В кордильерах всё спокойно

Серый свет нарождавшегося утра освещал Скалистые Горы. С каждой минутой они становились отчётливей и рельефней. Лениво потрескивали угли догоравшего костра. Мужчина и женщина сидели, молча глядя на рассыпающиеся искры, ожидая восхода солнца...

***

Скалистые Горы раскинулись на засиженных мухами фотообоях занимавших целую стену, угли потрескивали в закопченном камине, а серый рассвет пробивался с улицы сквозь замызганное окно ресторана «Привал».
Мужчину звали Евгений. Для друзей и товарищей - Женька.
Работал Женька музыкантом в соседнем ресторане, а в «Привал» зашёл с единственной целью: встряхнуться и провести курс лечения от хронической болезни всех творческих людей - депрессии. То, что Женька человек творческий ни у кого сомнений не вызывало. Его песни играли во всех кабаках города, а инструментальную музыку местная студия телевидения использовала для озвучивания самоделковых клипов и рекламных роликов.
Когда-то, окончив с отличием музыкальное училище, он собирался поступать в консерваторию, но всё испортил тромбонист Лёшка Филатов.
  Филатов слыл человеком непростым, крупным специалистом по тайным знаниям и потому одевался причудливо. В свободное от работы в джазовом оркестре время, Лёшка ходил «на жмура». Тогда поверх белоснежной рубашки он одевал чёрную кожаную жилетку, а на голову - настоящий английский котелок. Где он его взял - для всех оставалось загадкой, но выглядел Лёшка в похоронной процессии весьма импозантно и торжественно. Торжественней самого виновника.
Он и поведал молодому композитору, что - во все времена на Земле одномоментно присутствуют не более ста людей, которые действительно двигают вперёд науку и искусство. Все остальные - примазавшиеся бездари и «пэ-дэ-ра-сы», которые просто не хотят работать. Потом он строго посмотрел на Женьку и спросил:
  - Ты ощущаешь в себе искру Божию? Чувствуешь себя избранным? Чувствуешь, что ты один из ста?
  Женька прислушался к своим ощущениям и понял – не чувствует.
  - Ну и не хрен тебе там делать, - махнул рукой Лёшка. - Играй вон, в кабаке. В «Меркурии» как раз место освободилось, клавишник нужен.
Так Женька оставил мечты о «консе», но продолжал писать для души и развлечения. Однако, с некоторых пор его творчество приобрело угрожающие формы. Весь окружающий мир превратился в музыку. Он смотрел на людей, деревья, здания и слышал музыку. Ел, пил, спал и слышал музыку. Он начал сочинять во сне и даже написал два произведения в технике додекафонии. Услышав тему, Женька вскакивал с кровати и старался быстро набросать партитуру. Чтобы не забыть. Через некоторое время он начал лунатить и мог среди ночи обнаружить себя стоящим за инструментом или дирижирующим невидимым оркестром. Окончательно Женя понял, что 'крыша' съезжает, когда, купив на рынке неведомые доселе детали, вскрыл свой «Ensoniq», впаял куда-то микросхемы и перепрограммировал банки данных. Звучание, которое после этого начал издавать инструмент, было настолько могуче и фантастично, что немало музыкантов из других городов и весей совершили в «Меркурий» хадж - послушать это. Специалисты из Москвы, оглядев его модернизацию и очкасто щурясь, завистливо крутили головами:
- Сам допёр или подсказал кто? Такого ещё никто в мире не делал.
Объяснить Женька не мог.
  А неделю назад всё исчезло. Состояние творческого подъёма, к которому Женька уже привык, внезапно испарилось. Женька пытался, усадив себя за инструмент, вызвать его искусственно, пытался родить какие-то образы – бесполезно.
  Музыку писать – это вам не лобио кушать.

