Дрова

                Дрова

                1.
«Все ! Последний БТР закреплен – можно и отдыхать !»- отметил про себя Нестеренко. Он спрыгнул с железнодорожной платформы, достал из кармана шинели пачку оставшихся от сухого пайка галет, угостил своего напарника Свинарева, рыжего и курносого солдата, и они, хрустя твердыми безвкусными галетами, зашагали к вагонам.
Сквозь мороз пробивался запах окалины, нефти и мазута. После заснеженного полигона и дремучих лесов, где проходили дивизионные учения, сутолока на железнодорожных путях большого города была непривычной. Перестук мчавшихся мимо составов, перекличка диспетчеров, маневрирование тепловозов, их протяжные гудки – все было проникнуто ожиданием и суетой.
Во время крепления бронетранспортеров на платформы Нестеренко пришла в голову мысль, что вот также, как и они, в один из подобных этому, серых зимних дней солдаты Великой Отечественной грузили здесь свою технику для отправки на фронт. И от этой мысли гудки тепловозов и перекличка диспетчеров показались ему еще тревожнее.
Возле вагона своей роты Нестеренко и Свинарев заметили толпу, временами оттуда  доносился смех. когда они подошли ближе, то услышали задорный голос замполита-–старшего лейтенанта Асадова:
- Ну, кто следующий ? Лебедев, а ну-ка выходи в круг !
Лебедев, служивший второй год и никак не желавший подрывать свой «ветеранский» авторитет, отрицательно покачал головой. В этот момент Асадов  увидел Нестеренко и Свинарева. Он раздвинул толпу, схватил Нестеренко за руку и втащил в круг:
- Ты у нас, кажется, борец ?! Давай поборемся !
Нестеренко поколебался секунду, затем расстегнул ремень и сбросил с себя шинель.
- Вот это борец ! Сразу видно ! – воскликнул замполит, и они сошлись.
До службы в армии Нестеренко занимался борьбой, у него даже был юношеский разряд, но рассчитывать на победу в схватке с Асадовым ему не приходилось. Он хорошо знал: если замполит взялся показывать класс – победы не уступит, жилы себе порвет, но не уступит. Но еще Нестеренко понимал, что старший лейтенант стремится расшевелить уставших за день ребят, и ему захотелось помочь Асадову в этом.
Несколько раз Нестеренко пытался провести прием, временами казалось: еще одно усилие – и замполит будет на лопатках, но всякий раз Асадов уходил от приема. Потом неожиданно для Нестеренко замполит заключил его в стальное объятие своих жилистых рук, и как Нестеренко ни сопротивлялся, как ни старался удержаться на ногах, все же был повержен на утоптанный снег. Словно какая-то неведомая сила оторвала его от земли, подняла в воздух и уложила на спину.
В схватки Нестеренко разогрелся; несмотря на поражение, жизнь уже не казалась ему такой серой и безрадостной, какой представлялась несколько минут назад.
- Все, братцы, больше не могу,- тяжело дыша, проговорил замполит.
Опустив по-бычьи голову, он прошелся по кругу, а затем, немного отдышавшись, добавил: - Все, выдохся !
Асадов поднял со снега шинель, отряхнул шапку и зашагал к офицерскому вагону.
В самом деле,- подумал Нестеренко, разглядывая закатное небо, - сегодня – последний день учений !.. Впереди сутки пути, целые сутки беззаботного времени – спи себе в вагоне… А там – родные казармы, а еще дальше – гражданка !..» Гражданка представлялась ему бесконечной дорогой, залитой солнечным светом. Приятно было чувствовать себя молодым и сильным, сознавать, что вся жизнь впереди.
Но странное дело, - вдруг мелькнула мысль, - почему я вспомнил о казармах с такой нежностью ? Почему не о доме, а о казармах ? ..» Он вздохнул, сделав в себе открытие – дом стал чем-то далеким и несбыточным, а казармы рядом, до них рукой подать – всего лишь сутки пути.
«Как здорово будет после ночевок в бронетранспортере, пункте обогрева, где тебе в живот или спину обязательно давит чей-то сапог, автомат или еще что-либо, а за шиворот капает вода, помыться в бане, переодеть белье и по отбою лечь в хрустящую белыми простынями постель !»
После сна и еды самое приятное в солдатской жизни – баня. И дело даже не в том, что в ней можно на несколько минут расслабиться, забыть обо всех армейских делах, попариться и помечтать о гражданке, а скорее в том, что в бане можно выгнать из тела скопившийся за неделю холод, запастись ее теплом впрок, а когда и оно исчезнет, то душу будет греть мысль о следующей бане.
Нестеренко вспомнилась не полковая баня, а небольшая рубленая банька учебного центра. Он с нежностью думал о ней теперь. Все, что было связано с той невысокой почерневшей банькой, Нестеренко помнил до мелочей. Рядом с дощатым забором  стояли высокие торжественные сосны. Забор, отделявший баню, и несколько маленьких аккуратных домиков представляли собой подобие сельской улочки. Если удавалось помыться раньше других и в запасе оставалось несколько минут, а в кармане мелочь, то с разрешения офицера или сержанта можно было сбегать в магазин, который стоял метрах в трехстах, и купить там пряников, конфет или печенья. Жизнь тогда казалась просто замечательной.
Нестеренко захотелось с кем-нибудь поделиться своими приятными мыслями о бане, казарме и гражданке. Лучше всего было бы поговорить со Свинаревым, но тот заступил в наряд по роте.
Прошла вечерняя поверка; многие солдаты поспешили в вагоны, чтобы занять места поудобнее, Нестеренко же остался покурить и отвести душу разговором  с кем-нибудь из сослуживцев.
Быстро смеркалось: стремительно густели краски, из голубого снег стал фиолетовым, очертания вагонов и домов на взгорке – черными, словно нарисованными сажей. В прозрачном воздухе, будто сквозь тонкое, тщательно протертое стекло, мерцали звезды, ярким желтым светом загорались окна домов и привокзальные фонари. Наступала ночь. С каждой минутой тишина становилась глубже, вязче, и в ней, словно в бездонном ущелье, тонул свист далеких поездов, перестук колес, перекатами доносился лай собак и совсем рядом раздавался внезапный  грохот буферов.
Нестеренко огляделся по сторонам и недалеко от себя заметил несколько человек; до него долетел разговор.
- Ты видел щели ? Видел ?.. Три полена на всю дорогу… Задубе-ешь ! – кто-то зло убеждал собеседника. По голосу Нестеренко узнал Золотарева.
- Ребята, а давайте сходим посмотрим ! –  заговорщически  прозвучал голос Рожковского.
Странный парень этот Рожковский. Он очень дорожил общественным
 мнением и всячески старался это показать. Разговаривая с кем-нибудь из сослуживцев, он понимающе кивал и качал головой, доверительно понижал голос. А  через минуту-другую готов был ругать и клеймить на чем свет стоит того, с кем еще недавно разговаривал, как с лучшим другом. Любимым выражением Рожковского было: «А что, я как все !» Произнося эту фразу он, казалось, с гордостью окидывал всех взглядом – одобряют его или нет.
- Чего смотреть ?! Чего смотреть ?! – горячился Золотарев. – Надо  идти и брать !.. Туту недалеко, метров триста… Вон туда, на горку, подняться… - Он показывал рукой на огни привокзальных домов. – Из пятой роты уже принесли по разу…
- А что принесли ? – вмешался в разговор Нестеренко.
- Что-что ?! Дрова принесли! – после некоторой паузы произнес Золотарев.
Нестеренко сразу же  почувствовал на себе выжидающий взгляд Золотарева, взгляд, который подавлял желание спорить, - и пожалел, что подошел к этой компании.
- Дрова ?! Это те, что у  забора, прямо на улице ?.. – догадался Нестеренко.
 Он вспомнил, как удивили его длинные  поленницы вдоль забора крайнего в  привокзальном поселке дома, когда они ходили вместе со Свинаревым наверх за водой.
- Да-да! Те самые !
- Так они же чужие, никто нам их не даст… - тихо и неуверенно произнес Нестеренко и сам удивился своей наивности, - никто и не собирался их просить. Он покраснел и еще больше пожалел, что  подошел сюда, но уйти нельзя было – будут потом упрекать, что за дровами не ходил, а греется.
              Ребята стояли молча. Теперь Нестеренко узнал и двоих других: долговязого и всегда насмешливого Рябова и его приятеля Чижова.
- Ты знаешь, какой ночью мороз будет, знаешь ?! А там три полена и полведра  угля на всю дорогу, - принялся Золотарев увещевать притихшего и опустившего взгляд Нестеренко. – А щели видел ?! Ты видел щели ?! – предчувствуя победу, восклицал он.
           От упоминания о необыкновенном морозе у Нестеренко по спине пробежал легкий озноб. «Да, - подумал он, - мороз, наверное, будет крепкий, уже сейчас чувствуется. А может, и правда ничего страшного не будет, если возьмем десяток-другой поленьев ? Не обеднеет же хозяин…»
- С замполитом бы посоветоваться, - робко предложил Чижов.
- А-а! – раздосадовано махнул на него рукой Золотарев. – Ты что, думаешь, в офицерском вагоне холодно ?! А на нас ему начхать !


