Наставник

Наставник.

Все происходило в небольшом украинском городе, куда судьба занесла меня и моих родственников в поисках лучшей жизни. Школьные годы пролетели и вместо свободной студенческой жизни, я очутился перед проходной машиностроительного завода. Неловко озираясь и нервно теребя свой пропуск, я шел вместе с многочисленными разноодетыми просыпающимися людьми, слушая биение своего сердца. Сегодня я увижу свое рабочее место и того, кто будет меня учить работать.
Цех оказался для меня слишком большим и темным помещением. Безликий, он был расцвечен подвешенными к потолку редкими матовыми лампами. Рабочий день еще не начался, но неведомый мне глухой гул работающих механизмов время от времени пробуждался в непривычном звуке запускаемых станков. Они стояли рядами и тоже были безлики и холодны. То там ,то здесь появлялись люди, уже поменявшие домашнее белье на рабочую спецовку. Они были спокойны и заняты, а я весь сжался в комок. Школьная наука давала мне повод натужно представлять себя умнее и ярче местной публики. Кто они, эти рабочие?  Бывшие слабые троечники, ничего лучшего, кроме железок для себя не нашедшие в этой жизни? Мамы и папы таких же, как они олухов, вечно резвящихся от безделья и тоски на школьных переменах и списывающие все подряд на виду у смирившихся с реальностью учителей? Чему они могут меня научить и воспитать? И что делаю я здесь, неровно шагая в сторону своего нового рабочего места?
Меня окликнули, и я подошел к мастеру. Вместе мы прошли к уже включенному станку, за которым стоял мой будущий наставник. Свет от лампы, укрепленной на станке, выхватывал его крупные немного вялые черты лица, широкая сутулая спина закрывала то, над чем он колдовал. Он обернулся, и мы познакомились. Пока он слушал мастера и переводил на меня, время от времени, свой  взгляд, я старался представить себя рядом со станком в такой же спецовке и добродушном настроении. Не получалось. Я посмотрел на него, чувствуя направленный на себя взгляд его хитро улыбающихся глаз, узнал, что станок называется плоскошлифовальным, сам он шлифовщик и что моя  участь решена.
 Мы поговорили о моей прошлой жизни, чуть-чуть о том, как я учился и  самую малость о том, к чему стремлюсь. Завершали разговор, уже подходя к раздевалке, где полученная спецодежда впопыхах была натянута на нервное тело. Меня приняли без глупых насмешек и хотелось побыстрее к чему-нибудь приступить. Наставник ждал меня рядом с моим, уже практически отработавшим свой век, аппаратом. И тут я познал первую истину прилежного рабочего. Мне была выдана увесистая лохматая ветошь и пустое ведро. Одно надо было наполнить, другим – навести блеск на почерневшем от грязи, вперемежку с салидолом и машинным маслом, массивном железе. Наставник подходил время от времени, чтобы подсказать, как правильно называется тот узел в конструкции станка, который я в своих мыслях уже не раз отсылал куда подальше, по мере того, как неуклюже и прерывисто дыша, калечил свои неподготовленные руки. Так мне показали станину,  рабочий стол,  режущий инструмент и панель управления. Я заканчивал как раз этой самой панелью, когда мой учитель парой фраз и движениями рук набросал мне необходимость тех или иных кнопок и ручек. Память слабо слушалась меня в тот день, но одну большую красную кнопку я запомнил сразу. Так и тянуло надавить на нее и вызвать аварийное выключение этого непростого первого дня......

Неделя уже подходила к своему завершению, но, приходя каждый день на рабочее место, я усилием воли старался втиснуть в себя очередную порцию информации и ощущений, которые неожиданной лавиной обрушились на меня. Я тонул в этом неспокойном море и сам уже плохо осознавал свои действия, а только жалко и призывно смотрел каждый раз на своего капитана, который спокойно раскуривал свою «Приму» и уверенными движениями придавал смысл моим барахтаньям. Знакомый до этого с метрами и килограммами, я постепенно погружался в мир сотых и тысячных долей миллиметра. Не мог сразу одолеть тихий ужас перед убийственным равнодушием мечущегося  взад и вперед массивного рабочего стола, и бешено крутящегося абразивного круга.  Теперь я сам его устанавливал и запускал с опаской, думая над тем, что было бы, сорвись эта махина, в то самое время, когда я совсем недалеко, склонив голову, чтобы лучше видеть, оцениваю произведенный мной наезд на мирно расположившиеся детали. Рабочий стол был похож на зебру, и своим магнитным полем не давал деталям двигаться, пока режущий инструмент полоской за полоской снимал с них лишний металл. Самый первый чирк круга по металлу был чем-то завораживающим. Очень осторожно, помня о всех своих и чужих неудачах с разлетающимися со стола деталями, я подводил прожорливый инструмент к краешку первой детали и, практически касаясь носом холодного железа следил за уменьшающимся расстоянием, ждал первой искорки будущего действа. Мои глаза были просто прикованы к предстоящему событию, в то время как руки, потея, сверхосторожными движениями подкручивали бесконечный барабан с делениями. Иногда я ошибался, и яркая вспышка встречи круга с препятствием отдавалась болью в глазах. Наставник работал рядом. Наверно он все прекрасно видел, пока я был увлечен своими манипуляциями, но брани еще не было. Иногда я успевал замечать в  его движениях головой накапливающееся неодобрение и неуверенность в моих способностях, но мне уже самому становилось интересно и я старался как мог не испортить начатое.
