глава IV Пистолет

 Добравшись до дома, Арсений старался ни о чём не думать и, совершив в ванне машинальные действия по личной гигиене, вожделел теперь только одного – поскорее закрыться от всего одеялом и забыться каким-нибудь сном. Потому как реальная действительность прошедшего дня оказалась страшнее всех его реалистичных снов. И может даже в нём возникло желание уснуть для того, чтобы, проснувшись, убедиться, что ничего этого не было, никаких: вагона метро, маршрутки и главное последней встречи с Нимфой.
 Ему захотелось затаиться где-нибудь на дне, в самой глубине безграничного и необъятного океана сна, приютиться под толщей его упокоения, а если понадобиться – стать глубоководной, недосягаемой рыбой и в сласть насладиться одиноким, спокойным и безмятежно вольным полётом в глубинах его тишайшей блаженности.
 И только стоило ему погрузиться в кровать и закрыть усталые от сдерживания слёз глаза, как то, чего он желал и произошло. Забыв про все проблемы и бессонницу, он камнем отправился ко дну, словно сброшенный с корабля булыжник, с пузырящейся быстротой утопающий всё глубже и глубже в желанную бездну. И вдруг - касание, провал в зыбучий донный ил, и сразу ощутилась ненадобность всех органов восприятия, ведь воспринимать было абсолютно нечего. Кругом образовалась беспросветная пустая темнота. Не ощущалось ни холода, ни звуков, ни давления, ни даже гравитационного притяжения – словом отсутствовало всё. Не ощутимо и бесчувственно стало и тело, которому теперь не нужно было дышать и совершенно ни к чему двигаться. Оно словно стало вымышленным образом, который свободен от всех законов физики, логики и философских объяснений. Материя плоти будто растаяла, оставив восприятию себя лишь мнимое единство фантомной субстанции, где форма её не имела уже никакого значения. И факт присутствия, по сути, стал не важен. Важнее чувств и сознания явилось отсутствие ощущений с главенством иллюзии несуществования, где неизвестно даже положение глаз. Безгульный штиль беззвучия и пустота, вакуумной силой расщепляющая изнутри; роскошь не пугающего отсутствия всякого света и цвета; безтомная ненадобность мышления; редчайший миг, застывший в вечность и ласковый дурман фригидной красоты…
 Внезапно всю эту идиллию взрывает вспышка колющего света. Всё тело встрепенулось, сердце волнительно заколотилось, от висков к глазам стрельнуло давящим раздражением, а уши, словно пыткой, проколол омерзительный, звонкий звук мелодии будильника.
  - Время пришло – скользнуло в очнувшейся голове, и всё раздражение от звона, после выключения будильника, в секунду улетучилось.
 Этой ночи и этих отзвеневших шести утра Арсений ждал почти целый год. И вот долгожданная ночь пришла. Всё было уже заранее собранно и подготовлено. Оставалось только встать и одеться, что по причине моментального пробуждения и рассеявшейся сонливости не заняло много времени и не оказалось нудным и вялым занятием.
 Одевшись в новёхонькую стильную одежду, он перепроверил содержимое рюкзака. В нём уже лежали все его фотографии, совершенно все документы (включая аттестат за 9 класс (за 11 кл. был в личном деле в институте), удостоверения, трудовую книжку, ИНН и даже медкарту из поликлиники), все когда-либо и кем-либо написанные ему письма, все свои записи, стихи и рассказы, кроме последнего и единственного романа. В рюкзак были положены даже записные и телефонные книжки и договора с мест, где ему доводилось работать.
 При бОльшей возможности он бы забрал всё, что ему было дорого и хоть как-то о нём напоминало, но это просто тупо не поместилось бы в переполненную ношу.
 Он походил по комнате, присел ненадолго за свой письменный стол, написал записку брату и положил её нА пол рядом с кроватью. Затем взял из потайного места остатки накопленных сбережений – 300 рублей и подошёл к шкафу. Из под шкафа, пошурудив рукой в укромном месте у стены, он извлёк начищенный и смазанный, ухоженный автоматический пистолет Стечкина (оружейный конструктор). Рядом с пистолетом, в мешке лежала и специальная кобура разгрузочного типа. Эта кобура одевалась специальными лямками на тело на уровне левых рёбер (как у оперов). Помимо самой кобуры, на лямках имелись два кармана под дополнительные обоймы и крепёж для небольшого фонарика.