                2.
Поскрипывая снегом, стараясь идти как можно тише, пятеро солдат подходили к высоким рядам поленниц, стоявшим вдоль забора крайнего домика, смахивали снег и  загребали в охапки поленья. Так же тихо они проносили дрова мимо светящихся окон, спускались по крутой тропе к составу, видневшемуся черной сплошной полосой внизу.
Несколько раз солдаты возвращались за дровами, и лишь когда возле вагона образовалась высокая куча поленьев, Золотарев вытер со лба шапкой пот и сказал: «Хватит!»
Утром следующего дня, во время завтрака, Нестеренко заметил возле  вагона соседней роты однорукого старика и высокую старуху. Они что-то искали глазами. Догадка молнией поразила Нестеренко: «Дрова!» Рука с ложкой, занесенная над котелком с горячей кашей, сама собой опустилась. «Как же это получилось, у инвалида, у однорукого старика, значит, воровали…» Как бы подтверждая его догадку, старик подошел  к вагону, одернул край тента, прикрывавшего  дрова, повернулся  к старухе и что-то сказал ей. Затем  они ушли к голове состава. Нестеренко смотрел им вслед  и представлял, как старик колол дрова. «Все лето, наверное, работал, бедолага, а мы…»

                3.
Старик-инвалид со своей старухой разыскали командира полка и разговаривали с ним в штабном вагоне:
- Товарищ подполковник, понимаете, ваши солдаты перетаскали ночью все наши дрова… Уворовали, значит… - Сказал старик.
- И поросенка ! – добавила старуха.
- Да-а !- морщась, подтвердил старик. – Вы не подумайте, товарищ подполковник, что-де жаловаться пришли на ваших солдат. Но без дров, сами понимаете, нельзя – зима !.. Примите меры – прикажите вернуть ! Шума мы не хотим…
- Разберемся и виновных накажем ! – задумчиво проговорил подполковник.
- На солдат мы не обижаемся, верните только дрова, - попросил старик.
- И поросенка!- снова встряла в разговор старуха.
- Не беспокойтесь, - произнес офицер, - дрова мы вам вернем и виновных накажем ! А вот что касается поросенка… тут, думаю, дело обстоит сложнее – вернуть его, как вы понимаете, мы навряд ли сможем… Но если вас устроит, то отдадим тушенкой.
- Спасибо !.. Спасибо !.. – за двоих благодарила командира полка старуха, когда они все вместе направились к выходу.
- Извините, как вас зовут ? – обратился к старику подполковник.
- Иван Иванович.
- Хорошо, Иван Иванович и ?.. – повернулся он к старухе.
- Лукерья Федоровна ! – скороговоркой ответила та.
- … И Лукерья Федоровна, мы все выясним, разберемся и виновных накажем ! _ Последние слова, как заметил подполковник, почему-то не понравились старику, который все время недовольно хмурился.

