Лондон париж

Странные и непредсказуемые фортели выкидывают порой Небо и Провидение. Вот уже всё готово к тому, чтобы человек был устроен, удобно упакован и надолго погружён во всякие приятности – ан, нет. Кто-то там, наверху, дёргает ниточку, открывается  дверь с надписью «Вам сюда…», и шлёпает раб Божий по новой стежке–дорожке, пытаясь сообразить – а как же это меня занесло? И пока он, настороженно оглядываясь, осваивается в другой ипостаси – наверху опять, дёрг…  -  милости просим, без сменной обуви не входить.
Только ведь – хорошо это. Потому как, если долго не происходит никаких изменений, то становится человек грустен и печален, и начинает его обуревать желание начать новую, эту самую жизнь. И срок обычно назначается подходящий –  с понедельника или с первого числа следующего месяца, а удобнее всего  – с Нового Года. И если наше желание совпадает с манипуляциями там, наверху, то мы радостно хлопаем в ладоши – удалось…

… Послушная нежной, женской ручке кнопка перемотки, отсчитав, сколько положено метров плёнки, выключилась. Лоо-ондон–Париж… понеслось из динамиков.
Марина – вся такая маленькая, чистенькая, аккуратненькая – лежала на обочине жизни. Обочина располагалась в однокомнатной квартире, которая  бережно хранила следы бушевавших здесь событий – случавшихся драм и комедий, неясно проступавших в прокуренной атмосфере творческих взлётов и падений, и обязательных – низменных страстей и предательств. Жёлтые, отставшие местами обои, прожженные  поэтическим накалом шторы, паркет, затёртый множеством ног – как ей всё это надоело.
Сейчас Марине больше всего хотелось зажить наконец–то спокойно, избавиться от всей этой психически–неуравновешенной богемы, от дурацкой суеты и неустроенности.  Не самой, конечно, избавиться. Всё должно быть по–взрослому. Должен появиться Он – герой её романтических грёз и видений, тот, кто, властно обняв её – или нет… лучше – взяв на руки и прижав к груди, скажет – вперёд!
Куда? Она сама не знала, но куда–нибудь очень далеко. Не за романтикой, которой Марина была сыта по горло, а за спокойной и размеренной жизнью. Хорошо бы опять стать девочкой, выйти замуж – и чтобы было белое платье со шлейфом, и чтобы была свадьба со сватами, длинными столами с холодцом и винегретом, и был утренний поход по соседним улицам с рябиной – всё как у людей. И чтобы свила она своё гнездо и натащила туда всякой ерунды, которая ей совершенно необходима для нормального самочувствия. И чтобы происходило всё это далеко–далеко, подальше отсюда.
Марина в очередной раз нажала клавишу перемотки и поставила понравившуюся песню. В Лондон ей совсем не хотелось – чего там того Лондона, чего она в нём забыла? А вот в Париж – это с нашим удовольствием. Она, прямо–таки, видела: как сходит по трапу самолёта в Орли, а внизу стоят люди – все похожие на молодого Боярского, и кто–то там обязательно ждёт её с нетерпением, и хорошо, чтобы этот кто–то немного походил на её одноклассника Лёшку Андрианова, который любил её с пятого по одиннадцатый класс и  сто раз повторял,  что однажды наступит голубой закат и, на этом закате, он увезёт её в Париж. Да только, пока Лёшечка в носу ковырялся, не дождалась она голубого заката, а махнула как–то ранним утром со старшим лейтенантом Николаем в далекие забайкальские края. Конечно, перед этим, всё было, как полагается – как увидел Николай Марину, так и влюбился Николай в Марину, и как увидела Марина Николая, так и влюбилась Марина в Николая.
– Ты для меня – это всё, – убеждённо шептал лейтенант, призывая в свидетели без дела болтавшуюся над головой Большую Медведицу, и Марина как эхо повторяла: – Ты для меня – это всё.
За два дня охмурил девку, подлец, да так, что преступила волю родителей, бросила наметившийся институт и махнула «за туманом и за запахом тайги», за симпатичным до невозможности, настырным и уверенным в своей правоте.
Туманы и запахи тайги хранились в военном городке, в котором скучно стало уже через неделю. Чтобы как–то занять, Николай устроил её в полковую библиотеку, а всё остальное, свободное от работы время, она сидела, перебирая гитарные струны, напевая песни Окуджавы и Вертинского, и ожидая мужа с никогда не заканчивающегося дежурства. Бывали и приятные события, кто ж спорит: однажды к какому–то празднику ей предложили участвовать в концерте; и когда она вышла на сцену – маленькая вся, такая, с огромной гитарой – зал взорвался от восторга. Она села бочком, ножку на ножку, в коротенькой юбочке с кружавчиками, поставила на колени гитару, и все замерли. Они могли бы просто сидеть и смотреть на неё часами – ей даже не нужно было играть, а она ещё и запела. И хоть и пела Марина неважно, но восторгам не было предела, а когда она встала с трогательным красным пятном на коленке, оставшимся от гитары, то пару минут ей казалось что жить тут очень даже хорошо.


