глава II Детали двух реальностей

 …за окном было светло – Арсений проснулся по настоящему.
 Всё снова закончилось, и это был всего лишь очередной сон.
 Некогда Арсений жил нормальной обычной жизнью и видел обычные разнообразные сны. Его обыденные будние проблемы обыденно и решались. Иногда было легко и просто, иногда становилось трудновато и приходилось эти трудности разгребать (не всегда успешно), но потом наступило действительно тяжёлое время. Всё вдруг стало плохо, как будто все возможные невзгоды решили обрушиться на него в одночасье целым комплексом неудач и утрат.
 Выпало это нехорошее время на конец 2003 начало 2004 года.
 И как бы глубоко толкование его имени не уходило своим значением в древнюю Грецию, где оно означало «мужественный», мужество у Арсения от такого обвала стало давать слабину.
 В декабре он потерял Лучшего друга – Влада, попавшего по невнимательности на велосипеде под грузовик. Затем, в декабре же, какие-то хулиганы или бомжи спалили загородную дачу, которую Арсений со своим отцом строили вместе целых три с половиной года и на которой хранились все его старые, но родные детские игрушки и рисунки, разные напоминания о школе и фотоальбом с её окончанием, а сколько там было действительно всего ценного и не перечесть.
 Арсений всегда был неисправимым романтиком и глубокой души человеком, поэтому совершенно невосполнимыми и крайне горькими стали потери нескольких мало-функциональных, но особо ценных в плане составляющих его душевного уюта, вещей. Что не могло не отразиться в нем глубочайшей скорбью и унынием. Его душу как будто растаскивали по крупинкам, а остававшиеся крупинки либо подло губили, либо жестоко омрачали.
 Январь и Февраль выдались особенно неудачными в связи с постоянными проблемами на работе и серией чёрных полос в учёбе.
 Брат из-за нескончаемых тренировок и учёбы слишком редко бывал дома, друзья все тоже в своих заморочках, и частенько бывали дни, когда не с кем даже поговорить. Отец давно жил в другой стране и другом городе, а с нервной матерью никакого взаимопонимания не было и вовсе.
 Девушка у Арсения была только теоретически, потому как фактически они виделись не более раза в месяц.
 И чувство одиночества всё чаще стало им овладевать, дополняясь тяжестью печали и грусти.
 Отец же, перед отъездом навсегда в Неаполь, наказывал ему смотреть за братом, но и этого сделать абсолютно не удавалось. Работа, учёба, проблемы, Ромин спорт – всё это нарушало братскую идиллию, и нередко младший попадал в перипетии, когда Арсений совсем ничем не мог ему помочь. Вот и недавно у Ромы прямо на улице отняли, только подаренный старшим братом, велосипед (купленный по сниженной несезонной цене). Казалось бы, а что там можно было поделать, ну украли и украли, но и здесь Арсений чувствовал свою вину, что работал в тот день и не смог составить ему компанию.
 Время стало течь очень быстро и как будто что-то начало утягивать его жизнь по обрывистому склону в мрачную бездну фатального невезения.
 Но главной тревогой и проблемой последних двух месяцев явились его сны.
 Эти сны стали добивать его измученное проблемным осмысливанием сознание окончательно.
 Может это явилось неким психологическим расстройством на почве последних событий, может впечатлительность и воображение стали слишком внедрено врастать в его разум, но так или иначе, что-то загадочно странное начало происходить с его снами.
 Дело в том, что сны его, когда-то бывшие вожделенными и любимыми моментами в жизни, приносившими расслабляющую фантазийную сумятицу или каламбурную чушь, внезапно резко изменились. Они стали необычайно реалистичными. Нет, я говорю не о том допустимом реализме в снах, когда на момент ночи и просмотра сна, он впечатляет своей чёткостью, подробностью и натуралистичными ощущениями, заставляя спящего в состоянии забвения гипнотично подчиниться принятию, более менее упорядоченно выдаваемой мозгом, приближённой к действительности, информации,  внушающей податливо расслабленному разуму временное ощущение правдивости происходящего, нет, я говорю о действительной убеждённости в реализме случившегося во сне, не далёкой от настоящего сумасшествия.
 В его жизни возникло две абсолютных реальности, не в коей мере не пересекающихся событиями, колоссально разных, но действительных, заставляющих поверить не только в их существование, но и усомниться в том, какая из  этих реальностей настоящая, попеременно вызывающих то симпатии, то разочарования и даже панический страх и ужас, и граничащих только, ставшими условными, моментами засыпания и пробуждения.