Подполковник Еремеев говорил поставленным командирским, и потому казалось, бесстрастным голосом, прохаживаясь  перед притихшими шеренгами солдат:
- Вчера ночью у старика-инвалида были украдены дрова и поросенок… - Выждав паузу, он продолжал: - Приказываю: немедленно вернуть все, до последнего полена, дрова и отдать старикам весь оставшийся запас тушенки ! – Затем решительно повернувшись к строю, скомандовал: - Полк, равняйсь !  Смирно ! Слушай мою команду ! Командирам рот, солдаты которых совершили кражу, выявить виновных и наказать ! От своего имени объявляю им по десять суток гауптвахты каждому !
               Командир роты старший лейтенант Чухрай построил своих солдат возле вагона, и не глядя на строй, скомандовал:
- Солдаты, участвовавшие в краже, выйти из строя !
               Наступила гнетущая тишина, в строю никто не шелохнулся.
- Значит наказана будет вся рота ! – старший лейтенант обвел решительным  взглядом шеренги солдат.
И тогда, оглядываясь  по сторонам, вперед шагнул Нестеренко. За ним по
одному стали  выходить Рябов, Чижов, Золотарев… последним, изображая  на лице невинность, вышел из строя  Рожковский. Рота замерла по команде «Смирно!», и пятерым солдатам к десяти суткам гауптвахты от командира полка  ротный Чухрай прибавил от себя  еще пять.
По утоптанной в глубоком снегу тропе вереницей поднимались солдаты. Они подносили к забору крайнего дома охапки поленьев, укладывали их и возвращались назад к составу.
Однорукого старика нигде не было видно, старуха же стояла  у калитки, перехватывала  взгляд каждого возвращавшегося к путям солдата и укоризненно качала головой. Высокая и сухая, как старое дерево, с лицом, испещренным глубокими морщинами так, что даже нос и губы, казалось, были покрыты ими. Она всем своим видом выражала укор и как бы спрашивала: «А ну-ка, посмотри на меня, чем ты живешь ? Есть ли у тебя совесть и где она у тебя была, когда ты дрова крал ?..»
Старуха заглянула и в лицо Нестеренко, как тот не отворачивался, тихо и отчетливо проговорила: «Вот она, армия… Защитница наша !..»
От этих слов ее Нестеренко захотелось провалиться сквозь землю… Казалось, целую вечность он шел мимо старухи под ее пристальным взглядом. Глаза ее жгли и терзали душу, и никуда от них нельзя было скрыться. У Нестеренко пересохло горло, от пота взмокла на спине рубашка, несмотря на мороз, лицо его пылало жаром. Ему надо было немедленно, сейчас же, почувствовать поддержку понимающего его человека. Впереди он заметил Свинарева и бросился, проваливаясь по колено в снег, догонять его.

