Рабы Рыбин

Я ненавидел эту толстую омерзительную тетку – жену директора фабрики. Жена по совместительству была главным бухгалтером на фабрике. Ну раз бухгалтер, так и сидела бы в кабинете и командовала бы своими считарями! Нет, ей не сидится. Она шляется по фабрике и учит всех, как надо работать. Подходит, нацеливает на тебя свою рожу и начинает: «Ты это не так сделал. Ты те доски не туда положил.» Кстати, выражение ее рожи в эти моменты похоже на выражения лиц гестаповцев из советских фильмов.

Я устраивался работать на мебельную фабрику месяц назад. Было начало июля, когда я пришел в Центр занятости и сказал, что мне и моему приятелю нужна временная работа.
- Где Вы учитесь? – спросила меня пожилая женщина, которая занималась трудоустройством студентов и школьников.
- В школе. Закончил десятый. Пойду в одиннадцатый, - ответил я.
- А Ваш приятель? – что-то записав, пожилая женщина снова смотрела на меня.
- Он – студент. Учится в техникуме. Перешел, кажется, на четвертый курс, - сказал я.
Женщина кивнула и повернулась к компьютеру. Я отвернулся к окну. На улице был обычный летний день. По дороге изредка проезжали машины. За дорогой яркими бликами река отражала солнце. Дальше, за рекой, зеленая клякса леса. «Может не стоит идти работать? Черт с ними, с этими деньгами. Лучше уж буду дальше отдыхать,» - думал я.
- Есть вакансии на мебельной фабрике. Подсобные рабочие. Зарплата: 500 рублей. Подойдет? – женщина отвлеклась от компьютера.
- А есть какая-нибудь более высокооплачиваемая работа? – я отвлекся от окна.
- Есть. В колхозе «Пробуждение». Тоже подсобными рабочими. Тысяча рублей.
Я представил себя, убирающим коровник. Я вилами собираю навоз. Дышу запахом экскрементов. Голова кружится от недостатка свежего воздуха. Я теряю сознание и падаю на загаженный пол…
- Тогда уж лучше на фабрику, - решил я вслух.

Мы с Большим Максом честно вкалывали первые три дня на фабрике. Потом нам надоело честно работать. Это – во-первых. А во вторых, работая честно, мы выделялись на фоне остального производственного коллектива. Все вокруг старались как можно меньше работать и как можно больше ничего не делать. Поэтому по прошествии трех дней мы стали брать пример с наших более старших и опытных коллег.
Мы растягивали, к примеру, загрузку досок в сушилку на весь рабочий день, хотя реально могли бы справиться с этим заданием часа за два. Сложив друг на друга незначительное количество досок, я и Большой Макс усаживались греться на солнце. Я снимал футболку и пытался загорать. Подставлял солнечным лучам свою щуплую грудь или спину. Большой Макс доставал сигареты и с наслаждением курил. Если в дали появлялось начальство – обычно, это была начальница четвертого цеха, к которому мы были приписаны, иногда и сам директор фабрики – мы возвращались к работе.

Первое время я не обращал внимания на толстую неопрятно одетую тетку с кипой бумаг в руках, которая шастала по фабрике. Я и Большой Макс занимались работой, в основном, за пределами цехов. Мы возили доски, складывали их, разгружали. Лишь изредка мы бывали в цехах, чтобы забрать там какой-нибудь брак. Поэтому мы не видели, как толстая тетка, которая проходила мимо нас по несколько раз на дню, «давала ценные указания» другим рабочим. Тетка проходила мимо нас в очередной раз, а мы загорали под солнцем. Большой Макс курил, что строго запрещалось делать в непосредственной близости от пиломатериалов. Так гласила техника безопасности. Мы рассуждали, что значит «непосредственная близость от пиломатериалов».
- До ближайшей доски я могу дотянуться рукой, если только приподнимусь. Поэтому, думаю, доски находятся от меня в непосредственной отдаленности, - рассуждал Макс.
