ОТОВАРИЛСЯ
Мой приятель Петя Г. после развода с женой обустраивался на новом месте: купил кровать, холодильник. На очереди были утюг и стиральная машина. Как-то он заехал на старую квартиру забрать кое-какие книги, но не застав никого дома, заглянул к соседке. Немолодая одинокая женщина была рада гостю. Петя сбегал в магазин за пузырём, хозяйка собрала кое-какую закусь. За выпивкой Петя рассказал о своих делах и планах, поведал, как обустраивается на новом месте, какие сделал покупки, и какие собирается сделать. И сам того не заметил, как ближе ночи оказался в постели вместе с хозяйкой.
Наутро звонит он мне.
- Ты представляешь, - говорит, - как только у нас с ней это самое произошло, мне как-то неловко отчего-то вдруг стало. Я начал уже домой собираться. Машина-то моя перед подъездом осталась, её все знают. Что другие соседи подумают, если на ночь останусь? Как вдруг она мне говорит:
- Знаешь, - говорит, - я решила тебе свою стиральную машину подарить.
Ну, раз так, думаю, то придётся утра подождать. Не вытаскивать же эту машину из квартиры на улицу среди ночи! Тут точно всех в доме переполошу.
Завалился я снова в кровать.
После второго дубля она выходит из спальни. Вскоре возвращается обратно. Смотрю – утюг тащит!
- Слушай, - говорит Петя, - если бы я знал, что так можно, я бы и холодильник не покупал!
МЕЧТА
Витькина жена, работавшая на закрытом узле связи, после аттестации получила воинское звание прапорщика.
- Сбылась моя давняя мечта, - говорил Витька. – Я в армии ещё с «учебки» мечтал трахнуть прапора.
ПРО МАШУ
Маша В. была трёпальщицей на ленинградской фабрике «Красный Маяк», что на Выборгской набережной.
В тот день она работала в вечернюю смену и закончила работу около полуночи.
Автобус по Кантемировской улице в позднее время не ходил, и Маше, чтобы добраться до метро, надо было минут двадцать идти от набережной по плохо освещённой пустынной улице, мимо то ли запущенного сквера, то ли заросшего пустыря.
Зажав в охапку сумочку с только что полученной зарплатой, Маша тронулась в путь. Но тут… То ли она съела в фабричной столовой что-то недоброкачественное, то ли по какой ещё причине, очень некстати внезапно заболел у неё живот. Маша как раз проходила мимо зарослей кустарника. Не долго думая, она юркнула в кусты, повесила сумочку на ветку, присела… И вдруг кто-то её за задницу цап!
Маша, сама не своя от страха, подтянула штанишки – и бегом на тротуар, под слабый свет фонаря. Немного придя в себя и отдышавшись, Маша спохватилась: сумочка-то с деньгами и документами осталась висеть на суку! Заработки у трёпальщиц на «Красном Маяке» были хорошие, поэтому денег было очень жалко. Но возвращаться назад Маша боялась: ещё бы, там за задницу хватаются!
Поколебавшись, Маша отправилась к ярко освещённому перекрёстку и подошла к постовому милиционеру.
- Так и так, - объяснила она. – Я виновата, готова заплатить штраф за то, что… в неположенном месте. Но прошу вас помочь мне, вместе со мной вернуться за сумочкой, одна я боюсь. Там за жопу хватаются.
Милиционер отправился вместе с Машей. Они без труда нашли это место. Сумочка висела на ветке.
- Возьмите сумку, - сказал милиционер, - откройте и проверьте, всё ли на месте: деньги, документы…
Всё оказалось в целости. Уже хотели уходить, но милиционер решил посмотреть: а что же это всё-таки было? Он раздвинул ветки и посветил фонариком. В кустах навзничь лежал в беспамятстве пьяный мужик. Вся рожа у него была обильно сдобрена Машиным поносом. Видно, когда на него потекло, он спросонья стал отмахиваться.
- Ну ладно, идите, - сказал милиционер. – Не переживайте, штрафовать я Вас не буду – вы и без того натерпелись.
- А что с этим? – спросила Маша.
- А, - секунду поразмыслив, - махнул рукой милиционер, - не буду я его забирать. Он и так уже достаточно наказан.
ОХ, УЖ ЭТИ ЛАТЫШИ!
Рассказывает капитан инспекции портового надзора Владимир З.
- В прошлом году я проходил стажировку в английском региональном центре неподалёку от Лондона. В числе прочих дисциплин в мою подготовку входила и практика по проверке судов, прибывающих в порт. В течение двух недель мы вместе с прикреплённым ко мне английским наставником – опытным инспектором портового контроля – ежедневно проверяли одно-два судна в порту.
В предпоследний день нам достались два парохода: «Сормовский» - российское судно типа «река-море» - и небольшое судёнышко под мальтийским флагом. «Ох, не любим мы русские суда проверять», - сказал мне, собираясь на выход, мой куратор. Заметив моё недоумение, он туманно пояснил: «Сам увидишь, почему».
На «Сормовском» не было ни одного, кто хотя бы еле-еле говорил по-английски. Ну ни бум-бум. Однако судно было в хорошем состоянии, и проверка прошла без замечаний. Следующим на очереди был мальтиец. Он ещё до подхода к приёмному бую запросил по радио навигационные карты на Темзу, и отсутствие карт послужило поводом для проверки.
Подходим к судну, когда оно уже швартуется у причала. Высота прилива здесь около 8 метров, и в малую воду судно находится далеко внизу, только мачта торчит. Навстречу нам, чертыхаясь, идёт лоцман.
Мой куратор спрашивает, мол, как там?
- Да ну его, - отвечает лоцман. – Пришвартовались с грехом пополам. Подали два конца, больше не хочу там находиться. Капитан пьян.
Мы с шефом переглянулись, подходим ближе. С палубы мальтийского судна несётся отборный русский мат – это экипаж заканчивает швартовку.
На крыло мостика выходит капитан. Сказать, что он сильно пьян – значит, ничего не сказать. С изумлением узнаю моего однокурсника – рижанина Мишку В.
Говорю ему:
- Здравствуй, Михаил. Инспекция портового контроля. Вот, пришли вас проверять.
Мишка настолько плохо соображает, что задаёт идиотский вопрос:
- А почему ты по-русски разговариваешь?
- Ты что, меня не узнаёшь? Мы же с тобой вместе учились.
Мишка тупо смотрит на меня. Видно, что ему не по силам въехать в ситуацию. Пора брать инициативу в свои руки.
- Миша, - говорю ему ласково. Ты пьян. Спрячься в каюте, запрись и не высовывайся, а документы отдай старпому.
На моё счастье, внимание лоцмана и моего наставника в это время отвлечено – они наблюдают за тем, что происходит на палубе судна, и не замечают, что я по-русски переговариваюсь с капитаном. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы они узнали, что я знаком с этим чудом.
Так как палуба судна находится значительно ниже причальной стенки, мы втроём стоим на причале и ждём, когда подадут трап. Капитан свешивается с крыла мостика и начинает орать на старпома, мол, бросай всё и устанавливай трап. Заставляешь ждать важных господ. Старпом, руководящий швартовкой, которая ещё не окончена, отмахивается: «Отвали, пьяная рожа». Капитан спускается на палубу и затевает драку со старпомом.
Портовый инспектор с изумлением обращается ко мне и к лоцману:
- О, кажется, эти джентльмены начинают драться!
В конце концов, попав на судно, мы вначале отправились со старшим механиком смотреть его заведование. Стармех сорок минут не мог запустить аварийный пожарный насос. Помог ему в этом сам инспектор. Идём в каюту капитана проверять документы и писать акт. Смахнув со стола окурки, раскладываем бумаги. По документам вся команда состоит из граждан Латвии. Мишка – тоже латвийско-подданный. Его фамилия в латышском варианте выглядит весьма экзотично. Мой шеф направляется в капитанский туалет помыть руки и выскакивает оттуда как ошпаренный:
- У него там в каждом углу стоит початая литровая бутылка водки!
Приходит вызванный капитан порта, чтобы взять у капитана пробу на алкоголь. Мишка отказывается дышать в трубку. Отказ его принимается: ведь судно-то уже ошвартовано, и капитан имеет право отдыхать. Момент упущен. Мишка предупреждён, что его придут проверять завтра перед отходом.
На прощание Мишка пытается вручить каждому по литровой бутылке водки. Чопорные английские гости шарахаются от него с неподдельным испугом.
Выйдя на причал, инспектор портового контроля тяжело вздыхает:
- Ох, уж эти русские!
- Они – не русские, - педантично поправляет капитан порта. – Флаг Мальты, паспорта латвийские.
- Ох, уж эти граждане Латвии, плавающие под мальтийским флагом! – покосившись на меня, уточняет мой босс.
В ДУВРСКОМ ПРОЛИВЕ
Ночная вахта. Наше судно, выполняя обычный рейс, следует в системе разделения движения оживлённого Дуврского пролива – того самого, который Па-де-Кале. Вокруг видимо-невидимо судов, все они движутся в строгом соответствии с правилами. Эфир наполнен разноголосицей служебных переговоров. В общем, всё как обычно.
Вдруг в динамике УКВ радиостанции раздаётся истошный крик. Английская речь исковеркана чудовищным акцентом – кричит то ли малаец, то ли филиппинец:
- Судно по моему правому борту! Судно по моему правому борту! Ваш курс ведёт к столкновению! Немедленно уступите мне дорогу!
Недоумеваю: что за странные речи? В окрестностях многие десятки, а может, сотни судов. От кого из них исходит вызов и к кому он обращён? Как минимум, вызывающий должен назвать себя и указать своё место, и хоть как-то обозначить того, кому адресуется его призыв. Кроме того, если приближающееся судно находится справа от него, он сам должен уступить ему дорогу. Непонятно…
Между тем динамик продолжает разрываться от воплей:
- Судно справа от меня! Вы слишком близко! Отверните вправо! Отверните вправо!
Это продолжается ещё пару минут, затем внезапно всё стихает. Наслаждаюсь тишиной, наступившей в эфире.
И в этой тишине явственно звучит русская речь:
- П-ц, обезьяна, доездилась!
ПРО ГРИШУ ТРИФАНА
Служил на нашей подводной лодке матрос Гриша Трифан – пастух из глухого молдавского колхоза. Должность у него была нехитрая – рулевой-сигнальщик, однако он всё никак не мог сдать экзамен на «самоуправство» - самостоятельное несение вахты.
- Трифан, чем же ты восемь месяцев занимался в учебном отряде? – бывало, спрашивал его кто-нибудь из «годков».
- Русский язык изучал, - невозмутимо отвечал Трифан.
В походе, когда лодка шла в надводном положении, Трифана выгонял на мостик мичман – старшина команды, и начинал натаскивать. Трифан должен был внимательно смотреть по сторонам, всё замечать и докладывать обстановку: состояние погоды, дальность видимости, обнаруженные цели.
Для сигнальщиков на мостике подводной лодки оборудованы два специальных сиденья. Вот сидят они в своих гнёздах: мичман на левом борту, Трифан – на правом. Трифан молчит, как в рот воды набрал. Мичман пытается его расшевелить:
- А скажи мене, Трифан, сколько сейчас на море баллов?
- Шесть, - не задумываясь, выпаливает Трифан.
- Ты шо, Трифан, сказився? Ты забув, при скольких баллах ты вырубаешься?
- При трёх.
- Так сколько сейчас?
- Два.