 Именно на всё это снаряжение с одеждой и ушли, накопленные им за несколько месяцев на работе и оставшиеся от выплаты штрафа начальнику, деньги.
 Поясню по «пушку».
 Плановая потребность в оружии появилась у Арсения ещё больше полугода назад. Тогда он ещё, узнавая о способах приобретения огнестрельного оружия, помышлял купить себе помповое ружьё. А узнал он, что пистолет купить не возможно – они разрешены только военным, охранным организациям и милиции. Автомат или винтовку, как нарезное оружие, можно приобрести только после пяти лет ношения гладкоствольного ружья или «помповика». В особенности много всего он разузнал про возможность покупки хотя бы относительно доступного гладкоствольного помпового ружья, и выяснилось, что помимо всех медицинских справок о психическом здоровье и регистрации в милиции нужно обязательно дома иметь сейф под него, прикрученный намертво к стене и заверенный в надёжности специальным участковым. А при желании перевозки оружия по городу, оно должно быть разобрано, разряжено, убрано в специальный чехол, и при себе, кроме разрешения на ношение оружия, должен присутствовать билет охотничьего клуба или направление на полигон – иначе штраф и конфискация. В общем «геморрой» очевидный. Надо ли говорить, что его раздумья и нерешительность были нескончаемы. С одной стороны «ствол» был необходим, но с другой стороны – когда этим всем заниматься, когда собирать все эти справки и вкручивать дурацкий сейф. К тому же совершенно не допустимым было то, чтобы об оружии узнали родные, особенно мать.
 А тут, однажды, как-то само собой подвернулось одно «полезное» и своевременное знакомство.
 После своей вечерней смены на заправке, Арсений добрался до метро и решил навестить своего одногрупника, который подрабатывал в переходе продавцом компьютерных дисков.
 Они встретились на «точке». Поговорили о том, о сём, и тут к одногрупнику подошёл незнакомый Арсению молодой человек лет 23-х с довольно приятным лицом и располагающей внешностью, и одногрупник с незнакомцем завели очень деловой с виду разговор.
 Как выяснилось позже, этого незнакомца звали Александр, работал он на Юноне (такой «темноватый» рынок на улице Маршала Казакова), и принимал у продавца заказы на «левачные» диски. Короче, на точке в метро диски стоили 70 рублей, а на Юноне 25-30 руб. и, закупаясь у Александра, одногрупник продавал их у себя по полной цене, чем и наваривал дополнительный капитал.
 Арсений же, насмотревшийся фильмов про бандитов и чёрные рынки, как-то непроизвольно, но бестактно встрял в разговор, отвёл поставщика дисков в сторонку и прямо спросил насчёт «палёного ствола». На что Александр, немного помявшись и, позадавав проверочные вопросы, вполне чётко обрисовал картину цен и ассортимента «чёрного товара».
 Обменявшись телефонами, они условились о встрече, пожали руки и расстались. И уже на следующее утро Арсений приехал на Юнону с нужной суммой денег, конспиративно и предусмотрительно зашитых в подкладку куртки.
 Рынок был переполнен народом, но Александр не заставил себя ждать. Ровно в назначенное время он подошёл и отвёл Арсения в небольшое кафе неподалёку, чтоб обсудить детали.
 Там, за столиком ему сразу пришлось ответить на несколько вопросов, заданных Судьбиным, который по нескудной эрудированности в бандитских и нелегальных аспектах (последнее время он черпал и впитывал информацию из всех доступных источников: из телевизора, из книг, от знакомых милиционеров и военных) очень подозрительно (а в глубине души и боязливо) относился к подобной сделке. И лишь получив удовлетворяющие его уверения в надёжности проверенных людей и некоторых гарантий, стал задавать вопросы по существу.
 В таких делах опаска и настороженность совсем не бывают лишними, ведь как легко оказаться тем самым лохом, который покупает замечательный рабочий пистолет, а потом, уже заплатив деньги и отойдя от продавцов, оказывается взятым с поличным на выходе с рынка милицией, которую дилеры заранее сами же и предупредили, чтобы получить и выгоду, и «крышу», и свободу действия.      