Промурлыкал телефон, и Марина нехотя сняла трубку. Звонила  Надя – фифа размалёванная – подружка, оставшаяся от второго, сбежавшего спутника жизни.
– Ну, ты как? Что слышно от Гоши?
– Я никак. От Гоши ничего не слышно. – И тебя бы не слышала,  – подумала Марина про себя, положив трубку.

Гоша встретился ей так же неожиданно – выскочил как чёрт из табакерки из автобуса, в котором в часть приехали артисты. Она была просто обречена на сюрпризы. Выскочил и замер, уставясь на Марину. А она даже совсем была и непричесанна, и джинсы на ней были какие–то палёные, а вот – на тебе. После того как артистам показали полковое знамя, столовую, спортивную площадку и комнату досуга – в клубе состоялся концерт. Здесь, конечно, Марина в грязь лицом не ударила и, сидя в первом ряду, выглядела как положено; так что Гоша, исполнявший под собственный аккомпанемент собственные песни, два раза забывал слова. А тут и вовсе такой случай приключился: капитан Медведев, обычно исполнявший роль конферансье, деликатно посоветовавшись за кулисами с её Николаем, вышел по окончании последнего номера и громогласно заявил артистам, что они тоже не лыком шиты и не сапогом щи хлебают, а очень даже имеют своих талантов и сейчас это всем продемонстрируют. С этими словами он начал идиотски улыбаться, хлопать в ладоши и, помогая себе руками, нудить в микрофон – Марина Сергеевна, просим, просим… и весь зал, за ним, захлопал и чеканно проскандировал, повинуясь его взмахам – про–сим! про–сим!
В общем, случилось то, что должно было случиться и этот дурацкий, мерзкий Николай своими руками, можно сказать, толкнул её в гошины объятия. Гоша, конечно же, взялся помогать ей и довольно ловко подыгрывал на второй гитаре, и после выступления долго целовал руку, а сам шептал в это время – Марина Сергеевна, я вас умоляю, нам необходимо поговорить… хотя бы десять минут… мы уезжаем завтра утром.
И ведь, словно нарочно, в этот вечер у Николая было дежурство, словно не мог он поменяться, и что же Марине прикажете делать – конечно, вышла она, накинув новенькую кофточку из турецкой шерсти, туда, где, по её расчётам, должны происходить все романтические встречи – на аллею героев, украшенную портретами тех, кто в веках прославил секретный номер этой войсковой части –  а какой, я вам не скажу. Одно достоверно известно, что память о Марине сохранится в этой части тоже надолго, и вспоминать её будут как «ту, которая убежала с артистом».
Мраком и пронизывающим ветром покрыта встреча Марины с Гошей. Наверняка, он дул ей про то, что она достойна совсем другой жизни, что с её талантом она должна вращаться в столичных кругах и можно начать прямо сейчас – с гошиного круга, что здесь, в этой глуши, она похоронила себя, а должна – совсем наоборот,  позволить всему миру любоваться ею… и много–много всяких других, подходящих случаю глупостей. И, конечно, к отходу поезда, в котором артистическая бригада убывала в свои столицы, Марина уже стояла на оговоренном месте, под вокзальными часами, оставив Николаю, стерегущему рубежи Родины, записку: «Я уехала, меня не ищи. Перекипяти суп, ему уже пятый день». 
Возможно, кто–то назовёт это женским коварством. Я так не думаю. Коварная женщина про суп бы и не вспомнила.

