Гранат

В Москве в очереди за гранатами я достал из ящика один плод и понюхал его.
«Во, дярёвня! Гранат нюхает…», - с чувством превосходства грубо отреагировал продавец. Те, кто стояли в очереди, тоже снисходительно заулыбались.
«Учи учёного! – парировал я, - дома во дворе у меня пять кустов граната посажено».
Стоящие в очереди насторожились.
«От этого плода немножко гнильцой пахнет. Видимо, когда его обрывали, уронили, или, когда везли сюда, плохо упаковали Из-за внутренних повреждений гранат стал подгнивать», -разглагольствовал я.
«Короче, «Склифасовский!» - попытался сострить продавец. Его шутка успеха не имела.
«А ведь товарищ прав», - поддержала меня одна особа, принюхиваясь к гранату. Каждый последующий из очереди нюхал плоды.

Или, как-то во время застолья в Москве один москвич подобрал с вазы гранат и не знал как с ним обойтись. Решил было разрезать его ножом. Мой земляк из Тбилиси взял у него плод... Надо быть корнями из восточной культуры, чтобы точным и элегантным движением кистей рук разломать плод граната на две равные дольки и так их развернуть для обозрения, чтоб показать, как убористо сложенные, похожие на кристаллы рубина ягодки играют своими гранями на свету...

У меня во дворе, действительно, рос один гранатовый куст. Каждый раз, в начале ноября уже лет двадцать я взбираюсь на него. С годами собирать урожай становилось труднее – я огрузнел, потерял пластичность, а куст рос непрестанно. Каждый раз мне приходилось заставлять себя собирать урожай, путаться в колючих ветках. Не случайно дикорастущие виды этого растения используют в деревнях как естественную изгородь. На сбор уходило до трёх-четырёх часов, которые выкраивал из своих выходных. Особенно претил мне ритуал распределения плодов. Родня жадно и ревниво следила, как я раскладывал гранаты на равные кучки. Наименее презентабельные с виду гранаты раздавал соседям.

Однако, труды стоили усилий. Гранат - очень полезный плод, особенно для тех, у кого проблемы с кровью.

В этот день я стоял перед выбором – лезть на куст или явиться на заседание одного литературного клуба. Выбрал второе. И вот «сижу в президиуме, а счастья нет», если перефразировать великого сатирика. Второй час подряд местный драматург бубнил свою драму в трёх частях. Публики становилось меньше. На столе президиума стояли уже опорожненные бутылки минералки. Оставалась одна, ещё непочатая, пребывающая в сиротливом одиночестве на самом краю. Можно попросить Филю Зильберштейна. Но сдерживала мысль - из вежливости надо будет поделиться с ним. Он, точно, от угощения не откажется. Достичь вожделенной минералки в какой-то момент стало иде-фикс. Я даже начал тянуть на себя скатерть. Но вот незадача – Филя взял бутылку и быстро опорожнил её, не подумав с кем-нибудь поделиться.

«Да, сегодняшний день сложился неудачно», - подумал я про себя. Тут вспомнилось, что завтра мне собирать гранаты. Совсем тошно стало.

Через некоторое время под благовидным предлогом я вышел в фойе покурить. Курю вообще мало, только в плохом настроении. Я выбросил недокуренную сигарету и обреченно собрался вернуться в зал, когда увидел невысокого роста молодую женщину. Во всю свою ширь на меня смотрели голубые глаза. Она что-то хотела сказать мне, но не рисковала. Видимо, вид у меня был раздражённый. Но, глядя на неё, я почувствовал, как стал внутренне отходить.

«Вы случаем не журналист?» - спросил я. Она смутилась, покраснела. «Ничего себе, ей за тридцать, а смущается как гимназистка», - промелькнуло в голове.
«Там, в зале, о вас говорили, как о прозаике», - сказала она, показывая рукой в ту сторону, откуда всё ещё доносился бубнёж драматурга.
«Я вас никогда не видел на наших посиделках», – заметил я.
«Случайно забрела. Увидела объявление и зашла».
В это время в зале раздались торопливые аплодисменты и в фойе появились оживлённые немногочисленные зрители.