- А те, на которых ты лежишь? – спросил я.
- Ну эти-то доски подо мной. Поэтому, если я вдруг выроню сигарету – усну там или потеряю сознание от солнечного удара – то она упадет на меня. Потом она, конечно, скатиться на доски, но я уже очнусь от ожога, - продолжал рассуждать Большой Макс, - Поэтому доски, которые подо мной, не считаются.
Проходящая тетка с кипой бумаг злобно на нас смотрела. Мы продолжали отдыхать. И я, и Большой Макс знали, что тетка – это не начальница нашего цеха и уж тем более не директор фабрики. Таких знаний было достаточно, чтобы не прерывать свой отдых.
Тетка удалялась.

Это был четверг моей второй рабочей недели. Сложив несколько уровней досок для отправки в «сушилку», мы с Большим Максом прикалывались над кочегаром.
Всего кочегаров было двое. Они работали посменно. Двое суток через двое. В задачу кочегаров входило поддержание определенной температуры в сушильных камерах или кратко – в «сушилках». Мы с Большим Максом складывали доски на специальную тележку. Загоняли тележку в сушильную камеру под пресс. Там обливали доски водой. Через несколько часов доски распрямлялись, высыхали и их можно было использовать в производстве мебели. Кочегары выполняли свою работу в маленькой комнате, половину которой занимала печь. В комнате светила маломощная лампочка, поэтому там царил полумрак бледно-желтого оттенка. Когда кочегар открывал печь, чтобы подкинуть туда еще дров, комната вспыхивала зловещим красным светом. Кочегар закрывал дверцу печи и опять воцарялся желтый полумрак.
Сегодня была смена тощего человека с вечно поникшим лицом, которого я прозвал – Горлум. В книжках Толкиена есть такое существо по имени Горлум, которое живет в глубокой пещере. Я видел на иллюстрациях это существо. Когда я в первый раз увидел кочегара Горлума, я вспомнил иллюстрацию из книги Толкиена. И сказал Большому Максу: «Мы назовем этого кочегара Горлум.» Макс не противился.
Горлум вышел из своей мрачной коморки, чтобы набрать использованный пиломатериал для растопки. Дрова поменьше он сразу же нес в кочегарку. Большие поленья складывал у пилорамы. Мы с Большим Максом дождались, когда Горлум начнет пилить большие поленья. Мы спрятались за углом. И не высовывались. Дохлый Горлум тяжело дышал и сжимал губы, затаскивая полено на пилораму. Горлум кряхтел. Помогал себе ногами. Полминуты прошло прежде, чем он смог-таки забросить полено. Закрутился диск пилы: «Жжж.» Горлум толкал полено под пилу. Я заорал, не показываясь из-за угла.
- Папа Карло, не надо!!! Я же – Буратино!!!
Жжж.
- Папа Карло, что ты делаешь?! – орал Большой Макс.
Жжж.
- Остановись! Остановись, Папа Карло! – надрывал я глотку.
Горлум выключил пилу. Умолкая, она еще крутилась по инерции. Горлум оглядывался по сторонам. Большой Макс и я беззвучно ржали.
Горлум снова включил пилу. Мы приготовились орать.
Большой Макс толкнул меня локтем. Я посмотрел на него. Макс кивнул мне за спину. Я обернулся. За спиной стояла начальница цеха. «Почему не работаем?» - спросила она. «Я понимаю, что большую часть времени вы маетесь дурью, - продолжала она, не дав нам ответить - но когда начальство-то ходит, будьте любезны, хотя бы видимость работы создавать». Я стоял с понурой головой. Наверное, со стороны у меня был вид нашкодившего ребенка, которого теперь ругали. За почти две рабочие недели начальница цеха ни разу не приставала к нам с Максом с придирками. Мы подходили к ней утром. Она ставила нам задачи на весь день. В течение рабочего дня она два-три раза подходила к нам, чтобы задать один и тот же вопрос: «Ну как, справляетесь?» Мы отвечали: «Угу». Начальница уходила. Поэтому я, действительно, чувствовал себя виновным.