 А существенными вопросами стали: модель, комплектация, тактико-технические характеристики (он не плохо разбирался в стрелковом оружии), цена и прочая интересующая его информация.
 Александр предложил сразу множество вариантов: и американскую Берету за 800$; и мощный израильский Дэзэрт Игл за 500$, попавший через Ирак в Чечню и имеющий на себе несколько «мокрух» (от чего и низкая цена); и одно из последних отечественных достижений – Пернач за 2500$ (таких денег у Арсения не было); и безотказный в свои годы ТТ времён ВОВ, но значительно устаревший в наши дни; и даже автомат Калашникова, укороченный милицейский вариант за 250$ (совершенно не интересовавший покупателя); и ещё несколько других, но продуманный выбор Арсения пал на оптимальнейший вариант совокупности доступной стоимости, надёжности и минимального риска – пистолет Стечкина (отечественный, относительно компактный и надёжный пистолет).
 После получения подтверждения выбора, Александр, выполняющий роль посредника, связался с дилером, а пока тот подготавливал заказ, дал Арсению несколько немаловажных советов по хранению и перевозке оружия.
 Т.к. оружейное масло имеет особый запах, легко уловимый натасканными служебными собаками, то пистолет должен быть замотан в какую-нибудь ткань или марлю, пропитанные либо одеколоном, либо упрятанные в несколько полиэтиленовых пакетов. Во избежании встреч с милицией, перемещаться по городу только на маршрутных такси – там никого не проверяют. А главное – держать язык за зубами, не выглядеть взволнованным, хранить в безопасном месте и поменьше использовать (он был заверен Арсением, что цель покупки – желание ребяческих пострелушек за городом по банкам. О, если б он знал… Хотя, ему было и не важно.)
 Подошедший барыжный хмырь, такое он производил впечатление, принёс товар, и сделка незаметно для окружающих состоялась.
 Вопреки волнениям Судьбина всё вышло гладко, и он, злорадно довольный и со стеклянным блеском в глазах, выполняя инструкцию Александра, уехал домой на маршрутке.
 Так у него появился пистолет.
 Но вернёмся обратно в ближайшее будущее, в комнату, где в полной тишине с безразличным лицом сидел уже собранный Арсений и осмыслял своё убеждение в правильности происходящего.
 Взгляд его медленно скользил по обстановке комнаты, по личным и общим вещам, по полу и книгам, то, вдруг, обращался к манящей темноте окна, то снова рассеивался за пеленой раздумий.
 И тут он встал, нацепил под пиджак кобуру, поднял битком набитый рюкзак и, забрав с собой в память последнее умилённое выражение лица спящего брата, вышел из комнаты. Оделся потеплее, проверил наличие денег и неуверенно отправился в дорогу до Финляндского вокзала.
 Тьма, объявшая улицу, была действительно мрачна: пасмурное угрюмое небо не обнажало звёзд, людей почему-то почти не было, и всюду витала тишина, тишина неприятная, пустая, слышно было только, как собственные ноги перетирают сахар снежного настила, то шаркают по скользким местам.
 В метро тоже оказалось пусто, и только сонные работники бдительно выполняли свои обязанности.
 А на вокзале первую электричку пришлось ждать ещё минут 20, во время которых Арсений вспоминал всё ли он оставил, что нужно было оставить и всё ли он взял, что нужно было взять. И вроде беспокоиться было не из-за чего: мобильник, переоформленный на брата, полёживал на стуле, записка лежала там же. Кстати, содержание её было дословно таким: - Two, take comand. One will never retorn. Over.- (Просто оба они с детства играли в войнушки и смотрели множество фильмов про военные действия, отчего пробудившаяся тяга к военщине, объединенная с интересом к английскому языку, навеяли им идею придумать свой собственный секретный военно-закодированный язык. Арсений, как и подобает по возрасту, всегда был командиром и имел позывной «One» - Рома же играл роль меньших званий и назывался «Two», а весь их язык состоял из 80% милитаризированного английского, 15% шифрованных слов и 5% русских междометий.)
 И в целом, всё припомненное было выполнено, что избавило от появления лишней тревоги.