Работа на сухой шлифовке очень вредное занятие. Большую часть  гадости из-под круга принимает на себя вытяжка. Остальное рассеивается рядом. Перед каждой установкой деталей на стол, его надо было очищать. Сначала щеткой, затем тряпкой и напоследок рукой. Только ладонь могла собрать весь самый мельчайший мусор. Учитель делал это просто идеально. Раз и два. В первый раз, когда я старательно повторил его манипуляцию, он с большим подозрением посмотрел на мою влажную от пота ладонь и неодобрительно хмыкнул. Нужна была сухая ладонь, и я побежал мыть с мылом руки, чтобы снова пройти тест. Я бегал и бегал, с мылом и без мыла, перепортил все тряпки, а предательская ладонь потела в свое удовольствие. Что было делать? Пришлось учителю это принять как данность, а мне учиться быть толстокожим. Детали тоже сначала обдувались, потом протирались, и уже обработанная поверхность находила все ту же ладонь. Учитель мрачно размышлял. Такого количества пота он не видел уже давно и очень переживал по поводу того, что будет с деталями на свежем воздухе после потной руки. Его предположения через некоторое время стали оправдываться, и он уже только махал рукой и тихо про себя ругался. Для того, чтобы укрепить детали на столе, с одной стороны был буртик, а с другой - специальные отшлифованные металлические планки, которые  устанавливались прямо на стол и аккуратно подбивались мягким цветным металлом. После продолжительного общения с мной, планки покрылись слоем ржавчины. Наставник был в гневе, а я мог только развести свои непутевые руки.
Думаю, что самое первое подозрение насчет того, откуда мои руки растут, зародилось в его голове, в тот самый момент, когда принесенные мне простые кубики заготовок я чуть не испортил своим рвением убыстрить этот несложный процесс снятия лишнего металла. Я в то время подготавливал грубые заготовки для его уже более тонкой работы. Дело касалось десяток миллиметра, но я умудрился нашлифовать так, что в одном углу детали этих десяток было на парочку больше, чем в другом. Пошла, так сказать, кривизна по деталям. Я пилил эти заготовки пару часов, аккуратно, в надежде заработать свой, пусть небольшой, но призовой балл, но получил только удивленно-расстроенный взгляд уставших глаз, неловкий, но ощутимый толчок в бок и наглядный призыв работать как все нормальные люди. Он стоял на моем месте и как фокусник быстрыми и малозаметными движениями исправлял мою халтуру. Я соображал только, как «вжикает» повеселевший от умелой руки инструмент. Несколько удачных «вжиков» и дело сделано. Десять минут и ни капли пота. Я как-то сразу ощутил себя старой черепахой, решившей быстренько перебежать на другой конец света. Как мне было уцепиться за тот мощный ураган, который только что сделал за меня всю работу? Я стоял у станка и уныло вспоминал, как быстро щелкал  математические задачи и даже имел успех у белых фартучков на коричневых платьях….
Прошел месяц моих страданий. Каждый день я возвращался домой униженным своей бестолковостью и нерасторопностью. В тот самый момент, как мне удавалось освоить одну непростую задачу, тут же  находились еще несколько новых  и куда более сложных. Я с удивлением смотрел на уже знакомых мне рабочих, которые с небрежной легкостью входили в производственный процесс и с такой же легкостью, без заминки, выходили из него. Они шли к своим семьям, к своим начатым только что книгам или свежему пиву, кто в кино, кто в гости – жизнь бурлила и продолжалась, неспешно накручивая день за днем. Мне казалось, что я один иду по неизвестной никому пустыне широко раскинувшейся в этом, вдруг ставшим незнакомым мне, городе и только где-то, впереди меня идущий, мой проводник, каждый день по семь часов указывает направление пути. Мне стали чужды веселья, я с трудом добирался до ночлега, чтобы следующим утром, холодный и невыспавшийся, снова отправиться в путь. Счастливые мысли покинули меня, но я обрел решимость пройти эту пустыню. Мой провожатый казался мне  порой так близок и достижим, что хотелось побыстрее добежать до него, чтобы осилить пустыню вместе, но каждый день он только посмеивался, над моими потугами, неодобрительно курил и просил сбегать в столовую за сладкими пирожками на обед. Он мало ел, мало тратил энергии  и только все больше раздраженно приглядывался к тому, что у меня получается. Я с нетерпением ждал обеда, бегал в столовую, ел как проснувшийся от спячки молодой медведь и каждый день по дороге домой, изнемогая от усталости, ощущал жуткий голод.