                4.
Уже в пути под перестук колес к Нестеренко стало возвращаться привычное душевное равновесие. Стыд перестал обжигать душу, он постепенно переходил в горечь, к которой примешивалось чувство жалости и сострадания к старикам. Нестеренко вздыхал все реже. И каждый раз его успокаивал Свинарев, повторяя одно и то же: «Да выбрось ты из головы ! Забудь ! С каждым может случиться. И на губе  вам рассиживаться не дадут. Кому-то ведь надо и в наряды ходить…»
Под мерный стук колес, то затихающий, то снова нарастающий, вспоминались Нестеренко события прошедших учений. Вспомнилась колонна боевой техники, когда проходили маршем равнину. «Вот это сила!» – с гордостью оглядывался Нестеренко по сторонам. И от чувства своей причастности к этой мощи вырастал в собственных глазах до размеров великана.
Потом ему вспомнились старики из заброшенной деревни, которую они проходили маршем, даже не сбавляя хода. Старики стояли вдоль дороги у своих почерневших и покосившихся изб, махали им вслед руками и смотрели такими грустными глазами, что хоть плачь. Ни одного парня или девушки не заметил Нестеренко в той деревеньке. И оттого, что старики были одеты в солдатские бушлаты и фуфайки,  еще больнее было смотреть на этих брошенных и ставших никому не нужными людей.
«Почему мне, южанину, которому раньше все казалось чужим и непривычным в этой северной стороне, так обидно за стариков и их брошенную деревню ?.. Почему  стыдно смотреть им в глаза ?..» - спрашивал он себя и стыдливо отводил взгляд в сторону, чувствуя себя в чем-то виновным перед ними.
Тогда, сидя смотровым над  люком  бронетранспорта, он долго размышлял о стариках, об их судьбах, о том, почему они не переехали в города к своим детям, а так упрямо держатся за эти глухие дремучие места. Перед ним вновь и вновь возникали их печальные лица, полуразвалившиеся избы, крапива и  запустение, царившее повсюду.
Сразу за деревней, промелькнувшей словно мираж, дорогу с обеих сторон густой, темной и высокой стеной зажали вековые ели. И только высоко над головой зияло синей полыньей небо. Таких  дремучих  лесов Нестеренко никогда прежде не приходилось видеть. Душой овладело смятенье.
«И как только не боятся старики жить в таких дебрях ?..» – продолжал он размышлять. – У них даже электричества нет ! Конечно же, нет, нигде не видно ни столбов, ни проводов. Да и кто станет его сюда проводить…»
Бронетранспортеры свернули влево. Впереди  метров на пятьдесят простиралось болото. Дорога через него была вымощена толстыми еловыми бревнами. В этом месте она сужалась, и двум встречным машинам на ней нельзя было разминуться. И надо же было так случиться, что именно здесь, у болота, колонна БТРов столкнулась с колонной танков. Кому-то надо было сдать назад, до ближайшей  развилки, и пропустить встречных, но никто не хотел уступать дорогу. К тому же эмблема на первом танке – два смещенных квадрата – свидетельствовала о том, что это «противник» предстоящих учений. Две колонны стояли друг против друга долго, пока наконец танки не попятились назад и не пропустили бронетранспортеры. Уже по одному тому, что им повстречались танки «противника», было  ясно: марш подходит к концу и вскоре они прибудут в район сосредоточения.
«Чем крупнее учения, тем легче пехоте !» – вспомнил Нестеренко слова Свинарева, сказанные ему перед началом учений. «Это почему же легче ?» – удивился он тогда, и Свинарев объяснил: « На марше, а он длится два-три дня, ничего делать курку не надо. Знай себе спи да жуй сухари ! Водилам – туго… На больших учениях в основном техника воюет. Это на ротных да батальонных с нас по семь шкур  снимают, а на «дивизии» – лафа ! Разомнемся немного на полигоне и домой !»
Теперь Нестеренко убеждался в правоте сказанного Свинаревым. Внутри БТРа было тепло, даже временами жарко. Когда включали свет, над головой блестели капли. Временами капли эти срывались и всегда  почему-то попадали прямо за шиворот, что было не особенно приятно, а в остальном для солдата была не жизнь, а малина. Под боком стоял мешок с сухарями, брошенный в БТР командиром взвода, спи да жуй – вот и все дела. И солдаты отсыпались и отъедались перед тактическими учениями.
Кто-то растолкал Нестеренко: «Давай наверх! Твоя очередь смотреть». Нестеренко не сразу сообразил, что снова надо выбираться на броню и занимать место наблюдателя. Вылезти было не так-то просто. Выгибаясь угрем, он пропихнулся в люк над водителем и наконец уселся на броне. Облегченно вздохнув студеного воздуха, поправил на груди автомат и огляделся. Справа и слева в густом  ночном мраке мелькали ели и березы, сразу трудно было разобрать близился  вечер или утро. По лицу хлестал обжигающий стужей ветер со снегом, в его глухом завывании тонул надсадный рев моторов впереди торивших путь БТРов.
Через несколько минут лицо у Нестеренко одеревенело и каждая снежинка обрела твердость камня, больно впиваясь в кожу. Отворачиваясь от ветра, он щурился, но тот всегда находил не защищенную одеждой  полоску тела и обжигал ее холодом. Теперь Нестеренко мечтал лишь об одном – поскорее вернуться в теплое нутро бронетранспортера и отогреться.
БТР свернул вправо и оказался на большой поляне, посреди которой десяток изб составлял деревеньку в одну улицу. Нестеренко приосанился, собрал в кулак всю оставшуюся силу воли, - не дай Бог, кто из гражданских заметит, что солдат на броне совсем раскис.
Как  только бронетранспортер остановился возле обледенелого колодца, на его броню лихо взобрался парень лет двадцати пяти и с ходу предложил Нестеренко продать ему бушлат или фуфайку.
- Нет, не могу !- сказал Нестеренко, но его ответ показался парню неубедительным.
- Слышь, земляк, ну продай хоть фуфайку !.. Тебе новую выдадут…
  В командирском люке показался лейтенант Астафьев:
- В чем дело, Нестеренко ?! Почему посторонний на бронетранспортере ?!
- Слезь с  БТРа ? – крикнул Нестеренко парню, но прогонять того ему
не очень-то хотелось. Он так давно не разговаривал с гражданскими, что даже стал временами сомневаться в существовании самой гражданки, а этот парень одним своим видом доказывал, что она существует, и Нестеренко приятно было хоть так пообщаться с гражданским человеком. Парень слез на землю так же стремительно, как и взобрался и бросился к другой машине, остановившейся метрах в двадцати от них.
День сменил ночь, а ночь – день, но это мало чем отразилось на спавших в бронетранспортерах солдатах. Они млели ото сна в теплом  и таком надежном мраке, дремали уже по инерции, отсыпались про запас. Неожиданно смолк мотор, коротко пропищала рация. Лейтенант Астафьев что-то ответил. Нестеренко, как ни прислушивался, никак не мог расслышать о чем говорилось по рации. Потом над головой загорелась лампочка, глухо стукнула крышка люка. Из черного отверстия дохнуло стужей и лесной тишиной. Высоко в небе искрились звезды.
«К машине !» - громко скомандовал командир взвода, но никто из дремавших солдат даже не шелохнулся, никому не хотелось выбираться из ставшего таким родным тепла. И тогда, осознавая неизбежность, Нестеренко бросился в отверстие люка так, как бросаются в прорубь с черной ледяной водой. Морозный воздух ожег лицо, легкие, по спине пробежал холод. Сверкающий в свете ущербной луны снег доходил до пояса. Он, этот чистый, нетронутый снег, покрывал белым саваном поляну, вокруг которой, куда не взгляни, стояли вековые ели.
- Куда это нас занесло ? Товарищ лейтенант, может ошибка вышла ?!. – оглядываясь на черневший лес, кричал Нестеренко. С  БТРа нехотя спрыгивали сонные, млелые солдаты.
- Что нам тут делать ? Волков, что ли, гонять ?.. – спросил Нестеренко лейтенанта Астафьева, показавшегося на броне.
По команде сержанта Федорова  отделение построилось и выслушало приказ офицера. Он оказался коротким: «Окопаться и занять круговую оборону! Костров не разжигать ! Соблюдать светомаскировку !»
Когда бронетранспортер с лейтенантом скрылся за деревьями и воцарилось лесное безмолвие, на душе стало тоскливо. Кругом  были  снег, вековые ели да такие далекие холодные и бесстрастные звезды над головой.
Всю ночь, не смыкая глаз, Нестеренко со остальными солдатами расчищал снег, делал в нем окопы и проходы, а утром бегал, едва переставляя от усталости  ноги, вокруг раскидистой ели, чтобы не уснуть. От сна про запас, которого, как прежде казалось, должно было хватить на несколько дней, не осталось и следа. Глаза сами собой закрывались, и, как Нестеренко не тер лицо снегом,  ему нестерпимо хотелось спать.
Часов в восемь, когда уже совсем рассвело, за  отделением пришел БТР, солдаты снова погрузились в теплый мрак, а через некоторое время они уже были в районе в районе сосредоточения, на краю заснеженного бескрайнего полигона.
Там снова рыли окопы, устанавливали палатку пункта обогрева, делали проходы и капониры. Чтобы согреться Нестеренко приходилось двигаться.  И он каждую минуту был в движении:  замполиту для ленинского уголка понадобились сосновые ветки с шишками – Нестеренко лез за ними на сосну, надо было принести воды – он шел с ведрами на кухню. Нестеренко на ходу шутил, подкалывал упавших духом солдат, острил. Что движение – жизнь, теперь он проверил на самом себе. Он даже заметил  перемену в себе и перемену в отношениях к нему сослуживцев. Теперь многих из них старались быть рядом с ним, сами шутили и острили.
Весь день прошел за работой, наступил вечер. Подсвечивая список карманным фонариком, ротный провел вечернюю поверку. После нее вся рота ринулась в пункт обогрева, но палатка вмещала не больше двадцати человек, поэтому решено было греться в ней повзводно, меняясь через каждые два часа.
Нестеренко тоже удалось побывать в пункте обогрева. В центре палатки стояла печь, сделанная из длинной железной  трубы, которая была набита пропитанными соляркой опилками. За внешнее сходство с американской ракетой солдаты назвали ее «Поларисом». Раскалившаяся докрасна труба грела лишь на расстоянии двух метров, Нестеренко же досталось место в самом дальнем углу палатки. Когда он поворачивался лицом к «Поларису», грудь и лицо припекало, а спина ужасно мерзла. Кроме того, приходилось сидеть на корточках, отчего  ноги отекали, и Нестеренко, вызывая  недовольство соседей, ворочался через каждые пять минут.
Погревшись таким образом около получаса, он решил, что лучше ночевать так, как инструктировал перед отбоем ротный. Нестеренко вылез из палатки, немного размял ноги и направился в сторону родного бронетранспортера. Недалеко от него он вырыл в снегу яму, завалил  ее дно лапником и лег на пахнущую хвоей подстилку. Первые несколько минут ему казалось, что он неплохо устроился, Нестеренко даже вздремнул, но вскоре стало ясно, что и здесь необходимо часто переворачиваться, чтобы не окоченеть. Когда воцарилась глубокая ночь, где-то далеко в лесу послышался волчий вой, и мысль о том, что в лесной чащобе живут, несмотря на адскую стужу звери, приободрила Нестеренко. Он встал, чтобы размяться, а заодно посмотреть  как устроились другие.
-…Во житуха была !.. Играли на озере в хоккей, а вечером в домино резались ! Витька на гитаре здорово играет ! – расписывал Рожковский жизнь молодых водителей на курсах в учебном центре сидевшим рядом с ним на бронетранспортере ребятам. Нестеренко осторожно, боясь помешать рассказчику, подсел к солдатам. Он представил одинокий деревянный барак возле стрельбища, на краю замерзшего озера, тихую, вольную жизнь водителей. «Надо же, - с завистью думал он, - в хоккей они играли !.. Этого и представить нельзя…» Когда батальон Нестеренко жил в учебном центре, тому и в голову не приходило, что на замерзшем озере можно играть в хоккей, а вечерами в продуваемом бараке резаться в домино или карты, что там вообще можно заниматься чем-либо другим, а не тактикой, стрельбой или кроссовой подготовкой.
- Слушай, а  шайбу где взяли ? – спросил Нестеренко Рожковского, чтобы еще больше растравить свое воображение и увидеть во всей красоте крамольно-идиллическую картину  резвящихся на льду солдат.
- А вон Рябов консервную банку нашел возле  ПХД .
- Представляю, что вы из нее сделали…
- Ага, в лепешку раздолбали !
- Да-а ! Жизньу вас была !..
- Угу ! Только за водой два раза в день к проруби надо было ходить да посуду мыть.
Эта реплика довершила картину безмятежной сельской жизни «карданов», как называли водителей в части. 
Рожковский замолчал, наступила тишина, все погрузились в свои воспоминания и незаметно задремали. Броня БТРа давно остыла и теперь не только не грела, но вытягивала тепло откуда только могла.
- Э, ребята, вставайте ! – воскликнул Нестеренко, тормоша за плечо уткнувшегося ему лицом  в бок Рожковского. – Пойдемте лучше в снег спать ! Здесь можно запросто загнуться… - Его слова потонули в тишине, и только Рожковский недовольно пробурчал: «Отстань !», засунул свои руки поглубже в шинель и свернулся калачиком.
Чувствуя себя предателем, Нестеренко перебрался в вырытую им яму и
 задремал в ней. Проснулся он от окрика командира роты:
- Почему на броне лежите ?! Где командир отделения ?
- Я здесь, товарищ  старший  лейтенант, - послышался голос сержанта Федорова со стороны пункта обогрева.
- Вы что же, хотите, чтобы замерзли все ваши  бойцы ? Позовите сюда лейтенанта Астафьева !
Через несколько минут по приказу ротного был расконсервирован
 бронетранспортер, и все отделение, - Нестеренко также поспешил к нему присоединиться,- грелось внутри.
Во время учений, развернувшихся на полигоне, батальон, в котором служил Нестеренко, должен был десантироваться с бронетранспортеров и, развернувшись в цепь, на  лыжах наступать вслед за танками. Сидеть внутри БТРа с лыжами в руках было неудобно, и за минуту до атаки Нестеренко потихоньку выбрался на броню. Ему предстояло замыкать цепь отделения с левого  фланга; по ракете он должен был отбежать метров на  двадцать влево и не отстать при том  от командира отделения, пулеметчика и гранатометчика, которые шли в центре и двигались только вперед.
Лейтенант Астафьев заметил  вылезшего на броню Нестеренко и попытался затащить его внутрь, но это оказалось делом непростым – Нестеренко крепко уцепился левой рукой за ствол крупнокалиберного пулемета. В это время взвилась ракета, и Нестернко спрыгнул на снег, наспех надел лыжи и со всех ног бросился бежать вдоль пологого склона на исходную позицию. Им овладел азарт атаки, и он  бежал на лыжах так, словно всю жизнь только лажами и занимался.
В лощине, метрах в тридцати, наперерез Нестеренко шел танк. Прикинув  расстояние, отделявшее его от танка, Нестеренко решил, что успеет выскочить на взгорок раньше, если поднажмет. И все шло хорошо, но в последний момент, уже под самым гребнем холма, он угодил обеими лыжами в неглубокую, но большую яму, споткнулся и упал ничком на снег.
Нестеренко медленно сунулся назад, прямо под гусеницы танка. Отползти в сторону у него уже не было времени, все решали секунды. Оставалось одно -  прижаться к земле и пропустить танк над собой. Он знал, что механик-водитель его не видит и поэтому рассчитывать следует только на самого себя.
Отползая то вправо, то влево, чтобы не попасть под гусеницы, Нестеренко готовился в следующее мгновение замереть и вжаться в землю. Страха у него не было совсем, он был уверен, что все будет хорошо. До танка оставалось каких-то два-три метра, когда перед ним, раскинув в стороны руки, с бледным как полотно лицом возник лейтенант Астафьев.
«Стой !» – истошно кричал лейтенант механику, заслоняя  собой лежащего на снегу Нестеренко. Танк тяжело вздрогнув всем своим многотонным телом, замер перед Астафьевым. Нестеренко вскочил на лыжи, поправил на груди автомат и побежал  как ни в чем не бывало вперед. Ему даже стало  обидно, что взводный помешал проверить все ли правильно он рассчитал.
В тот  день  батальон Нестеренко еще не раз наступал и занимал оборону на полигоне. И каждый раз Нестеренко находился впереди.  К вечеру утреннее событие с танком совершенно забылось, и только командир роты на вечерней поверке напомнил о нем. Проходя  вдоль строя солдат,  Чухрай щелкнул Нестеренко ладонью по щеке и сказал: «Сам знаешь за что !» Нестеренко вспомнилось происшествие с танком и он не обиделся за пощечину, наоборот – в душе родилось чувство благодарности ротному за заботу. Солдаты уважали командира роты за его спокойный и рассудительный характер.

