Ein wenig, nicht viel

Ein wenig, nicht viel

Колючая проволока делала виток вокруг ствола дерева и тянулась к следующему. Такой же виток и дальше. От дерева к дереву, полоса на несколько сотен метров. Полоса, так много значащая для людей находящихся по разные стороны. Стальные зубы её впивались в кору, блестели на солнце, взошедшем над непокорённой землёй. Линия траншей прорезала землю, образую ещё одну полосу. Между ними широкое поле, обещающее единение плоти и металла. Посеяли вместо ржи железо. Ожидают всходов, богатого урожая.
Несколько посеревших от дождливой недели домов объединились под нелепым русским словом. Единственную в деревне улицу “Октября” мерил шагами долговязый парень. Триста метров туда, триста метров обратно. Он щурился, когда шёл на восток и что-то пугало его, идя на запад. Сапоги хлюпали по влажной земле, приклад щёлкал о флягу с эрзац-кофе. Через четверть часа его должны были сменить. За год он уже привык к странному языку людей населявших эту не менее странную страну и даже не обратил внимания на престарелого человека вышедшего на покосившееся крыльцо избы. До Якоба донеслась тихая грубая речь. Он никогда не учил этот язык, но понял, что этот grossvater выругался. Выругался именно на него, молодого прусака. Якоб шагал дальше и чувствовал ненавидящий взгляд, буравящий его сквозь китель. Палец стремился к тёплому курку.
Впереди была большая коричневая лужа, обойти которую можно было, лишь прижавшись к забору. Лойке смело прошёл её, утопая почти по самое голенище сапога. Вдалеке виднелся худощавый Якоб. Его карабин казался игрушкой висящей на почти двухметровом теле. Лойке свистнул, и Якоб остановившись, обернулся. Лойке махнул рукой. Якоб развёл руками. Смена опоздала на четыре минуты.
На берегу зацветшего озера лежал ефрейтор Хаас. Маленькие бабочки с голубыми крыльями резвились над водой. На большой кувшинке сидела лупоглазая стрекоза. Она трещала крыльями, но не взлетала. В траве белела бумага. Письмо. Пару строк о себе, пару строк о хорошем. Великая Германия казалось, не пошла за ним, а осталась на месте в ожидании возвращения. Хаас закрыл глаза. Солнце оставило синие пятна на зрачках. Лёгкие забирали запах лета. Лучи обжигали его крепкое тело.

Обхватили руки, и в груди вспыхнуло пламя. Лойке тихо вскрикнул и упал лицом в лужу. Пальцы крепко сжали карабин. На руку наступил сапог. Russisch – прошипел Лойке, утопая в темноте.
Свистел свинец. Хаас лежал за кочкой. Щёлкал затвор. Два десятка русских залегли на том берегу. Стреляли, казалось отовсюду. Сзади слышались разрывы. Это либо танки, либо русские подтянули артиллерию, подумал Хаас. В паре метров от него лежал смятый клочок бумаги. Оставалась одна обойма. Хаас стал медленно отползать назад. Он увидел, как русские встали в полный рост и побежали на него. Под плечом зашуршала бумага. Он вскинул карабин и выстрелил. Один пошатнулся. Качнул руками. Упала винтовка. Ещё выстрел. Русский завалился на бок и исчез в траве. Хаас прицелился, и его правое плечо обожгло. Кость раздробило железом. Карабин упал в траву. Удар с сапога в голову, над бровью. Кровь залила глаза. Чья-то рука схватила его за шею и потащила к озеру.
Якоб сидел на чердаке. Одна рука грела рукоятку гранаты, другая сжимала шнур. Колпачок лежал около сапога. Деревню взяли восточные люди. Их голоса были громки и резки. Их голоса были радостны. Взревел двигателем танк. В избе хлопнула дверь. Мышцы Якоба натянулись как струны. Мысль замерла. Он слышал шаги, треск досок под ногами. Он слышал его дыхание. Заскрипели ступени лестницы. Досчатая крышка приподнялась, и в отверстие показалось чёрное дуло автомата. Оно повернулось вправо, повернулось влево. Якоб замер, и не смог шевельнуться, даже если очень захотел бы. Показалась зеленоватая пилотка, а затем морщинистое грязное лицо, с серыми глазами. Их взгляды встретились. Якоб дёрнул шнур и взмахнул рукой. Русский крикнул и нажал на курок.
Колючая полоса утонула в грязи. На поле около воронки курили два сапёра. Чёрные пальцы сжимали горькие самокрутки. По улице ”Октября” грохотала бронетехника. Усталые солдаты шли колоннами на запад. На крыльце, на треснувшей ступеньке сидел grossvater. Он теребил рукой седые волосы и что-то шептал. Не слышно.