“ – твердо решил Кувшинов.
Возле каждого вагончика лежали дрова. Друзья направились к себе.  В вагончиках жило по восемь человек.  Распахнув настежь входную дверь, Агафонов и Кувшинов натаскали поленья в холодный коридорчик, который делил вагончик пополам, служил тамбуром. Включили свет. Еще никто не пришел с работы
В коридорчике стояла круглая печка буржуйка. За ней в стене небольшое окошко. Иван наложил в печку дров, плеснул на дрова керосина, чтобы быстрей разгорелись, зажег спичку.
Через полчаса стало тепло. Друзья открыли двери в жилые части, нагревая комнаты вагончика. Снаружи вагончик был железный, внутри деревянный.  Если не протапливать его, он быстро остывал. На ночь двери, ведущие в коридорчик, закрывали. Чтобы как-то поддержать тепло, включали электрические самодельные обогреватели, сделанные из кирпичей с навитой в канавках  никелевой проволоки.
Первым пришел с работы  дизелист Михаил Чабан. Пожилой мужчина.  Ему можно было дать шестьдесят с гаком. Жаловался на сердце, его отпустили с работы пораньше.
-А, Иван да Марья дома! – поприветствовал он Агафонова и Кувшинова, снимая с себя замасленную телогрейку и ватные штаны, а затем кирзовые сапоги. Свою спецовку развесил на гвоздях возле печки, чтобы до  утра просохли. 
Ростом Михаил был среднего. Лицо широкое полное. Волосы курчавые с сединой. Нос был у него вечно багрово-синий. Маленькие глазки как у ежа всегда посматривали хитро. На язычок острый. Сам из Молдавии. Но не был там больше тридцати лет. Отсидел срок и не вернулся. По своей воле виноградники поменял на сибирские болотные ягоды. Яблоки на кедровые шишки.  Но особенно не отчаивался.
В белых кальсонах с голой волосатой грудью прошел босиком по ледяному полу в комнату. С небольшого стола взял чайник с водой, поставил его на печку, чтобы нагреть воду до кипятка. Его кровать была на втором этаже нар. Там лежали  выходная одежда и полотенце. На табуретке у окна напротив стола стоял цинковый бачок с водой, начерпав кружкой в тазик воды, Чабан  решил умыться.
Ждал, когда согреется вода, напевал с хрипотой песенку:
-Орлята учатся летать.
Им салютует шум прибоя.
В глазах их – небо голубое.
Ничем орлят не испугать.
Орлята учатся летать.
Эту песню он пел каждый день по несколько раз и один куплет, других слов не знал. Когда он пел, глаза его посмеивались. Неизвестно какой смысл он вкладывал в песню. Об этом можно было судить только по настроению. Если он был веселым, пел азартно, если мрачен, пел с завыванием.
Сегодня у него побаливало сердце, он хватался рукой за грудь.  Принес табуретку в коридорчик, поставил на нее тазик с водой. Из чайника плеснул кипятка в банку из-под тушенки, заварил в ней целую пачку чая.  Остальную воду вылил в тазик.
Намылил лицо, умывался, напевая,  протирая руками глаза и губы от мыльной пены:
-Ничем орлят не испугать.
Орлята учатся летать.
Пространство в вагончике узкое. Агафонов и Кувшинов сидели на кровати, перекидывались в дурака. Чем еще заняться до ужина? На Михаила они не обращали внимания. Пусть поет вместо радио.
Открылась дверь, стуча обледенелыми валенками по полу, зашли в маленький коридорчик гурьбой остальные жители, навеяв холода. А Сергей Малышев бросил снежка Чабану на спину.
-А, а! – закрутился тот перед тазиком, изгибая спину, как павлин в кальсонах, но, продолжая петь:
-Орлята учатся летать.
В глазах их небо голубое.
Как ни в чем не бывало, повернулся к вошедшим наглецам. Ударил ладонями по воде, расплескивая воду, выливая ее себе на спину. Затем взял тазик, оттесняя всех к стенкам.
-Ну, кто некрещеный? Я поп, мигом грехи смою! – смеясь, выскочил из вагончика, вылил на снег воду.