 Сны стали детализированы и реалистичны до мельчайших деталей: в них стала по настоящему чувствоваться боль от любых повреждений или раздражений, а невероятно правдоподобные ощущения холода и жары стали просто незначительной мелочью на фоне всего остального. Теперь его мозг беспредельничал основательно и начало доходить до того, что даже если Арсению снилось, что он, например, голубь, то его сознание поразительным образом обманывалось и помимо подмены памяти, являвшей в голубином сне все атрибуты, присущие прошлой птичьей жизни с ярчайшими её моментами, подчинялось во сне всем инстинктивным порывам к изучению асфальта клювом в поиске пищи и возмутительным состоянием полного непонимания обстановки вокруг, а также неприятным чувством бурления где-то в зобу. Отчётливыми стали и звуки, и изображение, отличия от реальности пропали напрочь, не ощущалось даже иллюзии происходящего – только полная уверенность в подлинности.
 Это обстоятельство не могло не пугать и не морочить голову. Да, особенно её, многострадальную труженицу, дарящую своему обладателю столь высокое одухотворение от написания стихов и столь потрясающий восторг от выдвигаемых, на всегда трезвую голову, идей и теорий, либо удовлетворение от сотворения рассказов и прочих креативных продуктов.
 Бесспорно, Арсений был талантлив и в нужной ему степени умён, и страх в нём был отныне прежде всего от того, что такой сумасброд со снами и накатившая по понятным причинам тяжёлая туча печали, могли теперь на время, и страшнее всего – навсегда отнять у него бандитским замещением его талант и весь его трезвый разум, возможно даже сведя с ума.
 И так он разволновался от всех этих мыслей, что, впав после волнения в сонливое бессилие, чуть снова не заснул, но вставать было уже давно пора. Что он и сделал, распахнув одной рукой одеяло и почесав другой рукой, через не снятую перед сном одежду, левое плечо.
 Конечно, от такого непродуманного сна всё тело ломило, и оно ужасно чесалось. Обдумав создавшийся дискомфорт, Арсений решил принять душ и сделать зарядку, немного поотрабатывав в комнате финты с футбольным мечом и поподбрасывав, обрадованную пробуждению хозяина по причине желания кушать, кошку. Проделав эти упражнения, он оживился, вдобавок за окном сияло, знаменующее приближение тепла, солнце, сметав свой завтрак и вспомнив, что к пяти надо быть на работе, как-то уже совсем бодро оделся, оставил дом и отправился на заработки денег.
 Тут не помешало бы уточнить, что, учась на втором курсе в Горном институте, на факультете ненужных наук, он умудрялся подрабатывать на, расположенной неподалёку от малого проспекта, заправочной станции. Следует отметить, что работал он там по знакомству, и положение его было достаточно привилегированным, а должность его была не иначе, как оператор станции. Так-то – не какой-нибудь там заправщик в зелёном комбинезоне или чумазый мойщик машин, а самый что нинаесть следящий за всеми автоматизированными процессами, происходящими на мониторах компьютеров и производящий, непосредственно, операции с деньгами. Данные обязанности, ввиду знания им компьютеров и прочей смышлености, выходили у него очень чётко и профессионально, за что он, собственно, и получал свои, хватавшие на удовлетворение многих потребностей и добросовестно отрабатываемые деньги.
 Однако, этот, не предвещавший ничего плохого и вполне обычный день оказался катастрофически необычным.
 И главное, почему этому необходимо было случиться не утром, в смену другого оператора, а именно в вечернюю смену Арсения?
 Короче, стоило только настроенному на работу Судьбину принять смену и начать работать, заняв свой пост, как не прошло и двух часов, и на заправку въехала чёрная, с тонированными стёклами, неухоженная «десятка». Из машины резко выскочили трое с оружием в руках. И как назло, по близости не оказалось даже пешеходов, которые могли бы вызвать от увиденной картины милицию.
 А картина заключалась в следующем: один в маске подбежал к заправщику, дяде Семёну Афанасьевичу и повалил его на асфальт, второй вбежал в ангар для мойки машин и стал угрожать пистолетом, онемевшему от испуга, чумазому и щуплому мойщику Пашке Витькину, ну а третий, просунув зловещий пламегаситель своего укороченного АКС-74У в отверстие для передачи денег, конечно, требовал у Арсения выложить всю кассовую выручку. Но Арсений, будучи сообразительным и даже хитрым, отдал лишь часть, сославшись на то, что больше выручки нет. И всё же, как бы правдоподобно ни звучала его хитрость, бандит что-то заподозрил и, вышибив дверь, влетел прямо внутрь операторского киоска. Пнув ногой один из мониторов, он грозно и крича проматерился, нанёс удар прикладом автомата, но увёртливый блок Арсения свёл ущерб от удара к лёгкому ушибу ладони, и всё же не спас его от падения со стула на пол. Варварским образом вломившийся перевернул всё вверх дном и, получив желанные остатки выручки за день, выбежал вон.