                5
Стоял февраль, но, несмотря на это, солнце уже по-весеннему яркое, заливало своим светом перрон . Ослепительно блестели окна вокзала, повсюду взлетали и садились голуби, наполняя воздух воркованием и хлопаньем своим крыльев.
Солнечный день вызывал праздничное настроение у людей, сновавших по перрону; всем хотелось веселиться и радоваться жизни вместе с природой.
И снова Нестеренко работал вместе со Свинаревым на платформах. Они снимали крепежные тросы, выбивали ломами из-под колес бронетранспортеров деревянные клинья. Работалось им весело и споро. К платформе подошел лейтенант Астафьев, отвечавши за разгрузку полковой техники, зачем-то позвал к себе Нестеренко и повел его в диспетчерскую. Там он долго беседовал со стариком-железнодорожником; старался  говорить баском, выяснял, как лучше спускать на землю танки и бронетранспортеры.
Оттого, что переговоры с железнодорожной службой велись в его присутствии, Нестеренко хотя и испытывал чувство гордости, но тем не менее никак не мог понять, какая роль в них отводилась ему. Переговорив со стариком, Астафьев снова отправил его работать на платформы к Свинареву.
Когда вся техника оказалась на земле и бронетранспортеры медленно вытянулись в колонну по направлению к части, Нестеренко переполнила радость: «Наконец-то дома ! Теперь от учений останутся одни воспоминания !»
Через неделю рядовому Нестеренко с трудом верилось, что совсем недавно он был на дивизионных учениях за тысячу километров от части, в далеких затерянных  лесах. Утренние физзарядки, разводы, занятия, вечерние прогулки и поверки – все было, как и до учений. Жизнь вернулась в свое привычное русло  со всеми своими радостями и огорчениями. Из дома и от друзей приходили письма, по субботам и воскресеньям в клубе крутили кино. После отбоя солдаты собирались  в курилке уже без курток, в одних нательных рубашках, отчего веяло гражданкой. Курили, вспоминали анекдоты и разные случаи из жизни до тех пор,  пока их не прогонял дежурный по роте.
С каждым днем приближалось заступление на боевое дежурство, Нестеренко думал, что если до дежурства их не посадят на гауптвахту, то, значит, как и говорил Свинарев, все обойдется.
В первые после учений дни Нестеренко еще довольно часто вспоминал однорукого  старика и историю с дровами. По утрам во время уборки территории, когда весь взвод слонялся за зданием казармы, делая вид, что наводит порядок, который и без того можно было назвать безупречным ( на двадцать человек приходилось две-три залетевшие ночью неведомо откуда бумажки ), Нестеренко, прохаживаясь рядом со Свинаревым, начинал рассуждать  посадят их на губу или нет ? Свинарев успокаивал, говоря, что во время боевого дежарства каждый солдат на счет и снять его могут только в самом исключительном случае. И тогда Нестеренко подняв с земли щепку, шел со Свинаревым  к урне, стоявшей у входа в казарму, и принимался рассуждать о том, стоит  поступать учиться после  службы или нет и чем  вообще заняться на гражданке.
Минула еще одна баня, которая отмерила еще одну неделю службы, но той прежней радости, что была от первой после учений бани, не было. Она была баня как баня.
Утром следующего дня во время  развода  ротный приказал провинившимся во время учений солдатам выйти из строя и следовать за ним на полковую гауптвахту. У Нестеренко отчаянно заколотилось сердце. «Лучше уж так, чем постоянное ожидание, - подумал он. -  Полная определенность. Отсижу что заработал !»
Путь был недолгий, каких-то двести шагов отделяли казарму от караульного помещения, где размещалась полковая гауптвахта. Времени едва хватило, чтобы смириться со своим новым положением.
Всех четверых провинившихся посадили в одну общую камеру, что успокоило Нестеренко. Он спокойно оглядел густо побеленные стены,  небольшое зарешеченное окошко под  самым потолком.
Усталый и подавленный от унизительной работы – мытья туалетов и полов в караульном помещении и штабе, от строевых занятий и прогулок по плацу, Нестеренко валился на подвесные нары, которые старожилы губы прозвали «вертолетом», и , зажатый с обеих сторон телами других арестантов, он мгновенно засыпал и видел тревожные и серые сны. Теперь ему с еще большим, чем на дивизионных учениях, нетерпением мечталось о бане, чистой постели и казарме.
Через несколько дней Нестеренко пообвыкся на гауптвахте и стал спокойнее переносить ее тяготы. В те редкие минуты, когда арестанты могли передохнуть, он вспоминал историю с дровами:
- Да, ребята, нехорошо получилось со стариком !.. Однорукий же, а мы…
- Что ты все ноешь – нехорошо да нехорошо ?! – раньше всех отзывался Золотарев, оглядываясь на сотальных ребят. – Что было, того уже не исправишь, правда же, ребята ?!
Ребята молчали. О случившемся в последнюю ночь учений на железной
дороге они старались не вспоминать.
- А если  разобраться, старик тоже того… Не придумал ли про поросенка?..  Мы его не брали , с пятой роты, говорят, тоже не  брали… А кому он нужен ?.. Возиться с ним ночью !.. Старик твой тоже хорош гусь ! – продолжал Золотарев.
Нестеренко замолкал на некоторое время, чтобы потом снова повторить
свое:
- Все-таки нехорошо – у инвалида воровали !..

