глава III Нимфа

 Он окончательно проснулся и понял, что сегодня день нужно провести спокойно и как-нибудь приятно.
 Погода особо приятных ощущений не принесла, т.к. солнце лишь изредка выглядывало в просветы серой пелены облаков, а холодок, пробежавший по, извлечённым из под одеяла, ногам и снег, увиденный за окном во дворе, напомнили, что, кроме как на календаре, весны ещё нигде в городе не было.
 Умывание в ванне и проведённые после этого полтора часа пред телевизором за ковшиком с гречневой кашей, также не особо удовлетворили Арсения, поэтому им было решено оживить себя иным способом. Он подумал, что раз напрямую себе самому приятного не сделать, тогда следует сделать приятное кому-то другому, тем самым и воспрянуть духом.
 Выбор объекта ублажения не занял и пяти секунд, ведь никого более из друзей в этот день дома не было. Да и, в конце концов, он просто давно её не видел (уже почти неделю).
 Её звали Нимфа, да-да, именно Нимфа, и это действительно было её имя, а совсем не псевдоним и не прозвище, как многие, впервые познакомившиеся с ней, начинают думать. Такое необычное имя ей дал её отец, которого она, из-за развода родителей, никогда не видела в запоминающем возрасте. Видимо он был хорошим человеком, иначе, зачем бы мать оставила своей дочери имя, данное негодяем. Но Нимфу причины распада её бывшей семьи и отношения матери с физическим отцом не интересовали. Теперь она жила в полном благополучии и взаимопонимании со своей матерью и любимым ею человеком, ставшим Нимфе действительно родным отцом. Нимфа вообще была девушкой благоразумной, семейной и понятливой.
 Итак, Арсений дошёл по бодрящему холоду улицы от дома до метро, спустился на эскалаторе, сел в вагон и поскорее постарался закрыть глаза и сделать вид, что дремлет. Нет, выспаться он, в принципе, выспался. Тут дело в том, что его ужасно раздражала обстановка в метро, и он всегда старался как можно меньше в ней находиться. Вот и сейчас он закрыл глаза, чтобы не видеть огромного количества чужих глаз, которые взволнованно пытаются найти точку, на которую можно смотреть не пересекаясь со взглядами других, которые по какой-то неконтролируемой любопытности их зачем-то разглядывают. Вдобавок при езде в вагоне постоянно суетятся тряска и пыльный сквознячок, вызывающие пересыхание и раздражение, как слизистой оболочки, так и всего глаза, потом ещё и этот неприятный электрический свет. В общем, от всего этого он и отгородился веками, оставив только телу тряску, а ушам: противный гул, скрежетание колёс о рельсы и чьи-то, ни с того ни с сего, вдруг пересиливающие даже этот шум, вспышки дикого смеха. Но на такие пустяки внимание уже не сосредотачивалось, и он, погружаясь в полудрём, вспоминал, как в прошлом году отдыхал в Крыму.
 Ушедший год вообще был самым лучшим в его жизни. В большей степени, может, именно из-за летнего отдыха, который он почти целиком провёл с Нимфой. Сказать, что ему было хорошо с ней - значит, ничего не сказать. Он был просто самым счастливым человеком, радость в котором жила в каждом уголке души и, с каждым днём приумножаясь, проливалась по ночам восторгом чувств в виде стихов на бумагу. Чудесная сказка, царившая в Крыму, была настолько прекрасна и удивительна, что казалась неподвластной существованию, но она была реальной, и это было замечательно.
 Они знали друг друга уже не первый год, и даже раньше им доводилось быть вместе в Крыму, но это лето стало просто несравнимо особенным. Каждый день они были вместе. Они вместе гуляли по Крымской природе, вместе купались в море, загорали на солнце, ходили по магазинам, а по вечерам, после пляжа и прогулок, они ненадолго расставались, но расставались лишь для того, чтобы зайти к себе в жилище и сделать там какие-то бытовые дела: поесть, помыться, повесить сушиться купальные шмотки. (Она жила на базе отдыха, ближе к центру, а Он – на километр выше к верхнему шоссе.) Зато потом, сделав свои дела, он заходил за ней, и вместе они отправлялись в неземной мир прелести тёплых и звёздных Крымских вечеров. Им было так хорошо вместе! У них была своя собственная чудесная сказка нежнейших чувств и взаимопонимания внутри итак бесподобной сказки Крымской атмосферы. И эта атмосфера дарила их уединениям особое благоговение и наслаждение. Например, они уходили куда-нибудь подальше от центра своего посёлка, в глубь красот, благоухающих нежнейшими до сладкой терпкости ароматами, парков, туда, где нет никаких людей, поближе к, ласкающему слух звуком раскатов волн о берег, морю. Находили среди сосен и кипарисов большой, прогретый насквозь за день солнцем, каменный валун, и там, расположившись, улетали прочь от земли в блаженной неге самозабвенья. И звёзды идеально чистого и ясного неба в этом полёте были им путеводными, то раскрывая просторы безграничного космоса и ощущения восторга от чувственности ласк, то возбуждая в Арсении желание ублажения её ушек дивными мечтаньями и красочным воображением, и луна освещала им этот путь, одновременно подсвечивая и млечный,  и даря их скрытым полумраком ночи оголённым телам тёпло-бледный румянец, а морю – золотистую рябь лунной дорожки.