-Можете мыться, – прошел в комнату, вытираясь махровым полотенцем.  Оделся, выпил с наслаждением смолистого чефира. У него отлегло  сердце. Стало биться прежним ритмом.
На ужин буровики отправлялись в чистой одежде, как в ресторан. Не одевая шуб и шапок, добегали до крылечка столовой. За сто метров не замерзнешь.
Нина к вечеру наряжалась в вечернее платье. Причесывала волосы. На ноги одевала туфельки. Она не стояла у раздачи, сидела за столом, записывала в тетрадку, кто, что брал за день.
Пелагея Ивановна вместе с племянницей Валей, помогали ей,  накладывали в миски второе, обслуживали рабочих, чтобы не было большой очереди. Мыли посуду.
Виктор Кувшинов сразу не пошел в столовую, а заглянул в  вагончик, который называли красным уголком. Там можно было почитать журналы, поиграть в шахматы, шашки, домино. Но уже все места были заняты.
Огорченный он вышел. За столовой светилась буровая. Работы не прекращались ни на минуту. На вахте находилась вторая смена. В двенадцать часов ее сменит ночная.  Остановить буровую нельзя, прихватит инструмент.
Виктор пробежался мимо столовой, с интересом глянул на дверь кладовки, она была приоткрыта. Собаки толкались на крыльце, грызлись. Черный пес Дик за это время сумел стащить баранью ногу. Как это ему удалось неизвестно.  Кувшинов не ожидал, что псы доберутся до мяса.
Засвистев от удовольствия, он развернулся, предвкушая  пикантную атаку на повариху, вбежал, запыхавшись, на крыльцо, открыл дверь в столовую, не прильнул как обычно к спинам, желающим поесть. А заорал, точно помешанный:
-Чем ты нас кормишь? Собачьими объедками! 
Все находившиеся в столовой с удивлением смотрели на злое лицо помощника бурильщика. Гнетущая тишина предвещала развязку.
Нина вздрогнула, подняла голову, не понимая слов. Ее красивое лицо опечалилось, что случилось, если ее возлюбленный кричит. Слезы скатились из нее небесных глаз, сорвался грудной голос:
-Витя! За кого ты меня считаешь? Разве я краду у вас продукты? Кого мне здесь кормить? Свиней не держу, кур и гусей тоже.
За повариху стали заступаться другие:
-Ты что, парень, спятил!  Нам так вкусно никто не готовил. Извинись или по репе получишь!
-А вы выйдите на улицу и убедитесь сами. Собаки мясо из кладовки жрут. А она даже не знает об этом. Неряха! Я больше здесь есть не буду, бешенство от собак подхватишь. Пусть присылают другого повара, – Кувшинов демонстративно хлопнул  дверью и вышел.
Нина закрыла лицо руками, навзрыд заплакала.
-Не плачь, дочка, не расстраивайся из-за пустяков. Ну, подумаешь, собаки в кладовку забрались. Твоей вины нет, - успокаивала ее Пелагея Ивановна.
Мужики особо не брезговали, ели котлеты с жареной картошкой с аппетитом и похваливали:
-Ты, милочка, к сердцу не принимай. Мы можем, если надо, и собачатины отведать. Урона нам не будет. Наоборот здоровья прибавится.
-Хватит языками молоть! – перебила их Пелагея Ивановна зычным голосом, ее гневные глаза остановили остряков,  - лучше сделайте покрепче запор в кладовке. А то крючок на двери от ветра открывается.
Кувшинов радостный, чувствуя себя героем, вернулся в свой вагончик, но там никого не было. Почитав книгу с полчаса, он не выдержал одиночества, набросил на плечи овчинный полушубок, решил пойти в красный уголок, чтобы сыграть в шахматы пару партий. Он любил играть с Костиным. Тот хоть и тракторист, но попробуй у него выиграть, не думая, сразу через десять ходов можешь смело сдаваться.
На его счастье шахматы были не заняты. Отдыхающие после смены рабочие играли в шашки. В вагончике дым висел коромыслом. Собрались азы. Агафонов бил сразу четыре шашки, проводя свою в дамки. Александр Ветров, его соперник, безнадежно развел руками.
-Разиня!  Не ту надо было вперед двигать! – осуждающе сказал Костин.