 Войдя в вагон, поданной электрички, он сразу обратил внимание, что в самом конце, у выхода сидит одинокая женщина. В остальном вагон был пуст и садиться можно было на любое место, а Арсений выбрал с краю, у входа.
 Никого больше электричка ждать не стала и, грубовато дёрнувшись с места, медленно застучала колёсами в направлении Ладожского озера.
 Место назначения было выбрано не случайно – Судьбин там ещё никогда не был. И потом, это уже не имело принципиального значения.
 Деревянная скамья с обогревателем заботливо согревала ноги, и тепло распространялось по всему телу; пустой вагон слегка покачивался и постукивал, а за немытым окном мелькали картинки с изображением природы. Но дела до всего этого Арсению абсолютно никакого не было. Уткнувшись впалым, отрешённым взглядом в спинку скамейки напротив, он вновь был отдалён в мыслительный мир, отравленного отчаяньем, сознания.
 Поскольку же мысли его мне известны, буду правдиво и достоверно повествовать их от первого лица.
 ~ Вот и всё. Не стану думать о прошлой жизни – ни к чему. Всё кончено. Денег теперь совсем не осталось. За институт всё равно нечем было платить. Армия? Пошла она к чёрту! Тупеть и унижаться целых два года? Ни за что! Скорее я бы попал через неделю пребывания там под трибунал за яростное сопротивление ненавистным приказам и избиение «всемогущего», возомнившего себя обладателем бескрайней власти, командира, чем дослужил в «шестёрках» до дембеля.
 Работа? Хрен с ней. А, впрочем, если б не она, я бы здесь сейчас не сидел – не на что было бы.
 Любовь? Да, пожалуй, … да нет, не пожалуй, а именно так и есть – любовь это единственный и действительный стимул в жизни. Наверное это чувство единственное, что держит…нет, способствует жизни людей, питает их радостью, и единственное, ради чего стоит жить. Но её нет… Точнее она есть, но как страшна односторонняя любовь, когда ты всей душою к ней открыт, но слеп, не видишь безразличия, а если и замечаешь, то не хочешь тому верить. И как же хочется в этой слабости горького отчаянья взмолиться каким-нибудь богам и спросить: «О, боже, как же так, почему?» (Судьбин, руководствуясь научными теориями и своими трактованиями, никогда не верил в бога). Видимо от подобного одиночества, подобной слабости, люди и выдумали богов, чтобы всегда оставалась последняя, пусть и тщетная и заведомо обречённая, но надежда, последнее воображаемое олицетворение всемогущей благодетели, неосязаемый образ – последний, кто остаётся с ними в их одиночестве и единственный, у кого от отчаянья остаётся просить чего-то или спрашивать.
 И как же она прекрасна и чудодейственна – любовь…
 Жить в постоянном томлении её ожидания? Слишком больно. Больно нестерпимо от собственной слепой падкости на малейшие её намёки, с итогами разочарований обманутостью и игривой простотой её отсутствия.
 А сердце безгранично свободно и искренне для неё. Но каждое новое ошибочное увлечение, каждое разочарование и яд откровений, отрезвляющих к уяснению надуманности её присутствия – всё это рвёт и растерзывает, подготавливаемую на протяжении всей жизни для неё, сию уютную обитель в уже не будущей груди. 
 … О, остановка. Никто не вошёл. Так же и в мою жизнь никто не вошёл. Как там в моём стихе? -…Мне крайне нужна ОНА… – поздно!
В другом конце вагона всё та же незнакомая женщина.