Искоса я взглянул на Макса. Он тоже был похож на нашкодившего ребенка. «Вы без дела болтаетесь по территории в рабочее время, - говорила начальница, - а мне потом за вас выговаривают.» Я спросил: «Кто?»
Я и Большой Макс с первого рабочего дня знали в лицо директора фабрики. Выговаривать начальнице цеха мог только директор. Директор бывал на производственной территории очень редко – он обычно вообще отсутствовал на фабрике. Сегодня директора на территории мы не видели.
Поэтому я спросил начальницу: «Кто выговаривает?» Она помолчала несколько секунд и сказала: «Жена директора». Я поднял голову. Макс тоже перестал созерцать пыльную землю и спросил: «Жена директора – это такая толстая тетка, которая постоянно ходит туда-сюда». Начальница молча кивнула и добавила: «И по совместительству главный бухгалтер на фабрике».
Толстая жена директора не только проходила мимо меня и Большого Макса в этот день, она даже останавливалась и молча на нас глазела. Я лежал на досках, загорал. Большой Макс сидел на чурбане и курил. Взглянув на жену директора, я обратился к своему напарнику шепотом: «Кажется, ты ей нравишься». Макс выдохнул дым: «Да, она точно меня хочет». Мы рассмеялись.
«Мы на эту тетку никакого внимания не обращали, - говорил я начальнице, - у директора фабрики специфические вкусы, раз он выбрал себе ТАКУЮ жену». Начальница смотрела то на меня, то на Макса. Жужжала пила. «Ладно, чтобы больше такого не было,» - сказала начальница и ушла.

Теперь мы знали, кто такая толстая противного вида тетка, шныряющая целыми днями по фабрике. Во мне эта информация сразу вызвала ненависть к жене директора. До того мне было плевать, что она ходит по территории. Мало ли уродин ходит по территориям других фабрик?! Но то, что эта уродина - жена директора вызывало к ней ненависть.
- Ты знаешь, я почему-то дико возненавидел эту толстую жабу, когда узнал, кто она, - делился я с Максом своими ощущениями.
- Я тоже ее возненавидел. Думаю, это связано с тем, что такая гадина имеет право командовать нами. Когда мы не знали этого, нам было до нее пофиг. Мы же с тобой нормальные пацаны? – Максу очень нравится рассуждать.
- Конечно, мы – нормальные пацаны, - соглашался я.
- Вот. И мы с ненавистью воспринимаем то, что нами могут командовать всякие уроды. Это – нормальная реакция, - особенно Максу нравится рассуждать в рабочее время.

Как и обещала пожилая женщина в Центре занятости, на фабрике мне и Большому Максу определили оклады по 500 рублей. Поработав несколько дней мы пришли к выводам, что мы достойны гораздо большего денежного вознаграждения.
- Я тут видел бесхозный алюминий. Надо бы его сдать. Раз мы имеем право на доплату к своим пяти сотням, - улыбаясь, сказал я.
- Где? – Большой Макс бросил на землю окурок и затоптал его.
- Пойдем.
«Бесхозный» алюминий был в спаренном с кочегаркой помещении. Зачем предназначалось помещение было непонятно. Там стояли сломанные тележки, на которых возят доски в сушильные камеры. Стояло несколько ржавых бочек. И еще под потолком висело около десятка плафонов. Обода плафонов состояли из алюминия. Каждый обод весил грамм пятьсот, не меньше. Стоимость алюминия на черном рынке составляла 15 рублей за килограмм. Умножаем десять плафонов на 0,5 кг и умножаем на 15 рублей.
- Семьдесят рублей, - сказал я.
- Сколько? – не понял Макс.