 Потом все трое быстро залезли в свою машину и, управляемая четвёртым, она скрылась в неизвестном направлении.
 А как же кнопка экстренного вызова милиции? – логично спросил бы любой, кто хоть что-то слышал про современные средства безопасности магазинов, заправок и сберкасс. К сожалению и к огромному горю Арсения, такая кнопка хоть и, несомненно, была под столом на уровне правого колена оператора, но в целях экономии издержек на её функциональность была халатно бездейственна и обесточена. Нет, конечно, начальник собирался подключить её и зарегистрироваться в охранной службе, только чуть позже, не сейчас.
 К тому же этот мерзкий директор станции повесил на всех работавших в эту смену 30% от украденной выручки, что, не взирая на привилегированность, вылилось для Арсения десятью процентами и в денежном эквиваленте составило около 7500 рублей. Можно сказать целый месяц работы коту под хвост. Целый месяц вечернего просиживания за мониторами, постоянного желания есть и непрерывного вдыхания бензиновых паров – всё потраченное здоровье потрачено впустую.
 Необъятная досада и горечь утопили его после работы. Столько всего началось думаться. Например, откуда теперь взять денег на оплату второго полугодия обучения в институте и как он сможет притворить в жизнь план по покупке столь долгожданного и вымечтанного наизнанку парашютного снаряжения для последующего занятия этим спортом, да, наконец, на что теперь покупать девушкам и маме подарки к приближающемуся восьмому марта? Ещё он думал, что бы можно было изменить в той ситуации, повторись она снова. Пытался догадаться, откуда бандиты могли узнать о том, что после дневной смены и пробития на кассе дневного «Z»-отчёта, деньги не увозятся инкосацией, а остаются на заправке до окончания вечерней смены.
 Как здравомыслящий человек, Арсений сразу отбросил мысль о том, что сон, увиденный ночью был вещим намёком на дневные неприятности, и всё же сон вдруг стал вспоминаться им более детально, особенно в моменте с налётом на бизнесмена.
 От сна он унесся мыслями дальше и, лёжа на диване, не заметил, как часы стали показывать третий час утра следующего дня.
 Обнаружив же это, он отвлёкся от своих размышлений, вымылся в душе и как-то уже смелее по сравнению с последними днями, видимо устав от напряжённой работы мозга, улёгся на кровать, готовясь ко сну. Но вдруг, снова встал и, накинув на себя покрывало, уселся за старый секретер. Порылся в груде бумажного хлама, извлёк маленькую пухлую потёртую тетрадочку, и что-то принялся усердно писать. Похоже, тягостные раздумья не только не выбели его из колеи, но, наоборот, даже как-то тонизировали работу мозга, и сразу всё забылась. Теперь уже мысли в его голове плыли совсем о другом.
 Помимо всего прочего и не взирая на проблемы, Арсений всю последнюю неделю был занят написанием романа. Этот труд воплощал все его эмоции и в тоже время был единственным спасительным уголком, в котором можно было от всего спрятаться и, находясь в блаженности вдохновения, подобно мифическому первотворцу, по приданиям сотворившему мир, создавать своё грандиозное творение, вплетая в нить чернил на листке весь восторг полёта фантазии и даже, оживляемые этим волшебным действом, останки своей покалеченной, но искренней души.
 Дело шло к завершению, и помимо сладостного азарта предвкушения окончательного его созревания, то и дело, Арсения стала охватывать какая-то лёгкая, но волнующая боязнь. Осознание приближения  конца этого, ещё живого и искрящего чувственностью, творческого состояния не могло не беспокоить. Он начал даже чаще думать, а что же будет потом, после точки окончания?... Да, будет радость и великое удовлетворение, но ведь затем последует и полное опустошение: иссякнет ключ живительной энергии, исчезнет мир спокойного уединения и мечтательного отшельничества, не станет стимула творить и мёртвая пустыня настроенья начнёт наивно ждать снисхождения капризного дождя новых идей. Что может быть досаднее того? И Арсений, думая такие мысли, старался как можно  дольше сберечь столь важное и восхитительное состояние. Нет, не затягивать повествование и уж тем более его финал, а только лишь не дать себе прикончить его взахлёб и в одну ночь.