- Вот то-то. Смотри у меня!
Как-то замполит собрал в кают-компании комсомольцев – офицеров и старшин, и устроил им головомойку по какому-то вздорному поводу, а может, просто в профилактических целях.
В это время со стороны первого отсека раздаётся голос:
- Прошу разрешения пройти в отсек! Матрос Трифан.
- Добро, проходите, - откликается замполит и продолжает проработку.
Трифан пробирается через отсек, и вот уже слышен его голос от двери, ведущей в центральный пост:
- Прошу разрешения пройти в отсек! Матрос Трифан.
Через десять минут со стороны центрального поста снова доносится:
- Прошу разрешения пройти в отсек! Матрос Трифан.
Глядя на проходящего мимо Гришу, замполит говорит:
- Бездельники! Берите пример с комсомольца Трифана. Он вечно чем-то занят, он постоянно куда-то идёт. Вот скажи, Трифан, куда ты идёшь?
- А мне в первом отсеке сказали: «Пошёл на …», так я и пошёл. Дошёл до седьмого, оттуда тоже прогнали. Вот теперь иду назад.
После секундного замешательства замполит воскликнул:
- Кстати, отмечаю высокую исполнительность!
СУДЬБА?
Весной 1997 года я приехал в Питер отметить с друзьями-сокурсниками 20-летие окончания ЛВИМУ. На вокзале меня встретил мой товарищ и однокашник, капитан дальнего плавания Виктор С., и привёз к себе домой.
За те годы, что мы не виделись, Витя растолстел, отрастил огромное пузо и вырастил густую бороду, которая была уже изрядно тронута сединой.
- В прошлом году, - говорил Витя, - я командовал греческим сухогрузом. Так я решил свой имидж приблизить к облику Демиса Руссоса: бороду отрастил огромную, гриву косматую, как у православного попа, сшил просторный бесформенный балахон на своё пузо, и так ходил. Теперь я приглашён работать на судне американской компании, поэтому решил сменить имидж: укоротил причёску и бороду, безразмерную хламиду сменил на свитер грубой вязки – так я буду походить на Хемингуэя.
И Витя повернулся передо мной, демонстрируя сходство.
Давясь от смеха, я ответил:
- Борода и свитер годятся. Но брюхо-то от Руссоса осталось!
После развода Витя жил в однокомнатной квартире, оставшейся после покойной тёщи.
- Ну что, узнаёшь знакомые места? – спросил он меня, ещё когда подвозил к дому на машине.
Когда-то, ещё в курсантские годы, и я, и Витя ухаживали за одной барышней. Девчонка была хороша собой и не дура, в совершенстве владела английским и хинди, поэтому неудивительно, что кроме нас двоих имелись и другие претенденты. Но замуж она вышла всё-таки за Виктора.
- Что творится с нами на склоне лет, - удивился я. - У меня семья рухнула, ты с женой расстался. В чём тут дело?
И Витя поведал мне, что Людмила, уже в сорокалетнем возрасте выучившись на психолога, связалась с неким заокеанским благотворительным университетом, и как-то незаметно попала в лапы сектантов. Ну точь-в-точь, как у Ильфа и Петрова ксендзы охмурили Козлевича! Когда Витя спохватился, было уже поздно.
- Возвращаюсь я из плавания после полугодового отсутствия, - рассказал он мне, - а в моей трёхкомнатной квартире – общежитие американских проповедников! Я ей в глаза пытался заглянуть, а там – ни проблеска. Глядит через меня, как через слюду. Зомби.
После этого мы крепко выпили, Витя обнял меня и сказал:
- Эх, Борька, и чего мы с тобой двадцать лет назад не поделили?!
СНЕЖАНА
Вскоре после того, как мои друзья и знакомые узнали, что меня оставила жена, я обнаружил вокруг себя некоторую активность определённых кругов: жёны моих друзей и соседей наперебой кинулись знакомить меня со своими непристроенными подругами.
Сначала это было забавно, потом стало надоедать. Наконец я взмолился: «Девочки, дорогие, большое спасибо за участие, но у меня по поводу ваших подруг три претензии. Во-первых, почему их так много, во-вторых, почему все они такие дуры, и в-третьих, почему все они хотят на мне жениться?»
А друзья, бывало, по этому поводу сочувствовали:
- Ну, везёт тебе на бомжих, - и поясняли: - Почему у тебя все эти бабы какие-то неустроенные?
На что я рассудительно отвечал:
- Это и понятно. Ведь устроенным-то я зачем? Они уже и так, без меня, устроены.
В самом деле, если она при муже, квартире, машине, даче и солидном положении, так я-то ей зачем? Была, правда, одна ненормальная, составившая исключение из этого ряда, но всё закончилось сидением в том самом шкафу из анекдота.
Бывало, говорили мне друзья:
- Ну, что ты такой понурый? Неужели тебе теперь никакие женщины не нравятся? Ну, признайся, нравятся тебе какие-нибудь женщины?
- Почему же, - отвечал я, - Нравятся. Некоторые. Те, которых сыновья домой приводят.
А двенадцатилетняя дочка моих друзей по имени Снежана, узнав, что дядя Боря остался без жены, прониклась ко мне сочувствием и решила объявить себя моей невестой.
- Ну, раз так, - сказал я, - то давай, Снежана, переходить на «ты». Я тебя буду звать Снежариком. А ты меня как?
Снежана задумалась.
- Ну, как ты своих предков называешь? – подсказал я.
- Мусик и пусик, - Снежана просияла, - А ты… Ты у меня будешь Борюсик!
- Борюсик, - заявила Снежана, - ты пока можешь встречаться с разными там взрослыми чужими тётками. Но имей в виду – через шесть лет ты будешь моим!
- Побойся Бога! – отвечал я, - Через шесть лет мне будет полтинник!
Сейчас Снежане уже 15 лет, её планы в отношении нашего общего будущего претерпели изменения, но мы остались большими друзьями.
Особенно сдружило нас одно приключение на воде в позапрошлом году. Ох, и везёт мне на водные приключения! Мало того, что мне хватает их на работе, так ведь и во время отдыха вечно складывается так, что или придётся вытаскивать из воды кандидата в утопленники, или сам чуть не утону, а то чуть не перетоплю жён мох товарищей, доверенных мне на безобидную прогулку по воде. Так случилось и в этот раз. В жаркий летний день поехали мы большой компанией на двух машинах на берег Истринского водохранилища, в славный уголок у деревни Лопотово. Со мной был мой знаменитый складной надувной парусный катамаран.
После того, как дружно, общими усилиями катамаран был собран, надут и спущен на воду, Андрюха, Снежкин отец, возглавил мужскую часть компании, занявшуюся сбором дров, разведением костра и приготовлением шашлыка. Мне же было поручено забрать всех женщин, чтобы не путались под ногами и не мешали мирно выпивать, и катать их на катамаране через залив, пока не позовут к обеду.
Я предполагал для начала пройтись под парусом до противоположного берега неширокого заливчика и обратно, чтобы опробовать судёнышко после зимнего хранения, посмотреть, как оно ходит и слушается управления. Но нашим дамам подавай широкий морской простор! Им удалось уговорить меня отправиться сразу на середину самого широкого плёса. И вот, когда, лихо пронесясь с попутным ветром, мы очутились на равном удалении, в расстоянии нескольких километров, от всех берегов, выяснилось, что за время зимнего хранения в холодном гараже от сильных морозов потрескались и потеряли герметичность места вклейки клапанов, через которые надувные секции корпуса накачиваются воздухом. Все клапана начали травить воздух, и все четыре водонепроницаемые секции начали сдуваться на глазах. Бедственность положения усугубилась тем, что при отходе от берега мы неосторожно зацепили мачтой за ветку склонённого над водой дерева, и у нас заклинило парусный фал и перекосило парус. Ввиду этого мой парусник не мог идти круто к ветру, чтобы на прямом галсе вернуться к месту стоянки. Мы тонули, но женская часть команды ещё не осознала этого. Только когда с головы Галки, Снежкиной мамы, ветром сорвало и унесло дорогую импортную панаму, и она потребовала вернуться за ней, а я ответил, что, если мы вернёмся за шляпой, то уже точно никогда не вернёмся к берегу, все поняли, что дело плохо. С Надькой случилось истерика.
Чтобы пресечь панику, мне пришлось прикрикнуть на дам и уложить их на палубу лицом вниз. И только Снежана, которой тогда было 13 лет, сохранила присутствие духа. Отважная девчонка без передышки переходила от одного клапана к другому с ножным насосом-«лягушкой» и поочерёдно подкачивала непрерывно сдувающиеся баллоны. «Ты у меня будешь главным вакуумным механиком!» - сказал я Снежане.
Перегруженное судёнышко, потеряв большую часть плавучести, едва держалось на воде, лишилось ходкости и плохо управлялось. Скоро все мы сидели в воде, так как баллоны спускались быстрее, чем Снежана успевала их накачивать. Был критический момент, когда на изрядном расстоянии от берега нас занесло в камыши. Ситуация идиотская. Глубина большая – я промерил веслом: всем будет с репкой. Вплавь до берега не добраться – густые камыши мешают плыть. Эти же камыши лишают катамаран возможности двигаться. Мы застряли, продолжая тонуть. Главное, что заросли эти – подводные, над водой камыш возвышался всего сантиметров на пятнадцать. Со стороны и не видно, в каком мы бедственном положении. Остановились отдыхающие на красивом паруснике посреди плёса и загорают себе – идиллия!
Мне всё же удалось заставить милых дам отрешиться от горестных мыслей и поучаствовать в собственном спасении: хватаясь за торчащие концы камышин и протягиваясь вручную с их помощью прямо по ходу, мы с грехом пополам вышли на чистую воду. В итоге наша прогулка затянулась часа на два. Когда наконец мы добрались до места стоянки, наши мужики, разомлев от выпитого спиртного и съеденных шашлыков, кажется, так и не поняли, что же с нами случилось.
Женщины, мокрые после долгого сидения на погруженной в воду палубе, выходили на берег, трясясь от холода и пережитого страха. И только Снежана, покончив с выполнением своих матросских обязанностей по команде «паруса долой!», завопила:
- Ой, Борюсик, как здорово! Я, когда школу окончу, тоже в мореходку поступать буду!
- Да? И на какой же факультет? – поинтересовался я.
- Конечно же, на штурманский. Мне хочется научиться так же, как ты, на экипаж орать!
БАХВАЛ
Когда заходит речь о Викторе Б., я обычно говорю: «Всё, что сказал Витя, надо разделить на триста».
Почему именно на триста? Дело в том, что мой сосед, водопроводчик Витя – ужасный хвастун. Ну не упустит случая, чтобы не похвалиться впустую. Купив за бесценок списанную «Волгу» в гараже Академии наук, Виктор со значительным видом сообщил всем, что ездит на машине академика. Куда при этом делся сам академик, он не пояснял. Своего приятеля, на досуге по-любительски занимающегося ювелирными поделками, Витя называл «мой личный ювелир». Личный ювелир водопроводчика – это нечто! А уж меня-то он представлял своим знакомым не иначе как адмиралом. Показывая на приклеенную к стенке гаража страницу из журнала «Огонёк» с портретом известной балерины, Витя гордо говорил:
- Видал? Моя любовница.