- Семьдесят рублей мы сможем получить, если сдадим эти плафоны, - сказал я.
- Ну и как ты собираешься их снимать, - Большой Макс протянул вверх руку, встал на цыпочки и лишь кончиками пальцев смог дотянуться до плафона. Рост у Большого Макса почти два метра.
- Поставим их друг на друга, - я кивнул на сломанные тележки.
Хотя мы и работаем рядом с этим помещением, заходили мы сюда редко. По одной единственной причине: справить нужду. Туалетов на производственной территории почти нет. Нет туалета на складе, нет туалета в четвертом цеху, который находится в нескольких шагах от «сушилки». Нет туалета в кочегарке. Туалет есть лишь в здание, где размещается начальство фабрики и в первом цеху. Чтобы попасть в здание, где сидит начальство, надо идти через пост охраны. Охрана обычно спрашивает: «Зачем?» Если ответишь: «В туалет», - то тебя не пропустят. Можно сказать: «В бухгалтерию», - тогда охранник скажет, что сегодня зарплату не дают и тоже не пропустит.
Первый цех находится в сотне метров от сушилки. В первом цеху работает масса народа. Поэтому когда прибежишь в туалет первого цеха, то может оказаться, что он занят.
Когда мне или Большому Максу надо в туалет, мы идем в укромные места, расположенные рядом.
Мы складывали очередную партию досок для отправки в «сушилку» и я почувствовал, что жидкость рвется из организма наружу. Пошел в спаренное с кочегаркой помещение. Зашел в самый отдаленный угол. Здесь уже пахло мочой. После того, как я закончил свои дела и шел на выход, взглянул вверх. То, что обода на плафонах алюминиевые было понятно с первого взгляда.

- Ну что? – спросил я Макса. Он стоял на сложенных в кучу тележках и откручивал болт, который крепил плафон к металлической потолочной балке.
- Болт ржавый. Плохо откручивается, сказал Макс, сквозь сжатые зубы. Два открученных плафона уже лежали на полу. Я стоял у входа в помещение «на шухере». Смотрел по сторонам. Из комнаты кочегаров слышались заунывные звуки. Сегодня не смена Горлума. Горлум сменился утром. Сегодня печь топит Аркадий.
Маленький человек, в смысле лилипут, всегда довольный, на голове шапка с бомбончиком в жару и в холод, ноги колесом – это Аркадий. Аркадий полная противоположность Горлума. Очень общительный. Очень любит петь. Заунывные звуки из кочегарки – это пение Аркадия. Аркадий мало времени проводит в кочегарке. Он набивает печь дровами и уходит. Бродит по территории и болтает с бездельничающими рабочими.
Целый час Аркадий рассказывал мне и Большому Максу о программе телевидения на следующую неделю, о погоде, о собаке, которая охраняет территорию фабрики. Я и Макс ждали, когда Аркадий наконец пойдет подкидывать дров в печь. А он рассказывал о вреде курения. Мы ждали, чтобы пойти в помещение, где висят плафоны. Аркадий рассказывал о мебели, которую производит наша фабрика. Мы ждали, чтобы открутить плафоны.
- Аркадий, у тебя, наверное, вся печь прогорела, - сказал я.
- Ой да. Заговорился я с вами, - Аркадий оттянул край шапки и почесал висок, - пойду.
Аркадий несколько минут возился с печью. Он вышел из кочегарки.
- Заканчивай, - крикнул я Максу.
- Ладно, - Макс спрыгнул на пол, так и не открутив плафон.

Жена директора шла по пыли, глядя на нас. Я и Макс складывали доски. Я старался вложить в каждое свое движение как можно больше надменности. Старался показать ей, что это она мне обязана, а не наоборот. Показать, что рабочий важнее того, кто ему насчитывает зарплату. Показать, что мой труд важнее щелканья по клавишам калькулятора и просиживания штанов в кабинете. Я надменно смотрел на жену директора. Она в ответ оскалилась.