-Вылезай из стола! Научись играть, потом садись! – толкнул в бок Ветрова Олег Вяткин, широкоплечий парень молотобоец. 
-Шустрый, ты! – огрызнулся Ветров, вставая, как фонарный столб с оранжевым цветом лица и белой лысиной, нехотя уступая место, - завтра у меня мешки с глиной потаскаешь! Бурильщика обижаешь.
-Ты на работе бурильщик, а здесь ты спортсмен одиночка.  Тренируйся мозгами, они у тебя закостенели. Волосы и те остались невспаханными. Рабочие засмеялись.
-Вадим, сыграем? – заискивающе попросил Кувшинов, воспользовавшись минутной паузой, взяв в руки шахматы.
Костин отчужденно посмотрел на него. В черных глазах отразилась тьма ночная. Ни один мускул на лице не дрогнул, словно оно было неприступное каменное.
Виктор понял, что Вадим его осуждает за скандал с поварихой. Но Кувшинова голыми руками не возьмешь.
-Не хочешь играть просто так. Давай тогда на спор. Если ты выиграешь, я стригусь наголо в полголовы. Если я выиграю, ты стрижешься. Согласен?   Да еще бутылка водки в придачу. А кто проиграет, тот не должен садиться за шахматы целый год.
-Да я тебя сосунка, в два счета! – возмутился Костин от таких условий, вырывая судорожно из рук Виктора шахматную доску.
Доску поставили на отдельном столике.  Их спор слышали все, хотя на всю мощь играла музыка из небольшого транзистора. Рабочие бросили играть в шашки. Обступили Костина и Кувшинова со всех сторон. Симпатии  болельщиков были на стороне Вадима.  Виктор упал в их глазах за вшивость характера.
-Пешка,  сильнее короля, ты, Вадим, молодец!
-Победа за тобой! В прическе ему просеку сделаешь вдоль и поперек!
-А может как бурундуку несколько полос на голове!
-Ха-ха-ха!
Ни один из рабочих не поддерживал Кувшинова. Даже Агафонов, его дружок, помалкивал.
Виктор чувствовал, что игра отнимает у него силы. Сосало в желудке. Зря отказался от ужина. Но натощак трезвее мысли. Болельщики поневоле убаюкивали зоркость Костина, льстили, подзадоривали.  А это отразилось на игре. Никто не выиграл. Боевая ничья.
-Давай, еще одну, - разгорячился Костин, - я тебе покажу, кому год не играть, салага!
Стали расставлять фигуры заново, вдруг открылась дверь, на порог ввалился Николай Попов, муж Нины:
-Где ее любовник? -   Николай, был одет в вязаный свитер. Лицо цыгана, по телосложению верзила, кулаки его били крепко. Спьяну, качался, держась за косяк. Дверь стучала в спину. Ветер повеял в вагончик. Кружился снежок, заметая порог.
-Где любовник? Пусть ее забирает в сугробе! Она мне больше не жена, - сказав это, он сделал шаг вперед и упал, не найдя опоры, лицом прямо в пол. Крякнул и затих, затем захрапел.
-Готов, голубчик. До утра может, не проспится. Тебе Вяткин завтра одному мешки  таскать, - хихикнул кто-то.
-Ребята, причем здесь мешки. Вы слышали, что он пробормотал про жену?    
-Да, слышали. Трепотня одна. Сами разберутся.
-Как хотите. Я все же проверю, - Вяткин, надев шубу, выбежал на улицу.
Хрустит под сапогами снег. Ночь морозная звездная. Слышно как работает буровая.  В окнах вагончиков светится свет. Лес  и река скрыты  тьмой.
Олег постучал в дверь, где жила Нина с мужем. Семейным выделили отдельные вагончики. Свет горит, но никто не отвечает.
Взволнованный Вяткин дернул дверь, она открылась. В комнате никого. На столе стоит недопитая бутылка водки, рядом опрокинутый стакан, две пустые бутылки валяются под столом. Подушка с накрахмаленной наволочкой брошена на пол.   На ней  след сапога. Занавески с окон сорваны, стекла покрыты слоем инея.  Створки шкафа открыты, платья скинуты с плечиков, валяются грудой. Видно сразу, учинил хозяин погром.