Один раз терпение наставника дало трещину. Так уж было заведено в цеху, что друг другу помогали, кто чем может, по мелочи. И вот как-то раз судьба, решив устроить для меня небольшой привал в производственной программе, привела ко мне токаря с потерявшими необходимые качества кулачками, которыми зажимают деталь в патроне на станке. Дело плевое, как он мне объяснил: надо «чуток» шлифонуть плоскости. И дальше уже руками объяснил, где и как. Учитель был в это время где-то рядом, но я сплоховал и решил, что сам управляюсь. Я успел только расположить эти кулачки на столе и включить станок. Гром грянул внезапно и как раз в  левое ухо. Тут же меня отбросило от станка и я, наконец, услышал открытым ртом яркие  подробности моего земного существования. Они включали в себя некоторым образом мою родословную, потом, отдельные части моего пока еще целого тела и выводили в конце уже очевидную мораль о пользе человеческого разума в производственных делах. Слово «безмозглый» было самым мягким сравнением моего существа с этой моралью. Когда рассеялся сигаретный дым, окутавший как то сразу моего избавителя, я получил уже по полной программе. Было решено отставить на время меня от станка и направить на исправление в складские грузчики. Склад как раз задумал переезд, и несколько тонн слегка поржавевшего железа ждали моих рук. Я был насуплен и всем видом показывал, что не согласен на такое издевательство. Но железо таскал. Недели две наверно. В это же время у меня дома оказалось несколько книг по специальности. После унижений за станком, эта литература подбадривала закисший разум. С книгой я мог и посидеть, и полежать и даже постоять для перемены положения, но не семь часов, как полагалось законодательством о труде еще юному организму. Написано было скучновато, однообразным техническим языком. Я часто зевал и небрежно рассматривал картинки. Они были очень удачно расположены, как раз в том самом месте, где глаза уже не воспринимали текст. Я читал, забывал, сомневался, снова перечитывал, пока полагающийся мне по провинности металлопрокат не закончился в один прекрасный день. Я снова дружил с учителем и даже мой станок не стал выказывать неприязни своим непростым норовом.
Прошел день или два и я вдруг почувствовал себя смелее. У меня стало получаться. Как будто кто-то снял с меня колдовские чары беспомощности. Я стал чувствовать работу. Руки сами выполняли то, о чем просила их голова, хотя  все еще перестраховывались, вспоминая прошлые дела. Работы было много и вся она была простой. Принося наставнику выполненную работу, я чувствовал, что и у него появилась надежда насчет изменения ситуации. Так прошел еще один месяц. Потом еще один…
Я работал и учился тому, как правильно устанавливать различные детали, как работать с подачей абразивного круга, как использовать измеряющий инструмент, что такое концевые меры длины и для чего они нужны, как правильно затачивать шлифовальный круг и как его подбирать в зависимости от выполняемой работы. Было еще много разных больших и мелких «как», которые я постигал, выполняя несложную предварительную работу.
Со временем, учитель стал в шутку называть меня «сынком», а я отвечал ему «про себя» – «папаня». Так мы и ладили, иногда вместе шагая по утрам на работу и обсуждая последние новости с полей страны. Говорили о чем угодно, только не о работе. Многие из тех, кого мы вместе встречали по пути, были его знакомыми, которых он хорошо знал и по труду и по выпивке. Некоторых он уважал, другим презрительно выговаривал, знакомя, таким образом, с тем обществом, в которое я постепенно вливался. Мне и самому уже хотелось считать себя полноправным участником общего процесса производства, поэтому я сразу соглашался с учителем в его суждениях и также старался вежливо не замечать слабаков. Появившаяся иллюзия моей состоятельности на рабочем месте была грубо разрушена, когда «папаня» принес мне заготовки с чертежом и технологической картой.

- Пора браться за ум, сынку, - сказал он, улыбаясь и разворачивая передо мной чертеж. – Тут все нарисовано и описано. Действуй!