«Артур, ты не теряешь время, как я погляжу!» - воскликнул Филя, увидев меня в обществе молодой женщины. Он, хромая, направился к нам и картинно приложился к ручке дамы. В этот момент Филя был похож на старомодного франта эпохи чарльстона. Он представился руководителем поэтического кружка «Андромеда», расспросил женщину о её литературных пристрастиях, всячески приглашал в кружок. Записал телефонный номер собеседницы. Ухаживания состарившегося волокиты стали надоедать. Я взял молодую женщину под руку и несколько неожиданно для себя не почувствовал сопротивления. Филя продолжал говорить галантные вещи.

На улице было солнечно. Мы молча прошлись вдоль расфранченных фасадов Сололаки. Тут она засмеялась, не то что громко, а как-то чисто. Мимо проходил мужчина и обернулся на её смех. Его небритое лицо просветлело.
«Чему вы смеётесь?» – спросил я.
«Я вспомнила, как вы тянулись за бутылочкой минералки в президиуме».
«Что не сделаешь со скуки», - пробормотал я.
«Может быть вы голодны? У меня есть два королька».
«Не голоден, но в горле пересохло».

Мы принялись есть корольки. Свернули с главной улицы и стали бродить по переулкам. Стояло бабье лето. Доминирующие над окрестностями кроны платанов и тополей чуть поредели, ни один листик не шевелился. Казалось, их красновато-жёлтый перелив только множил блеск солнечного света, погрузившего в странно глубокий покой лабиринт узких улочек. Каждый поворот сулил новые впечатления. Я привлёк внимание Ольги (так её звали) на завитушки украшений подъезда одного из домов. Она засмеялась забавной физиономии купидона - пузана-голыша. Он был также облуплен, как и стены дома, который украшал. Рядом, на скамейке, с внуком на руках сидел дед-курд. Он слегка покачивал младенца, что-то напевал грудным голосом и жмурился на яркий заход.
Как во сне нам открывались закоулки, о существовании которых ты не подозреваешь. Старая маленькая церквушка с забитыми крест-накрест воротами. Её северная стена покрылась мхом. Садик, его местами обвалившаяся ограда, затоптанный газон, проросшие травой дорожки. Мотыльки сонно играли над цинниями. Посредине сада - фонтан. Вода слабо сочится из рук обнажённой нимфы, склонившейся над поверхностью воды, гладь которой затянула опавшая листва. Нимфу недавно побелили. Со временем у неё отпала левая рука, которая должна была быть воздетой вверх. Повсюду вокруг окна, занавешенные и не занавешенные, с горшочками цветов или без них, на уровне третьего, второго, первого этажа и полуподвала, как глаза, объятого умиротворением человека. Мы шли по старой безлюдной мостовой, она вела нас вверх, мимо этих окон, заборов. Какой-то молодой человек в очках, явно заблудившийся иностранец, спешил вниз.

Не терпелось увидеть, что там за гребнем мостовой, где всё горело золотом. Когда поднялись на самый верх, перед нами вдруг открылся простор: спустись вниз и ты в поле, а дальше гряда хребта, покрытого сосновым бором. Здесь кончалась мостовая и город. За ближайшую скалу заходило солнце. Её обнажённые свободные от поросли откосы окрасились в нежно-розовый цвет. Только это успел рассмотреть и ещё бесшумный солнечный взрыв захода. Ослепнув от сияния и задыхаясь от избытка воздуха, я и моя спутница замерли в объятиях друг друга и долго стояли слившись в одно целое. Лучи света как лёгкий свежий ветерок овевали нас. Потом неожиданно наступили сумерки и стало холодно. Я и Ольга ещё долго стояли, обнявшись, и говорили тихо друг другу простые слова. Иногда она опускала свою голову мне на грудь – её волосы пахли свежестью. Мне никогда ещё не было так легко.
 
Из оцепенения нас вывел резкий сигнал старенького автобуса. Он с трудом добрался до вершины улицы, спустился с него в поле, сделал круг и остановился. Здесь была его конечная остановка. Мы сели в салон.
«Через пять минут отходим», - сообщил нам шофёр. Потом добавил с любопытством: «Приезжие что ли?»