“Что же он сделал с Ниной?” – встревожился Олег не на шутку, увидев все это, побежал к ребятам.
-Ну, что сидите, пнями! – крикнул он сердито, - я же говорил вам, надо проверить.  Нины нет. В вагончике все разбито!
Лица всех вытянулись. Костин с Кувшиновым бросили игру. Не до шахмат. Рабочие потянулись к выходу, надевая полушубки и шапки.
-Надо найти. Неизвестно, что он с ней сделал. Замерзнет на морозе.
-Дик, ищи, ищи, - кричат рабочие черному псу, давая ему понюхать платье Нины.
Пес вдыхает запах и несется на большой скорости к сугробам за столовую к деревьям. Прыгает в снег, раскапывает его, урча. 
-Неужели убил! – воскликнул Семка Голованов, кочегар, вздрагивая от страха.
-Типун тебе на язык! – парирует Костин, грозя ему кулаком.
Вместо Нины Дик приносит рабочим спрятанную кость, держа ее в зубах, смотрит преданно в глаза, но не знает, отдавать ли такую драгоценность.
-Дурень! Тебе что сказали искать!  Рабочие снова суют псу в нос платье. Тот осмысленно водит желтыми зрачками по лицам людей, словно спрашивая, разве может потеряться человек, который кормил всех.
-Ищи, Дик, - умоляюще просят его. Ведь на крики Нина не отзывается. А к мастеру никто идти не хочет. Жалко Николая.
Дик догадался, что от него многое зависит, побежал к вагончику, где жила Нина, затем к яру, по лестнице, вниз вверх,  снова к вагончикам. Метался, распутывая следы, которые изрядно затоптали суетливые ноги, наконец, залаял радостно, ударил лапами в дверь вагончика мастера.
-Ну, вот. Пес нас всех заложил. А мы на него надеялись. Придется мастеру сообщить, - недовольно сказал Ветров, схватившись от тоски за сердце. Попов работал в его смене.  Значит, отвечать за пьянку и дебош ему.
-Стучи, делать нечего, - согласились с ним остальные.
Бурильщик откашлялся, словно мастер его слышал за стенкой,  и тихонько постучал, выждав несколько секунд, открыл дверь, зашел в вагончик.
В коридорчике его встретил Поливанов в пижаме с журналом “Знамя” в руке:
-Ну, что там еще случилось?  - спросил он, снимая очки.
-Вячеслав Михайлович, Попов, жену избил, искали ее, найти не можем, - сообщил Ветров потерянным голосом, держа шапку в руках.
-Знаю. Она у нас.
-У вас? А мы ее ищем!
-Раньше надо было бдительность проявлять. Я завтра с вами разберусь. Откуда появилась водка в поселке?  Кто нарушил сухой закон? А сейчас идите.  Хватит куролесить.
В вагончике жарко. На втором ярусе тем более. Посреди комнаты сидит на табуретке Кувшинов, по шею завернутый в простыню. Наклонив вниз повинную голову, смотрит, как слетают на пол его кудри.
Орленок, Михаил Чабан, стрижет его ручной машинкой и поет:
-Орлята учатся летать.
Им салютует шум прибоя.
В глазах их – небо голубое.
Ничем орлят не испугать.
Орлята учатся летать.
Не расстраивайся, к весне отрастут, - успокаивает он Виктора, - зато вши не пристанут.
-Откуда здесь вши? – сомневается Агафонов, лежа на кровати, почесывая вдруг затылок.
-В лагере не только вши и блохи были.
-У нас не лагерь. Баня есть.
-Да банька наша хороша! С веничком!  Мне только сердце не позволяет париться. Эх, жизнь! Мои бы молодые годы!
Заходит в гости из другой комнаты Сергей Малышев и искренне удивляется стрижке:
-Ты что проиграл Костину?  Миша, оболвань его на половину головы. Такой договор был.
-Не проиграл я,  сам захотел постричься под Котовского, - возразил Виктор.
-За хулиганство решил мозги проветрить!
-Это мое дело.
-Ну и чудак!  Ты ему, Мишань, бритвой отшлифуй голый черепок, чтоб светился вместо лампочки, а заодно срежь уши. Они ему не к чему.