Вот так случилось, что Марина оказалась в стольном граде Петрограде, в гошиной однокомнатной квартире, в самом горниле богемной жизни.
… ах, милочка, вам так удались эти пирожки! Точно такие подавали на приёме у Сальвадора… как какого? Дали, разумеется… общались, конечно… и неоднократно… он такой неистощимый выдумщик и баловник. В тот раз, только представьте себе, он так и не вышел к гостям, но в конце, когда объявили, что приём окончен – раскрылась дверь в залу, и он промчался сквозь толпу на трёхколёсном велосипеде, совершенно голый, в кайзеровском шлеме, размахивая красным флагом. Все так хохотали… ах, эти безумные времена…
Постоянными гостями гошиной квартиры были всевозможные барды, музыканты, художники, непризнанные поэты. Они появлялись и исчезали, оставляя после себя ауру свободы и гениальности. Они были веселы и свободны даже когда хмурились и сидели в отделении милиции за мелкое хулиганство. Только один – кришнаит по имени Банга – за всё время так ни разу и не улыбнулся. Он всегда был сосредоточен, потому что постоянно находился в состоянии осознания и удушливой атмосфере любви. Бангу обхаживала худосочная редакторша одной малотиражной газеты Кристина, с гордостью носившая смешную фамилию Пуговкина. Они всегда приходили вместе, Банга садился на пол в углу и  внимательно следил за происходящим, а Кристина внимательно следила за Бангой, плавно напиваясь от огорчения, что ей никак не удаётся влюбить его в себя, и заставить поменять загадочную религию на уют и тепло родного дома. К двум часам ночи она, как правило, падала, со стуком ударяясь головой об пол, извещая тем самым, что вечер пора закруглять. Кристину укладывали на диван, ставили на лоб примочку и начинали разбредаться, завершая в подъезде дискуссии и демонстрируя неспящим соседям запомнившиеся гитарные пассажи.
Гошины дни были заполнены репетициями, работой в студии над записью музыки к новой детской сказке, встречами, свиданиями – чем угодно, только не Мариной. Сотни раз за это время она задавала себе вопрос –  зачем она сюда приехала? Гошина страсть оказалась скоротечной, а маринина, кажется, умерла, не успев как следует проснуться.
Через три месяца она взвыла от такой жизни и в лоб спросила Гошу – зачем он её сюда привез? Гоша пожал плечами и в лоб заявил ей, будто он искренне полагал, что её творческий потенциал гораздо выше и вообще… гм… ну, да ладно… как раз завтра у него встреча с режиссёром телевидения, и он что–нибудь придумает.
На телевидение её действительно взяли – шестым помощником младшего администратора, и это Марине совершенно не понравилось. Да и вообще, ей там не понравилось. Обстановка нервозности и постоянного аврала была не для неё, и через месяц Марина оттуда ушла. Она уже подумывала –  а не покаяться ли перед Николаем? Грохнуться перед ним на коленки, биться истово лбом об линолеум, а её хорошенькие кучеряшки будут отчаянно трепетать и подметать накопившийся в квартире мусор. Но как только она представляла его полный презрения взгляд, картинно сложенные на груди руки – тут же и  оставляла эту мысль.
А ситуация приняла совсем неожиданный оборот. Гошин директор сумел–таки реализовать давнюю мечту и договорился о том, что Гошу включат в сборную команду, которая должна будет проехать с гастролями весь Израиль, половину Канады и три четверти США. Естественно, для Марины места в этой команде не было, и ей светила безрадостная перспектива оказаться на улице. Кто он ей – да никто. Сегодня есть, а завтра – был. Однако, Гоша оказался благородным человеком, а может, просто, совесть его по ночам грызла. Он заверил Марину, что всё остаётся на месте, квартира в её распоряжении и даже некоторая сумма денег на первое время, а потом он вернётся и всё будет хо–ро–шо. Марина не очень поверила в это хо–ро–шо, но деньги взяла. Они даже пошли к нотариусу, долго стояли в очереди, и Гоша оформил на неё доверенность на осуществление правомочных действий по содержанию квартиры. Очередь к нотариусу была огромная, всем хотелось зарегистрировать правомочность действий и Марина, разглядывая табличку с надписью «Нотариус Дорофеева С.Н.», скучала. От скуки она даже начала сочинять поэму:

Нотариус Дорофеева любила Степана Петровича.
Любила любовью трепетной, рассчитывая на связь.
Подарки делала ценные и прочие знаки внимания,
А этому гаду–сантехнику она была не нужна…

Но тут подошла их очередь, и поэма осталась недописанной.

Отходную зафиксировали шумно, а уже назавтра двери квартиры оказались закрыты. Постоянные гости, по привычке стекавшиеся сюда вечерами, звонили, недоумённо топтались на лестнице, шумно сопели, спускаясь вниз, а Марина незаметно выглядывала из–за шторы и видела, как снежинки садятся на лысую голову смотрящего на окна Гошиной квартиры кришнаита. Садятся, тают, стекают по лицу и от этого кажется, что кришнаит плачет.
Снег в этом году шёл часто.
Наступало Рождество.