Это было неожиданно. Меня пытались вырвать из моего уже тепленького места. Небольшой холодок пробежал где-то по спине и икнул в коленках. Чертежи  читать меня уже научили, но ничего кроме линий и цифр я там не видел. Оказалось вдруг, что я совсем мало представляю себе как из предварительно обработанной заготовки, отдаленно напоминающей готовую деталь, получить то, что было четко отрисовано на чертеже. Да и цифры, показывающие, сколько я могу отступить от заданного размера, меня совсем не обрадовали. Самый безобидный коридорчик по ширине не превосходил трех десятых миллиметра, в то время как самое узкое место укладывалось уже в четыре тысячных. Я повертел в руках чертеж и, ловя на ходу мысль, полез в технологическую карту изготовления детали. Там не оказалось ничего неизвестного. Подписавшийся под своим текстом малоизвестный мне технолог, давал общие указания что и когда обрабатывать, оставляя широкий простор для фантазии. Заготовки, мрачно темнея от термической обработки, ждали своей участи. Мне захотелось вдруг к маме. Я поднял голову и увидел озабоченные глаза учителя. Работая над своими деталями, он время от времени бросал на меня взгляд, оценивая произведенный во мне переполох. Но он пока молчал, а мне пора было уже что-то предпринимать. Мысли лихорадочно перескакивали с предмета на предмет, руки тянулись то к абразивному кругу, то к микрометру, но ноги не двигались. Я снова взялся за чертеж, думая уже над тем, что для начала надо выбрать правильный инструмент, потом заточить шлифовальный круг, выбрать поддерживающие планки, потом…. Что же потом? Наверно надо придумать, как рационально расположить на рабочем столе детали. Сколько их штук, кстати?  Что буду в первую очередь обрабатывать? Наверно начну сверху. Для убедительности я взял одну из заготовок и, повертев в руке поставил ее на чертеж, чтобы как-то совместить идеал и прототип. Цифры требуемых размеров, при всей моей решительности, не желали долго задерживаться в голове, и приходилось каждый раз проверять глазами уже многократно изученное с тем, что намерил микрометр. Ничего сложного среди моих вычислений не оказалось, но я почему то стал побаиваться своей арифметики и несколько раз все перепроверял. Поле для деятельности оказалось достаточным ,чтобы не сплоховать сразу, но руки непривычно слабо держали заготовку. Как только я решил сделать первый шаг и поменять почему-то разонравившийся мне абразивный круг, подошел наставник. Его точные и быстрые телодвижения говорили мне только о том, что он раздосадован. Мне тоже захотелось этого чувства, но поджавши хвост о сладком не думают. Я ждал его решения.

 - Что думаешь делать, - быстро спросил он. – Чертеж прочитал?
- Да, вроде все понятно, в чертеже, - вяло заторопился я. – Не знаю вот, какой мне круг взять…..
 - Погоди…Что ты из чертежа понял? – отмахнулся он.
 - Я вот не знаю еще, как точить этот угол, - показал я пальцем на чертеже  и посмотрел на него.
 «Папаня» только отрывисто мотнул головой и что-то острое прожевал ртом. Слюна послушно выделилась, готовя челюсть к плевку, но вместо привычного звука в урне я услышал смачный призыв работать мозгами, а не… Несколько охладев к моей анатомии, он изрек
 - Сколько раз можно повторять: прежде всего, ты должен понять, что брать за базу! От базы, как от печки потом будешь «плясать» как тебе угодно. Где, по твоему, здесь база?  - сказал он и, взяв одну из заготовок, передал мне.
 - Вот,  - неуверенно ответил я и указал на широкое основание.
 - Правильно, с него и начнем,  - изрек он и перешел к станку.

Мы уже спокойно переговорили о вариантах установки заготовок, инструменте и порядке обработки. Дело пошло. Когда я заканчивал последнюю партию, «папаня» принес и поставил  рядом незнакомое еще мне приспособление.
 - Это для правки круга под определенный угол. Когда закончишь с первым этапом, позови, и я тебе покажу, как это работает, - сказал он и ушел.
- Хорошо, - тихо вымолвил я.