Её телефонный номер я всё-таки не записал. А о своём умолчал. «Хочу оставить себе надежду – встретить тебя случайно. Ты представляешь, какой это будет восторг!» - сказал я. Ольга только пожала плечами. Говорил я искренне, но при этом про себя прикидывал – Филя её телефон записал, в крайнем случае выспрошу.
 
На следующий день я не полез на гранат.
«Через неделю, все плоды полопаются … соседские мальчишки куст оборвут и ничего не останется … через неделю уже не будет так солнечно, как сейчас- ты знаешь, какие цены на базаре» – эти и другие аргументы родни на меня не действовали. Я был взбудоражен. Много курил. Как после похмелья. Вечером не выдержал и позвонил Филе будто по совсем другому поводу. Тот был в игривом настроении.
«Я ждал твоего звонка, - заявил он, опережая меня - небось, её телефонный номер тебе понадобился, а? Знаю тебя, сам, хитрец, не записал, но меня ввиду имел».
«Я ничего не понимаю, о каком телефонном номере речь», - я сделал вид, что ничего не понимаю.
«Только без лукавства! Я о вчерашней малахольной особе, по физиономии видно, что из лечебницы сбежала. Поверь моему опыту. Это так пошло – забавляться сентиментальными прогулками в твоём возрасте!» – ответил он мне.
«Я ничего не понимаю и кладу трубку», - бросил я Филе.
«Постой, постой … её номер ...», - после паузы он назвал цифры, которые врезались мне в память.
Я несколько успокоился, но звонить Ольге не стал. Подумал, что это Филя имел ввиду, когда называл её малахольной.

На следующий день на меня снова нашло. Я был раздражён и одновременно сентиментален. Весь день из компьютера моего коллеги слышалась мелодия Гребенщикова «Дивный сад». Даже слезу обронил. К концу рабочего дня всё-таки позвонил. Дождался, пока сотрудники выйдут из кабинета, и набрал номер. Она не стала расспрашивать, откуда у меня её номер и прямо последовало:

«Это ты, Артур? Я весь день лежу с больным ребёнком на кровати. Не могу понять, почему так темно и холодно вокруг». С её стороны это было, как прямое попадание.
«Сейчас короткий день, ещё сбои с электричеством…»
«Ты меня разбудил. А мальчик продолжает спать. Он проснётся, а дома ничего нет кушать».
«Я бегу!» – вырвалось у меня.
«Но –это неудобно. Зачем тебе беспокоиться».
«Назови адрес!»
Последовала заминка. Она назвала адрес.
«Ты мне не говорила, что у тебя есть ребёнок», - хотелось сказать, но я заспешил.

Я включил мотор своего «Форда», посидел немного и... от поездки отказался. «Далеко, поздно уже, легко заплутать да и район с плохой репутацией. Этот ребёнок, невесть откуда появившийся». Перезванивать не стал. Что я ей мог сказать. Не врать же?

На следующий день, утром я позвонил на работу, предупредил коллег, что задержусь. В машину садиться не стал, в тот самый окраинный район направился на трамвае. По дороге купил мандарины, сладости. Ватман объяснил мне, где надо выходить. Уже стало холодать. На улице было грязно. Я всё-таки заблудился, забрёл в какой-то овраг. Прохожий сказал мне, что через него я могу попасть прямо в нужный мне двор. Ходить же улицами – делать крюк.

Население пользовалось оврагом, он был исполосован тропинками, но, видимо, мало кто отказывался от искушения сбросить сверху что-нибудь. В пожухлых зарослях можно было видеть разные вышедшие из употребления предметы - яркие упаковки «Барби», памперсы.