В первой половине девяностых, когда мобильные телефоны были по карману только самым богатым, Виктор решил не отставать от «новых русских». Будучи мастером на все руки, он хорошо зарабатывал всяческой халтурой, от строительства дач до ремонта автомашин, и мог позволить себе покупку «мобильника». Другой вопрос – зачем мобильный телефон слесарю «Горводоканала»? Ну разве чтобы побахвалиться. Из-за этого «мобильника» Витя даже угодил в милицию. В воскресный день он шёл по Коптевскому рынку в состоянии среднего подпития и при этом разговаривал по мобильному телефону. Окружающие должны были думать, какой Витя богатый, и завидовать ему. Но парни из муниципальной милиции решили, что экипировка не соответствует внешнему облику – попросту говоря, они подумали, что этот пьяный мужик, похожий на водопроводчика, украл мобильный телефон. Вызволяли Витю из участка всем двором.
Однажды поздно вечером мне позвонил Виктор. Он был навеселе, а суть его просьбы заключалась в следующем. У Вити в гостях сидит посол Мадагаскара, и, поскольку хозяин выпил и не может сесть за руль, мне предлагалось на своей машине отвезти гостя домой.
Предъявленный мне парнишка на посла Мадагаскара явно не тянул. Таких выходцев из Бангладеш или Шри-Ланки немало бродит у московских рынков и вокзалов. Общага, куда мы приехали, тоже мало походила на резиденцию посла. В конце концов, посол солнечного Мадагаскара оказался мелким служащим из представительства не менее солнечного Маврикия. Простив Виктору некоторое несоответствие в дипломатических рангах, я всё-таки заглянул в географический энциклопедический словарь. Так и есть: остров Маврикий оказался ровно в триста раз меньше Мадагаскара!
Потому я и говорю с полным основанием: «Всё, что сказал Витя, надо разделить на триста».
ЖЕНЬКИН ЗООПАРК
У моего соседа Жени было больное, но очень доброе сердце. Он любил детей, причём не только своих. Мальчишки из неблагополучных семей, дети алкоголиков, все так называемые трудные подростки нашего необъятного двора постоянно клубились вокруг дяди Жени. Женька ремонтировал им мопеды, дарил восстановленные из хлама велики, подкармливал их, делился старой одеждой и обувью.
Как-то Женя открыл мне свою заветную мечту: заработать много денег и открыть детское кафе, где можно было бы показывать бесплатные кукольные представления.
Женька любил животных, и любовь к живым существам стремился привить своим детям.
Дома у него был настоящий зоопарк. Волнистые попугайчики, щегол, декоративная аргентинская крыса, две бразильские игольчатые мышки… Старостой живого уголка по праву считалась Кристина – чёрный дог весом девяносто кило. Она ревностно следила за порядком среди вверенного ей контингента. Скажем, когда шкодливая крыса (а точнее, крысяк по имени Швондер) хотела сожрать попугая, Кристина вступилась за птичку и оттрепала крысу зубами за ухо.
Личный состав зоопарка регулярно пополнялся. Однажды двенадцатилетнему Лёшке дали денег на хомячка, а он приволок с Птичьего рынка трёх декоративных тараканов: двух самцов и одну самку – все размером с большой палец ноги снежного человека. Не успели домашние придти в себя от этого сюрприза, как случилась новая напасть: самка пропала!
- Ладно хоть, - говорил Женька, - если эта тараканиха просто заползла в какую-нибудь щель и впала в зимнюю спячку. А если она перебралась в соседнюю квартиру и перед тем, как погрузиться в анабиоз, успела сбросить контейнер с полутора тысячами яиц?! То-то скажут мне спасибо соседи, когда по весне у них из-под плинтуса полезут тараканчики величиной с карандаш!
Больше всех хлопот доставлял, безусловно, Швондер. Помимо того, что он представлял постоянную угрозу для птичек, Швондер грыз в квартире всё, что попадалось ему на пути. Телефонная связь обрывалась регулярно оттого, что крыса с досадным упорством в разных местах перегрызала телефонный провод.
Светка же, великовозрастная балда, двадцатилетняя студентка, в крысе души не чаяла, и укладывала Швондера с собой в постель.
Однажды Швондер заболел: на лапке между когтями у него образовался нарыв. Светка не пошла в институт и уговорила отца отпроситься с работы, чтобы отвезти любимца на машине в ветеринарную клинику. В клинике случился облом: никто не хотел заниматься крысой. Там были специалисты по кошкам и собакам, рогатому скоту и лошадям, а специалистов по крысам не было. Наконец, после долгих уговоров одна сердитая старушенция согласилась заняться Швондером. Естественно, не бесплатно. При этом была названа такая сумма, что у Женьки потемнело в глазах. Но чего не сделаешь ради любимой доченьки! И отец, и дочь ввалились в операционную, чтобы пронаблюдать, что будут делать с их питомцем. Ветеринарша вскрыла нарыв и начала чистить рану. Светка смотрела, смотрела, потом вдруг побледнела и хлопнулась в обморок – именно хлопнулась, рухнув на обоссанный линолеум во весь свой гренадёрский рост.
Старуха, чертыхаясь, бросила Швондера и занялась девицей. Светку положили на банкетку и принялись приводить в чувство. Хлопоча над ней, бабка ворчала:
- Папаша, такого уговору не было! Мы договаривались за деньги крысу лечить, а за бесплатно барышень откачивать мы не договаривались!
Уже после Женька тайком делился со мной:
- Я уж было подумывал, как бы избавиться от этой крысы – столько хлопот из-за неё! Да больно уж дочка к ней привязана… Да и рука не поднимется изничтожить живое существо. Я посоветовался со специалистами: мне сказали, что эти крысы в неволе дольше трёх лет не живут. Швондер у нас уже два с половиной года. Так что я решил полгода-то потерпеть…
Однако прошло полгода, потом год… А Швондер, окружённый любовью и заботой, живёт себе припеваючи! Да и что ж не жить в таких-то санаторных условиях!
Я навсегда уехал из нашего двора. Потом снова ушёл в море. Потом до меня дошла скорбная весть. У Жени было очень больное сердце. Врачи предлагали ему операцию, но Женька всё откладывал. Некогда. В самом деле, если надолго лечь в больницу, кто же будет заботиться о детях и животных!
Однажды Женя пришёл на работу, сел на стул и умер.
Вот так вышло: Женя умер, а крыса всё живёт.
ПЯТНИЦА, ТРИНАДЦАТОЕ
Мы с Женькой, занявшись общим делом, решили купить в складчину старый автомобиль – настолько дешёвый, чтобы его было не жалко гробить в общих целях. Сосед по двору уступил нам за бесценок ветхий «Москвич», простоявший две зимы в сугробе напротив подъезда. Не прошло и двух недель, как «Москвич» завёлся и довольно резво побежал. Вначале с опаской, а затем всё увереннее мы принялись объезжать нового коня. Движок тянул, электрику восстановили. Замок багажника подвязали проволокой. Правда, вызывала беспокойство коробка передач. Судя по всему, она была уже изрядно изношена. Скорости включались с трудом, и сопровождалось переключение неприятным звуком. После попытки регулировки звук пропал, но перестала включаться вторая передача. Ну, да где наша не пропадала! Приходилось ездить и без тормозов, и без стартёра, и без аккумулятора. И с неисправным сцеплением. И без топливного насоса, подавая бензин самотёком из пластиковой лимонадной бутылки. Так что расхлябанная коробка - это ещё не худший случай! Вскоре мы решились выезжать на вполне обкатанной машине за пределы городской черты.
В тот день, тринадцатого марта, нам предстояла ответственная поездка на самый край Московской области. Женька словно чувствовал что-то:
- Давай, отложим поездку, - вдруг заныл он с утра. - Тринадцатое, пятница… Плохой день. Не хочу даже за руль садиться.
Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить товарища. Мыслимая ли вещь – из-за дурацких предрассудков отказываться от намеченного дела! В конце концов, Женька сдался. Я сел за руль.
Вообще-то следовало предполагать, что на машине, купленной за триста долларов, на триста долларов и наездишь. Но кто же знал, что подвоха надо было ожидать именно в этот день!
На 83-м километре от Москвы под днищем машины внезапно возникла страшенная вибрация. Я взялся за рычаг переключения скоростей, но тут же ощутил сильный удар в пол. Раздался жуткий хруст: это развалилась и разлетелась на куски коробка передач. Карданный вал мгновенно заклинило. Заблокированные задние колёса завизжали по асфальту. Машина перестала слушаться руля и, закручиваясь вокруг вертикальной оси, начала двигаться по сложной траектории. Безуспешно крутя ставший бесполезным руль, я пытался угадать, куда понесёт машину: слева – полоса встречного движения, справа – ограждённый столбиками крутой откос, а вплотную за ним – сосны. Нас закрутило влево. Пройдя по траектории, напоминающей огромный вопросительный знак, машина вылетела на встречную полосу, развернулась носом к Москве и, вернувшись на свою сторону, встала. Нам необычайно повезло: вблизи в это время не было встречного транспорта. Водитель шедшей за нами большегрузной шведской фуры успел среагировать и объехал нас по встречной.
Наш «Москвич» встал посреди дороги в начале спуска, и мне пришлось немедленно бежать на бугор, чтобы отгонять выскакивающие из-за горки попутные машины. Евгений тем временем полез под днище – откручивать заклиненный кардан, чтобы можно было сдвинуть машину с места.
Когда наконец, скатив на руках машину к обочине, мы присели, чтобы перевести дух, Женька спросил меня:
- О чём ты думал, когда мы летели?
- Я выкручивал руль и думал: «Только бы не вправо! Только бы не вправо!»
- А я думал: «Пятница, тринадцатое! Пятница, тринадцатое!»
БОГЕМА
Среди моих друзей и знакомых – люди самых разных призваний. Есть и моряки, и врачи, и водопроводчики. А вот Люська была эстрадной артисткой.
Её работа располагала к богемному образу жизни с присущими ему гастрольными поездками, вечерними спектаклями, ночными посиделками, частыми пьянками и отказом от некоторых общепринятых условностей.
Престарелый Люськин папаня не мог и не желал свыкнуться с образом существования своей, по его глубокому убеждению, беспутной дочери. Более того, не пытаясь вникнуть в Люськину жизнь, отец твёрдо уверовал в то, что дочь пошла по кривой дорожке, связавшись с сутенёрами. Попытки Люськи объясниться отвергались, и вскоре батя вообще перестал с ней разговаривать. Его общение с дочерью сократилось до минимума.
Ежедневный контакт сводился к тому, что отец, отвечая на телефонные звонки, протягивал дочери трубку, мрачно комментируя:
- Это тебе по проституции звонят.
«РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА»
Курсантские годы. Я познакомился с барышней и решил пригласить её в кино на «Ромео и Джульетту» - культовый англо-итальянский фильм эпохи 1972 года.
- Не могу, - сказала подруга. – Там плакать надо, а у меня глаза накрашены.
ЛУЧШИЙ КОРЕШ
Наш однокурсник Лёха Б. любил посещать самые грязные питерские пивные, куда ходили только негры и курсанты. Постепенно у него образовалась добрая традиция: надравшись в такой пивнушке, обязательно знакомиться с каким-нибудь негром.
На этот раз за столом напротив Лёхи оказался Мбама из Уганды.
- Нет, - задумчиво промолвил Лёха. – Из Уганды у меня корешей нет. Есть из Конго, Анголы, Сомали…
- Сомали? – простодушно поинтересовался негр. – А где это?
Лёха недоумённо уставился на Мбаму:
- А хрен его знает… Тебе лучше знать. Где-то там у вас, в Африке.