- Это она улыбается, что ли? – спросил Большой Макс.
- Похоже, - ответил я.
Макс повернулся к жене директора спиной и нагнулся, делая вид, что поправляет доски. Мой напарник был похож на угольник в 90 градусов. Причем, сам угол был направлен прямо в лицо толстой жабе. Жаба перестала скалиться. Отвернулась и прибавила ходу.
- Уродина, - разгибался Большой Макс.

Я и Макс пришли в четвертый цех, чтобы забрать бракованные изделия. В четвертом цеху из досок делают отдельные детали будущей мебели. В цеху много станков. Воздух переполнен древесной пылью. Тем не менее в респираторах никто не работает. Респираторы должно выдавать начальство, то есть начальница цеха, но у нее респираторов нет. От работающих станков в цеху очень шумно. Шумно настолько, что нужно говорить в самое ухо, чтобы тебя услышали. В углу цеха небольшая комната, скорее даже коморка – это «кабинет» начальницы цеха. Я заходил в этот «кабинет». Там также шумно, как и в цеху. Шум прекращается во время перекуров - время двух разрешенных перекуров написано перед входом в цех – и обеда. На некоторых станках работают в две смены. Так что ночью цех тоже переполнен гулом станков.
Помимо брака я и мой напарник должны были забрать обрезки, в большом количестве валявшиеся у станков. Этот мусор нужно было отвезти в кочегарку. Была смена Горлума. Если бы печь топил Аркадий, мы бы с Максом искали алюминий на территории. Аркадий сам вывозит мусор из цехов для кочегарки.
Поставив на тележку два больших деревянных ящика, мы бросали в них обрезки с расстояния в три метра. Из своего «кабинета» вышла начальница цеха. Я и Макс перестали играться. Набирали в охапку деревяшки и делали несколько шагов к ящикам. Начальница подошла к одному из рабочих. Начальница начала говорить ему что-то с выражением отчаяния на лице. Я знал этого рабочего. У него на правой руке были изуродованы пальцы, отпилены почти наполовину. Этот рабочий много пил. В первый же день, когда мы с Максом появились на фабрике, он предложил нам напиться. Мы отказались. Он часто напивался в конце рабочего дня. Иногда напивался утром и тогда начальница отправляла его домой. Вчера рабочий не явился совсем. Начальница продолжала говорить, а рабочий цеплялся взглядом за пол и рукой с покалеченными пальцами гладил станок.
Мы почти под завязку набили оба ящика, когда в цех вошла жена директора. На ее сытой злой роже было написано: «Вы все – недочеловеки. Я вас презираю». Хотелось плюнуть ей в рожу. Я плюнул на пол. Толстая жаба рыскала по цеху глазами. Начальница заметила жабу и тут же оставила рабочего. Начальница подошла к бухгалтерше. В руках у последней, раздувшейся от напыщенности словно жаба, как обычно, была кипа бумаг. Я осмотрелся вокруг. Внимание рабочих было приковано к паре: начальница – жена директора. Лица рабочих оставались прежними, но глаза… их глаза выражали злобу. Еще секунду назад в глазах рабочих нечего не было, глаза были пусты. Сейчас десятки черных зрачков хотели удавить неопрятно одетую толстую тетку.
Жена директора размахивала по сторонам руками, широко открывала рот. Черная дыра, а не рот. Мне хотелось бросить в эту дыру весь мусор, который я кидал в ящики. Начальница же стояла, потупив взгляд. Жена директора расходилась все больше и больше. Она орала. Я не слышал, как она орет – цех шумел. Но чувствовал, что эта омерзительная жаба орет. Чертова рабовладелица. Она ощущала себя хозяйкой, мы для нее были рабами. Если бы у нее сейчас в руках оказались плети, то она, думаю, не медля, стала бы хлестать начальницу. Хлестала бы все рабочих, рабов, как она считала.