                6
Иван Иванович в последние дни места себе не находил. По вечерам за
 чаем он вдруг ни с того ни с сего начинал ворчать на жену:
- Ну вот, Лукерья, теперь солдат накажут почем зря ! Говорил тебе, старой, надо потихоньку все сделать. К солдатам этим подойти, сказать, чтобы снесли все дрова назад, А то ведь получилось – подвели их. А все ты: давай и давай к самому старшему командиру ! А поросенок этот … Эх, Лукерья, Лукерья …
Ему, как бывшему солдату, была близка и понятна солдатская душа. И
 теперь временами казалось, что он подвел не тех молодых безусых солдат, что стояли внизу эшелоном, а предал своих фронтовых друзей, с которыми вместе воевал и мерз в окопах.
Годы уже как бы стерли из его памяти воспоминания о войне, и только ненастными ночами, когда привидятся размокшие под бесконечным осенним дождем окопы и глухо заноет спина, в которой осела и притаилась стужа, да приснятся ребята из роты, душа внезапно остынет, забьется от страха, что вот сейчас накроет тебя прямым попаданием мина и упадешь лицом в грязь. И будешь ты уже не рядовой  Иван  Егоров, а  бездыханный труп… От сознания того, что всего лишь мгновение отделяет его от смерти ( сейчас он есть, еще дышит, а через секунду – уже не будет ), Иван Иванович просыпался в холодном поту и до самого утра не мог уснуть. Он выходил в сени, курил  папиросу за папиросой, кашлял и выглядывал в окошко, словно ожидая кого-то в гости.
Тогда, перед боем, он знал, что нельзя подпускать этой проклятой мысли о смерти, но ничего поделать с собой не мог. Сколько раз он прогонял ее прочь, старался казаться веселым и беззаботным среди друзей, но она снова и снова возвращалась к нему. Достанет он кисет вышитый  Настей, которая ждет его в родном поселке, начнет сворачивать самокрутку, а мысль тут как тут: «Будешь лежать мертвецом, а кто-то другой возьмет этот самый кисет и станет носить его в своем кармане, а еще хуже – табак пересыплет в свой, а кисет выбросит в грязь».
Потом  он вспоминал ослепительный огненный  столб в нескольких шагах от себя, когда поднялись в атаку, полевой госпиталь, где он очнулся уже без руки, дорогу домой и встречу с Настей. Они поженились. Работал Иван Иванович  как и до войны на железной дороге. Когда потоком шли эшелоны на фронт, с  вокзала домой не уходил, засыпал на стуле в холодной прокуренной  диспетчерской и спал по два-три часа в сутки. Хотелось сделать все от него зависящее, чтобы помочь солдатам на фронте бить фашистов.
От бабьих то ли сочувственных, то ли  укоризненных  взглядов: «Вот, мол,  пришел же из пекла, остался живой ! Вернулся бы и мой, хоть таким одноруким, инвалидом, но живым !» - сердце у него сжималось в комок.
Кончилась война, и все вроде бы само собой  улеглось. Иван Иванович работал смотрителем на железной дороге Детей у них с Настей не было, и они взяли из детдома сироту.
Вырос Федор, женился и перебрался жить в другой город. Каждое лето он приезжает со всей семьей к Ивану Ивановичу, помогает на зиму дров напилить, дом перекрыть, сарай починить или сделать что-либо еще по хозяйству.
Лет пять тому умерла Настя; почти год старик жил один, сильно горевал по супруге, а потом сошелся с Лукерьей, которую помнил с самого детства. Она была девкой шумной, разбитной и скандальной. После войны овдовела, жила одна и, казалось, поутихла и остепенилась.
Так они, два одиноких человека, и доживали под одной крышей.
… Как-то утром Иван Иванович, последнее время ходивший таким мрачным, что Лукерья Федоровна стала думать: «Уж не заболел ли старый ?» - достал из шкафа помятый чемоданчик и стал в него складывать свои вещи.
- Ты куда это? – спросила его старуха. Не глядя на нее, Иван Иванович проговорил:
- Поеду  в часть, к солдатам… 
Лукерья Федоровна всплеснула руками:
-Чего ты там забыл ?.. Там, поди, все уже давно не помнят об этом… Одумайся, Иван !
Но Иван Иванович не обращал на нее никакого внимания, и тогда Лукерья Федоровна засуетилась, собираясь ехать вместе с ним.
Цепляясь своей единственной рукой за поручни вагона, старик спустился вниз, на платформу, и взял в руку чемодан. Следом за ним, торопливо ставя ноги на рифленные металлические ступеньки, спустилась Лукерья Федоровна.