 С утра же Нимфа ходила на этюды. Она учиться в художественном училище, и нужно было даже в той беззаботности не забывать про учёбу и вернуться с достаточным для обхода количеством работ. А Арсений, любитель подольше поспать, старался проснуться по возможности раньше и, проснувшись, начинал думать о ней. С мыслями о Нимфе утро всегда становилось приятнее и солнечней вдвойне. Он быстро умывался, завтракал, хватал свой рюкзак и по извилистой дороге спешил вниз, к ней на базу. И она со временем так разбаловалась его приходами, что сама начала его каждый раз ждать. Если раньше она уходила спозаранку, и он настигал её только на месте, кстати, место было шикарное – старый одичавший каменоломный карьер, находившийся в глубине пышной заповедной растительности и представлявший собой территорию ~ метров 200 на 100, грубых гигантских каменных валунов, среди которых в отдельных местах непринуждённо и грациозно ютились изысканные по своему изящному виду Крымские сосны, кипарисы, кустарники и деревья бесстыдницы, то теперь Нимфа спала дольше, а если и просыпалась по обыкновению рано, то всё равно дожидалась Арсения, занимаясь в его отсутствие какими-нибудь делами по базе. Вместе они бодро отправлялись на Хаос, так назывался тот заброшенный карьер, и, прячась от вездесущего жаркого и слепящего солнца в тени деревьев, Нимфа приступала к работе, а её воздыхатель читал ей свои стихи, что-то советовал или спрашивал по этюду, либо они просто попутно вели интересные беседы. И в эти часы ему не нужно было никакого моря или солнца, он был с ней и он был счастлив.
 И всё было чудесно, словом, не было в жизни моментов ярче и места - приятней на земле.
 А иногда, днём, они шли куда-нибудь за руку. Темы для разговоров были всегда и возникали как-то сами собой, так беззаботно и спокойно.
 Арсению было очень хорошо с ней. И хоть она была и не божественно красива, но из общего фона даже курортных красавиц всё же значительно положительно выделялась. Она была для него настоящей нимфой и музой. Нимфа не могла и представить себе, какую важную роль сыграла для Арсения. Она дала ему возможность впервые в его жизни почувствовать себя настоящим мужчиной, прислушиваясь только к его мнению, оценивая по достоинству его старания и достижения, понимающе вслушиваясь в его идеи и всячески повышая его самооценку. Она по женский легко могла лишь лёгким прикосновением руки развеять в нём даже самую ярую злость или нервозность; а он был готов ради неё сделать всё, что только могло быть ей угодно. Понимая ли, чувствуя ли его отношение к ней, она всё-таки однажды вечером отрезвляюще сказала – Но это же всё равно не любовь –  на что Арсений возразил – Какая разница, как называть наши отношения – главное, что нам хорошо вместе и всё –
 И действительно – всё остальное было уже совершенно не важно. Но если б он только мог предположить тогда, как это мнение ошибочно.
 Так он добрался до нужной станции, вышел из метро, купил, тщательно отобранную, розочку, сел в маршрутку и по дороге стал предвкушено представлять себе её милые, голубые и необычайно красивые глаза, в которых за прекраснейшей анатомической оболочкой раскрывалась вся глубь и игривость её души, а за их блеском и загадочностью движений ресниц - чарующая изюминка кокетливой нескромности, и вообще, теперь уже перед ним  мысленно был только её стройный, манящий образ. Но вот он опомнился и увидел, что подъезжает.
 Арсений попросил остановить микроавтобус и, выйдя, был сперва упречён мыслью о том, что из-за его проклятого сна он проснулся слишком поздно, отчего день стал невероятно короток, и теперь уже накатила вечерняя зимняя темень. Затем ему снова вспомнилось, что сегодня восьмое марта и поэтому нужно отбросить все дурацкие мысли, быть обаятельным, весёлым и лестным. И Арсений, торопясь к её дому, уже было начал на ходу придумывать поздравительную речь, как вдруг, настроение снова омрачилось. Он подумал, что, несомненно, хочет её поздравить и совершенно не желает сегодня ничего портить и, уж тем более, расстраивать её, но, всё же, ему нужно было, во что бы то ни стало, разрешить несколько вопросов, касающихся их отношений.
 На сколько бы это не было удивительно, однако, после Крыма, когда оба они, наконец, вернулись в Питер (Нимфа уехала из Крыма на неделю раньше), всё резко изменилось: стали они встречаться не чаще раза в месяц и даже по телефону соединяться только изредка.