 Роман закончен. Нуден ли? Читаем? Может не нужно было его писать? Эх, зачем я его оставил? Какая теперь разница…
 Страшно, когда живёшь без цели. И я устал бояться. Были бы хоть стимулы – на них единственных, наверное, и держится жизнь. А какие могут быть цели и уж тем более смысл в бессмысленной жизни? Природа гениальна. Зародилась почти из ничего и жизнь образовалась из какой-то космической пыли, из неоткуда. Создала миллиарды видов живых существ, генетических кодов, биохимических алгоритмов эволюционирования, биосферу, растительность, воду. Всё это взаимосвязала, упорядочила. Научилась контролировать всё и сразу. Все эти естественные отборы, контроль климата, эволюция, обновление, совершенствование. Даже изобрела интеллект и человеческий разум. (непростительная ошибка). Ну уж нет. Была бы гениальной, ни за что не решилась на сотворение заведомо абсурдной затеи. Ради чего на земле жизнь? В чём её смысл? Ладно люди – у них хоть есть стремления: к освоению, к науке, к познанию; чувства, разум.(к ним вернусь позже) Пусть со мной могут поспорить великие философы и идеологи. Но ведь все остальные животные и растения не осознают своего предназначения, ни к чему не стремятся и живут лишь под «запрограммированным» руководством инстинктов, даже не пытаясь понять, кто их «запрограммировал» и для чего. Им это не дано, да и не нужно вовсе. Они питаются, размножаются, рождаются и умирают – праздные циклы, ничто более. Никакого разнообразия и бессознательное следование заложенным инстинктам.
 Вернёмся к людям. Тут, казалось бы, всё сложнее. Разумные существа. Эгоистичный вид, как, впрочем, и все остальные в отдельности, обладающий сверх даром – мышлением. Но этого мышления хватает только для того, чтобы желать прожить жизнь красиво, оставить потомство (второе из серии инстинктов) и запечатлеть свой след в жизни. Для кого? Для тех, кто будет жить потом? Память о себе?... Жить ради потомства? И чтобы это потомство жило для следующего потомства и так далее? Замкнутый круг. А развитие науки, познание, достижения. К чему они ведут? Природа не предусмотрела, что разумное существо может прогрессировать и возомнить себя умнее создателя, начиная посягаться на лавры творца, а затем и убив его за ненадобностью.
 После апокалипсиса второй ошибки природа не допустит? Наивность – вот губительная сила. Всё вновь бессмысленно будет повторяться. Кому-то вся эта чушь нравиться – пусть. Для себя я всё давно решил. На свет я не просился и принудительно здесь находиться и осознавать такой абсурд не собираюсь. В этой бессмысленности можно жить только в своё удовольствие – это единственное разумное оправдание существования. То есть тебя вылупляют, чтобы показать, что в мире существуют радость, удовольствие, счастье, но всегда забывают про то, что помимо приятного есть и боль, и грусть, и печаль, и страдания, и чувства, и потери, и проч., и проч. Выходит избавлением от всего этого остаётся только смерть, которую можно всю жизнь ждать или не ждать, но она ведь всё равно наступит. Просто тем, кто ещё не насладился вдоволь жизненной суетой нет причин приближать её наступление. Иные же просто терпят или бояться. (Страх слишком часто руководит рассудком людей.) Кто-то слишком глуп. А кто-то уходит из неё, получив своё и всё. ~
 
 Да, Арсений ехал в этом последнем направлении, чтобы себя убить.
 И тут лишь мизерную роль сыграли события последних нескольких месяцев. Без них он, может, прожил бы на год дольше, и то лишь для последнего наивного шанса найти хоть малейший смысл своего пребывания.
 Идея самоуничтожения серьёзно вынашивалась им уже очень давно. И процесс обратного отсчёта замедляли только надежды, тщетные, выдуманные и мучительные надежды.
 Он никого ни в чём не винил. Только жалел, что не всё ещё сказал, что хотел сказать и многое не написал, что мог; жалел о недостигнутых высотах и бесполезности достигнутых. Не было какой-то конкретной причины собственного приговора. Не винил он и родителей, понимая их инстинктивную похоть, породившую его, как не винил и остальных. И Нимфа здесь по сути вовсе не причём. Просто она стала той самой последней каплей разочарования в жизни, переполнившей, до краёв залитую, чашу отчаянья.
 Ещё тогда, в уже далёком и отныне последнем сказочном Крыму, когда всё ещё только набирало счастливые обороты великолепия, когда он впервые в жизни, с Нимфой ощутил прелести плотской любви, и когда остывая телом в ожидании её, мывшейся в душе после забав, стоял на веранде, шёпотом силлогизмично изрёк – «Вот теперь всё. Теперь уже всё попробовал. Были и любовь, и стремления, и смерть, и отчаянье, и успехи, и радость, и боль. Больше прелестей в жизни не встретишь, и делать в ней больше нечего.»