Он установил приспособление на рабочий стол станка таким образом, чтобы можно было сточить одну из сторон круга под определенным углом. Эту задачу на бумаге я бы решил мигом, но с железом мне все казалось сложнее и непонятнее. Спросив, помню ли я, сколько будет синус от угла, он вытащил концевые меры и набрал из них нужный катет. Вот и все – можно точить. Я все еще разглядывал это приспособление, которое, как сказал мне учитель, он смастерил сам. Сложного в нем было немного, если не принимать во внимание того, что надо было ухитриться так точно совместить основание с остальной частью конструкции, чтобы затачиваемый угол, получался из прямоугольного треугольника, гипотенузой которого выступала одна из сторон основания. Наставник сам стал обтачивать круг, давая по ходу мне полезные советы. Попробовал и я, аккуратно выполняя действия, и поворачиваясь, каждый раз, за одобрением. Покончив это пыльное дело, я был снова допрошен на предмет того, как мыслю получение необходимых размеров и симметричности будущей детали. Работа предстояла в двух плоскостях и могла вызвать местные прижеги из-за высокой температуры в зоне обработки. Материал от температуры расширяется и вместо положенных соток на обработку за один проход, круг может прихватить лишнего, вызвав еще большую температуру и нагрев. Мы стояли рядом, и свои новые страхи я пытался прогнать вопросами, на которые учитель давал короткие ответы, зорко следя за процессом, время от времени, поправляя спокойной и твердой рукой. Моя уверенность целиком зависела от расстояния до «папани». В конце дня я ощутил некоторый прилив самостоятельности, и весь следующий день посвятил ее отработке на оставшихся заготовках. Получившие предварительную шлифовку, они стояли отдельно от еще ожидающих, и симпатично поблескивали своим новым состоянием. Я никогда не думал, что металл может так, по-королевски, выглядеть, блистая своими четким гранями и серебряной чистотой отделки, прежде чем его зальют маслом и отправят на работу что-нибудь обрезать или откусывать. Потом уже я наблюдал, как притирщики доводят поверхность металла до зеркального вида. Мои детали тоже в чем-то напоминали зеркало, пусть даже немного смазанное и в ближайшее время я был намерен придать им вполне королевский вид, снабдив как короной, специальными рабочими зубчиками по верхней грани. Это была последняя операция в ходе продолжительных учений, которые организовал мне наставник. Было много сказано и выкурено с его стороны, пока я нетвердо перешагивал с одного подводного камня на другой. Я надолго запомнил, что такое поднутрение круга, пока пытался это осуществить, вызывая к жизни все самые нелестные эпитеты  и пожелания в мой адрес. Когда же я, собрав всю свою смелость, твердо заявил, что круг готов к использованию, «папаня» осмотрев содеянное одним глазом, пожалел, что не выпускают больше хороших плетей на поучение молодежи, которая только и делает, что портит все, чего не коснется. Они трижды рисовал мне на бумаге как должно выглядеть поднутрение в идеале и просил не выпендриваться, пытаясь изобразить совсем другое. В конце концов, что-то похожее на идеал мне удалось заполучить и «папаня» отступил, все еще разводя руками.
К последней операции мы стали готовиться совместно: он - командовал, а я был на подхвате. Уже кое-что понимая из его коротких команд, я старался быстро и точно их выполнять. Мы заправили новый шлифовальный круг, установили шаг подачи и скорость перемещения стола. Я, как и полагалось, первым коснулся детали, вызвав маленький салют из искр. Дело завертелось, оставляя мне роль наблюдателя. Шаг за шагом, круг все глубже погружался в металл, проявляя самый первый зубец. Следом был второй, третий и дальше по списку. Оставалось ждать и правильно выставлять переход круга на следующий зуб. Окончание рабочего дня меня застало на середине работы, и наставник сказал, что сам посмотрит за продолжением: не хотелось выходить из процесса, пока он не был закончен. Так он и работал за двумя станками, когда я, уже собравшись, пришел с ним попрощаться.
Утром он догнал меня по дороге на работу. Что-то неспокойное было в его взгляде. Мы прошли пару сотен метров, когда он вдруг сказал, что испортил те детали, которые я вчера не доточил. Он перепутал цифры и зубцы в одном месте получились уже, чем полагалось. Мне было удивительно наблюдать как этот монстр станочного дела и злопыхатель всех моих умственных способностей говорил вкрадчиво и даже несколько заискивающе. Все его расстройство вчерашней неудачей можно было ощутить носом, сблизившись на определенное расстояние. Он тяжело дышал, прогоняя утреннее состояние, и выглядел подряхлевшим. Мне не было обидно наверно потому, что главным для меня стали не сами детали, а то искусство, которое мне старались привить. Мы пришли в цех и переписали брак на меня. Выжившие детали в конце смены я гордо сдал мастеру. Эта работа стала для меня экзаменационной. Не прошло и трех недель после этого, как я сдал  зачет на получение разряда шлифовщика. Теперь я мог самостоятельно выполнять работу на уровне своего разряда, зарабатывая себе на кусок с маслом. Мои экзаменаторы мне признались, что моя работа была на два разряда выше того, что они мне могут присвоить.