На вопрос, давно ли он у нас живёт, негр, радостно улыбаясь, ответил:
- Седьмая года! Седьмая года здеся учусь.
Когда настал час закрытия, и было выпито изрядно, Лёха сказал:
- Берём пузырь и пойдём ко мне домой.
Негр уже плохо соображал и покорно поплёлся за Лёхой.
На подходе к своему кварталу Лёха указал широким жестом на новую двенадцатиэтажку:
- Вот мой дом.
- О, твой отец такой богатый!
Час был поздний, на Лёхин звонок входную дверь открыли заспанные родители в ночных одеяниях. В дверном проёме они увидели своего пьяненького сыночка, из-за плеча которого торчала чёрная рожа с дружелюбно оскаленными зубами.
- А, - небрежно сказал Лёха, перехватив недоумённые взгляды родителей. – Это мой лучший кореш. Мбама из Уганды.
Потеснив предков в их спальню, Лёха провёл гостя в свою комнату. Когда принесённые с собой запасы были выпиты, стали укладываться спать. Лёха расстелил себе кровать, а гостя уложил на диване рядом и тут же отрубился с сознанием полностью исполненного долга.
Глубокой ночью Лёха внезапно проснулся. Открыв глаза, он ужаснулся: совсем рядом, на диване, приоткрыв рот, спал негр. В темноте явственно белели его зубы.
Лёха рванул в спальню родителей.
- Папа! Мама! Там, в моей комнате, живой негр лежит!
Разбуженный отец недовольно пробурчал:
- Да это же твой лучший кореш, Мбама из Уганды!
ПРОДЕЛКИ ВЫПУСКНИКОВ
У выпускников судомеханического факультета ЛВИМУ была добрая традиция: в ночь после выпускного банкета они брали проволочную щётку, асидол для чистки форменных латунных блях и пуговиц, кусок шинельного сукна – и начищали до блеска яйца коню Медного всадника – памятника Петру I, который всемирно известен как символ города.
В очередной раз, когда бдительные городские власти на всю ночь выставили у памятника милицейский наряд, выпускники-судомеханики не отчаялись и совершили альтернативную выходку. Они украли старинный адмиралтейский якорь, украшавший вход в Военно-морское училище имени Дзержинского, что находилось прямо напротив Петра, в здании Адмиралтейства, и всю ночь пьяной оравой таскали этот якорь по городу.
Наутро дежурная служба «Дзержинки», хватившись пропажи, выслала на поиски усиленный караульный наряд. Курсанты-дзержинцы, вместе с комендантским взводом прочесав город, нашли якорь на Васильевском острове и привезли его обратно на грузовике тыла Ленинградской военно-морской базы.
КРОВЬ ЗА СВОБОДУ
Выражение «отдать кровь за свободу» для нас, курсантов ЛВИМУ, приобрело своеобразный смысл, когда в Питере проводился День донора. Нам предложили добровольно явиться на донорский пункт для сдачи крови. За это мы получали талон на обед и справку, которая давала право на один дополнительный день к отпуску. Кроме того, нам предоставлялась уникальная возможность легально прогулять лекции. Вняв этому призыву, курсанты бросили занятия и валом повалили на донорский пункт «отдавать кровь за свободу» – по ставке: двести кубиков крови за один день свободы.
ДИССИДЕНТЫ
Второкурсникам Вове Х. и Паше К. после отбоя приспичило в туалет. Дневальные же по роте в это время выполняли вечернюю приборку. Они уже выдраили ротный гальюн и никого туда пускали в ожидании предъявления объекта дежурному по училищу – чтобы снова не натоптали и не напачкали. Вову и Пашу безжалостно отогнали от заветной двери. Дежурный принимал приборку около часа ночи – столько ждать было немыслимо. И ребята со своего пятого этажа отправились попытать счастья в туалетах других рот. Но там тоже шла приборка. И коли уж их не пустили в туалет в своей родной роте, то чужие дневальные и подавно гнали их прочь. Таким образом, друзья спустились до первого этажа. А там уж рукой подать было до запасного выхода. И Паше с Вовой ничего не оставалось, кроме как выйти во двор и справить малую нужду на угол жилого корпуса. За этим занятием их и застал дежурный офицер. На его недоумённый вопрос, что это, мол, они здесь делают, Вова пояснил, что на этажах все туалеты закрыты, поэтому и пришлось выйти во двор.
- Ладно, сейчас разберёмся, - сказал дежурный офицер и повёл друзей на пятый этаж.
Дежурный и дневальные по роте при виде начальства перепугались и не признались в том, что запирали гальюн. Ведь нет такого порядка, чтобы после приборки держать туалеты закрытыми, и это была их личная инициатива. То же самое повторилось и на других этажах. Выходило, что курсанты Х. и К. сознательно совершили хулиганский поступок, по злому умыслу помочившись на стену экипажа. Дежурному ничего не оставалось, кроме как записать замечание, включив его в ежедневный рапорт.
На следующий день во время утреннего построения по этажу гремел гневный раскатистый голос командира роты:
- Позор! Обоссать стены родного училища! Старейшей кузницы морских кадров страны!
Так и рождаются диссиденты. С годами у Вовы Х. стало доброй традицией гадить на устои. На старших курсах училища он не раз привлекался к ответу за выпуск опасной стенгазеты. На флоте Вова Х. был постоянной головной болью судовых помполитов. Уже в зрелом возрасте, в разгар перестройки Вова стал инициатором всесоюзной двухчасовой предупредительной политической забастовки, которая, правда, ограничилась бортом теплохода «Советский Моряк»
КАПРИЗЫ СУДЬБЫ
Курсантом-первокурсником я познакомился в поликлинике водников со славной девчонкой – студенткой института инженеров водного транспорта. Мы просидели с ней больше часа в очереди к урологу. Потом мы выпили много вина в артистическом кафе на Фонтанке и страстно целовались в заднем ряду кинотеатра на вечернем сеансе. Почему мы больше не встретились? До сих пор не знаю.
С Верой я познакомился не помню где, но ночь мы провели на Смоленском кладбище, сидя в обнимку на мраморной скамье среди надгробий, потому что идти нам было некуда. Доведя себя до изнурения поцелуями, мы расстались наутро. Почему больше не встретились? Не знаю.
С Аллой мы целовались всю короткую белую ночь, сидя в кабине брошенного на стройке бульдозера. Почему наше знакомство не нашло продолжения? Я и сегодня не могу сказать.
Милая Вика была фехтовальщицей, серьёзная Наташа – альпинисткой, Татьяна – подающим надежды гинекологом, а капризная, взбалмошная и ослепительно эффектная Ирина держала второе место в Ленинграде по фигурному катанию. Где они? Куда делись? Почему мы расстались? Какого ещё рожна мне было надо? До сих пор не знаю.
Я познакомился с ткачихой-лимитчицей, поначалу выдававшей себя то за журналистку, то за художницу, и перебрался к ней в прокуренную общагу, по ночам содрогавшуюся от пьяных воплей. Через четыре месяца мы поженились. Почему? До сих пор не знаю.
Ошибка была исправлена через 21 год, когда ткачиха стала полковником юстиции, и я оказался её не достоин.
МЕЧТАТЬ НЕ ВРЕДНО
С детства он мечтал о морской профессии, но исполнению мечты помешала вначале первая, а затем вторая мировая война.
МЕТЕОРОЛОГИЯ
- Ну как, барометр падает? – спросил капитан, поднимаясь на мостик.
- Уже упал, - ответил третий помощник, заметая осколки.
КАКОЙ КУРС?
На вопрос «Какой курс?» каждый моряк даст свой ответ.
Помполит: «Идём твёрдым ленинским курсом».
Третий помощник: «Курс прежний, 68 копеек за доллар».
Стоящий на руле курсант Мамедов: «Третий курс, Бакинский мореходка!»
ИНВАЛИД
Инвалид 1-й группы боцман Ерофеич ногу потерял в Карском море. Её затёрло льдами во время зимовки.
УТРО ОФИЦЕРА
Стоянка в Калининграде. Учебно-производственное судно «Профессор Рыбалтовский». Помощник капитана по учебной части Андрюха С. проснулся в своей каюте наутро после попойки с мыслью о том, что вчерашний вечер прошёл бездарно, и он должен наконец кого-нибудь поиметь.
Приняв стакан, пробежался по каютам женского персонала. Ни души. Оказалось, что, пока он пьянствовал, все девушки отпросились у капитана и уехали в Питер до конца стоянки.
Андрюха принял ещё стакан, вспомнил, что сегодня с утра он на вахте, вышел к трапу и поимел вахтенного матроса.
ПАЦИФИСТ ЛЯКА
Лохматое лопоухое существо по имени Ляка тащило в пасть всё, что плохо лежало. Особенно обожал Ляка книги и коробки, проклеенные с применением клея животного происхождения.
Однажды он оборвал с упаковочной коробки и сожрал контрольную ленту длиной метра два, а потом двое суток какал аккуратными бумажными кульками. Только что полученный паспорт нового образца, пахнущий свежим клеем, был разгрызен на четыре части. Таким же образом Ляка постепенно освоил англо-русский словарь и медицинскую энциклопедию.
Когда дошла очередь до моего партийного билета, который тоже было изрядно повреждён собачьими зубами, дети прозвали его «Антикоммунист Ляка». А я, получив в тот день из военкомата повестку на военные сборы, переживал, почему Ляка не оказался пацифистом и не слопал мой военный билет.
БР-Р-Р!
- Есть вещи, через которые я не могу переступить, - сказала она, остановившись перед большой лужей пьяной блевотины.
ПРИЗЫВНИКИ
Во время очередного призыва армейский капитан Ш. был направлен командованием части для получения пополнения. Прибыв на сборный пункт, капитан принял причитавшихся ему призывников и построил их для переклички. Неожиданно он приметил в строю новобранцев знакомое лицо.
- Магомедов, это ты?!
- Так точно, гвардии рядовой Магомедов, товарищ капитан.
- Ты же у меня в роте служил?
- Так точно, служил, товарищ капитан!
- Постой, а как ты здесь оказался? Тебя же прошлой осенью демобилизовали!
Боец Магомедов на это ответил так:
- А когда к нам в аул из долины пришло известие о том, что объявлен новый призыв, старики собрались на совет. Они вызвали меня и сказали: «Ахмет, ты уже служил, военное дело знаешь, в армии показал себя хорошо. Значит, тебе снова идти – ты наш аул не опозоришь». Вот так я и стал опять призывником.
СТАХАНОВЦЫ
Боцман теплохода «Владимир Ильич» был провозглашён инициатором социалистического соревнования на Балтике. Вскоре было объявлено, что он выполнил свою личную пятилетку за три года и успешно начал выполнение нового пятилетнего плана (которого, кстати, к тому времени ещё не существовало). Это при том, что весь коллектив Балтийского пароходства, как и его родной экипаж, продолжали трудиться над выполнением предыдущей пятилетки. И в школе, и в вузе я имел отличные оценки по физике и математике, однако до сих пор не могу понять, как это ударнику на протяжении не одного года удавалось плыть далеко впереди собственного парохода.