Звонок был настойчив и продолжителен. Так звонит тот, кто абсолютно уверен, что его здесь ждут. Марина, прислушиваясь к трели, долго думала открывать или нет, но потом откуда–то пришла уверенность, что это вернулся Гоша, и она пошла к двери. На пороге стоял Дед Мороз.
– Становитесь детки в кучу, я вам что–то отчебучу…,– радостно, нараспев пророкотал он поставленным голосом.
– Кто здесь ожидает Дедушку Мороза? – дед трижды грохнул посохом о пол из метлахской плитки.
– Никто не ожидает, дедушка, – сказала Марина, прислонясь к косяку, – вы, наверное, квартирой ошиблись, это номер сорок три.
Дед Мороз растерянно заморгал, собрался, было, уходить, но внезапно повернулся и уставился на Маринку, словно та была его потерявшейся в детстве внучкой – Снегурочкой.
– И для тебя, девонька, у меня подарок есть, – просипел он севшим голосом и потянул с головы, шапку и ватную бороду. Перед ней стоял нарумяненный Лёшка Андрианов.
– Лёшенька, – пискнула Маринка и кинулась ему на шею…

Разные встречи бывают. Жили люди рядом, учились, работали, встретились через несколько лет, а поговорить не о чем. Привет–привет, пока–пока… и весь разговор. Здесь был не тот случай. И припасённая на Новый Год бутылка шампанского очень пригодилась. Они сидели на кухне, пили холодное шампанское, и Маринка чувствовала, что Лёшка – тот самый человек, которому ей очень хочется рассказать всё–всё. И он всё поймёт и ничего плохого ей не скажет, и пожалеет, и посочувствует.
– Ты–то, как? – спохватилась она, выложив ему всю свою историю, – семья, дети? Где живёшь, чем занимаешься?
– Жена? – он задумчиво покачал головой. – Есть жена, вроде бы, а вроде бы и нет. Сам не пойму. Прожили три года, только общего у нас ничего не оказалось. У неё работа серьёзная, с внешнеэкономической деятельностью связанная, свой круг, а я туда не вписывался, ну никак. Год назад уехала работать в Лондон и по сей день там. Звоню иногда. А я бизнесом занялся, да только какой из меня бизнесмен? Прогорел, в долги влез, потом квартиру родителей продал, рассчитался, бросил всё к чертовой матери да и уехал к товарищу.
– Куда? – Маринка почему–то внутренне напряглась, ожидая ответа.
– В Париж, – просто ответил он.
– К–как… в Париж? – выдохнула Марина. Она ощутила себя обманутой девочкой, которой подсунули в обертке от конфеты камушек.
– Лёша… а я? А голубой закат, как же? – слёзы сами собой полились по щекам, и в них было все, что накопилось за эти бестолковые годы.
– Да это не тот Париж, не переживай, – улыбнулся он, наливая шампанское, – посёлок такой есть, в Пензенской области, городского типа, как раньше говорили.
И тут Маринку накрыло. Она смеялась и не могла остановиться, размазывала старые и новые, уже от смеха, слёзы и хохотала, вспоминая магнитофон с дурацкой песенкой и детские обещания.
– Ну, ты даёшь, Андрианов! –  восхищённо сказала она. – Так ведь  девушку остатков душевного равновесия лишить можно.
Лёшка смотрел на неё и тоже смеялся. Внезапно, он спохватился.
– Елы–палы! Мне же ещё три адреса обойти нужно!
– А это, вообще, что? Зачем это? – она указала на дедморозову шубу валявшуюся в углу.
– Я в Питер на три дня приехал, по работе. Остановился у товарища, а он подрядился Дедом Морозом поработать и заболел. Вот, пришлось выручать. Ещё три заказа и всё. А завтра утром уезжаю.
– Как, завтра? – Маринка опять почувствовала себя обманутой. Ну не может так быть, чтобы вот он, сидел тут и она чувствовала себя так легко и свободно, как давно не чувствовала и вдруг – всё это закончилось даже не начавшись.
– Ну, раз надо – иди, – сказала она потухшим голосом.
– Марина. Ты не обижайся, – он уже стоял в прихожей, нацепив свою дурацкую бороду. Я позвоню.
– Иди, Лёша, иди. Тебе нужно.
Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы он поскорее ушел, и она всласть могла нареветься. Марина вытолкала его за дверь и бросилась на диван.
Заснула только под утро.

Телефонный звонок прозвучал, как всегда, не вовремя.
– Пошли вы, все, – думала она, с ненавистью глядя на аппарат и примеряясь как удобнее выдернуть шнур. Но тут включился автоответчик, она услышала треск сети, и тут же раздался голос Лёшки.
– Маринка! Алло! Ты слышишь?
– Слышу, Лёша. Что? – она сняла трубку.
– Ты, эта… я вот… что–то, всю ночь не спал. Как–то, всё это неправильно. Знаешь, что… поезд через сорок пять минут, я тебя жду на вокзале, билеты есть. Я тебя жду под часами. Алло! Ты слышишь? Что тебе тут делать? А там всё же…  Париж.

Говорят, в тот вечер метеорологи отметили странное атмосферное явление. Голубой закат. Причины его до сих пор не выяснены.