 Да, конечно, и у неё и у него начались городские проблемы и учёба, отбирающие бОльшую часть времени; он, вдобавок, ещё и работал. Но, казалось бы, как всё это мелочно и мешать вовсе не должно. Люди и из разных городов приезжают друг к другу и находят время для встреч. Так и Арсений его находил, выбирая любые свободные дни, чтобы приехать к ней или хотя бы позвонить. С её же стороны стала наблюдаться совершенная противоположность. И никакого толкового объяснения найти тому ему не удавалось. Уж больно не хотелось верить в то, что она просто нашла кого-то другого, того, кто, видимо, был ближе и «удобней», и лишь для того, чтоб жизнь была легка и ничего не усложнять. В Крыму было хорошо с одним - здесь проще быть с другим. Проще и всё… - Нет, полный бред, какой вздор – Но, так или иначе, догадки догадками, проблемы проблемами, а выяснить эту непонятицу было необходимо, и чем раньше, тем лучше. Арсений был нетерпелив и решил «расставить точки над «и»» сегодня же. В момент этой мысли хаотичность обдумывания грядущей беседы оборвалась. Он стоял уже прямо у двери её парадной.
 Моментальный звонок с мобильника. 15 минут ожидания. И вот, она, с лёгкой кокетливой улыбкой на лице перед ним.
 Конечно, сперва была радость от подаренной розы, затем поздравление и пустая минутная беседа. А уж потом всё выяснилось. Разговор был нелепый и взаимно глупый, но как же он всё изменил…
 Арсений потерял свою Нимфу навсегда. У неё изменилась жизнь, она стала думать о будущем, о своей карьере, стала усердно учиться и ей вполне хватало кружащихся у её ног парней. Свобода, лёгкость и непринуждённость – вот чем она теперь жила и совсем не хотела ничего усложнять или обременять какими-либо отношениями. Терять Его она тоже не хотела и сказала, что он в её памяти останется навсегда, но Арсений этих слов уже не воспринимал. В его, контуженной такими откровениями, голове бессвязно возникали отрывки памяти из Крыма, вопросы, которые он ей хотел ещё задать, но был уже не в состоянии, мысли о недавних утратах, боль, тяжесть. Сердце бешено билось, грозясь разорваться в клочья. Дышать стало тяжело, и он мог только слушать дальше, пытаясь, не подавая вида, взволнованно надышаться жадными глотками холодного воздуха. Даже ноги стали непослушно слабыми, а скулы до боли сжали челюсти.
 Вернувшись из прострации, сознание выдало трезвую мысль: Всё кончено! И дальнейшее было уже безразличным. Ничего страшнее он и представить себе не мог, чем её слова: «Такого Крыма, как был, больше не будет никогда». Да, Крым был и впрямь сказочен, и, как и подобает сказке, завершился концом, увы, печальным.
 Затем последовал какой-то бессмысленный разговор ни о чём, во время которого Арсений мельком глянул на небо, и взгляд его на нём остановился на несколько секунд – в небе, в, образовавшемся среди густых и мрачных туч, окне открылась полностью луна, та же самая, что светила им летом в Крыму и ласкала тёплым светом их тела, только теперь уже совершенно бледная, холодная и какая-то мелкая, жутковатая, и они по дружески попрощались.
 Она вернулась к себе домой…
 То, что творилось у Арсения в голове после разговора с Нимфой нельзя описать никакими словами. Он шёл от её дома к дороге, а в мозгу вертелось всё и сразу: его сны, вновь потери и ещё обновлённое ощущение душевного дискомфорта, когда ты потерял что-то очень дорогое и понимаешь, что теперь это уже не вернуть, и даже лезут обречённые надежды, но ты не знаешь что делать, а пустота потери внутри тебя вроде бы делает тебя легче и в то же время обессиленным и уязвимым от отчаянья.
   - Вот и всё…- с истеричной иронией шептал он на ходу – Вот и всё…- повторял он, и вместо слёз на лице стала искажаться дикая ухмылка, глаза заполнились бессмыслицей сумасшествия и смотрели вроде прямо, на дорогу,  а видели лишь последний блеск глаз Нимфы. В теле взбушевала смелость, и всё оно напряглось, сдерживая сжатыми кулаками, какую-то безудержную энергию, возбухшую из злости, отчаянья, неразборчивых чувств и этой самой странной смелости, возникшей не понятно для каких намерений, но с силой, при которой кажется, что готов свернуть горы и не чувствовать никакой телесной боли.
   - Вот и всё…- повторил он в последний раз и в полголоса кротко рассмеялся, потом успокоился, вздохнул глубоко три раза и быстрым шагом унёсся на остановку трамвая.
 По пути домой он ни о чём не думал, его уже ничто не мучило, потому что слишком много всего уже произошло, и если бы он думал и тоскливо томился о каждой утрате, неудаче и душевной боли, то он мог просто сойти с ума. И видимо его организм как-то подсознательно, на уровне инстинкта самосохранения, заблокировал ядовитые участки памяти и горькие бОльные чувства так, что в остывающей голове Арсения родилась только одна сознательная идея – «Нужно лечь спать. Уж лучше пусть будет снова сон».