Малышев присел на застеленную шерстяным одеялом кровать, продолжая потешаться  над  Кувшиновым:
-А я собирался взять его в Туруханск. Думал использовать как приманку для женщин. На такого красавца любая клюнула бы. Заодно и мне подругу подыскала. А теперь на него надо парик надевать. Чтобы не пугал. Подумают еще, что с тюрьмы сбежал.
-Ты на себя парик одень!    Или волосы перекрась. Женщины рыжих и конопатых не любят, - съязвил Кувшинов.
-Не беспокойся. Весной сыграем свадьбу. Посмотрите на мою невесту. Ахните от зависти.
-Что же ты тогда по баракам шляешься? Не там ли твоя невеста?
-А я моряк. Погуляю на суше от души. Будет что вспомнить.
Ночью тревожно выл ветер, продувая вагончики насквозь. Тепло улетучивалось быстро. Спираль на кирпичах чуть краснела.  Обогреватель не выключали до утра.
Кувшинов закутался в одеяло с головой. Холодно.  Подушка за ночь примерзла к стенке, которая покрылась инеем.
Рассветает поздно. Наверное, уже восемь часов утра. Весело трещат дрова. Орленок напевает песню. Все встали, кроме Виктора. Собираются на завтрак. Сегодня у них начались выходные дни.
-Ты что заболел? – спрашивает дружка Агафонов, - на завтрак не пойдешь?
-Не хочу! – коротко отвечает Виктор, хотя желудок протестует.
-Ну, смотри, тебе видней! Все уходят.
Тишина. Слышно как за окном поскрипывает снег. Значит, кто-то прошел мимо. Уже давно рассвело. Жарко лежать на второй полке. Но Кувшинов дремлет, отсыпается, бережет силы. Ситуация тупиковая. Интересно, сколько можно не есть. Неделю может быть выдержит.  Из них четыре дня выходных.
В поселке питание котловое. Кастрюль и продуктов в вагончиках нет. Все рабочие питаются в столовой. Дернуло его связаться с поварихой. Может быть, попросить у Костина ружье, поохотиться. Пристрелить зайца или глухаря. Вот тогда он может диктовать свои условия. 
Ребята что-то долго не возвращаются. Мысль с охотой хорошая. Загоревшись, Виктор спрыгивает с нар на пол в трусах. Вдруг раздается стук в дверь:
-К вам можно? – слышит он голос Нины.
-Нельзя, я сплю, - кричит с испугу Кувшинов и от страха залетает вновь на вторую полку, закрываясь одеялом.
-Извините, я только на минуту, - Нина приоткрывает осторожно дверь, - мне ребята сказали, что вы заболели. На Нине надета короткая шубка из соболиного меха. Виднеется алая юбка. Внизу сапожки. На волосы наброшена белая шаль. Она рукой чуть прикрывает левую щеку, на которой расцарапана кожа при падении на колючий снег.
Но Виктор ничего этого не видит. Окунулся с лицом в одеяло, словно сом в омут.
-Что тебе надо?
-Распишитесь, пожалуйста, в журнале за вчерашний завтрак и обед.
-А что обязательно сейчас прямо загорелось?
-Я сдаю дела и уезжаю на вездеходе.
-Ладно, оставь журнал на столе, а сама подожди в коридоре.
-Хорошо, если вы такой стеснительный.  Нина положила журнал с карандашом и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
Кувшинов прыгнул рысью к столу, черканул свою подпись и снова махнул наверх.
-Можешь забирать, - крикнул он из-под одеяла, играя с Ниной в прятки. Не хотел, чтобы она видела его лысым.
Нина зашла в комнату, взяла журнал, посмотрела на бесформенную фигуру в одеяле, как на изваяние не законченной любви,  вздохнула:
-Выздоравливайте.  Можете ходить в столовую. Я больше там не работаю.
Когда закрылась дверь за бывшей поварихой, Виктор мигом оделся. Умылся теплой водой. Почистил зубы. Хотел причесать волосы, ткнул расческой гладкую кожу затылка. Придется привыкать. Посмотрел на себя в зеркало. Точно как пятнадцать суток отсидел. Куда только красота девалась. Слава богу, голодать не придется. Подумаешь, ужин и завтрак пропустил. Пост иногда полезен.