На практике мне лично довелось убедиться в том, что такое бездумное стремление во что бы то ни стало отрапортовать о перевыполнении плана ни к чему хорошему не приводит. Летом 1978 года моё судно доставило на Кубу пять тысяч тонн угля. План поставок угля на Кубу за 1978 год был уже выполнен, и наши внешторговцы решили отличиться, начав досрочные поставки в счёт следующего года. Однако оказалось, что кубинцы к этому были совершенно не готовы. Все береговые угольные склады были заполнены под завязку. В результате утомительных переговоров после двухмесячного простоя судно всё-таки поставили к причалу, но выгружали из него по два-три грузовика в день, по мере того как освобождались складские объёмы – а освобождалось их ровно столько, сколько за это время сжигалось в топках кубинских котельных. Можно догадаться, что летом в тропиках потребность в отоплении минимальная. Так несколько месяцев мой пароход был плавучим угольным складом.
ПРОФЕССИОНАЛЫ
Моё судно стояло под погрузкой в Игарке. Выкроив час свободного времени, я зашёл навестить своего приятеля-однокашника на стоявшее рядом судно. Уединившись в каюте старшего помощника, мы торопливо разлили коньяк, и только собрались поднять рюмки за встречу – да не тут-то было! Откуда-то издалека, вначале с палубы, а затем по коридорам донёсся, приближаясь, до боли родной голос моего боцмана: «Где Борис Владимирович? Нет ли у вас нашего старпома?»
Наконец в проёме открывшейся двери возник и сам боцманюга:
- Владимирыч! Вас на судно зовут! Пришёл с берега какой-то важный чин, требует записи о сбросе фекальных вод. Грозится жуткими штрафами. Капитан велел срочно вас разыскать и привести.
- Ладно, - говорю, - ступай, скажи: уже иду.
Боцман исчез, но едва мы снова взялись за рюмки, дверь снова распахнулась. На этот раз пришли за моим товарищем:
- Игорь Георгиевич! Скорее идите на камбуз! Там буфетчица с поварихой подрались! Она ей лицо расцарапала, а та этой клок волос выдрала. А эта той… А она её…
- Ладно, - говорит Игорь, - скажите, пусть без меня не расходятся. Сейчас приду.
Дверь закрылась. Мы с Игорем в третий раз подняли рюмки. Внимательно поглядев друг на друга, мы поделились мыслью, одновременно пришедшей в наши головы:
- Слушай, нас шесть лет учили управлять пароходом. А чем теперь заниматься приходится?
БЕШЕНАЯ КАРЬЕРА
Кто не знает Зайца! Весёлый малый, душа любой компании. Добродушно-жизнерадостное лицо с круглыми щёчками, вечно улыбается – ну вылитый зайчик из мультика. Потому и прозвали его Зайцем. А вообще-то он Вова. Что бы ни случилось – Заяц никогда не унывает. В первый год работы штурманом Заяц прославился тем, что стащил с судна просроченную сигнальную ракету и запустил её в новогоднюю ночь из окна такси. Ракета взорвалась у него в руках, напрочь оторвав большой палец правой руки. Теперь его дразнят: «Заяц, покажи, как ты живёшь!» В ответ Заяц, выражая высшую степень удовлетворения жизнью, должен поднять вверх оттопыренный большой палец, которого у него нет.
Когда Заяц тяжело переболел гепатитом, и медики обложили его массой запретов, он перестал прикасаться к спиртному, но по-прежнему продолжал ходить с друзьями в рестораны и пивные, оставаясь душой компании. «Ну и что, что мне пить нельзя? – говорил Заяц. – Мне доставляет удовольствие смотреть на ваши весёлые рожи». А официантки из ресторана «Полярный», запомнив Зайца, говорили о нём так: «А, это тот весёлый моряк, который сам не пьёт, а выглядит пьянее всех!»
Долгое время Заяц был вторым помощником на большом контейнеровозе, стоявшем на линии Архангельск – Дудинка.
Иду как-то по причалу Бакарицы и встречаю как всегда сияющего Зайца.
- Что, Зайчик, такой радостный? – спрашиваю его.
- Да вот, - отвечает Заяц, - мне сообщили, что по итогам прошлого рейса в Дудинку выявилась недостача нескольких контейнеров на сумму два миллиона рублей. Меня уже к следователю вызывали.
- Так чему ж ты, дурень, радуешься?
- А следователь сказал мне, что в сталинские времена мы там бы, в Дудинке, и остались. Капитану дали бы три года, мне – пять, тальманам – по семь. А в нынешнее, благословенное брежневское время – треть оклада, и свободен. Как же мне не радоваться?!
А вскоре с Зайцем приключилась история, которая надолго запомнилась многим.
Вова, отработав вторым помощником очередной год, собирался в летний отпуск. У его жены отпуск уже начался, пора было и Зайцу списываться с судна. Но тут совершенно неожиданно запросил подмену старпом – по внезапно открывшимся личным обстоятельствам. Июль-август – разгар периода летних отпусков, в то же время самый пик арктических перевозок. Людей нет, работать надо, а тут ещё двоим в отпуск надо позарез. И капитан принял Соломоново решение. Он отпустил старпома на один рейс, не списав его, а предоставив выходные по судну. Зайцу же было предложено на один рейс подменить старшего помощника, оставив за собой обязанности второго. С доплатой за обработку, разумеется. За это Зайцу разрешили взять с собой в рейс жену. На том и сошлись. Решили, что бюрократам из отдела кадров об этом докладывать ни к чему. Довольный Заяц разместил жену в просторной каюту старпома, а в каюте второго занимался текущими делами и принимал посетителей по грузовым вопросам.
Закончив погрузку в Архангельске, вышли в рейс и благополучно добрались до Дудинки.
И тут-то случилась беда: во время стоянки в Дудинке скоропостижно скончался капитан. Сердечный приступ. Об этом немедленно срочной радиограммой сообщили в пароходство. В три часа ночи пришёл лаконичный ответ начальника отдела кадров: переместить старпома по должности. Ошалевший Заяц принял у покойника дела и обязанности, вступив в командование судном, при этом оставаясь своим собственным старшим и вторым помощником и имея рабочий диплом штурмана малого плавания. Была вообще-то у Зайца мысль: приказом по судну передвинуть по должности также третьего и четвёртого помощников, чтобы закрыть образовавшуюся брешь, но тогда выходило, что на судне вообще все судоводители окажутся не на своём месте, а эти молодые раздолбаи и со своими-то собственными обязанностями справлялись не блестяще. И оставил он себя в трёх должностях.
И вот в этот-то ответственный момент я и встретил Зайца.
Находясь в Дудинке, мы с судовым врачом отправились на стоявшее рядом Вовино судно: он – по своим медицинским делам, а я – просто проведать приятеля. Подходя к судну, мы увидели, что кормовой флаг его приспущен: на судне траур.
По прибытии мы узнали, что судового врача нет на борту – он отправился в больницу для выполнения формальностей в связи со смертью капитана. А капитаном теперь Вова Заяц. Старпом и второй помощник тоже на борту, и это тоже Вова Заяц. Вскоре мы увидели встрёпанного Зайца, мелькавшего между каютами капитана, старпома и второго помощника. При этом на рукаве Зайца красовалась повязка вахтенного помощника капитана, и он время от времени ухитрялся выглянуть на палубу к трюмам, чтобы поорать на грузчиков.
- Бедный Зайка, - посочувствовал я. – что ж ты носишься как угорелый? Раз такое дело, поставил бы на бессменную вахту четвёртого помощника – до конца стоянки, а сам занимался бы более важными делами.
- Не могу, - ответил Заяц, - Четвёртого помощника нет. Он пошёл третьего выручать.
Оказалось, что третий помощник накануне шумно погулял в местном ресторане и на выходе попал в милицию, а четвёртый отправился его вызволять. Заяц остался совсем один.
У борта судна стояла бункеровочная баржа, передававшая топливо. Поднятый на сигнальной мачте флаг «Браво» свидетельствовал о том, что идёт погрузка взрывоопасных веществ.
- Заяц, - спросил я приятеля. – А почему у тебя флаг «Браво» поднят до середины фала?
- Ну как же, - развёл руками Заяц, - ведь у нас траур, капитан умер.
- Это понятно, - отвечаю. – Но сигнальный-то флаг здесь при чём?
- Да? – Заяц озадаченно посмотрел на флаг. – И правда. Эй, вахтенный, - крикнул он матросу, – поднимай флаг до места!
СОБАКА ИЗ РУАНА
Всё управление родного пароходства отплясывало канкан, когда «Николай Новиков» наконец ушёл из Архангельска. Но начнём по порядку.
В конце декабря 1984 года, нагрузившись зерном в Руане, наш теплоход «Николай Новиков» получил необычное назначение: ввиду перегруженности советских портов на Балтике, следовать для выгрузки в Архангельск.
Хотя с середины семидесятых годов в Архангельске поддерживалась круглогодичная навигация, ледовая обстановка в порту зимой бывала обычно тяжелой, и такие большие суда, как «Новиков», в это время в Архангельск не направляли.
В порядке исключения, однако, решено было быстро выгрузить судно у причалов Экономии – глубоководного портового района, расположенного на входе с моря, проведя его туда с помощью линейного ледокола, и как можно скорее вывести обратно – с наступлением морозов толщина ледового покрова на Северной Двине нарастала с угрожающей скоростью. Любая задержка могла осложнить и без того непростую ситуацию.
Дело в том, что большие линейные ледоколы, проводящие суда через льды Белого моря до Архангельска, имеют большую осадку, которая не позволяет им заходить далеко вверх по реке. На большей части акватории порта работают портовые ледоколы, поменьше мощностью и размерами. И каково же «Новикову», имеющему ширину корпуса 21 метр, следовать в сплошном припайном льду по каналу, проделанному портовым ледоколом шириной 19 метров!
Пятого января «Николай Новиков» встал у причала Экономии и начал выгрузку. Однако вскоре случилось происшествие, изменившее наши планы на ближайшие месяцы.
Ко второму помощнику прибежал взволнованный докер и сообщил, что в трюме с зерном нашли дохлую собаку. Замотанный второй помощник Коля Б. с неохотой вышел на палубу.
У трюма № 2 докеры обступили своего товарища, который как раз рассказывал, как всё произошло.
А надо сказать, что незадолго до того случилось скандальное происшествие: на одном из судов таможенники обнаружили контрабанду – в трюме, заполненном зерном, был закопан мешок с неимоверным количеством джинсов.
И вот товарищ рассказывает:
- Собираюсь я вылезать из трюма. Ставлю одну ногу на скоб-трап, как вдруг вторая нога проваливается в зерно. Я нагнулся, рукой щупаю: что-то мягкое. Ну, думаю, клад! Разгребаю зерно руками – мама родная: там оскаленная пасть!
Дохлая собака, вытащенная из трюма, лежала на палубе: ничем не примечательная дворняжка. Николай, не долго думая, взял её за хвост и выбросил за борт. После этого повернулся к докерам и прикрикнул на них:
- Ну, что встали? Ничего интересного. Идите, работайте.
Докеры разошлись. Но один из них сказал стивидору, тот – начальнику смены.
Начальник прибыл на судно: «Что случилось? Какая собака? Где?»
Где, где! Вон она, рядом с бортом на льду лежит. И вся шерсть в кукурузе.
Забили тревогу.
Самое интересное, что первыми на судно прибыли не карантинные власти, не ветеринары, не Госхлебинспекция, не Ингосстрах и не инспектор по качеству. Самым первым прибежал кагэбэшник и принялся всех огульно обвинять в попытке намеренного заноса заразы на священную территорию Союза. И в самом деле, кто знает – а может, эта собака от чумы подохла? (Ну да, подохла от чумы, а потом пришла в порт, поднялась на борт парохода и залезла в трюм…)
И уже вслед за ним начали подтягиваться остальные причастные и заинтересованные.