 А между тем усталость напомнила о потребности организма во сне, и он, совсем уже осмелев перед сном, повторно принял горизонтальное положение. Но и здесь, на сколько бы не была сильна его усталость, оказалось не всё так просто, как хотелось: не давая блаженным мгновениям бессознательности начаться, перед сном его успели потревожить ещё с десяток различных идей, касающихся новоиспечённой теории о снах.
 Так он лежал и, мудро хмуря брови, тревожился, как будто предчувствуя, что сегодня он в очередной раз получит подтверждение своей теории и возможно даже сможет продвинуться в её познании дальше, изучая, например, уже новые её аспекты.
 А как тут иначе – хочешь быть теоретиком – готовься к прописке этих теорий в твоей голове навсегда. Вот и Арсения его новая теория не переставала беспокоить даже в умопоглощающие моменты раздумий о своём романе. Заключалась же она в следующем:
 Наверно многие уже не раз замечали, как в их снах весьма загадочно и резко может поменяться обстановка, как, смотря один сон, вдруг, они начинали смотреть другой как будто с его середины, но при том прекрасно зная события нового сна, произошедшие в нём до середины; или как, проснувшись за двадцать минут до требуемого времени подъёма, они снова «вырубались» и за оставшиеся 15-20 минут успевали посмотреть сон длиною по ощущениям не менее часа, в котором подробнейшим образом излагались все детали и события, а также жизни, судьбы героев, атмосферные явления и т.д.
 Вот в подобных заморочках Арсений и принялся разбираться путём самостоятельного изучения человеческой психологии, зачастую на собственном примере, и задавая себе логичные и пошаговые вопросы стал подробно и постепенно сам же на них отвечать. Сон за сном, подтверждение за подтверждением теория проявлялась более убедительно и обрастала новыми догадками, разъясняя всё новые её непонятные фрагменты.
 Ещё год назад он написал себе свои первые, пусть даже несформировавшиеся и поверхностные, но уже вполне существенные к тому моменту, объяснения сновидений, которые выглядели примерно так:
 ~ Сны это, не сдержанная рамками трезвого мышления, работа мозга.
 Когда человек спит, его мышление лишено логического управления.
 Мозг, как орган, продолжает пульсировать, и как сердце во время сна организма не перестаёт  прокачивать по телу кровь, так и мозг исполнительно продолжает генерировать мысли, только во многом лишённые абсолютно всякого смысла. Я думаю, это будет ещё одной из моих, пока недоказуемых теорий и, тем не менее, я считаю, что пока мозг жив, он всегда будет искрить импульсами и выдавать их нашему восприятию в виде мыслей, которые в свою очередь могут быть чем угодно, например, оставшимся напором эмоций от полученных впечатлений за день, которые чем-то заострили на себе внимание, и мозг будет поддерживать соответствующие события, ведя безудержный поток воображенческих мыслей, обрамлённых определённой темой. Такой темой может явиться даже фильм про древний Египет (или что-то др.), просмотренный вами много лет назад и независимо от вас всплывший в памяти. Вам может присниться, что вы египетский рабочий, погибающий при определённых условиях. Сон с одной и той же темой может сниться даже не один раз. Что у людей, объятых верой в бога и переселение душ, может родить мысли (после пробуждения), что это кадры из прошлой жизни (сохранённые, наверно, в памяти души. Хе…) ~
 Но теперь его уже интересовала более глубокая и интересная сторона снов, а именно – жульническая подмена мозгом снов, когда часть одного недосмотренного замещается частью новоначатого.
 Пример можно представить такой:
 Вы смотрите сон, например, про летающую над летней цветущей лужайкой, бабочку. Вы смотрите сон с самого начала, видели, как она взлетает, на каких цветочках побывала, сколько кустиков перелетела, как ярко светило солнце, запомнили все фрагменты почти часового сна, и, вдруг, (возможно ваше спящее тело в реальности окатывает лёгкой дрожью сквознячок из раскрывшейся форточки, и мозг немедленно подсознательно реагирует на это раздражение, и, подбирая ассоциативную ощущениям обстановку, наглым образом совершает жульнический монтаж) солнечный сон про бабочку обрывается, и вы с резким переходом начинаете смотреть про то, как вы бежите босиком по холодному, залитому лужами, весеннему асфальту, царят всеобщая пасмурность и сумерки, вокруг никого, словно все вымерли, а вы бежите куда-то по большому проспекту и вам ужасно холодно в одной пижаме, зябнут руки, плечи, ноги, холодные капли сыплются на голову и из тумана мрачно выглядывают ветки деревьев. Но стоп, откуда всё это взялось? Что предшествовало пижаме и холоду? Почему, зачем и откуда вы бежите? Тут-то и включает своё жульничество мозг. Т.е. на момент раздражения вашего спящего тела холодом, он успел придумать только, соответствующее ощущениям действие – бег по асфальту. Дальше же по мере просмотра и недоумевания от непоняток, к тому времени, когда вы опомнитесь от новой обстановки и станете вопросительно вспоминать, что же случилось, мозг уже сотрёт сон про бабочку, будто его и не было вовсе и на его место вставит фрагмент, как раз тех событий, которые случились в новом сне до бега и которые бы всё объясняли.
