Последний этап

= ГЛАВА 20 =
ПОСЛЕДНИЙ ЭТАП

«Всех ожидает одна и та же ночь»
 
Квинт Гораций Флакк

Выйти из запоя непросто даже самому святому милиционеру. Вислоухов таким не являлся и поэтому испытывал воистину адские муки. Стоило ему зайти в буфет - ничего кроме пива он не видел. А где пиво, там и водка, болезни и депрессия. Недолгою была радость от славы. Тяжёлое это бремя. Вот и споткнулся полковник на самом ровном месте. В холодном поту сутками валялся он на кровати дома. Сплёвывал в тазик едкую желчь и всё, что сплёвывалось еще. Внутренние органы, казалось ему, поотрывались и повредились, и никак не выдавливались наружу вместе с блевотиной, закупорив проходы вовнутрь и вне. В брюхе давно уже не было нормальной пищи, потому что как всякий уважающий себя алкоголик Вислоухов не закусывал ни после первой, ни после второй рюмки, а после третьей всегда вставала дилемма: есть или догнаться? Голод, как правило, отступал на задний план, и снова были первая и вторая рюмки. Щетина потянула нитки из мокрого полотенца.
- Надо кидать пить, - кодировал себя начальник, глядя на потолок.
Собрав последние усилия воли, полковник милиции наручниками приковал себя к батарее, а ключи выкинул в самый дальний угол комнаты. Проблема любви и долга наконец-таки решилась в пользу долга. И эта была замечательная находка, если бы не одно но…
Вислоухов исчез из жизни города. Словно сторожевая собака, он дёргался на цепи вправо и влево. Батарея не выдержала, стала потеть и сморкаться горячей водой. Надрывался телефон – его искали на работе, но не мог главный кинолог города дотянуться до трубки. Жажда душила мученика. Очень хотелось пить. На третьи сутки он, наконец, не выдержал добровольного заточения в квартире и начал что есть силы стучать по металлу кандалами и орать сквозь стены соседям, чтобы вызвали спасателей.
- Белка у мусора. По фазе сдвиг, - и проницательные жильцы вызвали санитаров из психиатрической больницы.
Люди в белых халатах проникли в помещение через окно четвёртого этажа, сняли с больного наручники и отвезли Вислоухова в приёмную покоя городской наркологии. И вылечили бы его окончательно, если бы нашлась хоть одна свободная койка. Но именно в эту пору на металлургическом комбинате выдавали зарплату, и желающих отлежаться в стационаре было так много, что приходили к врачам за больничным листом со своими раскладушками.
Выйдя на следующий день на работу, оклемавшийся милиционер рассказывал окружающим, как мужественно он одолел Зелёного Змея. Женщины восхищались его силой воли и передавали из уст в уста подробности этой недюжинной борьбы. А дома на примере героя воспитывали мужей, да так, что последние, попадись им Вислоухов, отругали бы его отборной бранью, по-русски и смачно.
Прочь уходило солнце. Последние потоки дневного света брызнули на покрытые холодом Губерлинские горы. Бордовою рекою закат растекался по горизонту словно кровь, сворачиваясь во мгле наступающей ночи. Чернели силуэты цехов и труб Орско-Халиловского металлургического комбината. Молочного окраса пар от котельной мягкою ватою обволакивал раненое небо, но верхние, самые беспокойные потоки воздуха обрывали врачующую пелену, вновь и вновь обнажая кровавое месиво.
Ночь охоты настала. Весь предыдущий день было пасмурно и хлопьями падал снег. Старые следы исчезли. Тропы сгладились, но, всё же внимательно глядя под ноги ещё можно было угадать их недавнее расположение. Ничто не помешало Копчёному разведать, в логове ли собака. Дважды она покидала своё жилище и дважды в него возвращалась. Свежая борозда на снегу подтверждала это.
- Спит, - резюмировал он.
Вислоухов загнал в стволы патроны и взвёл курки. Ветер немного стих, а снегопад окончился. Крепчал мороз. Затрещали заклёпки на металлической обшивке теплотрассы.