Выгрузку остановили. Несчастную собачку между тем достали со льда и увезли. Нам сообщили, что её отправили на экспертизу в Москву(!!!). После этого стали решать, что делать дальше.
Думали долго. На следующий день решили: продолжить выгрузку из всех трюмов, кроме второго, а трюм № 2 закрыть и опломбировать вместе с оставшимся там грузом до окончательного решения вопроса. А что значит: окончательное решение?
Из Москвы вскоре сообщили, что высев чумных и прочих бактерий потребует как минимум 34 дня. Только после этого можно будет дать уверенный ответ, не является ли покойная собачка источником карантинной заразы.
Прошло ещё три дня. Все трюма, кроме опломбированного, благополучно выгрузили. Пароход стоит. А поскольку судно огромное, то и убытки от простоя немалые. Наконец, решили: нужно действовать сообразно обстоятельствам. Пока длится срок высева бактерий, нельзя терять время впустую. Надо загружать судно для следующего рейса. Ну, а какого груза в Архангельске вдосталь? Конечно же, леса. И решили начать погрузку пилолеса назначением на Кубу.
Но пилолес в разных количествах надо собирать по архангельским лесозаводам – где тысяча, где полторы, где восемьсот кубов заготовлено. А всего судно должно принять не менее 15-16 тысяч кубометров пилолеса в пакетах. А лесозаводов в Архангельске – не один десяток.
И вот пошёл «Николай Новиков» в сопровождении портового ледокола с Экономии в город собирать лес по причалам лесозаводов. Вроде бы совсем недавно помнили, что это судно чувствует себя зимой в Архангельском порту, как слон в посудной лавке. Тесно ему там! Да ещё практически в балласте…
От Экономии до Кегострова 17 миль - чуть больше часа движения полным ходом. «Новиков» преодолел это расстояние за четыре дня. По дороге разбили две ледовые переправы, парализовав автомобильное сообщение с Реушеньгой, Бревенником и Хабаркой.
Ширина ледокола на 2 метра меньше проводимого судна. Если на открытом прямом участке пути ледокол ещё может подрезать кромку ледового канала, чтобы обеспечить пароходу минимально необходимую ширину для прохода, то на переправе-то волей-неволей приходится идти строго в своём собственном канале, придерживаясь его бровок: с обоих берегов здесь по льду подходит оборудованная дорога, основанная на вмороженных в лёд брёвнах. Её концы соединяет переброшенный через ледовый канал понтон, который специальными лебёдками убирают на время прохода судов… Досталось и дороге, и понтону. Понтон был раздавлен. Дорога разбита.
На переправе у 14-го лесозавода стояли полсуток, заклинившись, словно притёртая пробка в химической посуде. Озадаченные пешеходы, задрав головы, смотрели на высокий борт огромного парохода, который шёл, шёл, да вдруг остановился прямо у них на пути. Что делать обывателю? Прямо перед ним вместо дороги – отвесная железная стена, слева и справа – дымящаяся полынья с месивом тёртого льда. Потом наладили пешеходное движение, опустив с левого и правого борта на лёд верёвочные штормтрапы. Решившийся продолжить движение пешеход должен был взобраться по отвесному штормтрапу высотой метров семь на борт «Новикова», слезть с фальшборта на палубу, обойти по корме вокруг надстройки, снова, взобравшись на фальшборт, ступить на отвесный трап и преодолеть то же расстояние вниз, чтобы спуститься обратно на лёд. Однако охота пуще неволи – смельчаки находились.
За это время несколько раз сменялись лоцмана. Когда у лоцмана кончалась смена, он перелезал через борт в холодную льдистую мглу и уходил по льду в сторону города. Через некоторое время с того же направления из темноты приходил другой лоцман ему на смену.
Ледокол, взяв судно на буксир, пытался выдернуть его из переправы. Буксир два раза рвался. Попытка усиления буксира не принесла результата – мощности одного портового ледокола для этого явно не хватало. Поступило предложение привлечь второй ледокол и попытаться выдернуть судно обратно, взяв его за корму, а если это не удастся, попробовать раскачать судно рывками, дёргая поочерёдно вперёд и назад. Но так уж вышло, что в этот момент все ледоколы и морские буксиры-спасатели оказались во внутренней части портовой акватории и, заклинившись на переправе, «Новиков» запер их, не только лишив возможности подойти к своей корме, но и отрезав от выхода в море.
После многих злоключений, наконец, встали к причалу кегостровского лесозавода. Погрузка леса пошла своим чередом. Связь с Большой Землёй осуществлялась посредством городской пешеходной переправы через Двину длиной всего километра два. Но чтобы попасть на судно на автомашине, приходилось ехать кружным путём, через разводной мост, Левый берег и Цигломинскую автомобильную переправу. Как-то, задержавшись до позднего вечера в кафе «Живые и мёртвые» напротив Вологодского кладбища, моряки поехали на судно, взяв такси. Таксист, проплутав час, остановился где-то за Цигломенью, не дотянув до переправы, и отказался ехать дальше. Близилось время ночной разводки моста, и ему грозила несладкая перспектива остаться до утра на левом берегу. Вывернув карманы, моряки выгребли все оставшиеся деньги и вручили водителю фантастическую сумму, которая заставила его двигаться дальше.
Дальше пошло легче. Закончив погрузку на Кегострове, «Новиков» всего лишь полсуток раскантовывался в сплошном льду, чтобы развернуться носом на выход.
К лесозаводу №16-17 подошли, уже закалённые в схватках с ледовой стихией, и ошвартовались всего за 9 часов. Правда, в конце швартовки случилась неприятная история.
Стоял жуткий мороз. Водная поверхность, открывшаяся из-под разбитого ледоколом льда, сильно парила. Видимость из-за этого была ничтожная, 3-5 метров – хуже, чем в густом тумане. «Новиков» уже подошёл вплотную носом к причалу, но между кормой и стенкой ещё оставалась ледовая подушка шириной в несколько метров. Ледокол «Капитан Мелехов» ворочался под кормой у «Новикова», в который уже раз окалывая корпус и вымывая лёд работой своих носовых винтов. И вдруг раздался страшный удар – это ледокол, потеряв ориентировку относительно судна, неловко повернулся и протаранил нашу корму.
Последствия были катастрофическими. Вся кормовая часть корпуса судна оказалась развороченной. В наружной обшивке зияла дыра размером 5 на 6 метров. Вместе с листами наружной обшивки были разрушены и загнуты внутрь балки продольного и поперечного набора, оборваны трубопроводы и кабельные трассы… «Мелехов» едва-едва не достал своим форштевнем до рулевой машины.
Настало время в очередной раз изменять планы, сообразуясь с вновь открывшимися обстоятельствами.
С одной стороны, надо продолжать погрузку, раз уж она начата такой дорогой ценой. С другой стороны, с пробоиной тоже надо что-то делать. Для чего грузить судно, если выйти в море оно не может из-за аварийного повреждения?! До СРЗ «Красная Кузница» рукой подать, но в тяжёлых ледовых условиях этот переход превратится в очередную героическую эпопею. Кроме того, все стенки завода заняты, свободных мест для постановки нет.
И в очередной раз было принято Соломоново решение: судно оставить у причала лесозавода и продолжать погрузку, а аварийный ремонт корпуса производить на месте, возведя строительные леса прямо на льду.
И закипела работа. С завода привезли леса и оборудование, прислали бригаду рабочих. В трюмах шла погрузка, а под кормой вспыхивал факел газорезки и играли блики электросварки. Произошла заминка с подачей материала. Пачка листов металла для восстановления обшивки корпуса была привезена и сложена на причале у кормы. Но ведь эти стальные листы надо подать, и не просто опустить на лёд, а вывесить и удерживать в нужном положении, пока их не закрепят на борту! Хотели задействовать береговой портальный кран лесозавода, да не тут-то было! Из-за неисправности мотора кран не имел продольного хода, к тому же он оказался намертво вмурованным в слежавшийся снег: с начала зимы постепенно нараставший снежный покров на причале многократно утрамбовывался колёсами грузовиков и автопогрузчиков, и к началу февраля подкрановые рельсовые пути были укрыты ледяным монолитом толщиной сантиметров восемьдесят. Ну, да нам теперь любые преграды нипочём! Из управления пароходства приехал высокопоставленный чин, побродил по причалу, потом, не поднимаясь на борт, подозвал капитана и сказал:
- А слабо вам откопать подкрановые пути? Здесь всего каких-то сотня метров! Выводите на причал весь экипаж. Пусть боцман достанет и раздаст ломы, пешни и лопаты. И, я думаю, помполит воодушевит и возглавит это мероприятие.
Ну, коли за дело взялся помполит… Вспомнили Павку Корчагина, строительство узкоколейки… Отложили все судовые работы… Не прошло и двух дней, как мы прокопали две стометровые траншеи почти метровой глубины и шириной по полметра, расчистив рельсы для движения крана. Махала ломом даже повариха… Двигали кран трактором-тягачом лесозавода, но, думается, потенциал нашего энтузиазма в тот момент был настолько высок, что кликни помполит клич – и мы бы дружно впряглись в лямки и поволокли бы кран, как бурлаки с картины Репина.
Самое интересное, что была ведь возможность выполнить всю эту работу при помощи автокрана, наняв его в любой транспортной организации и, естественно, заплатив за это денег. Но, помилуйте, какие деньги? Зачем кому-то платить, когда под рукой дармовая рабочая сила?
Между тем погрузка трюмов подошла к концу. Стивидор приходит: «Штурман, начинаем палубу грузить?» Какая палуба, у нас же ещё зерно во втором трюме!
Стоим, ждём, когда закончится аварийный ремонт.
Незаметно прошёл месяц, и на 35-й день из Москвы прислали официальное заключение экспертизы – свидетельство о смерти несчастной собачки, о которой все как-то мало-помалу начали забывать.
В нём было сказано, что собачка скончалась в результате асфиксии (удушения), сопровождавшейся множественными переломами и другими механическими травмами, несовместимыми с жизнью. Следы карантинной инфекции отсутствуют. Очевидно, в порту погрузки собака в поисках поживы забрела в помещение элеватора, и её вместе с зерном затянуло в приёмную трубу и там перемололо механизмом подачи.
Исходя из этого заключения, теперь следовало дать разрешение на выгрузку зерна из всё ещё опломбированного трюма № 2. Но, очевидно, разрешить должен тот, кто запретил. Да вот фокус – теперь невозможно было установить: а кто же приказал остановить выгрузку и опломбировать трюм? Все официальные инстанции отреклись от этого. Трюм оказался опечатан пломбой порта, но портовики уклонились от самостоятельного принятия решения. Мол, ничего не знаем: нам приказали – мы выполнили. Кто приказал, уже и не вспомнить. Много кто тогда там бегал и размахивал руками… Ветеринары и карантинные врачи пожимали плечами и кивали друг на друга. Чекисты – те прямо сказали: «Ну и что, что мы первыми прибежали? Такая наша служба – всегда и везде оказываться впереди всех. Но по дохлым собакам мы решений не принимаем – не можем взять на себя такой ответственности. Не наш это бизнес. Мы больше по шпионам или там по изменам Родине… И вообще, отстаньте. НКВД справок не даёт, НКВД даёт срок». То же и таможня… Причём подтвердить в письменном виде свою непричастность к принятию этого злополучного решения также все отказались. Любая бумага – ответственность: а вдруг кто-нибудь потом за это спросит? Мало ли что…
В конечном итоге руководству пароходства пришлось собрать ответственных представителей различных инстанций всех вместе и устроить что-то вроде очной ставки, на которой каждый чиновник вынужден был прилюдно подтвердить, что его ведомство не принимало решения опечатать трюм, и он лично не имеет противопоказаний к его открытию.