 Короче: замёрз, выдумал бег, забыл про солнце с бабочкой, додумал то, из-за чего бежим и порядок – монтаж готов, любуйся и наслаждайся новым сном (до первого нового раздражения, а там всё по старой схеме). Таким образом сонные дорожки нагло заменяются и вам ничего не остаётся, как всему этому сфабрикованному лже сну, вытащившему вас с райской лужайки, про которую вы даже не вспомните больше, поверить и опять-таки пассивно подчиниться, властвующему над сознанием и вытворяющему во время отсутствия вашего контроля всякую беспредельщину, мозгу.
 И, сам того не замечая, додумав в полудрёме эту мысль, Арсений на мгновение провалился в пустую, но мглистую темноту и, вроде снова очнувшись, приоткрыл уже совершенно не сонные глаза.
 В эти же секунды в одной подгорной Японской деревушке Синай разразился бой между двумя на мечах. Но причиной к разборке послужили события, произошедшие немного раньше…
 Изнуряющим ярким светом слепило полуденное солнце, играющее бликами на соседней рисовой плантации, и ясное небо, бесщадно пропускало палящий зной, раскаляя без того сухой воздух до крайних температур. Где-то за холмом, глухо стуча копытами, на сочной траве резвился молодой жеребец. Пахло цветущей магнолией, и довольные обилию, повылезавших на тепло, букашек птицы звонко распевали летние песни. Размашисто и ярко по китайскому календарю царствовал месяц шэнь (июль). В этот месяц внутреннее Ци всего тела облагораживается и расцветает энергией, и происходят чудные явления духовной насыщённости гармонией.
 Именно в этот томный солнцем день молодой Якошито почувствовал охмуряющий прилив глупой храбрости, сподвигнувшей его в итоге сотворить свой дерзкий поступок непокорности самому Футай Янь Су, бывшему китайскому подданному, но ставшему по прошествии пяти лет после пленения настоящим японским самураем и преданным чтителем своего императора.
 Дерзость же Якошито, храброго крестьянского юноши заключилась вот в чём:
 Когда он по дисциплинированному обыкновению находился после уборочных работ на плантациях ближе к холму, на лужайке, что неподалёку от их деревни, и до совершенства отрабатывал пластику движения с, доставшимся от отца, погибшего в неравном бою с одиннадцатью войнами, катана (мечом), оттачивая правильность переставления ног и чёткость и резкость нанесения молниеносных ударов, он так увлёкся, что совершенно не заметил, возвращавшегося из Хитаро влиятельного сборщика налогов, самурая Затори Катава (такое имя получил после посвящения в самураи Футай Янь Су).
 Якошито продолжал тренировку с такой увлечённостью, что казалось, он не видит ничего вокруг кроме своих воображаемых противников.
 Затори подскакал поближе и окликнул, сверкающего острейшим лезвием юношу. Тут-то и произошло непредвиденное. Якошито заметил конного война, но мало того, что не отвесил ему нижайший и покорнейший поклон, он даже не спрятал обнажённый меч в ножны, гордо задрав голову вверх и смотря самураю в глаза. В нём, конечно, и раньше играли юношеские гормоны, но теперь он просто очумел.
 Естественно, что, проживший большую часть жизни в Китае и изучавший на всей её протяжённости древнюю мудрость Цигунь, Футай Янь Су очень гордо и уважительно относился к, столь важной и заработанной его предками, частицы Янь в своём имени. Поэтому таким нестерпимым оскорблением он счёл непокорные действия дерзкого крестьянина, возомнившего себя виртуозом меча и внутренней энергии. Именно это Затори и решил опровергнуть, ловко спрыгнув с коня, просев в коленях, и в совершенстве владея Иайдо (искусством выхватывания меча из ножен, которому учатся годами), сверкнув появившемся в руках мечом.
