Забвенье

 
 
«Подобное уже ведь случалось, и не раз. Тут нет ничего страшного, наоборот – когда вспоминаешь, так смешно. Да-а, как-то я учудил не на шутку, Зоя тогда, наверное, просто опешила», – говорил себе Марк, вновь и вновь прокручивая в голове одну странную беседу, понимая, что она ему может что-то подсказать.

 В тот вечер, уже засыпая, он подумал, что неплохо бы отдохнуть от мира, на пару дней отключить телефон, спрятаться… Вот и вчера… – он с замешатьством понял, что не помнит, где прошёл вчерашний вечер. Ни единого лица, никаких деталей. Осталось ощущение праздника, многоголосного шума, но…
 С ним была Зоя, это понятно. Зоя всегда рядом, он давно без неё никуда не ходит. Зоя всегда рядом. Зоя всегда…
– Зоинька, – сказал он напряжённым, неестественно-деревянным голосом, – где мы были вчера?
– М-м-м? – приглушённый подушкой голос звучал вязко и далеко.
– Где мы вчера были, Зоя?
– Ты шутишь?
– Зоя, Зоя, – он начал трясти её за плечо, – я ничего не помню, Зоя!!!
Она поднялась на локте.
–Ты что? Тебе приснился кошмар?
– Лапонька… Я ничего не помню; куда мы вчера ходили?
Вздохнула, замоталась одеялом. Отвернулась к стене.
– У Стаса была выставка, в «Дейнеки».
Сначала не возникло никакого образа. Выставка, Дей… как она сказала?
 Потом вдруг что-то сдвинулось, ожило – и в памяти замелькали улыбки, музыка, смех, пёстрый калейдоскоп лиц. Теперь он мог пересказать весь вечер, подробно описать стоявшие на столиках цветы (такие длинные тонкие веточки с крохотными бутонами, и запах – нежный, весенний), или вспомнить расположение картин, и что за вино подали гостям. А из двух сестёр-близняшек пришла только Лиза, он опять перепутал и назвал её другим именем – всё, всё вернулось…

– Да, так бывает. Теперь даже забавно. Так что не стоит очень уж пугаться, – успокаивал сам себя Марк, сидя на кровати в белёсой от дневного света комнате, – Зоя всё утро потом, помнится, расспрашивала, что на меня нашло, и как это я про Стаса вспомнить не мог.
– Какое же сегодня число? Хотя бы месяц какой?
Обычно, когда он забывал число или день недели (в последние годы такое случалось всё чаще), приходилось определять своё нахождение во времени, мысленно вернувшись к какому-нибудь ближайшему празднику; например, если на днях было Рождество и оно приходилось на среду, а сегодня воскресенье, очень нетрудно…
– Но я не помню никакого праздника… – размышлял Марк, – Я даже месяц не знаю… На улице пасмурно, на деревьях нет листьев… ноябрь? Или декабрь? А может, весна? Нет, для весны слишком тоскливо…
 Долго сидел, свесив с кровати ноги и качая ими, словно маятником – налево, направо, налево, направо…
 К вечеру он решил выйти на улицу. Его извёл голод, но дома (дома ли он? – закрался вопрос) перекусить было нечем, а где у хранятся деньги, Марк забыл. Стало страшно, захотелось с кем-нибудь поговорить.
 На скамеечке под фонарём сидела Зоя. Марк подошёл и неожиданно тяжело, грузно опустился около неё.
– Давно ждёшь? – Зоя промолчала. Он решил попробовать ещё раз.
– Долго уже ты сидишь тут одна, без меня?
– Меньше минуты, – тихо сказала Зоя.
– Правда? То есть мы пришли сюда одновременно? – Он обрадовался, резко вздохнул и ощутил прокалывающую боль в боку.
– С тех пор, как я решила здесь тебя ждать, два раза село и взошло солнце. Но не прошло и минуты. Смотри, – она открыла маленький изящный медальон-часы. Секундная стрелка нервно вздрагивала, но не двигалась с места.
– Завод кончился, – облегчённо сказал Марк, – а ты на этой скамье третий день сидишь.
– Нет, – качнула головой Зоя, – я за часами слежу. Просто моё время остановилось. Я долго ходила по дому, не зная, что мне делать, а потом решила, что самое приятное будет – ждать тебя; ведь, когда бы ты ни пришёл, ты не опоздаешь ни на минуту, – она вдруг захихикала, неловко дёргая плечами.
 Марк смутился и опустил глаза. Разглядывая свои ладони, он подивился тому, какие они бледные, дряблые, как будто чужие. Нехорошее чувство вдруг шевельнулось внутри, и он украдкой стал изучать руки Зои. Внезапно, словно прозрев, Марк дёрнулся и попытался встать. Что-то горячее давило ему на затылок, но это было уже не важно. Потому что не было больше яркой, пышной брюнетки с пунцовыми пятнами на щеках. Напротив сидела маленькая дрожащая старушка, в морщинах и очень седая. Перед его внутренним взором пронеслись озабоченные лица врачей, пузырёк с глянцевыми таблетками, заплаканная дочь (приехавшая в клинику проведать пап и мам), поплыли воспоминания сорокалетней давности – выставка брата, картины и тонкие веточки, потом мир завертелся, дома накренились, опрокинулись – и он уткнулся лицом в сухую траву.