Тут и ремонт подошёл к концу.
Потом был переход к причалу Экономии, который занял 26 часов, включая 8 часов швартовки. Лёд на Двине к середине февраля достиг метровой толщины. Выгрузив остатки зерна, в спешном порядке кинулись добирать лес по другим лесозаводам… Ломались переправы, заводились и рвались буксиры – для нас это стало повседневной практикой. К началу весны «Новиков» снова оказался на 16-17-м лесозаводе для окончательной догрузки палубы.
Вот и долгожданный день окончания погрузки. Вместо двух дней «Николай Новиков» провёл в родном порту больше двух месяцев. Наконец грузовые документы на борту, палубный груз закреплен, пограничный КПП оформил отход. Судно охраняют парни с ружьями в зелёных фуражках – мы уже за границей.
И вот, наконец, подходит ледокол «Мудьюг», который поведёт нас на выход, и начинает околку льда вокруг судна. Из-за мороза свежая полынья парит, видимость ухудшается. Скоро корпус ледокола, который ворочается всего в 10-20 метрах от нашего борта, уже не виден из-за сплошного облака пара, встающего над водой. Слышно только гудение моторов. Отдали швартовы, судно начинает отходить от причала в сплошном тёртом льду. Промёрзшие пограничники, бросив прощальный взгляд на отходящее судно, уже потянулись в сторону своей караулки, мечтая обогреться и выпить горячего чая… Да не тут-то было!
Внезапно: Трррах!!! – ощущается сильный удар, раздаётся оглушительный треск. Ледокол прекратил ворочаться и затаился, невидимый за облаком пара. Осматриваемся… Так и есть: в левом борту в районе первого трюма – рваная пробоина размером полтора на шесть метров, на 2 метра выше ватерлинии. Это «Мудьюг» при развороте ненароком зацепил нас кормой.
Нас уже ничем не удивить. Капитан деловито отдаёт распоряжения: что надо сделать в первую очередь, кого вызвать, кому сообщить.
Свесившись с крыла мостика, вахтенный штурман кричит на берег зелёным шапкам:
- Эй, ребята! Далеко не уходите! Позовите начальство – сейчас снова будете границу открывать. Мы обратно приехали!
На оформление прихода времени уходит немного – гораздо меньше, чем его потребовалось, чтобы в сплошном льду ошвартоваться обратно к причалу. На причале к этому моменту уже собирается весь ареопаг. Как только пограничники открывают границу, на борт лезут высокие начальники для решения очередного экстренного вопроса на ту же тему: что делать дальше с нашим злополучным пароходом?
Говорят, когда в управление поступило сообщение о новой напасти, над зданием пароходства пронёсся тоскливый вопль:
- Господи! Ну когда же, наконец, этот «Новиков» уйдёт из Архангельска?!!
На очередной аварийный ремонт в суровых условиях зимнего Архангельска у наших руководителей уже не хватило духу. Лимит энтузиазма был вычерпан до дна. Решили ограничиться временной заделкой пробоины. На это ушла неделя. Полный ремонт на «Красной Кузнице» занял бы около месяца. Регистр выдал разрешение на разовый переход аварийного судна до базы ремонта. Окончательное устранение повреждений выполнили в Киле, зайдя туда по дороге на Кубу. Причём у немцев на эту работу ушло три дня.
Про эти злоключения на судне сочинилась песенка, которая заканчивалась куплетом:
Куда ж ты, «Новиков», пошёл
Из порта в море, непонятно?
Всегда найдётся ледокол,
Чтоб развернуть тебя обратно.
Конец этой истории оказался самым неожиданным. Когда после более или менее благополучного океанского перехода на подходе к Кубе пересекли Северный тропик, настало время выдачи «тропикана» – тропического винного пайка. Для этой цели ещё в начале погрузки в Архангельске на судно было загружено сорок ящиков сухого вина. И вот тут-то оказалось, что вина нет: хозпом Вова М., известный раздолбай, вместе с артельщиком ещё до выхода из Архангельска выпили весь наш тропический паёк, допустив, правда, к участию в распитии узкий круг приближённых лиц. Справедливости ради замечу, что и мне довелось быть к этому причастным. Когда хозпома спросили, почему он это сделал, как осмелился лишить экипаж заветного тропического вина, Вова, смиренно пожав плечами, ответил:
- Когда нас во второй раз ударил ледокол, и мне сказали, что предстоит новый ремонт, я подумал, что мы уже никогда не попадём на Кубу.
После этого наша песенка была дополнена следующим куплетом:
Отсюда, видно, не уйдём,
Нас не дождутся вражьи страны.
Так распечатывай, хозпом,
Заветный ящик тропикана!
И не раз ещё впоследствии мне приходилось случайно наблюдать, как второй помощник Коля Б., колдуя над штурманским столом, напевал себе под нос полюбившийся припев той песенки:
Ах, навигация круглогодичная!
Успехов масса – жертвы единичные…
Скрежещет лёд, и без конца
Буксиры рвутся и сердца.
СУДЬБА РАДИСТА
Флотская карьера Вадима Григорьевича Россина началась в 1944 году, когда он за примерное поведение был досрочно освобождён из колонии для малолетних преступников (Время было военное, законы суровые. Вадим в школе показал однокласснику ножик, за что и получил срок). Сам начальник колонии, старый заслуженный чекист, приехал в Ленинград добиваться, чтобы его подопечного приняли в «мореходку».
После окончания радиотехнического отделения Ленинградского мореходного училища Вадима призвали в военно-морской флот.
В 1952 году его базовый тральщик в числе других кораблей Северного флота был направлен на Чёрное море. Перегоняли корабли по внутренним водным путям – через Беломорско-Балтийский канал, Мариинскую систему, Волгу, Дон. Мачты обрезали, чтобы обеспечить проход под волжскими мостами. Волго-Донской канал имени В. И. Ленина проходили за десять дней до его официального открытия. По берегам канала ещё не были убраны бараки с зэками, стояли вышки с часовыми. Территория была опутана колючей проволокой.
И вот идёт тральщик каналом. А замполит в это время решил собрать в кают-компании комсомольцев – старшин и офицеров – и раздолбать их в общевоспитательных целях. Среди раздалбываемых был и командир БЧ-4, начальник радиотехнической службы тральщика «БТЩ-56» лейтенант Россин.
- Вы, комсомольцы, мать вашу! – говорит замполит. – Совсем от рук отбились: матчасть запустили, на политзанятиях спите. В то время как комсомол… - замполит на секунду задумался, подбирая подходящий пример. - А комсомол в наши дни Волго-Дон строит!
- Товарищ старший лейтенант, - обращается к замполиту Россин. – Можно вас на минуточку?
- Что такое? - встрепенулся замполит.
А Вадим подвёл его к иллюминатору и показывает на бараки:
- Вон, видите, комсомольцы. И комсорг с ружьём, чтоб дела не стырили.
Можно предположить, какая незавидная участь ожидала смельчака, позволившего такую отчаянную выходку – ведь на дворе стоял 52-й год. Но вскоре замполит сам серьёзно провинился: во время стоянки на рейде Ялты он организовал экскурсионную поездку в подвалы Массандры, и на дегустации крымских вин нажрался, как свинья, сорвав мероприятие и опозорив флот. Поэтому можно считать, что дело Вадима спустили на тормозах – он получил всего лишь строгий выговор с изящной формулировкой: «за недооценку и попытку срыва партийно-политической работы на флотах».
Служба на тральщике в те годы была делом как минимум небезопасным: послевоенные черноморские воды кишели минами, и их траление было повседневной, будничной работой. Раз подорвался на мине соседний в строю тральщик, из экипажа спасли двух человек.
Однажды тральщик Россина вышел на боевое траление. Боевая часть Вадима Григорьевича располагалась в радиорубке, но по боевой тревоге его место было на ходовом мостике. А радиорубка находилась ниже, так что её подволок был палубой мостика.
Вдруг все стоявшие на мостике ощутили сильный удар – такой, что стальная палуба под ногами загудела.
Сыграли аварийную тревогу, командир приказал осмотреться в отсеках. Через некоторое время со всех боевых постов были получены доклады: всё в порядке, водотечности нет.
- Товарищ командир, - обратился Вадим. – Разрешите спуститься в радиорубку, посмотреть?
Получив разрешение, лейтенант прошёл в радиорубку. А в уголке у него был бочонок с бражкой поставлен. Заходит Вадим и видит: крышку с бочонка вышибло, сам жбан пустой, а вся бражка на потолке… Вонь стоит!
Так и служил Вадим, не тужил. Как-то при отходе с рейда доверили ему самостоятельно сняться с якоря. Отдал Вадим Григорьевич соответствующие команды, взялся за рукоятку машинного телеграфа. Самый малый вперёд, малый, средний… Стоп! Полный назад!
Выбрать якорь забыли!
Машины у тральщика мощные – корабль, успевший набрать ход, оборвал якорь-цепь, как нитку. Пришли в Севастополь без левого якоря. И тут как назло попались на глаза командующему. А тот был не в духе. Увидев заходящий корабль без якоря, приказал в базу его не пускать. Что делать? «Добро» на вход не дают, причин не объясняют. Пошли в Феодосию. Там та же картина – по всем портам Чёрного моря была разослана радиограмма: «БТЩ-56» без якоря ни в одну гавань не впускать. Что поделать? Пошли обратно в открытое море, через день вернулись с якорем. На все расспросы отвечали односложно: как потеряли, так и нашли. Да и зачем начальству знать о том, как «56-й» ходил на рейд Керчи и под покровом ночи спустил шлюпку с самыми выносливыми гребцами, которые стянули якорь со стенки керченского судоремонтного завода?!
Демобилизовался Вадим Григорьевич старшим лейтенантом. Плавал на Севере. Был начальником радиостанции легендарного ледокольного парохода «Седов». Работал в отряде спецморпроводок на буксире-спасателе: проводили караваны речных судов Северным морским путём, таскали плавкраны и плавучие доки южным путём через три океана из Ленинграда во Владивосток. Участвовал в спасательных операциях… Много лет Вадим Григорьевич преподавал радиодело в клубе юных моряков. Вместе со своими воспитанниками выходил на практику на учебных кораблях – по тому же пути, что уже был пройден в 1952-м, доходили до Болгарии, Польши, Германии… Летом 1969 года на переходе Одесса – Бургас Вадим со своими воспитанниками принял сигнал «SOS» с греческого судна, терпевшего бедствие под Новороссийском. Новороссийск не принял, Одесса не приняла, заграница не приняла, а юные моряки Вадима приняли!
В 1971 году в художественном (!) фильме «Отдать швартовы!» начальник радиостанции учебного корабля «Москва» Вадим Григорьевич Россин сыграл самого себя (!!) – начальника радиостанции учебного корабля «Москва» Вадима Григорьевича Россина.