Итальянский дворик, в котором жила Ольга, в эту мокрую и серую погоду, показался мне нежилым. Я обратил внимание на двух нахохлившихся мокрых кур, которые никак не реагировали на моё появление, на общий кран - его раковина была чёрной, выделялись лишь остатки пищи, только-только выплеснутой хозяйкой, мывшей здесь посуду. Повсюду валялся хлам непонятного происхождения. Веранды были заставлены старой порванной, развалившейся утварью. Тут я обратил внимание на одного молодого человека. Он прятался за одним из шкафов и странными глазами наблюдал за мной. Я спросил, где живёт Ольга и её сын. Он ответил, коротко и резко – «на втором этаже, первая дверь налево от лестницы» и быстро скрылся из виду. Зашёл, наверное, в свою комнату. Я поднялся на второй этаж и постучал в дверь с окном, занавешенным чистой и отутюженной занавеской. Мне не сразу ответили. Дверь открылась. Ольга была прямо с кровати, она зябко куталась в шерстяной платок. Она удивилась моему появлению.

«Я вот принёс кое-что. Как мальчик?» - спросил я, протягивая пакеты с разной снедью.
«Ничего, оправился. Он теперь в школе. Вы заходите, не стесняйтесь, зачем так побеспокоились», - сказала она мне, увидев мою нерешительность. Пока мы шли тёмным, грязным и вонючим коридором, я спросил про субъекта во дворе. Она слегка засмеялась и небрежно бросила:
«Несчастный пидар! Всё время полирует свою обувь. А как увидит новое лицо, прячется за угол и наблюдает. Так всё время ждёт, что кто-нибудь к нему в гости зайдёт».

Мы зашли в пеналообразную комнату. В ней оказалось неожиданно светло. Белый свет шёл от окна на улицу. Здесь находился стол, чистый, ни соринки на нём. На древней этажерке ровно в ряд стояли книги. Одна из железных кроватей была неприбранной. Ольга села на эту кровать и извинилась за беспорядок. На потемневших шпалерах я разглядел два фото в чёрной рамке – наверное, родители.
«Где супруг?» – спросил я.
«Мы в разводе».

Я достал мандарины и предложил ей освежить рот. Она засмеялась и начала очищать кожуру. Она разделила плод на две части, одну игриво протянула мне. Я почувствовал, как во мне постепенно стало подниматься волнение. Я протянул дольку мандарина к её посвежевшим губам, а потом тихо и уверенно приложился к ним. Я почувствовал её язык, который играл этой долькой. Её глаза были весёлыми. Я предложил ей закрыть их.
 
«Так вкуснее и сочнее покажется мандарин». Она закрыла глаза, и её руки, атласные пальцы заструились по моему лицу. Не прекращая поцелуя, я бережно уложил ей на кровать.
 
Во время бурного секса мы не заметили, как оказались на полу, на худой циновке. Не заметили, когда освободились от своих покровов. Потом находили их в самых разных местах комнаты. 
Обессиленные мы лежали на кровати.. Я размазывал по её лицу и телу мандариновый сок, а она смеялась.

Потом она в халате помогала мне прибираться.
«Тебе надо спешить. Скоро сын мой придёт. Мне ещё к врачу».
«К какому?»
«Можешь не волноваться. Хотя, кому как – к психиатру!» - сказала она, смеясь, предупреждая моё невольное движение. «Вот прохвост!» – подумал я о Филе.
«Что ты принимаешь?» - я спросил.
«Ты что-нибудь в этом понимаешь?» – спросила она игриво.
«Нет, просто интересно».
Она назвала медикамент.

Вечером я перезвонил к одному знакомому-психотерапевту и назвал ему это лекарство. Он сказал, что это средство сильное, и что оно против неврозов.

В субботу в дождь я собирал гранаты. Нарядился в лохмотья, был лёгок и добирался до самой верхотуры. Все плоды сорвал, ни одного не оставил. Гранатов набралось три больших эмалированных таза. Я был совсем мокрый, оцарапанный, грязный и измученный. В таком виде я позволял себе быть злым и проявлять больше независимости при распределении урожая. Кстати, часть его принадлежала Филе – другу семейства.

Вечером я отнёс ему гранаты домой. Его домашние очень обрадовались. В один момент Филя вызвал меня к себе в комнату и заговорщически спросил:
«Ей ты гранатов случайно не припас?»

Я снова прикинулся, будто не понимаю его вопроса.