Пришли ребята. Они провожали вездеход.
-Смотрите, качан, проснулся! – воскликнул  Сергей Малышев, - ну что за ушами еще не хрустит?
-Ты, почему на завтрак не пошел? – поинтересовался Михаил.
-На обед пойду, - ответил Виктор.
-От своего слова отказываешься? – съехидничал Сергей, - думаешь, Нина уехала. Как бы ни так! Ее вся бригада уговаривала остаться. Она пошла нам навстречу. Через восемь дней приедет новый повар. Вот тогда она уедет.
У Кувшинова от этой новости отвисла нижняя челюсть. Неужели целую неделю голодать. Хмурый он надел валенки, шубу, шапку и вышел из вагончика.
Придется заняться охотой.  Но Костина он уже не застал. Тот на выходные уехал в Туруханск. Виктор клял себя: “Кого черта валялся в постели. Надо было уезжать вместе с Агафоновым в Туруханск”.  Сам захлопнул капкан. Или идти с повинной к поварихе?! Дудки! Лучше сдохну, не дождется! 
За четыре дня Кувшинов потерял десять килограммов веса. К нему приходила Нина не раз, приносила в тарелке еду. Он к ней не притрагивался.  Лицо свое ей не показывал.
-Он тебя стесняется, - смеялись ребята, - постригся на лысо. Пока  волосы не отрастут, в столовую не придет.
-Виктор, вы, что серьезно постриглись? Сейчас же зима. Можете голову простудить, - охала повариха, - можно мне взглянуть на ваше лицо. Она подошла к нарам, хотела откинуть одеяло.
Мужики ржали, наблюдая за борьбой. Нина тянула одеяло на себя, поднимаясь на носки, а Виктор вцепился в матрас и выл как одичавший кот.
Конечно, он оказался сильнее.
-Зря вы не желаете показать лицо. Моя бабка знахарка.  Я тоже немного умею. Отвела бы от вас болезнь. Вас кто-то видно сглазил. Плохо когда человек ожесточается сердцем.
-А нам, кажется, он  влюбился! -  высказался загадочно Сергей Малышев, стоя у косяка двери и подмигивая Чабану, который лежал, отдыхая,   на верхней полке, но с интересом как сыч, поглядывал с высоты, и улыбался в обе щеки. Картинка презанятная.
-Неужели увлекся девушкой? – удивилась Нина. Она повернулась к Сергею. Стукнула сапожками, делая к нему шаг.  На ее миловидном лице отразилась растерянность и сомнение,  глаза стали темно синими.  Она сдвинула брови тучками  к курносому носу  и спросила строго:
-Кто же его возлюбленная? Наверное, письмо вздорное написала, вот Витя и переживает!
-Да никто ему не писал. Он в тебя влюбился.
-В меня? Да что ты, Сережа, попусту говоришь!  Я же замужняя женщина. Нужна я ему! – Нина дернула плечами, поправила алую юбку рукой, - Разве в меня можно влюбиться?  Муж и тот  в Туруханск от меня уехал на выходные.
-А что же ты с ним не поехала?
-А вы сами меня уговорили. Да я бы и не поехала с ним.  Вот еще! Совсем бы по дороге прибил от ревности!
-Но он же завтра вернется.
-Я уеду. Дождусь, повара и уеду.
-А как с Виктором быть? – не отставал Малышев от поварихи, выводя ее из спокойствия.
-Как тебе, Сережа, не совестно, не надо за него решать?  У него свой голос имеется. Правда, Виктор? 
Она снова подошла к Кувшинову, затаившемуся под одеялом, который слушал насмешки и сгорал от стыда. Сердце его билось в сумасшедшем ритме. От жары он весь вспотел. Готов вместе с одеялом исчезнуть из вагончика. Дотронувшись до него ладонью, Нина погладила его как заботливая мать и сказала под взрыв хохота:
-Ладно, Витя, не буду я вас больше мучить. Пойду в столовую. Попозже, как освобожусь, принесу кастрюлю и сковородку. Варите сами себе еду. Неужели должны худеть из-за меня?  Ведь я вам ничего плохого не сделала. 
