Твой ужас, дорогая!

Публикация: журнал “Юность”, №№9 2000 г.

ТВОЙ УЖАС, ДОРОГАЯ

В холоде этого города мне так неуютно – нет слов. Почему он такой? И зачем я здесь?
Вот – стою на остановке и жду. Резкое солнечное утро, безветрие, тишь. Хрустальный мороз. Воздух от холода потрескивает, как лед. И звезда в полнеба – совсем негреющая.
Я не один, и хоть это хорошо. Она стоит в длинной шубе из непонятного меха, подобрав в рукава руки и утонув в воротнике. Сознание ее очень далеко: даже мне слышен визг музыки в ее наушниках, хотя стою я шагах в пяти. Чуть заметно двигает подбородком в такт бешеному ритму. Сто восемьдесят ударов в минуту, не меньше.
Худенькая. Шуба явно велика. Рюкзак на спине огромный, весь в каких-то брелках, наклейках с черепами и резиновых игрушках. Даже компакт-диск качается для украшения.
Я вижу содержимое ее души так, словно оно лежит передо мной на столе. Мысли, чувства, страхи. Люблю копаться в чужих душах, выискивая интересные вещи.
Вот ее “я”. Двадцать лет, семь месяцев и четыре дня. Юное,  самовлюбленное. Любующееся собой и чрезвычайно этим довольное. Нечастый случай: человек искренне считает себя совершенным. Ну, что ж…
Вот ее “мы”. Мда, и тут нестандарт. Нет никакого “мы”, есть только “я и те, кто мешает мне жить”. Она даже не член коллектива, она – посторонняя. Хотя все время среди людей.
Вот ее работа: одни женщины, скука, ощущение даром потраченного времени. Цифры, отчеты – делопроизводство. Я еще не встречал такой лютой, тоскливой ненависти к своей работе, как у этой девчонки.
Ее счастье: мягкий свет торшера, диван, одиночество, чашка кофе, любимая книга на коленях, кошка мурлычет, за окном темно и дождь.
Ее нежность: ангорская кошка Лариса, белая, пушистая, зарыться в такой мех и вдыхать его бесконечно…
Ее боль. Вот, и добрались наконец. Кратко: был человек, неплохой, неглупый, симпатичный. Любила, кажется. А он внезапно оказался негодяем. То есть, он и был им, но глупое сердечко не понимало. А однажды ей все стало ясно. И она его бросила.
Идеал. Вот с этим беда, хоть и думает она, что дело поправимо. Я вижу этот идеал, как наяву. Все продумано до мелочей: стиль одежды, черты характера, манера разговаривать, рост, сложение, цвет волос… Где ж ты такого найдешь, дурочка? И ведь не Аполлона себе придумала, а человека на первый взгляд обыкновенного, даже некрасивого. Но именно такого тебе не видать, а жаль. Для полного и окончательного счатья тебе как раз его и нехватает.
Страх. Вот чудеса: кроме естественного страха боли, смерти и предательства, боится разучиться рисовать. Впервые встречаю такое. И ведь как боится! Думает об этом. Зачем?…
Ах, вот в чем дело… На самом дне самого потайного ящика ее души лежат ни на что не похожие воспоминания. Даже я не до конца понимаю, что это. Похоже на ослепительно-солнечные пейзажи индустриального района. Дома еще какие-то, старые, темные, в дождливый день. Дорога вдоль забора из бетонных плит. Доска почета. Старая квартира, старые вещи. И все окрашено в медовые краски. Интересно.
День за днем она пытается нарисовать все это, вспомнить и оставить на бумаге. Или просто сидеть и воскрешать картинки в памяти.
Одно непонятно: никак не удается определить давность этих впечатлений. Очень давно, но не в детстве. Место, хранящееся в тайнике ее сознания, лежит словно бы вне времени и пространства. Оно нигде и никогда, и это странно. Не встречал такого.
- Привет, Чернова Алина Григорьевна, двадцати лет, в разводе, без детей!
Оборачивается. Не слышала, конечно, но, как и все заядлые меломаны, почувствовала, что ей что-то сказали. Снимает наушники, и я повторяю фразу, с удовольствием наблюдая, как вытягивается ее веснушчатое лицо.
- А вы откуда меня знаете?…
- Я впервые вас вижу, - признаюсь я, - так что не беспокойтесь.
- А кто беспокоится? – удивленно, - Знаю я ваши штучки. Вам что-то надо?
- Мне? Вряд ли. Но для вас я кое-что сделать могу.
- А не пошли бы вы…
Мягко и неназойливо посылаю сигнал приветствия, обращаясь непосредственно к мозгу и минуя речь. Она умолкает на полуслове и испуганно бледнеет:
- Вы что, телепат?!
- Милая, успокойтесь, я вообще не человек.
Я люблю знакомиться. Чисто внешне я произвожу впечатление обаятельного толстячка с доброй улыбкой. Излучаю теплое дружелюбие, как радиатор. Люди мне доверяют. Я ведь не страшный, и я исполняю желания.
Спустя пять минут она уже моя. Смотрит, приоткрыв рот, и внимает. За душой-то почти ничего, и все ей интересно.
- Скажи, что за мир ты себе вообразила?…
- Не знаю… - мнется, думает, - Это давно. Всегда. Как будто вспоминаю что-то. Но все как-то неясно. А вы как думаете, что это?
- Это интересно. Знаешь, Алина, я не заговорил бы с тобой, но это и правда интересно и ценно – то, что ты вспоминаешь. Я не был в тех местах. А ведь я был везде. Как считаешь, существует то место в реальности?
- Да! – аж лицо просветлело, - А как же! Раз я это помню…
Спорить нет смысла. Она верит в это, как в то, что Земля вертится. Но на Земле-то как раз такого места и нет.
- Скажи, а ты хочешь там побывать?
Смотрит очень серьезно:
- Если бы это было возможно, я ушла бы туда насовсем.
- Ну хорошо, а чего тебе хочется больше: уйти в тот мир или встретить человека, о котором ты мечтаешь? Именно такого. Даже нет: именно его? Ведь он существует, но без моей помощи вам с ним никогда не встретиться. Как бы ты ни старалась. А если эта встреча и произойдет, ты ему не понравишься.
Интерес в глазах:
- А с вашей помощью?
- А с моей помощью ты станешь его единственной любовью. Он не сможет жить без тебя. Ты понимаешь? Он на руках тебя носить будет.
- Что, правда?! – она уже почти не колеблется, - И вы просто так это сделаете?
- Запомни, - беру ее под руку, - я ничего не делаю просто так. Взамен ты отдашь мне самое ценное, что у тебя есть. Я заберу у тебя все воспоминания о мире, который ты рисуешь по вечерам в альбоме. Ты его безвозвратно забудешь. Не спрашивай, для чего мне это нужно. Нужно, и все. Ну, что? Хочешь так?
- И я его встречу? – в глазах почти слезы, - И буду с ним всегда?
- Да, встретишь. Уже завтра. И в тот же миг забудешь свои грезы. Выбирай. Я всегда предоставляю право выбора. До последнего момента ты можешь отказаться. Но потом обратная дорога будет закрыта, потому что я не расторгаю своих сделок.
Она горячо кивает. Ей не понять, на что она согласна. И не надо.
- Так договорились? – я слежу за подходящим автобусом, - Прекрасно, моя дорогая. Сейчас я уйду. Нам не по пути. Мне нужен другой номер. А ты живи, как жила. Делай, что планировала. Все произойдет без твоего участия. Прощай.
И я оставляю ее перед раскрывшимися дверями. Растерянную.