 В этот момент Арсений понял, что он сам и есть этот Якошито, сразу вспомнив всю свою жизнь в Японии с самого рождения. Также он понял, что зовут его именно Якошито, а уж никак не Арсений (такого греческого имени он просто не знал и никогда не слышал). И ещё он понял, что теперь долгожданного настоящего боя с живым соперником, боя к которому он так стремился, наконец, не избежать. Храбрость и бравирование затмили его разум, и он стал, угрожающе взмахнув мечом, сближаться с самураем.
 Юношу даже ни чуточку не смущал тот факт, что на нём, в отличие от защищённого война, не было ни «до» (защитного панциря), ни «тарэ» (защитного пояса), ни прочих доспехов.
 А опытный Затори, вскинув меч, изверг страшное и дикое, идущее изнутри, от живота, а не из голосовых связок и наполняющее бойца достаточной концентрацией внимания, тем самым, подталкивая его физическую технику, громогласное «КИ-АЙ», способное заставить потерять самообладание даже самого искусного противника.
 И не успел этот резкий звук раствориться в воздухе, как на Якошито обрушился сильнейший верхний удар с замахом, атакующего Затори. Его меч отскочил от, блокирующего удар, лезвия меча юноши и оба дуэлянта, ловко извернувшись, тут же нанесли друг другу и второй и третий удары.
 Конечно, Футай Янь Су был опытен, и этот бой для него казался разминочной забавой, но он, так же, не мог не заметить поразительной реакции, коей обладал этот крестьянский юноша.
 Бой длился не более четырёх секунд, и когда Затори наносил свой очередной молниеносный диагональный верхний удар, Якошито, захлестнутый храбростью, снова его ловко отбил, и в ответ, после исполнения защитного блока, так шустро нанёс свой удар, что его меч достиг цели быстрее меча самурая и рубанул по панцирю с правого бока, оставив на его чёрной поверхности очень заметный заруб. И тут-то его храбрость в момент улетучилась. На долю секунды от волнения (ведь он никогда ещё не наносил ударов реальным противникам, а уж тем более опытным и влиятельным самураям) он промедлил, потому, что допустил в голове мысль о бое (как он выглядит со стороны), что и сбило и его реакцию и общий ритм поединка, в котором следующим движением должна была следовать защита. Но такого движения из-за промедления он сделать не успел и не менее ловким ударом беспощадный противник, замахивавшийся в момент попадания по его доспехам, рубанул Якошито по рукам.
 В глазах у него мелькнули искры, всё тело прокололо судорожной болью, и он ощутил, что дальше страшного невыносимого жжения в районе локтей рук больше не чувствует. Во все стороны брызнула кровь и окропила ему лицо. Как два колбасных батона, на землю рухнули его руки с мечом и в глазах начало темнеть; боль уже куда-то пропала, и осталось только некое зудящее гудение на уровне бицепсов, в глазах сверкнула вспышка бликов лезвия врага, потом кольнуло в сердце, и он завалился без сознания на, выпирающий из земли, камень. Всё пропало в темноту. Темнота зашторила и яркое солнце, и природу, и противника. Звуки исчезли и померкли ощущения.
 Но вдруг, из полнейшей темноты повеяло передёргивающим холодком. От лопаток по всему телу и к ногам и к рукам пробежала зяблая дрожь. В груди стало что-то давить. Как будто из далека, сквозь, создающий помехи для слуха, гул, стал прорезаться какой-то крик. Крик становился всё ближе и ближе, отчего в нём стали постепенно различаться явные очертания слов. Смысл их был пока ещё непонятен, но сознание принялось сосредоточенно вглядываться в темноту и внимательно вслушиваться в, доносившийся из неё, шум. И тут, внезапно, он очнулся и сразу увидел прямо перед собой, явно замёрзшее (судя по синим губам) настойчивое и почему-то очень знакомое лицо.
 - Проснись Степан, а то замёрзнешь! – внятным и требовательным шёпотом с заметным украинским акцентом добивалось это лицо – Проснись, слышишь, пока комбат не заметил – уже прямо над ухом добавило оно. И Степан, который теперь окончательно понял, что это именно к нему обращаются и именно его так зовут, почувствовал, как сильные руки, схватившие за ворот шинели, усиленно его вздёргивают. Почувствовал, как к левой щеке прислонилось ледяное от холода цевье собственной винтовки, зажатой между животом и, сплетёнными на нём, руками. Всего лишь одного взгляда в сторону хватило, чтобы всё прояснилось, и он начал вспоминать.