Как только повариха вышла из вагончика, а Малышев вернулся в свою комнату, Кувшинов отбросил одеяло. Сунул руку под подушку, вытащил оттуда полотенце, вытер пот с лица, слез потихоньку на пол. Сел на кровать Агафонова, покачиваясь от слабости.
-Чего ты добиваешься? – видя, как осунулся Виктор, спросил его Чабан.
-А что не ясно?
-Ну, у тебя и характер!  Посидел бы в лагере. Над тобой бы всласть потешались. Рога обломали зараз!
-Здесь не лагерь, - возразил Кувшинов. Он, не спеша, оделся,  добрел до двери.
-Ты что до ветра? – донеслись до него слова Чабана, но Виктор шепнул губами неслышно и вышел на улицу.
Яркое солнце слепило глаза, отражаясь от снега. Прямо с откоса берега видно было, как внизу расстилалась величественная река Нижняя Тунгуска, скрытая льдами и торосами. До весны еще далеко. День был морозным. Синее небо чуть подернуто дымкой. Так хотелось встать на лыжи и пройдись по атласным следам, пересечь звериные тропы.
Оглядевшись по сторонам, вдохнув воздуха, чуть опьянев от восторга, Кувшинов, точно пленный, освободившись из концлагеря, неуверенно ставил ноги, делал шаги, боясь поскользнуться.   Рабочие были на буровой.  Только псы лежали на снегу. Высунув языки, они смотрели на бедолагу. Наверное, понимали, что  он голодает по-волчьи.  Поприветствовав его взмахом хвоста, не перешли ему дорогу, пусть ищет свою добычу.
Кое-как дойдя до крылечка столовой, Виктор вздохнул, как же он будет работать? Сил не осталось. Еще раз, вздохнув, пересилил себя, поднялся по ступенькам, открыл дверь в сени, затем добрался до другой двери и, наконец, вошел в столовую, словно Иуда, замаливать грехи.
-Витя, вы, что сами за кастрюлей пришли? – изумилась Нина. На ней был белый халатик. Волосы повязаны газовой косынкой.  Вкусные запахи неслись от плиты.
-Да, - буркнул он в ответ.
-Я сейчас сполосну ее водой, соус в ней готовила.  Повариха засуетилась. Лицо ее озарилось счастливой улыбкой. Румяная от жары, она бросилась к разделочному столу, вытерла руки об фартук.
-Готовлю свое любимое блюдо, галушки. Может быть, попробуете? Я ни кому не скажу, что вы ели!  Ну, пожалуйста, сделайте одолжение!  Давайте, как заговорщики, на людях будем врагами для конспирации, а на деле друзьями? – Нина мыла кастрюлю и рассуждала, - Ну, кому, скажите, нужна эта ссора? Меня позорить?   Так я скоро уеду. Вам меня не жалко?
Кувшинов сопел в свой нос – карандаш. До его ушей не долетали искренность слов. Голодный мозг вбивал навязчивость и вздорность.
-Больно мне надо твоя дружба!  Раз от тебя муж ушел, ты теперь мне на шею вешаешься?
-Витя, причем здесь мой муж! Я сама от него отказалась. Он мне чужой. Я вас не заставляю со мной встречаться. Вы еще для меня молодой! – лицо ее вспыхнуло от обиды. Если бы Кувшинов на него взглянул, он бы восхитился женской красотой. В глазах запылали огоньки незабудки. Щеки малиновые цветы герани.  Грудь, сквозь желтое платье,  от возмущения колыхалась снопом пшеницы.
 -Долго мне ждать кастрюлю, - истерично повторил он, чувствуя, что его потихоньку высмеивают.
-Что вы! Вот вам кастрюля, - ответила Нина, подойдя к нему, - а зачем вы постриглись? Мне хотели насолить, да? – она протянула руку к его голове.
Тот дернулся, шапка от неожиданности съехала на бок, обнажив стриженый висок.
-Как молодой солдатик! – восхитилась повариха, ударила в ладоши.
-На, смотри! – рассвирепел Кувшинов, сбросил на пол шапку, бычась и краснея глазами. Уши его шевелились, топорщились по сторонам словно антенны.
Нина отдала ему кастрюлю, обошла его кругом. Чуть опечалилась, тронула пальцем голый затылок.
