Кинозвезда

В тот день я захватил папку с недавно напечатанными рассказами и отправился к другу, который обещал помочь мне с публикацией. Договорились мы с ним не очень точно, его телефон в очередной раз оказался отключенным за неуплату, и мой звонок в дверь его квартиры утонул в пустоте. Не было друга дома, может за хлебом в соседний магазин пошел, может к друзьям в Москву неожиданно отправился - неизвестно. В итоге у меня оставалось два выхода - либо на трех транспортах возвращаться домой и там испытывать чувство глубокой неудовлетворенности от сегодняшнего дня, либо немного подождать его на скамеечке возле подъезда. Второе первого не исключало, и потому я решил все-таки подождать, благо время было.
Когда я спустился вниз, то обнаружил, что одна из скамеечек сгнила настолько, что от нее остался лишь ржавый железный скелет, а на другой примостился полупьяный грязный тип. Немного подумав я все-таки уселся на скамейку, предусмотрев определенную дистанцию от типа и назначив время ожидания в тридцать минут.
Сперва все шло спокойно - я читал себе газетку, а незнакомец бубнил себе под нос что-то непонятное. Даже на расстоянии от него несло смесью запахов мочи и перегара, а в волосах по всей видимости водились вши - он постоянно почесывался. Вдруг совершенно неожиданно алкоголик повернулся ко мне и что-то пробормотал. “Сейчас копейки клянчить будет”, - предсказал я его дальнейшие действия и уже собрался уходить.
- П-послушай меня, - пробормотал он, с трудом управляя собственным языком - Я... мне... мне от тебя ничего не надо, я только хочу, чтобы ты... ты послушал!
Я, конечно, сделал вид, что обращаю на невольного соседа внимания не больше, чем на фонарный столб.
- Хоть ты... - продолжил он, - Меня, кстати, Костя зовут, я неудавшийся артист.
Почти автоматически я повернул голову в его сторону. Польщенный таким вниманием “артист” продолжил свою речь, не удостоверившись даже в том, что я его слушаю, из чего я сделал вывод о полном безразличии Кости к качеству слушателя.
- Кинозвезда! Ха-ха-ха! - промолвил он, мечтательно закатив глаза к небу, - А что я здесь - обычное дело! Что, думаешь, у Петьки из “Белого солнца” как-то по-другому сложилось? Да точно так же! Сам недавно слышал!
Константин сделал длительную паузу, после которой стал говорить совершенно другим голосом и с другой интонацией, полностью избегая употребления нецензурных слов. Казалось, что под грязной проспиртованной оболочкой живет еще один человек, который и стал говорить все то, что я услышал прямо сквозь Константиново тело. Впрочем, ничего удивительного здесь нет - по-видимому эта речь впервые была сказана Костей, когда он еще был совсем другим человеком и с тех пор так ему запомнилась, что он повторяет ее почти автоматически, подобно магнитофону. Чтобы не случилось с “артистом” дальше, его внутренний Костя всегда останется таким же, каким был в те далекие годы и все также легко и красиво будет вести свой рассказ.
- Эх, кто в детстве не мечтал стать знаменитостью! Почему? Да чтобы все тебя считали человеком здесь и сейчас, а не в отдаленном будущем, после всяких там образований, становлений и прочей хрени (это было последнее из сказанных им слов, которые не употребляются в относительно приличных обществах). А как стать таким?! Вундкер... Этих, как их... Вундеркиндов ничтожно мало, значит - шансов никаких! Но мы живем в век кино, и детей там снимают такими, как они есть, это только в театре мальчиков маленькие тетеньки играют. Вот это - шанс! Правда счастье такое мало кому приваливает, но все-таки... Помнишь ведь Алису Селезневу, Колю Герасимова, братьев Электроников, Мишу Полякова из “Кортика”!
“Черт, а ведь он из моего поколения, но выглядит лет так на полсотни, не меньше. Вот оно как бывает!” - подумал я.