Жизнь текла своим чередом. Утренняя сонливость сменялась вкусными запахами богатого обеда, который равномерно переваривался во второй половине дня, смешиваясь с потом работающих машин, веселыми шутками рабочих перекуров и бесконечными однотипными деталями, груды которых перемещались от одного станка к другому. Разделение труда делало свое нехитрое дело, увеличивая производительность путем уменьшения значимости каждого отдельно взятого мастера. Мой юношеский энтузиазм вкупе с назойливым страхом потерять бдительность за станком  испытывал нарастающий дискомфорт. После работы я чувствовал себя как потерянный детский мячик в осенний неприветливый вечер. Время, положенное на отдых, бесполезно тратилось на кормежку и диванное бдение перед телевизором. Пустыня, которую я раньше обнаружил в городе, перебралась ко мне внутрь, поближе к сердцу. Гулкое эхо от призывов моих родственников чем-нибудь себя занять, разносилось по ней, распугивая последние живые чувства и мысли. Я грустил, но, часто заставляя себя, гулял по вечернему городу в поисках свежего дыхания приносящего новые впечатления и идеи. Иногда я заходил в какой-нибудь продуктовый магазин разведать обстановку и послушать разговоры покупателей с продавцами. Самые интересные разговоры были у кассы. Никто никуда не спешил. Знакомых лиц не было, и я чувствовал себя вполне инкогнито. Открылась входная дверь и чья-то неуклюжая фигура протиснулась в сторону винного отдела. Я бросил свое место у кассы и пошел следом за ней. Человек шел неровно, слегка припадая то на одну, то на другую сторону. Шел нацелено, на ходу нетрезво шаря в карманах. Это был наставник. В моей пустыне повеяло горячим дурманящим виноградно-спиртовым настоем, и возник образ добродушного раскрепощения.
- Привет, - сказал я весело, вовремя поддержав его отклоняющуюся от прилавка фигуру.
Слезящиеся помутневшие глаза, с трудом оторвавшись от многочисленных наклеек на витрине, повернулись ко мне, вслед за головой. Не было сомнений в том, что они меня узнали: поветрие резко усилилось, выдавая приблизительное количество уже запасенной в теле жидкости.
 - А….., сынок….., - тревожно произнесли вяло улыбнувшиеся губы. – Ты чего тут делаешь? А я …решил немного….поправиться….
 - Ты … как? – спросил он и изобразил некоторую задумчивость.
   Стоящая за прилавком продавщица задала свой стандартный вопрос, видя нерешительность в действиях, и этим привела «папаню» в чувство. Он встрепенулся и скороговоркой запросил одну бутылочку и еще винца одну.
 - Нам тут…погутарить треба, - уже почти молодым парубком подмигнул он продавщице, которая, однако, скривила свою брезгливость в безразличной улыбке, пока «папаня» прятал «родимую» поближе к телу и, опираясь рукой на стандартную винную пакость в объеме 0,7 литра, поворачивался ко мне.
-Пойдем, сынку…, зайдем …к моему одному…приятелю…

 На улице уже было мало прохожих и, хотя день был выходным, вариант с походом к приятелю моего наставника непрошенными гостями меня мало устраивал. «Папаня», напротив, обрел второе дыхание. Он расправил плечи и  стал чаще отрывать ноги от земли, подбадривая меня уверенным немного охрипшим голосом, который, разобравшись толком в русской речи, перешел от натуги на сплошные лозунги. Мне казалось уже, что неизвестный приятель и знать не знает о надвигающейся встрече, а почти ухарская бодрость моего наставника лишь надежное прикрытие той идеи, которая посетила его за прилавком магазина.
Мы стояли перед чьей-то дверью, ожидая пока возня, вызванная нашим звонком, не перерастет в осмысленное движение навстречу неизвестному. Мне очень хотелось, чтобы знакомого не оказалось дома или он куда-то как раз уходил, а нам желал всего хорошего, но дверь спокойно открылась, и я увидел знакомого рабочего с завода. Мы работали рядом и даже немного переговаривались, когда возникала необходимость. Он не высказал ничего неожиданного и пригласил нас войти. Возможно, ему приходилось уже принимать подобных гостей, раз, увидев бутылку в руках «папани», он только мягко улыбнулся и кликнул жену. Кажется, там был еще и ребенок, но жена быстро что-то сказала мужу и ушла на кухню. Наставник решил, что надо как-то начать встречу и пошел о чем-то сладко лепетать с женой, пока меня препроводили в комнату. Мы с приятелем перебросились парой фраз, которые одним боком затрагивали сегодняшнюю погоду, а с другой делали некоторые замечания по поводу настроения «папани». Я вдруг почувствовал, что приятель испытывает такое уважение к моему наставнику, что почти рад нашему внезапному приходу. Он даже суетился немного, быстро размещая посуду на небольшом столе, который до этого момента был оккупирован дочкой и ее раскрасками. Появился «папаня» с открытой бутылкой вина и какой-то посудиной с салатом. Перемещаясь к столу, он громко убеждал хозяйку в том, что все просто замечательно и беспокоится не стоит. Говорил он вольно, очевидно понимая, что здесь все будут его слушать, хотя обильности в словах позволить