 Теперь им полностью владело будоражащее ощущение приближения наступления долгожданного завершения.
 А ехал он в такую отдалённость, в сторону Ладожского озера не только потому, что просто там не был. Ему совсем не хотелось отравлять души близким и всем другим, видом трупа с обезображенной головой. Конечно, можно было воспользоваться пакетом, намотав его на голову, чтобы кровь и осколки черепных костей не разбрызгались по квартире, но всё же… Потом, зачем вообще кому-то знать, что он умер? Исчез и исчез. А каким образом и куда – пусть гадают. Меньше боли на душе и, опять же, им в подарок – наивная надежда (что может быть…он где-нибудь… устроился и живёт… и т.д.) Не исключено также, что отчасти на такое решение повлиял страх. Да, дурацкая и тупая боязнь замкнутого пространства морозильной камеры в морге. Хотя нет. Скорее всего не боязнь, а брезгливость и отвращение от сознания мерзости, сотворяемой там над трупами. Фу, гадость. Конечно лучше на природе и желательно, чтоб никто не нашел. Всё было продуманно (но об этом позже).
 Вышел он на предпоследней остановке, не далеко от малоизвестного села Чужбино, что в непосредственной близости от самого озера.
 На пироне никто не мёрз, пирон был пуст. Электричка укатила дальше, на конечную, увезя с собой ту незнакомую, но запомнившуюся женщину. В правой руке был зажат комочек бумаги. В этом комке, бывшем листке, был смят последний, написанный Арсением за четыре минуты перед высадкой, стих.
 Несостоявшийся поэт его выбросил, и, как ни странно, он стал одним из не многих, сохранившихся его стихов.
 Вот весь он в первозданном виде:
Сколько не увижу зим впереди,
Сколько не встречу лет,
Сколько не вдохну рассветов весны,
Оставлю и осени цвет.

И пусть будет всё без меня отныне:
И солнце, и ночь, и туман.
Мне было довольно приятно с ними,
Но сгинул мой самообман.

Любимым мне стало, вдруг, слово «последний».
Им день так я свой назову.
Тот день, когда, наконец, Арсений
Докажет свою мечту.

Хотелось, конечно, мне жить безмятежно,
Хотелось и жить наугад,
Но больше не сделать как в детстве всё прежним,
И я завершению рад.
* *
Последняя ночь долгожданно прощальна.
Последний мой взгляд на мир.
Ничто в этот миг не вздыхает печально.
Я счастлив и одержим.

 Сохраниться-то он сохранился, но только у одного мальчугана, в тетрадке для черновиков к школьным урокам. Тот гулял по перрону и чисто из детского любопытства развернул валяющийся комок бумаги, прочитал и решил сохранить на память.
 Никто кроме парнишки даже не узнал о существовании этого примитивно простого и странного стиха, и уж тем более – кто его написал.
 Арсений же, пройдя мимо села и, забурившись по бездорожью в пустоватый лесок, сделал небольшой привал. Разгрёб между двух сосен снег, освободив пространство, как бы для костра, и вывалил туда всё содержимое своего рюкзака. Потом похлопал себя руками по карманам куртки, вспоминая в каком из них лежит бутылочка с бензином для зарядки зажигалок, и, вытащив, вылил бензин сверху на вытрясенное из рюкзака. Достал из кармана брюк коробок спичек и с безопасного расстояния всё подпалил. Вспыхнуло моментально, и сразу вся «макулатура» охватилась огнём. Арсений наспех вытащил из заднего кармана свой студенческий, подкинул его в общую пылающую массу и мирно стал смотреть, как некогда ценные бумажки лежат теперь никчёмной горящей кучкой; смотрел, как фотографии чернеют и обугливаются от краёв к центру, как испепелевшие обложки его тетрадок и записных книжек обнажили либо отдельные слова, либо целые абзацы его души и всей его жизни. Особенно отчаянно сопротивлялись: бумага, пропитанная чернилами и жёсткие обложки с паспорта и аттестата.
 Но вот, огонь победил и их, и неукротимое пламя немного поумерилось, питаясь теперь только истлевающими лохмотьями скучкованных листков.