- Да, все здесь и сейчас... Дети лучше вживаются в образ, для них он превращается во всю жизнь, и окончание съемок - конец жизни. А дальше что? Превратиться в рыщущих в поисках копеек обывателей они уже не могут, а в сниматься их больше не приглашают, ведь киношникам они были нужны только в тот момент и только в том качестве. Впрочем, приписывание всех невзгод дальнейшей жизни только не востребованности в качестве артистов - пустая болтовня. Вряд ли тот же борец за правду Миша Поляков (конечно, не он, а тот, кто его играл, но при детской способности вживаться в образ это одно и то же) согласился бы теперь изображать унылого торговца или даже безликого директора какой-нибудь  конторы. Нет, роль романтического детского героя вживается в плоть и кровь, выжигая все не относящееся к ней...
Константин наморщил лоб. Было видно, что говорить об этом ему страшно тяжело, но хочется сказать не менее страшно. Более того, явно чувствовалось наличие какой-то суровой силы, упорно заставляющей его говорить, и сопротивляться ей этот истощенный алкоголем человек не имел никаких сил. Глубоко вздохнув он пошарил рукой вокруг себя, очевидно в поисках  бутылки, которой не было. Я вставил в его руку принесенный для распития с другом портвейн “Массандра”. “Артист” благодарно кивнул головой, остатками зубов откусил пробку и сделал богатырский глоток.
- Если ребенку позволили стать героем - он им с радостью становится, - продолжил Костя, - Но перестать быть героем он уже никогда не сможет, а столкнувшись по окончанию съемок со смрадом так называемой реальной жизни просто сообразит, что все кончено и потихоньку начнет сам себя хоронить. Постепенно, шаг за шагом, но бесповоротно, ибо единственного возможного спасения - возвращения к своей истинной роли ему никто не предложит. А тем более сейчас, когда таких ролей нет! Ни в кино ни в жизни!
Константин опять хлебнул портвейн, пошатнулся, едва не свалившись при этом на землю, но все-таки собрался с мыслями и вернулся к своему повествованию:
- Какая была радость, когда меня пригласили на киностудию. Впрочем, рассказывать про нее не буду - такое может понять только тот, кто сам испытал что-то подобное, а таких - мизер, считанные единицы. И не надо пытаться сопоставить то великое счастье с мелкими “взрослыми” карьерными удачками - это все равно что соотносить кондовую бытовую пьянку с Раем. Во тьме прожитой жизни тот день до сих пор виднеется ярким факелом, который теперь превратился в далекий мерцающий маяк...
В этот момент я, внутренне недовольный отведенной мне ролью пассивного слушателя, само наличие которого мало волнует рассказчика, мысленно перенесся в тот момент жизни моего нового знакомого.
Коридоры киностудии, оказаться в которых даже в качестве экскурсанта - недостижимая мечта многих школьников. А тут не экскурсант, а полноправный соработник этой алхимической кухни, выбранный на главную роль нового фильма. И вот уже в моих руках лежит толстая папка - сценарий. Дома я с жадностью перелистываю его, читаю с таким усердием, с каким никогда еще ничего не читал, изо всех сил вживаюсь в образ.
Играть предстояло пионера-героя Володю Дубинина, который во время войны партизанил в Керченских каменоломнях. Каменоломни, разумеется, будут построены соответствующими специалистами в съемочном павильоне, который снаружи представляет собой ничем не примечательное серое здание. Но так то снаружи!
Шахта, которую я соорудил в своем сознании оказалась самой что ни на есть настоящей. Со стенами из холодного и грубого серого камня, с постоянным холодом и промозглой сыростью. Чтобы лучше испытать это сочетание на себе я то и дело лазал в грязный полузатопленный подвал своего дома и часами высиживал там, стойко перенося въедавшуюся до самых костей вонь и сырость. Однако я осознавал, что страшнее постоянного холода и сырости был абсолютный мрак, заполняющий собой жалкие крохи жизненного пространства. Где найти такой мрак? Даже в самую темную ночь на улице присутствуют капельки света, пробивающиеся сквозь удушливую пелену туч. В повседневности присутствует не так уж много мест, где можно испытать этот в буквальном смысле давящий мрак, стискивающий ватными клещами все тело, от головы до самых пяток.