Склад отделен от четвертого цеха толстенной бетонной стеной. Соединен непродолжительным темным коридором. В коридоре-то и стоял огнетушитель объемом в 80 литров. Огнетушитель стоял на специальной двухколесной тележке для быстрого его перемещения в случае возникновения пожара. Честно говоря, я был абсолютно уверен, что огнетушитель пуст. Нормы техники безопасности повсеместно нарушались на фабрике. В «сушилке», например, висел старый в ржавчине огнетушитель, взвесив в руках который можно было легко понять, что он пуст. Огнетушитель висел, как сказал Аркадий, «для виду». И огнетушитель в коридоре между четвертым цехом и складом стоит «для виду», думал я. Да и нажал-то я на скобу огнетушителя случайно. Коридор и так узкий. А тут еще огромный огнетушитель. Как было не задеть скобу?! Я хотел всего лишь подвинуть огнетушитель, чтобы можно было провезти тележку. Случайно нажал на скобу. Из шланга потекла тонкой струйкой смесь с ароматическим запахом. Большой Макс попытался остановить струйку. Нажал на скобу еще сильнее. Струйка уже стала струей. Потом струищей. Вместе со смесью пошла пена. На какое-то время я и Макс оказались в ступоре. Я же говорю, я был уверен, что огнетушитель пуст. Очевидно, Макс тоже был в этом уверен.
Пока мы стояли и тупо смотрели на огнетушитель из него вылилось, наверное, литров тридцать смеси. Смесь заполнила по щиколотку коридор. Потекла на склад.
- Надо его на улицу вывозить, - мой напарник вышел из ступора быстрее. Он поволок огнетушитель на улицу через склад. На складе никого не было. В четвертом цеху, помимо рабочих, могла оказаться начальница. Макс отвез огнетушитель за сломанный экскаватор. Там его не видно. Из шланга продолжала бить ароматная смесь с пеной.
Надо было соображать, как избавиться от воды в коридоре и на складе. Никаких ведер и тряпок поблизости не было. Были лишь доски, брусья, разный мусор и снова: доски, брусья. Я вглядывался в закоулки склада: может мелькнет нечто, что поможет избавиться от ароматной смеси. Кроссовки мои намокли. По колено штаны покрылись пеной. Нечто мелькнуло.
- Лопаты, - сказал я, - мы будем избавляться от воды лопатами.
Большой Макс скептически посмотрел на меня и принял лопату. Найденный лопаты были деревянные, старые и полуразвалившиеся.
- Лишь не сломались, - я зачерпнул жидкость и бегом направился к выходу.
- Да-а-а, - протянул Макс и повторил мои действия.
Выглядели мы очень смешно. Зашедшая на склад рабочая-станочница захохотала. Она смотрела, как двое пацанов покрытые пеной загребают с пола жидкость на лопаты и бегут к выходу, и смеялась.
- Вы чего делаете? – спросила нас рабочая. Ей было лет сорок и относилась она к нам по-матерински.
- Да вот залили тут все… огнетушитель сработал…затопил все… воду вычерпываем теперь… чтобы начальство не заметило, - сбивчиво объяснили мы с напарником ситуацию. Рабочая удалилась и вернулась уже с двумя ведрами.
- Зачерпывайте ведрами. Так быстрее, - она снова рассмеялась, забрала несколько досок и ушла.
Мы загребали лопатами смесь, сливали ее в ведра. Когда ведра наполнялись, выносили их на улицу. Огнетушитель продолжал стекать. Вокруг него образовалась лужа. Экскаватор покрылся пеной. Больше на складе никто не появлялся. Мы вычерпали всю смесь. По углам еще оставалась пена. От меня и Большого Макса пахло мылом, но не обыкновенным каким-нибудь, а иностранным дорогим, типа, «Дуру». Это в нашу одежду впитался запах смеси из огнетушителя. Весь склад пропах таким же запахом.