 Между тем, Арсений снял с себя и куртку, и шапку, и шарф и так же, только по очереди, бросил в огонь. В чистый загородный воздух тут же взмыли клубы едкого и вонючего дыма от горящей ткани. На нём остались только туфли, насквозь промокшие в снегу, брюки, белая рубашка, галстук и пиджак с припрятанной под ним кобурой.
 Подбросив в костровИще ещё и коробок и опустевшую пластмассовую бутылочку из под бензина, он уныло и холодно посмотрел в последний раз на догорающий костёр, и, подняв со снега свой вновь пустой рюкзак, поплёлся дальше в сторону озера.
 Спросите, зачем он сжёг свою тёплую одежду? Отвечу: он просто хотел приободриться холодком и протрезветь таким образом от всех мыслей и прочей мути в голове, чтобы  ещё раз трезво и сознательно убедиться в правильности своего решения и осмысленно проанализировать обстановку.
 Именно. Это было вовсе не сиюминутное отчаянье. Он начал идти к этому дню уже слишком давно и обдумал и взвесил всё множество раз. Вдоль и поперёк были сравнены все «за» и «против», соотношены своё мнение и мнения других, самостоятельно интерпретированы все жизненные аспекты, и вывод был сделан слишком давно, чтобы теперь в чём-то сомневаться или чего-то бояться.
 По дороге, у самого берега, весь свой рюкзак Арсений заполнил большими и тяжеленными камнями, и, взвалив почти неподъёмный, но прочный рюкзак себе на спину, связал его лямки вместе на груди. Спина ссутулено прогнулась, ноги подкосились, а тело, продолжавшее двигаться теперь уже прямо по льду Ладожского озера, от напряжения и усилий даже перестало зябнуть.
 Местами лёд уже подтаял и метрах в 400 от берега измотанный Судьбин набрёл на огромную прорубь. Скорее всего, её какие-нибудь моржи оставили для массовых купаний. Но причина её образования его совершенно не интересовала. Он просто подошёл ближе, осмотрелся по сторонам и аккуратно сел в позу лотоса у самого края так, что левое колено оказалось навесу прямо над водой.
 Отдохнув и отдышавшись, он медленным движением достал пистолет из кобуры, и плавно и спокойно вертя его правой рукой, осмотрел со всех сторон. Затем, нажав кнопку извлечения обоймы, на всякий случай ещё один раз убедился, что патроны на месте. Вставил обойму обратно и, успокоительно вздохнув, передёрнул затвор. Потом залез левой рукой в правый внутренний карман пиджака и проверил наличие в нём подготовленного прозрачного «файла» (полиэтиленовый конвертик под листы формата А4) со вложенным в него листом, на котором единственным и написанным крупными буквами словом было «ЛАМПОЧКА». Ещё в нижней части на листе стояла дата, но она не имела никакого значения. Вся «фишка» заключалась именно в простом слове. Это был последний сарказм, оставленный Арсением людям на случай, если всё же когда-нибудь его тело найдут. Бедные людишки будут «париться» в догадках – что же это слово могло означать, что он, неопознанный мертвец, хотел этим сказать, а на самом деле он ничего этим не хотел сказать и написал на листке просто первое пришедшее в голову слово, вот и всё.
 Успокоившись и уплотнив «файл» поглубже в карман, он стал смотреть то вдаль, то на воду, сжимая околевшей правой рукой готовый к действию пистолет, и решив в последний раз воспользоваться своим усталым от всего мозгом для каких-нибудь мыслей.
 Вообще уже всё его тело, остывшее после перемещения с тяжёлым грузом, с самого низа насквозь продрогло. Нижнюю челюсть стало сводить судорогами, отчего зубы стучали друг об дружку, не давая толком сосредоточиться на чём-то определённом.
 Почти совсем рассвело, но в туманном сером небе солнца не было видно. Зато пропала  полная тишина. Теперь уже откуда-то сбоку, с берега, из-за леса доносился рёв трактора, а сзади – хорошо различимый звук едущей электрички. Но людей пока так и не было видно.
 Вода рябилась на лёгком, но пронизывающем ветерке; на плечи давили лямки, брюки все промокли, а в голове опять смешено и бессвязно вертелись нарезки из памяти, снов и мечтаний.