Но страшнее грубости камня, холода, сырости и мрака было наличие врага, волею которого все и было сотворено. Соответствие врага силом тьмы в глухом подземелье не ощущалось аллегорией, остроумной пропагандистской  выходкой. Именно сила тьмы заперла малолетнего Володю вместе с остальными партизанами в жуткие катакомбы, оторвала его от света и борьба с ней превратилась в цель его жизни.
Противник предпринимал все новые и новые усилия по дальнейшему сгущению тьмы, он старательно минировал выходы из каменоломен, замуровывал доступные ему штольни, пробовал даже затопить шахту водой и отравить партизан ядовитыми газами. Да, в этом черном мире враг явно не представлялся в образе солдата вермахта или даже кожаного офицера СС. Для этих людей он был некоей инфернальной силой, тупо и настойчиво отрывающей их от света, давящей темнотой. Но был среди них один маленький человечек, пионер-герой Володя Дубинин, который ходил в разведку и возвращаясь в подземелье как будто приносил на себе нежные солнечные лучики. Встречая героя после возвращения из очередной вылазки партизаны даже видели идущее от него сияние такого близкого, но бесконечно далекого светлого мира и страшно дивились ему. В такие моменты все потуги “атеистического воспитания” быстро сходили на нет, и даже политрук становился солидарен со своими бойцами, даже что-то из Евангелия шепотом цитировал.
Длительное прочтение одних и тех же отрывков сценария привело к тому, что все написанное в нем стало видеться как факты собственной жизни. И кошмарный подземный мешок и вылазки на поверхность, захваченную темными демонами и возвращение обратно в облике светоносного ангела. Иногда смертельно хотелось разорвать собственную плоть и обратиться в сверкающее световое облако, которое навсегда истребит уродливую подземную темень. Это желание толкало Володю на все новые и новые вылазки, каждая из которых могла стоить ему жизни. Впрочем, грань между жизнью и смертью для него стерлась, ведь что пребывание в “родном” подземелье, что хождение по занятой темными силами земле - все лежит за пределами этой хорошо всем известной диады, ни одно из этих состояний нельзя отнести ни к первому ни ко второму.
Папка заметно тоньшает. Две недели бессонных дней и ночей, и Костя, который уже Володя, знает свою роль наизусть и способен хоть прямо сейчас ее сыграть. Впрочем, он уже ждет не начала игры, а начала подлинной жизни. Игрой для него теперь стали отношения с родителями, со сверстниками, с товарищами и друзьями. Константина постоянно преследует ощущение, что он пребывает в очередной своей вылазке и вот-вот предстоит вернуться обратно во тьму, прихватив с собой несколько лучиков света. Отношение к самому свету у него стало крайне почтительным, он не может допустить, чтобы бегущие из космических далей золотые лучики падали, скажем, на не стиранные носки. Все то, что может осквернить своим присутствием свет он теперь старательно прячет, рассовывает по шкафам и закуткам. Такое странное поведение безмерно удивляет родителей, но они безропотно терпят - ведь еще немного и их сыночек станет знаменитостью, а это означает что он в ранние годы достигнет того, к чему они неосознанно стремились всю жизнь да так и не добрались. Папа, конечно, в душе был впервые ступивший на поверхность Венеры космонавт, а мама - знаменитая оперная певица больших театров. Теперь у них появилась крохотная надеждочка стать известными родителями известного сына.
Сценарий был зачитан до дыр, красовавшихся на каждой странице. При каждом закрытии глаз Костя видел едва подсвеченные шахтерской лампочкой шершавые каменные стены, а при их открывании - землю, занятую врагом. Эта, вторая жизнь, стала для него несравнимо более реальной, чем жизнь официальная, в которой он видел только страшно стандартный детский садик и такую же стандартную школу с характерным набором радостей и переживаний..
 Но не смотря на все старания в папке оставалась непрочитанной последняя страница, ее Костя почему-то приберег к самому началу съемок.
Голова сладостно кружилась, со дня на день Константин ожидал того момента, когда под оком зоркой кинокамеры наконец проживет ту жизнь, к которой так старательно готовился, в которую уже вступил. Репетировал он уже неосознанно, хоть у себя в квартире хоть во дворе. Многие из сверстников стали считать его “психом”, но вслух говорили об этом редко, стесняясь собственной зависти.