…В потоке солнца плыли фантастические поля, горели травы, тлел теплом асфальт. Я летел, я летел туда, в яркое и светлое, в неизвестное, начиная, лишь начиная понимать, куда направляюсь.
Надо же: она, оказывается, нездешняя. Издалека же ее занесло на ту автобусную остановку…  Мир, откуда она пришла, даже не на другой планете. Он просто за гранью. Вряд ли он существует материально, но это и неважно. У нее нехватило времени вспомнить, теперь вспоминаю я, и я счастлив.
Интересно: как?… Родился обычный ребенок, его шлепнули по попке, взвесили, привязали бирку с надписью: “Чернова Л.Е., II род.отд.” и уложили в ячейку с номером. Было ли  в нем уже ЭТО? Или возникло позже, как смутное томление при виде похожих пейзажей, как миражи летним утром, как сны?… Прекрасный мир, в котором ты живешь полной жизнью – есть ли он? Не может быть, чтобы это светлое, завораживающее НИГДЕ оказалось продуктом деятельности замкнутого на себя мозга глупой девчонки…
Я его найду, где бы оно ни было. У меня достаточно времени на это. У нее – нехватило бы и всей жизни, но что такое ее краткая жизнь по сравнению с моей, бесконечной и невыносимо, смертельно скучной?…

