Филипп памяти школьного товарища

ФИЛИПП
(памяти школьного товарища)

Умер еще один из наших, мой школьный товарищ Филипп Гликштейн… Один, на чужбине, в Израиле. Умер в больнице, возможно – от тоски по своему Питеру, куда переехал он вскоре после школы и где прожил бльшую часть своей жизни. В таких случаях говорят: «Лупят по нашему квадрату!».

Но всё равно – не верится!

Филипп, Филька – юморист, отчаянная голова, широкий человек, немного – «хулиган», довольно много – лирик, хотя стихов, насколько я знаю, не писал. Я вообще мало знаю о его жизни, противоречивой и нелегкой. Но почему-то всегда при наших нечастых встречах во мне возникало ощущение, что если Филипп среди нас – значит, всё идет, как нужно. Его критический и юморной настрой на жизнь почему-то тонизировал всех, кто бывал с ним в контакте – вот такое у меня ощущение.

Отец Филиппа, дядя Семен (отчества его, к сожалению, не помню) обходился с Филиппом-пацаном довольно сурово, пытаясь, видимо, строгостью обуздать Филькин широкий, разбитной нрав. Филипп побаивался отца, но широта натуры, которая прямо-таки выпирала из него, заставляла его, Филю, «шкодить» даже вопреки страху перед суровым родителем.

Однажды, когда мы еще учились в школе, классе в девятом, Филипп вдруг подкатил ко мне на отцовской «Волге»:
- Юрка, садись!

Я обалдело уставился на него:
- Ты чего?? За рулём?? Отец же убьет!

Дело в том, что дядя Семен, зная характер сына, категорически не подпускал его к баранке – слишком дорожил машиной и, что греха таить, боялся за жизнь разбитного Филиппа.

- Садись, говорю! – настаивал Филя. – Отца дома нет, он в командировке.
- Да, но… как ты машину достал?
- Как-как… Взял ключи, открыл гараж и «достал». Всё, садись! – категорически потребовал он.

Я сел рядом, захлопнул дверцу – и мы понеслись! Выскочили за пределы Таллина, и тут Филя дал газ так, что спидометр очень скоро показал нам сотню…
Я зажмуривался от страха и восторга, и мы мчались вперед. Благо, машин встречных не было (тогда в Таллине вообще машин было не то, что нынче). И лишь один раз я робко спросил:
- Филь, а если милиция? У тебя ж нет прав!
- А-а, брось! Какая тут, за городом, милиция? Не боись, проскочим.

И в самом деле, проскочили… пока ехали туда и обратно. А когда возвращались, то недалеко от Филькиного дома неожиданно проехали… мимо отца Фили, дяди Семёна! Оказалось, тот неожиданно и в самый неподходящий для сына момент вернулся из командировки. Бывают же роковые совпадения!

Вот такие пенки… Но и это было еще не всё. Увидав отца (который, конечно же, узнал свою «Волгу» - она была одна такая в их районе, узнал и сына за рулем – он тоже был «один такой…»), Филя дал газу и «рванул» поскорее к гаражу, чтобы успеть поставить туда машину прежде, чем отец успеет дойти до гаража. И когда ставил «Волгу» на место, то поспешил и чиркнул боком машины о стену… Он стоял над машиной, растерянно почесывал затылок и бормотал:
- От, черт! Не повезло…

А где-то неподалеку уже спешил к гаражу дядя Семён…

Мне было очень жаль Филиппа в тот момент – ему предстояли объяснения с отцом, а чт это такое, я знал на примере своего отца, который собственной волей военного человека сумел-таки обуздать МОИ юношеские «выбрыки». Так что я был, соответственно, поосторожнее Филиппа.

В тот раз я малодушно «слинял» от гаража, чтобы не видеть встречи отца и сына Гликштейнов и чтобы, чего доброго, не досталось бы от дяди Семена и мне, соучастнику отчаянного автоугона, столь шикарно начавшегося и столь невесело финишировавшего.

…После школы Филиппа каким-то ветром занесло в Питер: кажется, он учился там в ВУЗе, не помню в каком. Там же оказалось, что знаменитый в свое время артист кино Алексей Петренко – родственник Филиппа. Филя с удовольствием рассказывал мне, бывало, насколько Петренко в быту интересный и необычный человек.