Но однажды все рухнуло. Восьмидесятые годы, эпоха “перестроек” и “сухих законов”, кому в это время было до каких-то давних пионеров-героев?! Их эпоха надежно закончилась десятилетием раньше, и так злостно опоздать мог только такой идиот, как режиссер, пригласивший Костю. Теперь была эпоха кинолент про малолетних наркоманов и проституток.
В один миг развеялась тьма сооруженных в Костином сознании керченских катакомб и вместе с ней померк и свет. Как кусочек льда на пламени свечки растаял неожиданно обретенный Константином смысл жизни, а точнее - сама жизнь, которую он так и не успел прожить. Чувства, которые он пережил тогда, описанию не поддаются, ибо это были переживания человека, никогда не родившегося на свет. Как мы можем их понять, если не понимаем даже чувств человеческого существа, которое сперва успело хорошенько пожить, и только потом благополучно умерло? А можете представить себе чувства эмбриона, которому перед его абортивным удалением неожиданно приснилась вся земная жизнь? Я не могу... 
 Костя методично рвал ставший никому не нужным сценарий - листок за листком, оторвет, порвет пополам, потом на мелкие клочки и выбросит. Мусорное ведро было давно уже переполненным и снег клочков в равномерной степени покрывал все предметы - столы, стулья, шкафы, даже в кошачью миску попал. На душе у Константина не было горя, там была полная пустота и непонимание того, зачем у его жизни есть все последующие годы. Разрывая страницы своей так и не прожитой жизни Константин дошел до последней, которую он так ни разу и не читал. В последнем ее абзаце говорилось о том, как Володя Дубинин подрывается на мине.
Надо полагать, что в качестве “мины” на съемках бы выступила обыкновенная пиротехническая пуколка. Однако в сценарии об этом ничего не говорилось, там было черным по белому написано “мина” и “насмерть”. Спрашивать о значении этих слов у режиссера не было никакого смысла - все равно этого фильма уже никогда не будет, ни с настоящей миной ни с липовой. Но Костино сознание прочно зацепилось за идею мины и оторвать его теперь было невозможно. В последнем абзаце он видел закономерный конец, кровавую точку, победное вознесение ангела после выполнения своей миссии.
Константин взорвался на мине вместе со своим героем, почти физически ощутил разрыв своего тела и превращение его в потоки солнечной энергии. Не было ни пронзающей боли ни жалости к себе, было лишь одно чувство, забиравшее Костю без малейшего остатка - ощущение тотальной победы, победы над всем злом, которое только существует в этом мире.
“Знал бы Костя, что идея запертого в неволю света на самом деле очень и очень древняя”, - подумал я, но тут же сообразил, что это знание все равно бы ничего не изменило в его судьбе, судьбе человека, полностью вжившегося в своего героя, но так никому его и не представившего. 
 - Все, жизнь прожита, она закончена взрывом мины возле Керченских каменоломен, - завершил свой рассказ Костя, - Потом еще много чего происходило, мир стремительно менялся, он страстно чего-то хотел от меня, но я от него уже ничего не хотел. Ничего мне больше не надо, я уже прожил и заточение и кровавое освобождение из него. Однако что-то получилось не так как надо, и никому не нужное тело осталось бродить по белому свету. Ну и пускай бродит, мне до этого нет никакого дела, все равно меня здесь нет!
  Завершив свою речь Костя - Дубинин поднялся и не обратив на меня никакого внимания направился к помойке. Там он грохнулся на груду грязного тряпья и моментально затих, уткнув нос в воротник пальто “старушечьего” фасона.
На этом разговор был окончен. Теперь я стал носителем еще одного откровения “пропавшего” человека, от чего мне стало как-то не по себе. С ненавистью оглядевшись на мир, которому совсем не нужны такие люди, как Костя, я поднялся со скамейки и направился домой. По всему телу уже ползали отвратительные мурашки, а зубы выбивали во рту гадкую чечетку.
 

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2004 год