Дача Сталина

     Ночью прошел теплый дождь, и осенний парк, мокрые голые деревья, казалось, были подернуты легкой дымкой тумана. Под ногами мягко пружинила сырая, прелая листва. Я спустил Волка с поводка, и он радостно рванулся вперед, опустив голову к земле и хищно выгнув спину.
     Волк полностью преображался, выйдя из синтетической, лишенной натуральных запахов квартиры. На улице он окунался в естественную для него среду, полную удивительных ароматов, следов, недоступных человеку, но так много говоривших
чуткому носу овчарки. В эти минуты для него распахивал свои обьятия огромный, чудесный мир, с его волнующими тайнами, загадками, звуками, опасностями.
     Волк воспитывался и рос в аскетическом одиночестве, почти лишенный собачьего общества и был еще девственником. Каждая случайная встреча с лохматой дворняжкой или респектабельным догом, а тем более с изысканной дамой на поводке становилась для него событием. Он радостно рвался к визави, а потом долго стоял, провожая грустным взглядом преисполненных чувством собственного достоинства собратьев.
     Я звал его Волк, потому что имя, данное ему его хозяйкой, не подходило для этого стройного, молодого, со впавшими боками  зверя. Густав – эта кличка почему-то вызывала в моем воображении подвыпившего прусского фельдфебеля, не говоря уже о том, что  принижала достоинства династии шведских королей. Волк был огромной  овчаркой с сильными лапами, мощными грудью и челюстями. Необыкновенно красивый окрас с преобладанием черного, умные глаза и, я сказал бы, интеллектуальный и в то же время грозный вид заставлял людей с почтением оборачиваться на него на улице.
      Волк попал ко мне, когда его хозяйка серьезно заболела и попала в больницу. Я был знаком с псом ранее, и он сразу признал меня хозяином. Я не видел более умного, деликатного, сообразительного и благородного животного. Кажется, он понимал все, о чем говорят люди, по крайней мере, о нем. Я привык к определенному порядку в доме, и новые заботы, связанные с уходом за собакой, стали отвлекать меня от занятий литературой. Иногда я начинал говорить с родными о необходимости отдать его. И тогда Волк отворачивался, уходил в другую комнату и грустно лежал там, закрыв глаза. Мне становилось жаль пса, и я начинал ласкать его и уверять, что никому не отдам.         
     Волк буквально вытащил меня из затяжной депрессии! Раньше я не мог встать ранее полудня, потому что работал ночами, весь день чувствовал себя разбитым и усталым. Теперь же Волк будил меня рано утром ласковым повизгиванием. Продолжать лежать в постели было невозможно. Двухчасовые прогулки и пробежки с собакой буквально преобразили меня – я почувствовал бодрость и прилив сил. Мы совершали наш моцион в старой запущенной роще, неподалеку от парка Победы, там, где расположена бывшая ”дача” Сталина, ныне хозяйство ГОЧС, возглавляемое Шойгу. Грустное зрелище представляет собой ныне этот старый лесопарк, в центре которого высится четырехметровый, зеленый, увитый поверху колючей проволокой забор, скрывающий последнее прибежище тирана. Угрюмые ворота, окружающие по периметру ”дачу”, оскалились пулеметными амбразурами. Уединение этого местечка подчеркивается траурными рядами мертвых елей, почерневших от ледяного лыхания смерти, несущих бесконечную вахту по ушедшему, но все еще грозящему ужасу. Кажется, смерть по-прежнему обитает в кронах неживых, давно умерших деревьев. Там почти никогда не слышно пения птиц. Лишь раздается карканье ворон, как в заколдованном лесу. Грязь, мусор, оставляемый любителями порезвиться на природе, разбитые бутылки, следы кострищ, лежаки бомжей и тихо умирающий парк. Больно ранит сердце это равнодушное, пренебрежительное отношение человека к природе!
     Сколько же зла должно быть в душе человека, как должно очерстветь его сердце, чтобы не видеть раны на теле природы, оставляемые его рукой. И одной из причин этого был человек, агонизировавший в полном одиночестве за стенами ”дачи”. Когда-то сюда съезжались трясшиеся от страха советские вожди,  определявшие политику в отношении ”масс” – ”лагерной ”пыли”, представлявшей собой половину страны. Да, семьдесят лет обмана, предательства, ненависти, войн, геноцид собственного народа, семьдесят лет империи Гулага не могли не оставить след в душе человека. Чтобы уцелеть, не сойти с ума, он должен был вытравлять из себя остатки человечности! В сердцах очень многих людей незримо правят волчьи лагерные законы.  Поэтому и неизбежны были приход бандитов к власти, несокрушимая коррупция и издевательское отношение к человеку.