себе уже не мог. Тот хмель, который бороздил его сознание в магазине, уступил место ожиданию нового возлияния с людьми, которые им восхищались и скорее подняли бы полные бокалы в его честь, чем попытались оспорить его соображения. А мысли его были просты: он всех любил и всем прощал, даже тем, кого он считал своими недругами по каким-то житейским или заводским делам. Любовь свою он требовательно и громко выражал в том, как другим надо жить и что делать. Его речь не отличалась искрометностью фраз и большим философским смыслом, но ради убедительности он каждый раз вспоминал какой-нибудь случай и тут же оформлял его, согласно своим размышлениям о жизни. Зорко следя за поддакивающими  кивками с нашей стороны, он, как уставший, но породистый бык,  время от времени призывно обращался к хозяйке поддержать наше малочисленное стадо и отведать винца из его рук. Бутылка была вскоре задвинута под стол и ее место заняла объемистая тара с домашней наливкой. Хозяйка, моложавая украинка, суетилась так, что скоро весь стол оказался съестным. Присев рядом с мужем она немного смущенно отпила свой бокал и побежала дальше по делам.  Ребенок время от времени проходил мимо стола, надеясь, может быть, что там есть конфеты. Возможно, незнакомые дяди незнакомыми запахами и шумом возбуждали в ней нестерпимое любопытство, заставляя описывать очередной круг из кухни в комнату и обратно. То же самое делали и настенные часы, на которые я обратил внимание, когда наставник решил, что пора и честь знать. Прошло уже два часа, как мы вторглись обрадовать малознакомых мне людей.
Уже на выходе «папаня» вдруг вспомнил о каком-то деле, видимо связанном с просьбой хозяина квартиры. «Что-то по работе»,- понял я и вышел за порог, слыша, как сразу обрадовался мой новый знакомый.
На улице не было никого. Мы шли до перекрестка вместе. «Папаню» снова начало качать, как заправского забулдыгу в день получки. Он все больше молчал и тяжело дышал, как-то сразу постарев на десяток лет.
 - Он, кажется, и не удивился тому, что мы заявились, - сказал я уже у самого перекрестка.
 - Он был… моим учеником, - ответил он, останавливаясь.
- Он ведь на другой шлифовке работает, как же ты его учил?
- Сынок, я … чему только ..не учил. На… любых… станках!
 - Фу-у, погоди…давай перекурим и пойдешь…уже. – сказал он и достал сигарету.
Огонек зажигалки осветил его  насупленное от возлияний, несвежее лицо уже пожившего и уставшего человека лет сорока пяти.
 - Я…на этой шлифовке…уже…двадцать три, нет…двадцать…четыре года. Чего только…В шлифовке я …умею все…Кого только…не учил… Вот этот парень. Он же мне…обязан. Ничего…не умел. А сейчас…вот…женился…ребенок…Сколько их было…

Он затянулся и повернувшись, выбросил сигарету. Помолчали чуть-чуть.
- Ну…так…все на месте, - проверил он себя похлопыванием по карманам. Голос его снова окреп. – Ну…давай, до понедельника
Мы пожали друг другу руки и разошлись каждый в свою сторону. Легкий хмель крутил в моей голове рой мыслей. Вышагивая пружинистым шагом, я представлял себе как, в свое время, мой учитель был таким же, как и я, лопушистым учеником. Как какой-нибудь прокуренный и уже седой его наставник после баталий с деталями за рабочим местом в обычный день, в день выходной, в доверительной беседе за кухонным столом, объяснял ему смысл жизни, по хозяйски строго укладывая рабочую правду-матку в пустеющую тару с жидкостью, способной раскрыть любую загрубевшую душу. Я уже подходил к дому, где меня ждали родственники, когда внезапная  мысль пронзила мое сознание и заныла в душе. Его последние слова. Его ученики. Почти как  дети, которые, повзрослев, покидают…может быть, даже не попрощавшись...

В понедельник я старался разглядеть в учителе нового для меня человека, но все было тщетно. Он, как и прежде, спокойно придерживался своей линии поведения. Без всяких намеков мы поздоровались утром обычным сухим приветствием, и по ходу дня я получил в свой адрес ровно столько словесных подзатыльников, сколько он их мне отмеривал в обычный день. Это меня взбодрило и успокоило. После обеда к учителю подошел мастер. Он принес какие-то чертежи и одну заготовку. Я делал свое скромное дело, и время от времени приглядывался к ним. Было ясно, что это будет непростая работа, и мое любопытство только разгоралось. Как только выдалось удобное время, я подошел к наставнику, который разглядывал чертежи. Мне еще не доводилось собирать в голове деталь, расположенную на нескольких листах чертежа. В ней было столько отверстий, пазов, и прорезей, что я быстро запутался. Цифры наглядно демонстрировали всю предстоящую сложность. Особенно мне не понравились углы. Слишком уж они были нестандартными и точными. Зубчики на будущей детали, которые я тут же разглядел, хоть и были весьма невыразительными, но необходимая точность и размеры повергли меня в легкий шок. Учитель задумчиво посмотрел на меня, мимо меня и снова в чертеж.  «Мне таких высот никогда не видать»,- подумал я и побрел к своим примитивам.

