Вдицко

  Здесь не ловят сигнал сотовые телефоны. Не принимает FM диапазон.  Въезжая сюда,  попадаешь в иной, фантастический мир, отличающийся от привычного всем, даже цветом.
В этом мире мало цветов. Особенно зимой.  Зимой он серо-белый. Как старинное телевидение. Но для обитателей этого мира подобное сравнение ничего не сказало бы. Они не знают что такое телевидение, как не знают и очень многих других вещей, без которых современный человек своей жизни уже не представляет.
Этот мир встречает тебя деревенькой Вдицко, оставшиеся семь домов которой, с умирающими в них стариками, стоят вдоль дороги, единственного связующего звена этого мира с нашим.  Даже впервые проезжая по Вдицко  чувствуешь, что местный пейзаж как-то отличается от привычного, но не понимаешь чем и лишь позже, с изумлением  сознаёшь: да ведь нет же столбов! Привычных нам столбов с проводами.
А ведь до этого момента считал, что такое может быть, где нибудь в отдалённых уголках  Сибири, но не как ни в ста километрах от Петербурга и шестидесяти от Новгорода, того, который Великий.
Здесь не читают газет. Им тут не откуда взяться. Сюда не каждую неделю приезжает автолавка. Весной и осенью, в распутицу не ездит никто вообще. А вот во время выборов агитационный автобус, покрытый рыжей глинистой грязью доезжает в любое время года, его притягивают трактором. Выноситься урна и людям объясняют, против какого пункта надо поставить галочку и куда бросить бюллетень. Иногда дают каждому по сторублёвой бумажке, или какую нибудь еду: шоколад, растворимый кофе, кусочек  сервелата, пачку курева, говорят, в подарок от кандидата. Старики, с радостью берут и славят власть, хотя дед Илья Игнатьич посмеивается и говорит агитаторам: «При немцах-то лучше было».
В войну Илье Игнатьичу было не больше восьми-десяти лет. Что он там помнит? Врёт все, наверное. А вот его сын в деревне действительно был личностью неординарной. Соорудил ветряк. Ветряк этот ватт сто выдавал, а то и больше. Лампочка у них в доме горела от этого ветряка. Так и говорили: лампочка Ильича.
Сейчас ветряка нет, сломался, хотя серый шест ещё торчит. И сына у Ильи Игнатьича больше нет. В девяносто третьем автолавочники водку привезли в коробках из-под бананов. Выпил тогда Ильич с полбутылки и всё. Не стало его.
Хотя сам Игнатьич потом допил эту водку и ничего. И на поминках пили ту же самую, из тех же банановых коробок и тоже все живы. Так что, может, и не от водки он помер.
  Зимой проворные лесорубы проносятся на лесовозах и «Нивах», словно космические пришельцы. Весёлые, бесшабашные ребята. Им некогда говорить со стариками.
Разве, когда машина у кого сломается и начнёт её тут чинить, то тогда жители медленно выходят из своих почерневших и покосившихся бревенчатых пещер и пытаются поговорить с пришельцем. О чём говорят?
 Рассказывают о том, что было кода-то, неподалёку, в Рогавке, это километрах в пятнадцати от Вдицко, торфопредприятие, и все они там работали.  И заезжала за ними по утрам развозка, а вечером приходилось добираться домой самим, пешком на великах или на попутках, если таковые встречались. Поэтому заканчивали работу часа в два-три, чтобы затемно домой успеть. А пока идёшь домой через лес, грибов наберёшь видимо-невидимо. Теперь грибы не те.
Да и торфопредприятия больше нет. Остановилось в девяносто втором. Всё что можно было, начальство сдало в металлолом. Директор совсем спился. Теперь  лишь уцелевшие рельсы узкоколеек,  да заброшена контора в центре Рогавки, напоминают о том, что когда-то тут было это предприятие.
    Мохнатая серая громадина-сова не спеша, перелетает с дерева на дерево.
 Раньше зимой на окраину приходили волки. Их интересовали собаки. Кобелей они разрывали, а крупных красивых сук уводили с собой в лес. Собаки полностью теряют волю перед своим вольным предком. На людей волки не нападали. Хотя было один раз, в шестьдесят втором, нет, нет в шестьдесят третьем.
Нынче собак в деревне нет, нет и волков.
 Раньше, бывало, приезжали охотники. Теперь что-то не едут. Да ведь и дичи не стало. Выбили всю. Лес хороший попилили. Осина тонкая одна осталась, да березняк гнилой. На вырубках кто будет жить? Гадюки только. Их хватает.
  Зимой глухо, даже вороны не каркают. Не долетают досюда. Летом повеселее, птахи щебечут. Один раз через деревню проходил бобёр. Спокойно так, важно.  Искупался в пруду посередине деревни и пошёл дальше к берегу реки.  Повезло бобру, что в деревне лишь старики, будь у них силёнки, как раньше, конечно же, поймали бы и забили. С бобра хороший суп. Наваристый. А так прошел, будто поиздевался и плюхнулся в речку.
Коричневые торфяные струи этой речушки, раньше баловали плотвой, окушком, а то и щучкой. Теперь нет. В низовьях рыбе преградил путь фанерный комбинат, спускающий в воду какие-то формальдегиды.
 
У Никанорихи дочка и зять живут в Городе. Иногда приезжают. Просит Никанориха внучка на лето, не дают. Как же тут, говорят, мама жить, без света, да без связи.
Как жить? Нормально. Живём же.
Правда, когда они  приезжают, то у всех праздник. Вся деревня приходит в небольшой Никанорихин дом, и слушают рассказы о далёком и пугающем Городе, о машинах и мировых новостях, об огромных супермаркетах и видеофильмах, качая при этом головой. Благоговейно рассматривают джип Никанорихиного зятя и слушают, CD с русским шансоном, которые он врубает им в машине на всю мощь.
Но праздник кончается. Уезжает вместе с этим джипом. А Вдицко с погостом посередине деревни и окружившими его домиками, остается. И старики, молчаливо глядящие из перекошенных окошек на этот погост, тоже остаются. Остаются с уверенностью, что во всей России большинство людей живёт именно так как они, или хотя бы как в Рогавке, а лишь единицы счастливчиков, подобно Никанорихиной дочки попали в другой большой и непонятный мир, если, конечно, они не врут.