- Может быть уйдем, полковник?! Оставим это дело на потом, на завтра?! Ты погляди на комбинат!? Сочится небо! Как на перевязке в травмотологии.
- Это мартеновские трубы чадят.
Страх парализовал Копчёного:
- Быть беде, гражданин начальник!
- А что нам может помешать? Похмельный синдром? Или нечистая сила?
Вислоухову тоже передалось тревожное напряжение этой ночи, но он всё ещё храбрился. Где-то в глубине души засосало, закружилась голова, под кадык подкрались тошнота и слабость. Вот так мы чувствуем трагедию и судорожно перебираем в уме всевозможные её причины и последствия. Сколько раз в жизни в последний момент мы отступали, уходили от опасности, но именно по пути домой что-то и случалось. Однако было и другое. В схватке с трудностями победа оставалась за нами, но такой ценой, что приходилось задуматься, а нужна ли была она?
Полковник вспомнил, как в молодости впервые ему пришлось выколачивать признание из упрямого ПТУшника, который дерзил на допросе и не хотел сознаваться в краже водки из поселкового магазина. Западло, мол, выдавать корешей, а начальство торопило с закрытием этого дела и наблюдало: мент или не мент Вислоухов. Обломает ли новый сотрудник этого сопляка или грош ему цена - окажется слюнтяем? Как он боялся тогда оплошать и опозориться, что никто из офицеров милиции не поздоровается больше с ним за руку, не выпьет с ним вина на досуге или хуже того, в свиту праведников юстиции зачислят его сотрудники. Это позор! Но с чего начать и как ударить наглого парня? Ничего не писали об этом в учебниках по сыску. А работа ждала…
Он поймал себя тогда на мысли о том, что в школе его учили любить животных. А в подвале пацаны распинали за лапы крыс и мучили, подвешивая их под потолок на место лампочки: выкалывали им спицами глаза, протыкали уши, обливали бензином и жгли факелами плоть.
- Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас! Или жрать заставим землю и будем мучить до смерти!
Он зауважал коллектив и поверил в его могучую силу. Жёг и мучил, и чувствовал интуитивно, что на костях построена цивилизация, что топор палача всегда востребован для утверждения иерархии. Что это надёжный кусок хлеба.
- Да отсохнут у Вас руки, - возмущались немногие.
Но над ними глумились, их гнали, свистели им в след. Их бойкотировали. На языке у них рос типун, а руки у палачей крепли и не отсыхали.
Первый удар подростку он нанёс сзади, потом второй и третий, вошёл в раж, а при написании протокола неожиданно растерялся, долго вспоминая: «А в чём собственно сознался юнец?» Вот тут и пришли на помощь ему друзья по милицейскому цеху, посочувствовали, запереживали, довели до конца его первое дело. Вислоухов стал полноправным членом команды и не разу не усомнился в неправильности своих действий. А бил он добросовестно, технично, и боли в запястье не знал.
Всё это вспомнилось почему-то в этот кровавый вечер. Какое ещё новое испытание приготовила ему судьба? Какие муки совести он ещё не преодолел на пути к успеху? Кошки? Он только что уничтожил всех кошек города. Собаки? Да разве без него не ели собак? Но, терзаемый памятью, оступился полковник, сошёл с запорошенного пути и по пояс провалился в сугроб. А когда выкарабкивался обратно, опираясь на упавшее рядом ружьё, нажал милиционер курки. Непроизвольно. Заложило уши, и пальцы вдруг повело судорогой. Острая боль током пронзила всё его тело от висков и до ногтей. Парализованный полковник стоял истуканом между труб теплотрассы и сухими губами шептал своему корешу:
- Посмотри, что там с ней?
Собака надрывалась от ярости. Она была жива и рвала на Копчёном дублёнку.
- Дай ружьё, полковник! – матерился он, - Эта зараза задушит меня!