 Арсений уж было начал печалиться  о брате и думать о наивной возможности начать жизнь сначала, но тут же опомнился и мысленно отрезал – «Хватит» - потом поднял руку с пистолетом, направил его в сторону воды и выстрелил. В закоченевшей руке пистолет сильно дёрнуло, резкий звук выстрела взорвал тишину и отразился небольшим звоном в ушах. Где-то с деревьев повзлетали встревоженные птицы, а на воде брызнул фонтанчик всплеска от пули. Куда-то вдаль улетело гулкое эхо.
 Арсений не хотел никаких осечек и сделал, своего рода, тренировочный выстрел. Ему нужна была полная гарантия того, что всё сработает и будет именно так, как он спланировал. Для этого вдобавок он посмотрел по сторонам – везде по-прежнему было пусто и безлюдно, и стал всячески примерять дуло пистолета к голове.
 Несколько раз он засовывал его в рот, но снова передумывал, т.к., насмотревшись криминальной хроники, знал, что у самоубийц, стреляющих себе в рот, больше шансов выжить (став калекой), чем у тех, кто стреляет в висок. Но и тут нужно подойти с особой расчётливостью, потому что стоит чуть-чуть не под тем углом или не в ту часть виска выстрелить, как, опять же, появиться шанс загреметь в реанимацию. Конечно, Арсений был крайне предусмотрителен, и в первую очередь камни в его рюкзаке были именно на этот случай, а уж второстепенно для сокрытия тела. План был таков, что даже в случае не очень «удачного» выстрела, тело, мотнувшееся пулей в сторону воды, потеряет центр тяжести и под весом камней бесследно уйдёт на самое дно. И к тому времени, когда, наконец, размокнут лямки рюкзака, уже нечему будет всплывать.
 Левой рукой он поправил галстук, разровнял пиджак, тяжело и трепетно вздохнул и, выдохнув, наклонился на бок над водой (так, чтоб даже пистолет после выстрела не обронился на лёд), посмотрел последний раз на орудие самоистребления, прислонил в отработанно правильном положении холодное дуло пистолета к виску и, замерев, выдержал небольшую паузу. И вот уже палец стал плавно, постепенно сильнее, нажимать на спусковой крючок. Автоматически взведённый возвратной пружиной после первого выстрела баёк был готов в любую секунду пробить капсюль патрона и высвободить резкую пулю, но в критической точке нажатия палец остановился и полностью ослабился. Сомкнутые глаза открылись, и Арсений решил посмотреть на то, чего он не увидел бы, выстрелив две секунды назад себе в голову. Но решительно ничего не поменялось: людей нигде не было, как будто все обидчиво продолжали играть с ним в прятки; тот же снег лежал под ногами и та же вода, над которой он навис, плескалась рябью о неровные края льдины; то же серое небо висело над головой, а ещё было так же холодно. Тогда он вновь прикрыл глаза и резко и уверенно выстрелил себе в голову.
 Всё, что он успел почувствовать за тысячную долю секунды, это молниеносно встрепенувшееся в ошеломлении тело и разрывной укол насквозь в обоих висках.


 На утро Арсений Судьбин не проснулся.
 Ишемия сердца…
 Он слишком активно, даже чрезмерно активно занимался спортом: бегом, футболом, лёгкой атлетикой. И сердце просто-напросто не выдержало и спазмом сузило артерию, перекрыв этим доступ крови.
 А весь этот сумасшедший сон был последним, что успел сгенерировать мозг, почувствовав остановку сердца с приближением смерти и сделав свой собственный, независимый от спящего хозяина, вывод. И никто больше не узнает, какой сон он смотрел до остановки сердца и до секундного монтажа, сотворившего столь колоссальный по своему реализму и детализации сюжет.
    Арсений умер.
 С ним беспробудно и тихо ушли все его тревоги и проблемы, мечты и надежды, любовь и совесть, страхи и радости. Смерть пришла так незаметно, как он и намечтать не мог.
 Всё ушло, закончилось, и не было в его жизни моментов ярче и прекраснее, чем «в благостной республике Крым, где небо цвета не родившейся мечты, а человек – душа выброшенного на берег дельфина»*

Он бы был…



9.03.2004

* Современный писатель (А.ПО)