Поезд с черными окнами

Медленно и надрывно
словно смертельно раненое животное
поезд ползет по черной ночной степи –
черная точка на черном крепе,
если смотреть сверху, откуда глядят птицы.

Среди немощных стариков, пожилых мужчин и женщин,
привлекательных и не очень особ,
среди воинственно настроенных юношей,
среди белых, смуглых, темных и еще бог знает каких,
еду я – тихо сижу, не вступая в беседы и споры,
которые то тут, то там вспыхивают, горят и затухают
словно факелы в руках мятежников.

Кто слушает, многое слышит.
Грохочут чугунные молоты колес,
Гуляют по уходящим в бесконечность наковальням рельсов.

Молоты куют время…
Секунды…
Минуты…
Часы…

Второй день пути умирает,
из последних сил сопротивляясь своему палачу – ночи,
а гвалт, стоящий в вагоне, следуя за днем,
как следует жена на погребальный костер мужа,
медленно погружается в могилу ночного сна.

Ночью мы не живем,
но словно мертвецы покоимся на гробах-лежанках.

По ночной степи едет поезд.
У поезда черные окна.
Поезд везет мертвецов.

Мертвецы лежат: одни, раскинув руки и ноги,
другие – свернувшись в клубок словно плод в мертвой утробе.

Голова мертвеца, сидящего передо мной,
в такт движения вагона безвольно болтается на груди,
уставившись в пол незрячими глазами.

Другой смотрит в окно, но видит лишь черноту.
Окна черны.

Я затерян среди десятков, сотен мертвецов,
но я один знаю страшную истину:

Мы все давно умерли.

И тот факт, что поезд мчит нас вперед
не меняет ровным счетом ничего.
Мы – мертвецы.

Мы умерли в тот самый миг,
когда наши души оказались здесь –
в мире, населенном покойниками.

Мертвецы говорят, ходят, роют землю, сидят, лежат,
не подозревая о том, что мертвы.

Никто вокруг не помнит настоящую, истинную жизнь,
жизнь, когда сердце разрывается от любви и ненависти,
от счастья безумного и горечи обреченного…
жизнь, которая каждую минуту, каждое мгновение
висит на волосок от смерти и потому ценится,
как самое великое сокровище мира.

Кто помнит о такой жизни?
О настоящей жизни?
О жизни, в которой душа переполнена ужасом и восторгом,
нечеловеческой тоской и звериной злобой?

А я помню.
Один из тысяч…миллионов.
И я хочу крикнуть, что есть силы, заорать бешенным воплем:

Опомнитесь!
Опомнитесь, люди!
Ведь это – давно не жизнь!
Мы все пребываем в Аду!

Я хочу крикнуть это…я хочу…но у меня нет сил…нету сил.
Но даже если случится чудо, даже если я найду их,
даже если крикну,
чтобы прервать этот смертный сон, это оцепенение…
чтобы разбудить…чтобы вернуть к жизни…
даже если это случится, мертвые уши не услышат меня…

Потому и сижу я один...
молчалив…и печален…
изредка улыбаясь, когда мимо проходит мертвый младенец
или мертвая старуха гладит мертвых цыплят…

Мы все давно умерли.
У нашего поезда черные окна.