-Ладно, поднимите шапку, наденьте ее, а то на морозе простынете, - заботливо ответила она.
Но Кувшинов упрямо гнул шею и говорил второпях, взвизгивая голосом, то, что у него накипело:
-Хочешь знать правду? Это я собак в кладовку впустил. Понятно тебе? Я тебя ненавижу! И твоя кастрюля мне не нужна! Провались вместе с ней. Думаешь, я умру с голода? Как бы не так! Завтра Агафонов продуктов привезет.  Я  буду с удовольствием грызть хоть сухари!  - для убедительности оскалил свои зубы.
-А зачем же вы в столовую пришли?  Чтобы мне все это сказать? Ведь это гадко! – засомневалась Нина, смотря прямо в глаза своему обидчику. По сравнению с ним ее муж Николай был настоящим ангелом.  Не издевался над ней так низко и подло.
Она закрыла руками уши, чтобы не слушать крики Кувшинова. Тот бросил кастрюлю на пол с оглушительным звоном. Озлобленным рванулся к двери, забыв о шапке, открыл дверь, выскочил в темные сени, запнулся о порог, и с размаху упал спиной на пол, растянувшись, не мог встать,  отбил себе копчик.
Боль пронзила  позвоночник, ломала шею и голову. Глотая судорожно воздух, терял сознание, водил пальцами по полу, как раздавленный навозный жук.
Услышав шум в сенях, Нина метнулась к двери, с ужасом, так и есть, он, ее бывший возлюбленный стонет.
Другая бы переступила через него, спокойно оделась, да пошла, не торопясь, до буровой, сообщила небрежно рабочим, чтобы забрали его как ненужное полено.
Но Нина так поступить не могла. Слишком отзывчивое у нее сердце. Как медсестра на поле боя, она склонилась над ним. Обвила руками его ослабленное тело, втащила измученного страдальца в столовую. Но на лавку положить не решилась. Он ойкал от боли. Под голову ему положила свою соболиную шубку.
-Я сейчас, полежите, кого-нибудь позову на помощь!
-Нет, не надо, - испуганно возразил Виктор, ему не хотелось лишних свидетелей, ведь засмеют, боль потихоньку стала утихать, приподнимаясь, опираясь на локти, он озирался по сторонам.
-Что-нибудь сломали? Где вам больно?
-Да нет вроде ничего, - ему было стыдно показать место, - просто сильно ударился о пол.
-Встать можете?
-Попробую.
Виктор потихоньку встал. Нина придерживала его за спину. Дышала учащенно. Волосы закрыли ей глаза.
-Не обижайся на меня дурака, - сказал ей Кувшинов, посмотрев на Нину добродушно, глотнув слюну от запахов пищи, ему вдруг стало совестно за свои поступки - я сам не знаю, что со мной творится. Ты сама виновата. Разве можно меня постоянно дергать. Я же не кукла. А ты со мной играешь при людях, как кошка с мышью. Вон даже твой муж не выдержал. А я тоже человек.
-Ладно, не буду. А про собак ты мне нарочно сказал? Чтобы сильнее обидеть, да? Ты не мог открыть дверь. Даже если это ты сделал, никому об этом больше не говори.
-Хорошо, не скажу.
Нина засияла.
-Ну, что, мой ухажер, до дому сам дойдешь?  Или тебя в обнимку довести. Пусть все от зависти лопнут, – она прильнула к нему, слушая, как стучит его сердце, - ты и стриженный красив. Эх, ты, мой вишневый вареник! Я же люблю тебя! – Нина чмокнула его в щеку.
Кувшинов побелел и онемел, рукой дотронулся до щеки, горячей от поцелуя.
Нина, тем временем весело засмеявшись, стукнула его кулачками в грудь, и, подняв с пола свою шубку, повесила ее на гвоздик.
-На обед придешь, голубок?
-Приду, - коротко ответил он, покоренный и сдавшийся на милость амазонке, наклоняясь к шапке.
-То-то! -  махнула она ему в ответ половником и серебристым голосочком затянула украинскую песню.
Как дальше сложилась их судьба, не знает никто. Нет давно поселка над берегом великой сибирской реки.