- А че, неплохо. Хорошо пахнет, - сказал я.
- Да. Неплохой запах, - согласился Макс. Мы сидели на штабелях досок и отдыхали. С такой самоотдачей мы работали лишь первые три дня.

Я ненавидел ее. Ненавидел всем своим существом. Я ненавидел эту толстую омерзительную тетку – жену директора фабрики. Она шляется по фабрике и учит, как надо работать, хотя сама нифига не понимает в производственном процессе. Просто она считает нас рабами. А рабы не способны думать, их надо всему учить. Даже тому, в чем сам ничегошеньки не смыслишь. Она подошла к нам с Максом, нацелила свою рожу на нас. Я в очередной раз заметил, что выражение ее рожи похоже на выражение рож гестаповцев в советских фильмах. Меня так и подмывало спросить: «А Ваш папа за кого воевал, не за фашистов случаем?»
Она не сказала нам ничего, эта чертова рабовладелица. Она удалилась в коридор, соединяющий склад с четвертым цехом. Мы продолжали складывать брусья. Со склада за два дня так и не выветрился запах огнетушительной смеси. Сам огнетушитель стоял на своем месте, в коридоре. Толстая омерзительная тетка задела его. Огнетушитель ударился о стену и загрохотал.
- Вот чума, - сказал Макс.
- Знаешь, я думаю, старуха-процентщица, которую убил Раскольников, родственница этой жабы, - сказал я.
Огнетушитель снова загрохотал. Жена директора возвращалась. В сопровождении начальницы четвертого цеха. Впереди неопрятно одетая тостуха с пухлыми руками, с еще более пухлыми ногами, с выпирающим животом. На шаг позади начальница: худая, в синем рабочем халате.
- Посмотри, чего они тут наложили, - жена директора размахивала в воздухе вечной кипой бумаг.
Начальница молчала. Смотрела то в пол, то на штабеля досок, которые мы с Максом складывали.
- Ты понимаешь, что их здесь нельзя складывать, - жена директора продолжала кричать на начальницу. На нас она даже не смотрела. Я бросил доску и посмотрел на уродливую тетку, которой стоило бы брать пример с Горлуму, чтобы не пугать людей среди бела дня. Из ее рта, из ее черной дыры, в разный стороны летели маленькие капли слюны. Она ворочала своей головой в разные стороны и капли летели на доски, на пол, на начальницу, на Макса, на меня. Жена директора упиралась в пол двумя бревнами своих ног. Жир в ее теле ходил волнами от движений руками. Сами руки по толщине догоняли ноги. Пальцы на руках были пухлыми и маленькими, как обрубки. Жена директора чувствовала себя нашей хозяйкой. Мы для нее рабы. Да мы и на самом деле были рабами. Она унижала нас: меня, начальницу, Большого Макса. А мы стояли и смотрели в пол. Мы были как крепостные крестьяне.
- Слушайте! Это мы не правильно сложили, - сказал я громко. «Хозяйка» замолкла. Вероятно, еще никто не смел ее перебивать.
- Я и мой напарник, мы неправильно поняли задание, поэтому сложили доски не так. Нечего кричать на начальника цеха, - продолжил я.
Прошло несколько долгих секунд молчания. Я смотрел в глаза жене директора. Ее маленькие черные зрачки бегали по моему лицу.
- А ты чего у нас крутой, - жена директора говорила и голос ее дрожал. Раб восстал. Повысил голос на «хозяйку». Посмел перечить ей.
- Ты – крутой? – вопрошала она.
- Я - не крутой, - тихо говорил я, - если Вы думаете, что я за вашу работу держусь, то Вы ошибаетесь. Хоть завтра уволюсь.
- Вот и увольняйся. Завтра же, - ее аргументы иссякли. Она более не имела надо мной власти.
На следующий день я написал заявление на увольнение.