Прошло несколько дней, пока шла предварительная обработка. Учитель был погружен в работу и на мои вопросы практически не реагировал. Металл этих заготовок был уж очень своенравный. Чуть что – прижег. Это я смог оценить, как только сам стал участвовать в процессе. Наставник стоял рядом, как и прежде подсказывая и поправляя. В то самое время, пока я снимал лишний металл, он обдумывал дальнейшие действия. Без специальных приспособлений не обошлось. Он их придумывал и изготовлял прямо по ходу работы. Самым сложным оказались как раз те самые зубчики, которые я обнаружил на чертеже. Мало того, что они отделялись друг от друга очень узким пазом, так и паз этот был непрямоугольной формы. Точность была такой, что приходилось пользоваться микроскопом для распознания возможных ошибок и неточностей. Учитель, объединив несколько шлифовальных кругов в один инструмент, стал их затачивать. Круги худели по мере того, как учитель, взяв ненужный кусок железа и выточив пробный паз, убеждался в его несовершенстве. Для этого он шел  к микроскопу, потом – назад, и снова затачивал круги, по только ему одному ведомым правилам. Это продолжалось долго. В конце концов, детали легли на рабочий стол его станка и прошептав какое-то заклинание, наставник запустил процесс. Не только я, но и многие другие подходили посмотреть на это чудо. Шлифовальные круги были настолько тонкими, что вспышки от искр пронзали их тела, как в тумане дальние огни. Готовая деталь выходила поистине шедевром. Вся ее сложность и многогранность просто притягивала к себе. Чем больше я на нее смотрел, тем меньше мне казалось ,что это сделал человек руками и инструментом. Если бы мне сказали, что такую деталь получили литьем под очень сильным давлением в специальную очень точную форму, я бы поверил на слово. Но приходилось верить своим глазам. Очень хотелось взять одну на память, но пришел равнодушный мастер, и все детали отправились осваивать свою новую жизнь….

Весна уже захватила природу. Рабочие в обеденный перерыв млели под теплым солнцем, а мне предстояло еще одно испытание на самостоятельность. О нем я узнал в пятницу вечером, когда наставник сообщил о своей предстоящей командировке. Он уезжал на неделю, и мне предстояло найти в себе силы выглядеть вполне состоявшимся рабочим. Та пуповина, которой мы были соединены все это время, безжалостно разрывалась. Я снова почувствовал дрожь в коленках, но руки сами все выполняли, пока сознание подстраивалось под новые обстоятельства. Я робел и тушевался перед старшими товарищами, которые уже напрямую обращались ко мне и ждали моего решения, но каждый новый день приносил мне очередную порцию уверенности в своих силах, так что к концу недели я уже крепко держался на ногах. Сложной работы не было, а психологически я устоял. Так получилось, что именно в эти дни группа учеников ПТУ проходила обзорную экскурсию на заводе. Вела группу женщина. Они остановились около моего станка в надежде рассмотреть, как работают шлифовщики. Женщина старалась объяснить вслух каждый мой шаг, пока я планомерно и предательски заливался краской смущения. Сзади меня стояли почти мои сверстники, кое-кого я узнал по школе. Они смотрели на меня как на специалиста, а мне хотелось им крикнуть: «Да это же я! Чего вы так  уставились!» В это время подошел хороший знакомый моего учителя, и мы стали говорить о делах, а ребята ушли….

В начале июня я зашел в цех попрощаться. Студенческая жизнь снова манила меня своей молодостью и свободой. Учитель не видел моего приближения. Его напряженно-сгорбленная поза и аккуратные движения рук скрывали от меня чудесное превращение очередной заготовки. Я стоял в паре метров от него, вслушиваясь в привычный гул машин. Грязно-серые составляющие этого пространства, подсвеченные одноглазыми близорукими лампами, прощально протяжно насвистывали свой бесконечный мотив. В этом мрачноватом замкнутом пространстве, забыв о трудовых буднях, я вдруг почувствовал себя незрячим и беспомощным. Захотелось света и тепла.
 - А, сынок, пришел прощаться? – вдруг услышал я знакомый голос.
Он осторожно улыбался мне и вытирал руки.
 - Если тяжела будет наука, приходи к нам. Железа хватит на всех, - легко сказал он, цепляясь за меня своими уставшими, но очень теплыми глазами.
Мы посмотрели друг на друга, и я ушел…