     ”Дача” Сталина – как бы могильный памятник, мертвый символ ушедшей зпохе. Обнесенный колючей проволокой, окруженный чертополохом в рост человека и черными скелетами мертвых елей, стоит он несокрушимой крепостью Зла. Рассыпанные в парке пустые поллитровки и четвертинки из-под водки тускло мерцают зловещим отсветом расстрелянных снарядных гильз, убивающих саму душу человека. В темное время суток в парке багровым отсветом чадят костры. Вокруг кучкуются грязные, оборванные люди. И тогда кажется, что настали чумные времена. Днем эти люди роются на окружающих свалках, промышляют чем-то в Москве. Где-то глубоко под землей проходят туннели  ветки метро, доставлявшей Сталина на ”дачу”. Теперь там правят люди в погонах, призванные защищать страну от природных и техногенных катастроф, построившие на своей территории церковку, но до сих пор не удосужившиеся убрать из парка мусор и следы ужасной бури, пронесшейся над Москвой пару лет назад. Они, вероятно, делают большое и нужное в масштабах страны дело, но, как обычно, не видят то, что творится под носом. Да, впрочем, это и свойственно нашему человеку – не видеть окружающих его грязи и мусора, щедро разбрасывать его на лоне матушки-природы. Мне кажется, это свойство есть состояние души, живущей одним днем, свойство народа, доведенного до скотского состояния, с непросветленным сознанием, унаследованным от тяжелого прошлого и усиленным диким настоящим. Между тем, даже звери соблюдают определенные гигиенические нормы, да и Библия говорит об этом. Странно слышать речи о необходимости создания национальной идеи. Не лучше ли сначала научить людей уважать самих себя и природу? Тогда, глядишь, и душа человека просветлеет, и дела на Руси пойдут!
     Так думаю я, обходя с Волком парк под черными кронами мертвых деревьев. Местами я прохожу под сводами разросшегося кустарника. В редкие осенние погожие деньки солнечные лучи пробивают желтый наряд листвы и ярко освещают тропинку, покрытую, как золотыми монетами, опавшей   березовой листвой.
     Пробежав через это мертвое место, мы с Волком пересекаем узкое Староволынское шоссе, запруженное спешащими куда-то автомобилями, узкую полосу остатков загаженного смешанного леса, заваленного отвратительными кучами мусора, и выходим на заброшенное огромное поле. Наконец-то можно вздохнуть полной грудью. Море зеленых высоких трав, подернутых изморосью, создает иллюзию отрешенности от мира, хотя и слышен несмолкающий днем и ночью гул вечно двигающейся чадящей змеи – потоков автомашин по Минскому шоссе и Кутузовскому проспекту. Но вот первые лучи холодного осеннего солнца золотят шпиль Университета, играют на высоких башнях и серповидных лунах мусульманского минарета на Поклонной горе и мириадами алмазных брызг зажигают ледяные росинки зеленого поля. Я спускаю Волка с поводка, и он радостно кидается в хрустящее зеленое, полное тайн и радостей море трав. 
     Не знаю, бывают ли чудеса, но, как-то проходя через этот мертвый, молчащий парк, утопая в мягкой, засыпанной осенней листвой земле, я вдруг услышал цокот и затем звенящий  щебет. Подняв голову, я увидел в просветах ветвей полузасохшей ели серое холодное небо. Лишь приглядевшись, я увидел двух крохотных серых пичуг, услышал негромкое пение. Через какое-то время к ним присоединились другие певуньи. И вот уже радостный посвист, звенящий щебет громко раздается окрест. Долго стоял я, прислушиваясь к необычным в этих местах, радовавшим сердце, звукам. Все-таки жизнь продолжается и, может быть, смерть уйдет из этих мест, освобождая место новому, чистому, прекрасному!      

     Сейчас Волк спит, спокойно свернувшись у моих ног, положив на пол остроконечную, черную, похожую на щучью, морду. Иногда он повизгивает и негромко тявкает, перебирая передними лапами. Видит свои собачьи сны и снова переживает маленькие радости – бежит по росистому чистому полю, припав головой к земле, радостно вдыхая удивительные, неведомые человеку запахи.
     В окно бьет закатное солнце, ярко освещая монумент Победы, шпиль музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе и
осенний, в багряно-красной, желтой листве,  лесопарк – невинный и чисто умытый осенними дождями, трогательно скрывающий старую крепость тирана и черную, погибающую вокруг нее рощу.