Время от времени он возвращался на морской буксир-спасатель. Снова переходы через три океана, спасательные операции…
В конце семидесятых Вадима на год лишили диплома радиооператора 1-го класса – «за грубое нарушение правил радиообмена», попросту говоря, за мат в эфире: Григорьич, ведя радиопереговоры с берегом в ходе очередной спасательной операции, назвал одного берегового начальника тем, чем тот и был на самом деле. Начальник обиделся. Вадим, ворча и чертыхаясь, на склоне лет отработал год с дипломом 2-го класса.
Ровно через год, день в день, его пригласили к капитану Архангельского морского торгового порта и вручили отобранный диплом обратно – такого раньше не бывало. А ещё через день Вадиму Григорьевичу Россину сообщили, что ему присвоено звание «Почётный радист СССР».
Когда я был юным моряком, Вадим Григорьевич преподавал у нас радиодело и был начальником судовой радиостанции учебного корабля. В годы учёбы в ЛВИМУ мы не раз встречали Вадима, заходившего в Ленинград то на учебном корабле, то на буксире-спасателе. Будучи третьим помощником капитана, я наносил на карту Баренцева моря корректуру по навигационным донесениям, полученным по радио от Россина. Воспитанники Вадима давно уже стали капитанами и большими сухопутными начальниками, обогнав его в чинах, а он, сойдя с борта корабля на берег, продолжал учить ребятишек, новое поколение юных моряков.
Сегодня Россин жалуется: «Здоровье не то, всё-таки семьдесят четвёртый год – не шутка…» Однако прошлым летом его невозможно было застать дома – он опять ушёл с ребятами на практику на учебном корабле «Сайма»…
БОРЬБА ЗА ЖИВУЧЕСТЬ
Капитан Р. работал старшим помощником на иностранном пароходе. Судно принадлежало небольшой частной немецкой судоходной компании и, как нередко бывает, несло «удобный» флаг какой-то Мумбо-Юмбии. Капитан был немец, остальные члены экипажа – из территорий постсоветского пространства, попросту говоря, бывшие советские моряки.
Судно было уже пожилое, и хозяин решил сорвать куш на классической афёре: утопить его, хорошо заработав на выгодной страховке. Такие случаи не раз описывались в литературе. События развивались по всем правилам морского детективного жанра. Перед выходом в рейс, который должен был оказаться последним, хозяин заслал на судно ещё одного своего человека – третьего механика-немца. В нужный момент он должен был открыть кингстоны, пустив пароход ко дну. Судно загрузили гранитными блоками и отправили по назначению. Русские об этом плане ничего не знали.
Казалось, успех был гарантирован стопроцентный: загруженная камнями калоша после затопления неминуемо должна была утонуть. Но этот план натолкнулся на совершенно неожиданное обстоятельство, которого немец не смог предвидеть. Дело в том, что во всех зарубежных флотах не принято бороться за непотопляемость судна. Ни в национальных правилах, ни в тексте международных конвенций вы не найдёте упоминания о расписании по борьбе с водой. Борьба с пожаром и оставление судна – вот какие виды тревог предусмотрены во всём мире. В случае поступления воды внутрь судна команда садится в лодочки, мирно отгребает от парохода и безучастно наблюдает за его гибелью. Так везде, но не у нас. Ещё со времён адмирала Макарова в российском флоте руководством к действию является доктрина активной борьбы за живучесть корабля. Не раз, проявляя чудеса отваги, самопожертвования и отличной флотской выучки, российские и советские моряки спасали свои суда в, казалось бы, безвыходных ситуациях. «Такая наша участь – бороться за живучесть», – говорят русские моряки.
В этот раз нашим ребятам не пришлось особенно выкладываться. Просто, когда посреди моря один коварный немец открыл кингстон, а другой дал команду к оставлению судна, русские моряки по давней совковой привычке перед тем, как сесть в шлюпки, произвели полную герметизацию судна. Ну какому буржуину придёт в голову такое? Моряку говорят: «Спасайся, тонем!», а он бежит задраивать двери, люки и иллюминаторы и перекрывать вентиляцию! А для наших это – в порядке вещей. Они действовали на автомате, выполняя действия, многократно отработанные на учебных тревогах в той, прошлой советской жизни.
Наконец, сели в шлюпки, отошли от судна. А оно не тонет! Главная палуба погрузилась в воду – и всё! Два гигантских пузыря воздуха, запертые в загерметизированной надстройке и под полубаком, удерживают пароход на плаву.
Потом пришли буксиры-спасатели, взяли посудину на буксир и бережно отвели на береговую отмель. Потом судно осушили. Груз, естественно, не пострадал. Да и судно отделалось минимальным ущербом. Потом было долгое и утомительное расследование.
Так хитроумный замысел коварного капиталиста разбился, как об утёс, о стойкость, хладнокровие и выучку российских моряков.
СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВИЧ
На военно-морской кафедре ЛВИМУ был предмет «История войн и военно-морского искусства». Вёл его Герой Советского Союза, капитан 1 ранга в отставке Сергей Прокофьевич Лисин. Командир знаменитой подводной лодки «С-7», чудом уцелевший после её гибели и переживший на сорок с лишним лет своих товарищей, Лисин сам был частью недавней истории нашей страны. Уже в 1943 году он был Героем, капитаном 3 ранга, а его лодка стала краснознамённой. Помните фильм «Командир счастливой «Щуки»? Там герой Петра Вельяминова погибает, спасая свой корабль. Жизнь порой заворачивает сюжеты драматичнее кинематографических замыслов: когда «С-7», подвсплывшая ночью в позиционное положение для подзарядки аккумуляторов, была торпедирована вражеской подлодкой, погибли все. Только командир, взрывной волной выброшенный с мостика, в бессознательном состоянии попал в руки противника. «С-7» – это та самая лодка, которая в 1999 году была обнаружена на дне моря недалеко от Стокгольма и объявлена воинским захоронением.
Прошедший вражеский плен, а потом и сталинские лагеря, лишённый звания и наград и затем полностью реабилитированный, Сергей Прокофьевич и через тридцать лет после войны был моложав и подтянут. Он был одним из немногих преподавателей, кому принадлежали наши любовь и беспредельное уважение.
На его занятиях мы сидели разинув рты. А уж когда хронологический ход лекций подвёл нас к преддверию Второй мировой войны, Лисин предстал перед нами и непосредственным участником событий.
Бывало, заберётся Сергей Прокофьевич на кафедру и оттуда рассказывает о своих боевых походах.
- Вдруг гляжу: справа по борту торпеда прошла, - Лисин изображает на лице изумление, свешивается с кафедры, как с крыла мостика, и, глядя вниз, поворачивает голову, прослеживая путь торпеды. – Гляжу, слева другая прошла, - он поворачивается влево и указывает пальцем другую трассу. Завороженные слушатели привстают, провожая взглядом путь предполагаемой торпеды. – А я – разворот, и из кормовых: раз! Раз! – в мгновение ока Лисин взбирается с ногами на кафедру, нагибается, повернувшись к нам задом, и давая энергичные отмашки руками, изображает залп из кормовых торпедных аппаратов.
Помнится рассказ об апреле 1941 года. Во время несения боевого дежурства в Южной Балтике Лисин неожиданно нос к носу столкнулся с новёхоньким немецким линкором «Бисмарк», вышедшим на ходовые испытания. Это же тот самый «Бисмарк», который держал в страхе военно-морские силы англичан! Корабли этого класса делали военно-морскую стратегию, не производя выстрелов. Одно присутствие такого корабля в том или ином месте морского театра или даже всего лишь информация о намерении находиться там-то или идти туда-то могли повлиять на планы противника и на расстановку сил на театре – в масштабах Европы! Вспомним, что летом 1942 года одно лишь известие о присутствии линкора «Тирпиц» в Северной Норвегии вызвало панику в Британском Адмиралтействе и заставило его отозвать свои корабли конвоя, бросив на произвол судьбы известный своим трагическим концом караван «PQ-17». Это при том, что «Тирпиц» в море так и не вышел! И вот перед Лисиным оказался новейший линкор «Бисмарк», принесший немало головной боли англичанам. Его уничтожение – целая глава истории морской войны на европейском театре. В последующий период Второй мировой его едва ли не неделю трепала армада союзников, непрерывно атакуя с воздуха, пока он, потеряв управление и ход, не сдрейфовал на отмель, и там был добит, так и не затонув!
- А ведь у меня была возможность покончить с ним ещё тогда, весной 41-го… - сказал Лисин. – Ну-ка, ребята, как бы вы поступили, приняв решение атаковать?
И третьекурсники, уже подкованные на занятиях по тактическому маневрированию, наперебой кинулись выкладывать свои предложения по выводу лодки в торпедную атаку.
- Так… Боевой курс… Дистанция залпа… Правильно! – поощрял нас Лисин. – Веерный залп из всех носовых… Да, так и я решил тогда. Потом делаю циркуляцию – и добавляю кормовыми: бах! Бах! Теперь – срочное погружение, ныряем на безопасную глубину, изменяем курс на 120 градусов и максимально малошумной скоростью уходим восвояси. Всё верно! Я принял такое же решение. Вот только…- он развёл руками. – Хотя в Европе уже полтора года шла война, и было ясно, что не сегодня-завтра она начнётся и для нас, не решился я атаковать раньше времени. А если бы решился? – спросил он сам себя, предвосхищая наш вопрос. – Кто знает, может быть, и ход войны повернулся бы иначе. Ну, меня, наверное, сначала отдали бы под суд, посадили… - Сергей Прокофьевич хитровато оглядел аудиторию. – А как началась война, сразу бы выпустили и наградили. Я думаю, так.
И сто курсантов с восхищением смотрели на стоявшего перед ними пожилого дядьку невысокого роста в форме капитана 1 ранга, с золотой звёздочкой на груди, который мог, но не захотел изменить ход Второй мировой.
А Сергей Прокофьевич проговорил, глядя на нас с сердечной улыбкой:
- Вот смотрю я на вас, ребята, таких молодых, энергичных, красивых, отважных… Грамотных… Юная зелёная поросль… Как же я вас люблю!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ, НО НЕ ОКОНЧАНИЕ
«Время – деньги» – хорошая формула. Но всё дело в том, что для нас она уже не действует. В нашем возрасте время неизмеримо дороже денег. Поэтому объяснимо стремление успеть охватить, совершить возможно больше за тот, теперь уже ясно, столь небольшой срок, отмеренный нам для активной жизни.
«Наш Борик удачно воплощает образ мятущейся интеллигенции, – говорит двенадцатилетняя Катюшка, моя любимая падчерица. – Впрочем, – милостиво заключает она, – творческим натурам простительна некоторая несобранность».
Вот и сейчас: не дописав и половины задуманного, спешу обнародовать те мысли, что уже легли на бумагу – ведь кто знает, что будет завтра! Хотя, если всё пойдёт по плану, то завтра мы с однокашниками отправимся в Питер, чтобы отметить 25-летие нашего выпуска, а ещё через несколько дней мне предстоит лететь на судно для смены экипажа и выйти в очередной рейс. А вчера вышла из печати моя предыдущая книжка.
Видно, так и суждено мне до скончания века – жить и действовать в условиях жесточайшего цейтнота; верстать недописанную книгу, стоя одной ногой на трапе отходящего парохода.
Я не окончил.
До встречи!
Борис Полтавский
20 марта 2002 г.
Ледокол за околицей. Часть 3
© Copyright: Борис Полтавский, 2005
Свидетельство о публикации №205021500133
Свидетельство о публикации №205021500133
Рецензии