                7
Во время строевых занятий на плацу Нестеренко заметил подходивщих со стороны КПП вместе с дневальным однорукого старика и старуху.
- Смотри ! – толкнул он локтем рядом стоявшего Рожковского и кивнул головой в их сторону. Рожковский толкнул Золотарева, тот – Рябова, и через минуту пятеро арестантов с удивлением и тревогой провожали взглядом стариков. А когда за ними закрылась дверь полкового штаба, взволнованно переглянулись: «Чего им надо ? Не приехали они, случайно, проверить, сидят виновные в краже дров солдаты или нет ?!»
Минут через десять к сержанту, проводившему строевые занятия с арестантами, подбежал посыльный по штабу. Выслушав его, сержант остановил занятия и приказал пятерке следовать за посыльным.
- Подождите здесь ! – сказал ефрейтор, дежуривший возле ступенек
 штаба, и исчез за дверью. Прошло минут пять; ребята стояли под зацветающей черемухой и гадали, чего же еще не досчитались старики и какие новые беды готовы  обрушиться на их головы.
Наконец из штаба с чемоданом в руке вышел старик, спустился по ступенькам вниз, поставил чемодан на скамейку и подошел к солдатам. Арестанты конфузливо отвернулись. По всему было видно, что Иван Иванович тоже чувствовал себя неуверенно. Подойдя ближе к солдатам, он протянул пачку папирос:
- Угощайтесь, кто курит ! – В его движениях и голосе была неловкость. Ребята нерешительно протянули руки за папиросами, молча закурили.
- Ну ! – дернула сзади  старика за рукав словно из-под земли появившаяся Лукерья Федоровна.
- Значит так, ребята !.. Вы извините меня… поросят я с осени не держал… Соврал, значит, понимаете ?! – Наступила тяжелая пауза.
- Да ниче… - проговорил Нестеренко и осекся на полуслове, натолкнувшись на пристальные взгляды сослуживцев.
- Ну, извините ! Черт попутал ! – Старик бросил недокуренную
папиросу в урну. Та не долетев до нее, упала у бордюра. Иван Иванович резко повернулся и, подхватив на ходу свой чемодан, зашагал в сторону КПП. И тут неожиданно заговорила старуха:
- Уж вы извините меня, солдатики, это я надоумила старого про поросенка сказать ! – Лукерья Федоровна бегло  глянула  на солдат и
бросилась догонять Ивана Ивановича.