Филя частенько приезжал в те времена в Таллин: навещал родителей, виделся с нами, его друзьями и одноклассниками, рассказывал о своих жизненных приключениях. Помнится, всех нас очень тронула история его взаимной романтической любви к некой Варе, «девушке его мечты». Нам казалось порой, что в истории той было… н-нечто непонятное: Филипп, отчаянный, разбитной, «хулиганистый», сам себе авторитет – и вдруг такие тонкие чувства! Это было необычно и оч-чень трогательно. Они долго любили друг друга, и он не единожды приезжал вместе с Варей сюда, в Таллин. И мы все увидели, что девушка была в самом деле оч-чень, своеобразно красивая, утонченная. Она не то училась, не то работала в Ленинградском Университете. И Филя был на восьмом небе от своей любви!

Но потом что-то у них «не случилось» - не совместились, что ли, высокая интеллигентность и утонченность Вари, вращавшейся в каких-то там научных кругах, и разбитной характер Филиппа, хотя и много, «взапой» читавшего, но работавшего в то время простым электриком. Прямо как у Высоцкого: «Но чт ей до меня! Она была в Париже! Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил».

Свой разлад с Варей Филипп переживал долго и мучительно – ведь рухнул смысл его жизни! Сердечная его рана затягивалась очень долго, и я даже не знаю наверняка, затянулась ли окончательно?

Потом он одного за другим похоронил здесь, в Таллине, своих родителей и, «сдав» ведомственную Таллинскую квартиру, окончательно закрепился у себя в Питере. В конце концов он женился, и даже наезжал порой в Таллин вместе с женой, Розой. Останавливались они обычно у наших общих друзей.

Я не виделся с ним уже много лет – с тех самых пор, как познакомился со своей будущей супругой. Запомнилось почему-то, как он, увидав мою тогда еще далеко НЕ супругу, вдруг сказал:
- Юрка! Как-кая женщина, а?! Нет, как-кая ФЕМиНА!
И этот его восхищенный возглас почему-то запомнился нам - мне и ей. И как выяснилось много лет спустя, мнение Филиппа стало своего рода «лицензией» нашего с супругой будущего (а теперь уже и настоящего!) семейного счастья. Да, Филипп понимал толк в женщинах. И в дружбе. Но как-то так получилось, что последние лет десять мы с ним вообще не виделись. И лишь года полтора назад мне удалось поговорить с ним по телефону, и я сказал, что мы его «помним и любим», и что он всегда может рассчитывать на нашу дружбу. И он, я это почувствовал, был глубоко тронут, и тихо, искренне поблагодарил меня за эти слова.

И вот буквально вчера, в день св. Валентина, 14 февраля – удар по голове большой дубовой дубиной: Филя Гликштейн умер… Мы с женой совершенно обалдели от такой «новости», потому что были готовы ко многому, но не к такой вести! Но потом, очухавшись, осознали неизбежность подобных «новостей», а заодно осознали и тот факт, что их, таких «новостей», теперь постепенно будет становиться всё больше… И налили по рюмочке очень хорошего, вкусного вина, и помянули нашего Филиппа, душа которого отлетела ввысь далеко от родных ему мест. Он ведь так не хотел уезжать в Израиль, но пришлось оставить дочерям питерскую квартиру, где, как он считал, ему просто не будет места…(впрочем - нет, не могу этого утверждать с уверенностью: возможно, то была чья-то выдумка, а проверить истинность я не смог. См. ниже, в рецензиях, мнения дочерей Филиппа Гликштейна). Он звонил из Израиля в Таллинн, несколько раз звонил. Говорил, как ему там неуютно, какие холодные цементные полы в его квартире, в которой он никак не мог согреться. Это в Израиле-то! Где до экватора рукой подать! (ну уж всяко ближе, чем Питеру). Видно, совсем не того тепла не хватало ему, его душе. И она отлетела, потому что так и не научилась при жизни идти на компромисс, скажем, с собственной совестью, и не хотела мешать своим детям.

А он так мечтал этим летом приехать сюда, в Таллинн, погостить, вспомнить молодость и еще раз поклониться могилам отца и матери. И вот – собственные дети теперь вынуждены хоронить его, но – далеко от родных мест, где на его могилу уже никто из нас придти не сможет.

Эх-х, Филя! До чего ж всё зыбко и временно в этой нашей реальности!

Что ж, спи, дорогой. Нам пора. Может, когда и свидимся, а?

Хотелось бы…

15.02.2005
Таллинн