Вислоухов вышел из оцепенения и поковылял на крик, размахивая прикладом. И только тогда, хромая, и одинокая сука кинулась в сугробы и ушла в темноту звать на помощь. В эту ночь её звонкий лай был слышен всему городу. Она рассказывала миру о произошедшем так, как оно было на самом деле. Она не соглашалась с устройством этого мира. Самые смелые средства массовой информации исказили её голос, не дали в последствии истинной картины произошедшего, тасовали факты так, как того хотели их учредители. Не приняли и на суде её свидетельские показания, обреченная на вымирание и душевнобольная, собака была для суда лицом недееспособным. Но не ради денежного довольствия, а по зову сердца до последнего дня его жизни служила она человеку, разделившему её участь.
- Что случилось, Вован?
- Ты убил человека.
Картечь обезобразила лицо Тарантула. Были повреждены ключевые артерии, и кровь текла ручьями из рваного тела.
- Я убил бомжа, - в бессилии простонал Вислоухов.
Можно лишить жизни человека в бою или при попытке к бегству, исполняя служебный долг. Можно убить его чужими руками, и человечество имеет богатый опыт в плетении интриг. Злорадствуют короли, когда их родственники умирают на эшафоте и торжествуют президенты, когда кому-то из объявленных ими террористов сворачивают шею в камере уголовники. В назидание другим. Мочат в сортире, по капле выдавливая кровь за деньги или по понятиям. А сколько жизней проиграно в карты? И что греха таить – мы, законопослушные мещане, радуемся смерти каждого вельможи от зависти к нему или по злости. Да! Так оно и есть! Бог покарал, а наши руки чисты. Но долго ли в покое наша совесть? Другой тиран не лучше прежнего…
- Что будем делать, начальник?
- Членить и прятать по мусорным ящикам, чтобы собака металась.
- Найдут, как пить дать найдут. А может быть его в мясорубку?
Копчёный посмотрел на друга. Вислоухова колотил озноб. Стучали зубы. Он сжал их, собрался, заскрипел ими, унимая дрожь. Дал понять ответным взглядом, что отступать уже некуда. Так и порешили подельники. С полуслова. Слишком многое уже связывало их. Огласка и ответственность за содеянные грехи перед Жизнью были совсем ни к чему.
Труп они разделали на месте. Быстро. Отрезали голову и ноги, сняли с туловища шкуру, и в мешке, предназначенном для собаки, за два с половиной часа перенесли мясо в цех по приготовлению пельменей. Остатки человека, его кожу да кости засунули в ближайшем овраге в полынью - под лёд и закидали снегом нехитрую прорубь.
- За день стянется.
Верка-подельница рано пришла на работу и была поражена увиденным. Копчёный крутил мясорубку, а полковник милиции истекал потом. В расстёгнутой рубашке, с голым пупом мешал он новый фарш со вчерашним. Темная говядина порозовела и смотрелась весело, чего нельзя было сказать о работниках. Тошнило обоих. В мусорном баке виднелись остатки отрыганной пищи, стоял специфический запах пивной.
- Опять нализались, - подумала она. - А где мясо взяли?
- Бугор и Серёга достали.
- А наблевали-то что?
- Обмывали звёзды.
Выглядело очень убедительно. Верка еще не видела Вислоухова в новых погонах. Она накинула рабочий халат, достала из кармана одёжную щётку и, подняв с пола упавшую шинель полковника, принялась отскабливать с неё следы желчи и крови.
- Корову убили, что ли?
- Корову.
- Ту самую или другую?
- Ту самую, Вера! – сердито рыкнул Копчёный.
- Какая-то она не такая, а розовая.
- Молчи, Вера! Возьми у него весло и килиши фарш, - он поднял глаза на милиционера.
Тот был перепуган и бледен.
- И прячь! Килиши и прячь, чтобы Мирзоев не видел, чтобы Светке, суке, не догляделось. И стряпухам об этом знать ничего не надо.
- Это не говядина, - удивилась она, увидев мясо ближе, - Это свинина, опять украли? А крови мне на гематоген оставили?
- Не пытай, Вера! – заорал Копчёный, - Здесь есть для этого мусор! Наша крыша и оплот!
Втроём они успешно справились с работой и прибрались, вынесли отходы на свалку, открыли окна, и выветрился запах из помещения. Потом мужчины перевели дух, отмылись, выпили самогонки на сон грядущий, переоделись и разошлись по домам. Все было чики-чики.