Нестеренко долго смотрел им вслед. Старик шагал зло, не оборачиваясь, а  Лукерья Федоровна семенила следом так, что серый узелок на ее старческой руке отчаянно болтался. Чтобы  хоть как-то загладить казавшееся  Нестеренко неловким положение, он запоздало прокричал вслед старикам:
- Извините нас за дрова !
Рожковский двумя пальцами презрительно поднял брошенную Иваном
Ивановичем папиросу и хотел кинуть  в урну, но  Золотарев отобрал ее у него, оторвал бумажку и, глубоко затягиваясь, стал жадно глотать дым. 
- А! Возвращаются блудные сыны, любители ворованного тепла !
встретил вернувшихся в роту с гауптвахты  солдат старший лейтенант Асадов.
- И несуществующей свинины ! – в тон ему под смех солдат
ответил Рябов. 
 


Рецензии
Очень часто солдаты ставились в условия, где очень легко переходили грань дозволенного, даже совершали преступления. Почему так было ? Наверное мы об этом пишем, что б понять.

Александр Шкляренко   30.08.2011 14:43     Заявить о нарушении
Да, удивительно, но у меня было чувство, что я из строевой части могу попасть в дисбат. И ведь был случай, когда мог там оказаться. Дело, видимо, в том, что солдат был и остается палкой-выручалкой, а лучше сказать некой вещью, которой можно заткнуть любую дырку и списать. Случалось, что чувствовать, что выполняю гражданский долг и т.д., но на то и старики, чтобы сбить накал энтузиазма и вернуть солдата к реальности.

Николай Тернавский   31.08.2011 00:09   Заявить о нарушении
Действительно ! Никто не хочет интузиазма. А ведь за него и платить то не надо. Нехотят, даже на гражданке.

Александр Шкляренко   31.08.2011 00:16   Заявить о нарушении
Хочется пошутить, и не получается.

Александр Шкляренко   31.08.2011 00:32   Заявить о нарушении
да, если раньше его требовали, хотя бы показного, то теперь им все пофиг, в том числе и солдаты. Разговаривал с одним бывшим майором об армии, у него аж тик нервный начался: раньше от солдата хоть что-то можно было добиться, сейчас гражданские рботают в столовых - солдаты голодные, и за год только и научаются, что плац мести... Вобщем, говорит, швах армии.

Николай Тернавский   31.08.2011 23:21   Заявить о нарушении
Будем надеятся, что что-то изменится. А нам остается писать произведения, и судить о них читателям на проза.ру .

Александр Шкляренко   01.09.2011 00:04   Заявить о нарушении
да, мне кажется, наемная армия все же выход. Нет, молодежь должны проходить какие-либо курсы (военное дело), но профессиональные солдаты, думаю, это лучше. Платить за службу надо нормально, так чтобы после 5-7-ми - летнего контракта можно было квартиру, дом приобрести, высшее образование получить.

Николай Тернавский   01.09.2011 11:07   Заявить о нарушении
На это произведение написано 7 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.