 Степан вспомнил, что это за знакомое лицо – это был его однополчанин, мобилизованный с Украины, рядовой Данил Щюпко, с которым они уже почти месяц вместе служат в восьмом взводе из состава 159 пехотной дивизии армии контрнаступления и который, наконец, перестал его трясти и, притихнув, приник рядом к земле.
 Да он и сам лежал, как и весь взвод, также на, размякшей от сырости, земле, на скате оврага, ставшего временным укрытием перед атакой.
 Было примерно 5:30 хмурого утра, и в воздухе, под угрюмым серым густым полотном, полностью затмившем небо, помимо холода и, доносившегося ото всюду, запаха сырости, при всей этой ранней тишине, веяло ощутимым беспокойным напряжением, и кроме чьих-то шаркающих или хлюпающих движений не слышно было ничего.
 Степан стал всматриваться в лица, дрожащих от мокроты и холода, не выспавшихся и голодных сослуживцев, парней, которым лет-то всего по 18-19 и которым сейчас, уже очень скоро предстоит побежать на смерть.
 Изображение всего вокруг, ввиду общей пасмурности и серости, создавало ощущение присутствия в фильме про вторую мировую войну, но окоченевшие ноги и вес винтовки в, ослабевших от недосыпания и усталости, руках напрямую доказывали обратное – что это вовсе не фильм.
 И тут подполз комбат, невысокий плотный и злобный с виду, человек лет сорока по фамилии Нипалов, в чёрной кожаной чекистской куртке и такой же чёрной и кожаной фуражке с гордой красной звездой над козырьком. Он, не поднимая высоко головы и привстав только на одно колено, грозно, но тихо, шёпотом сообщил о минутной готовности к атаке и потребовал передать эту информацию дальше по ряду.
 Сразу защёлкали затворы, прилаживаемые штык-ножи, заелозили солдаты, и, не смотря на не исчезнувшую дисциплину и сохранение тишины, на лицах у большинства, особенно в их глазах, засуетилась паника. Кто-то стал еле слышно нашёптывать себе под нос молитвы, кто-то – просто тихонько мычать, иные же, прильнув к грязи на земле и сжав своё оружие, молча настраивались на приближение боя, но в целом в обстановке почти ничего не поменялось.
 Степан тоже решил проверить свой затвор, настройку рамки прицела и прикрепить штык, а потом, изучив свою винтовку, уставился взглядом на голые ветки чёрных и словно безжизненных кустов, росших прямо на берегу малюсенькой, накрытой парообразным туманом, речушки. Потёр последний раз замёрзшие грязные руки и, выпустив на них изо рта клубы тёплого дыхания, встревожено глянул в сторону комбата.
 Тот, вдруг, схватился за кобуру, выхватил офицерский ТТ (пистолет), сунул в губы свисток и, вскакивая на ноги, пронзительно засвистел. Весь взвод резко поднялся и стал карабкаться по грязевому склону оврага наверх.
 Степан с Даниилом перехлопнулись в движении по плечам, пожелав друг другу выжить, и в числе первых оказались наверху, на поле. Затем свисток умолк и Нипалов дико и надрывисто прокричал свою последнюю команду - За родину!!! За Сталина!!! Ура-А-А…!!! – и не успело комбатское «ура» стихнуть, как звучной бурей взорвалось громогласное хоровое «ура» всего взвода. В том числе закричал и Степан, и с этим несмолкающим криком все стремительно ринулись по изрытому воронками от разрывов полю, вспаханному в чёрное грязевое месиво и затянутое угрожающей туманной дымкой. Эта пасмурная туманность не давала ничего разглядеть дальше семидесяти шагов и, не кончаясь, вела как будто в никуда, при этом пропорционально отодвигаясь и оставаясь в недосягаемости от бегущих.
 Шинель Стёпе оказалась не по размеру и своей слишком длинной нижней частью очень сковывала движения ног, отчего его обогнали сразу несколько человек. И тут ни в коей мере не причастна трусость. Наоборот, его эмоции захлестнуло обширнейшее чувство патриотизма и ещё какой-то стадный азарт уверенности в успехе боя, пока ни чем не проявлявшего опасности.
 ШлепкИ сапог по грязи сливались с криками бегущих. Помимо восьмого взвода в атаку бросилось ещё 22 мотострелковое опешенное подразделение и несколько, объединившихся после больших потерь, отрядов.