- Алинка? Ты что не спишь? – ласковая рука тронула ее вздрагивающее плечо, - Ты плачешь?
Она повернулась, всхлипывая:
- Извини… это я так. Сама не знаю. У меня чувство, что все плохо. Даже не просто плохо, а ужасно. Понимаешь?
- Не очень… Я тебя обидел?
- Нет… Ты? Нет. Я люблю тебя, как и раньше. Дело в другом. Понимаешь, я смотрю телевизор – там ничего нет. Я открываю книгу, но она – просто набор символов. Я говорю с людьми, но мне нечего им сказать. И я не понимаю, почему. Я не нахожу душевных сил абсолютно ни на что. Мне ничего не хочется. Вот мы с тобой уже два года вместе. Два года! И в результате… в результате, кроме тебя, в моей жизни нет ничего. Ни-че-го!…
- Ну, так нельзя, знаешь… Как это ничего? А друзья, а работа? Да, к тому же, я тебя не бросаю и не собираюсь. Я очень тебя люблю, милая… Что тебе плохо? Вот, например, почему ты бросила рисовать?
- Рисовать? – она вскинулась, словно вспомнив что-то, - Погоди… Я же что-то рисовала, да?…
Она вскочила с кровати, на бегу влезла в халат, выбежала в прихожую и зашуршала в стенном шкафу, бормоча: “Да где же это, черт…”. Потом стало тихо.
Спустя полчаса он вышел на кухню и застал жену за странным занятием: она сидела на полу, обложившись старыми альбомами, и рыдала.
- Ты что? – он присел на корточки, - Замечательные рисунки. Особенно вот этот, с дорогой, уходящей между двух зданий вдаль. Где это, Алин?
- В том-то и дело! – она вроде бы и не плакала вовсе, а смеялась до слез, - В том-то и дело! Я всегда мечтала это узнать. Просто узнать, где все это. А теперь ничего нет! А это была моя жизнь. То есть, смысл жизни. И я его отдала. Даже не знаю, кому. Ужас какой, Господи…
Он смотрел непонимающе.
- Единственный, любимый, - сказала она, роняя пожелтевшие листки с карандашными набросками, - ты хоть представляешь, что я сделала? – ее плач окончательно сменился смехом, в котором не было веселья, - Я ведь душу свою продала. Как же ты любишь меня такую? Как ты любишь меня без души?…

Утром повалил снег, и она немного успокоилась. Сидя у белого окна, она бережно складывала рисунки в папку, чтобы не посмотреть на них больше никогда. Боль прошла. Осталось недоумение: для чего нужно было тратить столько времени, сил и бумаги на то, чтобы запечатлеть какие-то скучные пейзажи? Что это за однообразные места? Надо же такое придумать.

А там, далеко, очень далеко, тоже была зима…
***