 Командир, не опуская пистолета, бежал вместе со всеми. Приказов он уже не отдавал, а отважно подавая пример подчинённым, вёл всех за собой.
 С каждым преодоленным метром напряжение нарастало всё сильнее. И вот, наконец, из тумана проявилось несколько чёрных грозных фигур пехотинцев врага. Они уверенным, но не быстрым шагом шли навстречу, пытаясь своим настораживающим видом пошатнуть отвагу наступающих. Вид у них был и впрямь не вызывающий желания познакомиться поближе: чёрные мрачные каски монотонно сливались с головами и сутулыми телами, в руках которых на уровне бедра уже различались пистолеты-пулеметы Фольмера (в народе - Шмайсеры). Именно из этих адских машинок спустя секунду полетели рассеянные стайки пуль, и из их дул, то и дело, кратковременно стали показываться небольшие белые вспышки вырывающегося пламени стреляных газов. Двое впереди бегущих, словно споткнувшись, упали в грязь. Но не валяющиеся на земле тела, мимо которых пришлось пробежать, взволновали Степана, а прозвучавшие отдалённые, но легко узнаваемые шумные хлопки выстрелов миномётов, откуда-то оттуда, из-за спин немецких силуэтов, из тумана.
 Он вскинул на ходу винтовку, чуть снизил скорость бега, собираясь пальнуть по одному из врагов, как это поочерёдно стали делать его товарищи, но не успел и нажать на спусковой крючок, как рядом, метрах в десяти оглушительно разорвался первый снаряд и в клочья разнёс одного из солдат. Стёпу сильно мотнуло взрывной волной и окатило грязью, но с ног не сбило. От неожиданности он выстрелил и промахнулся, поэтому снова побежал быстрее, решив, что лучше не останавливаться. Тут же громыхнули ещё два взрыва: один далеко позади, а другой справа и спереди, метрах в 25, и комбат без ноги, будто в прыжке рухнул на землю. От этого же взрыва полегло ещё несколько человек, но взвод не остановился и даже не снизил темпа. Все знали, что с раненными разберутся потом, после боя. До фашистов оставалось каких-то 30 метров, но эти мерзавцы не только не начали ответно ускоряться для рукопашной схватки, а, напротив, остановившись, хладнокровно и прицельно (если, конечно, так можно выразиться, поскольку стреляли они в своей излюбленной гадкой манере – от брюха) продолжили, расстреливая, истреблять атакующих.
 Степан же, не чувствуя усталости, ускорился, впрочем, как ускорились и все остальные. Расстояние до врага сократилось до того, что, даже не взирая на пасмурность, стало возможным отчётливо разглядеть их лица.
 В одно из них, что было прямо по курсу, он на бегу и всмотрелся и, спустившись взглядом ниже, увидел ещё одну ярко-белую вспышку, и, вдруг, резко остановился, как будто врезался в дерево с остатком спиленного ствола высотой до уровня ключицы. От такого удара винтовка вылетела из его рук, а в лёгких сдавило дыхание, как после удара в солнечное сплетение. Затем сразу в трёх местах на груди и животе защипали жгучей болью дырки от входных отверстий и с ними синхронно – сзади, на спине, где из шинели, продравшиеся насквозь пули вырвали и окровавили клочки ни в чём не виноватой грубой ткани. А в голове пробежали всплывшие глупые и не уместные объясняющие знания, вспомненные из книжки одного учёного по анатомии, о том, что сильной боли во внутренностях не бывает, потому что на них нет такого количества нервных окончаний, как на коже.
 Но боль, тем не менее, заполнила уже и всё тело, в ушах от шока притупились звуки, ноги обмякли и подкосились. Степан упал на колени и рухнул непослушным телом грудью в грязь. Голова шмякнулась на бок виском, но печально продолжала смотреть. Изображение становилось мутноватым и похожим на съёмку камерой, лежащей на боку. Боль заместилась нестерпимым холодом, а мимо продолжали, разбрызгивая грязь, мелькать солдатские сапоги. От одних из таких сапог, пробегавших ближе других, брызги грязи долетели до его лица, и мутнеющее изображение заляпалось ещё и чёрными каплями.
 Вот прошла секунда, и шальной снаряд взрыл огромную воронку в метре от Стёпы. И последнее, что он увидел, это красно-оранжево-чёрную вспышку – потом всё пропало.
 Но глаза моментально открылись, и Арсений, испуганно и тяжело дыша, понял, что это всего лишь очередной сон. Тогда дыхание его стало постепенно приходить в норму, а мозг уже покорно возвращаться под контроль хозяина.