***

С горя Женька запил. Впрочем, это он так называл. На самом деле он был практически непьющим, что в кабацкой среде большая редкость. Для разнузданного загула ему было достаточно бокала шампанского. Потому и приплёлся Женя, закончив рабочий день в родном «Меркурии» в «Привал». Гулять.
Гулять одному было скучно, и он решил присмотреть себе на вечер какую-нибудь барышню. Нельзя сказать, что Женька имел большой опыт по этой части. Нет. Естественно, кое-какие навыки правильного обращения с нежным полом у него были: в присутствии дам соплю оземь не бил, и пару лет назад даже завёл постоянную подругу - легкомысленную девицу с колоритной фамилией Твердолобова, - но сейчас его сердце и руки были совершенно свободны.
Ни одной более-менее подходящей кандидатуры в зале он не увидел. Там и вообще-то, народу было пять человек, включая Женьку, и потому, окинув взглядом эту унылую картину и заказав себе бутылку шампанского, он уселся за стол у камина в одиночестве.
Прошло десять минут, двадцать. Женька пил шампанское и грустил. Грустил о своей неудавшейся двадцатипятилетней жизни, бездарно потраченном времени, упущенных возможностях, о ненаписанных шедеврах... которые он уже никогда не напишет. Он даже придумал эпитафию на собственный памятник: «Гениальный несостоявшийся композитор», а ниже «... сколько великих творений он не создал...»
- К вам можно? - негромкий голос прервал его предсмертные размышления. Женька, очнувшись, поднял голову. Перед столиком стояла молодая женщина и вопросительно смотрела на него. Пару секунд Женька энергично соображал, что ответить. Он знал, проблем с экстерьером у него нет, но чтобы вот так... в пустом зале, к нему за стол садилась незнакомка... Такого ещё не бывало.
Суетливо вскочив, он отодвинул стул и помог гостье. Не церемонясь, та протянула руку.
  - Гипатия.
  - Евгений. Простите... как? Я не совсем понял.
  - Гипатия. Это древнее имя. Его мало кто знает. Можете для простоты называть меня Гиппи.
  - Что будете пить... Гиппи? - запнувшись, выговорил Женька.
  - То же, что и вы. У нас небольшой выбор, я полагаю, - она насмешливо окинула взглядом стойку бара. - Самым лучшим вином меня угощал Синезий, епископ Птолемея, но, боюсь, того винограда сегодня уже не найти и в Александрии.
  Изумлённый Женька машинально налил в бокал шампанского и внимательно посмотрел на гостью. Её лицо было красиво какой-то необычайно гармоничной красотой. Такие лица он видел у античных богинь. На картинках.
Она подняла бокал:
  - За вас, Женя. За ваш успех...
  - Что вы имеете в виду? - уточнил Женька.
  - За ваш творческий успех, - пояснила гостья и пригубила вино.
  Женька машинально кивнул и тоже отпил.
  ... А через десять минут он уже рассказывал о том - что потерял, и как ему теперь тяжело и невозможно жить. Гипатия сидела молча и внимательно слушала.
  - Если бы вы только знали, какую музыку я писал, - Женька горестно покачал головой.
  - Ты не писал, Женя, - она улыбнулась и насмешливо посмотрела ему в глаза, - ты её записывал...

***

  Около двух ночи к столу подошла Светлана, метрдотель зала.
  Оценивающе смерив взглядом Гипатию, она панибратски хлопнула Женьку по плечу:
  - Ты с нами едешь... или посидишь? - и послала ещё один ядовитый взгляд профессиональной стервы, которая - вообще-то ни на что не претендует, но, тем не менее... чтобы не потерять форму...
  - Посижу, если ты не против.
  - Да мне-то, что? Хоть живи тут. Было бы с кем... - она, хохотнув, пошла к выходу и уже от двери крикнула:
  - Я сторожа предупрежу.
   
  Через пару минут показался сторож. Раньше Женька, иногда остававшийся здесь допоздна, его не видел. Новенький.
  Сторож подошёл к столу и вежливо поклонился.
  - Нестор Догэнович.
  Он был лыс, в чертах лица было что-то азиатское, раскосые глаза смотрели с умным, хитроватым пониманием. Сторож повернулся к Гипатии и опять склонился.
  - Здравствуйте, госпожа.
  - Сее-дайси, хватит дурачиться. Принеси нам лучше чаю.
  Сторож вновь поклонился и пошёл к ведущему на кухню служебному проходу. Женя вопросительно посмотрел на Гипатию.
  - Вы знакомы?
  - Да. Уже давно.
Раздавшийся мелодичный звук отвлёк Женькино внимание.
  У него был абсолютный слух. Прозвучавшее - было «ля» первой октавы, но «ля» такой неимоверной чистоты и необычного тембра, что Женька окоченел в восхищении. Он прислушался, пытаясь определить источник звука, и ему показалось, что звук раздался из старинного антикварного зеркала, стоявшего в углу зала. Когда-то оно служило здесь украшением. Богатая рама с вензелями сделанная из дерева неведомой породы, идеально гладкая поверхность... Но, со временем, рама, от затушенных об неё окурков, потеряла вид, амальгама по углам облупилась, зеркало треснуло, и его задвинули в угол. Звук повторился, и Женька уже не сомневался, что он исходит именно оттуда.
  Зеркальная поверхность заволновалась, пошла рябью, выгнулась, и из неё вышел Нестор Догэнович. Только теперь он не напоминал азиата, а был настоящим японцем, одетым в хламиду буддистского монаха. Подойдя к столу, сторож откуда-то из воздуха извлёк поднос, расставил приборы, налил в крошечные чашки желтовато-зелёный напиток и, с поклоном отойдя в сторону, уселся на пол, скрестив ноги и прикрыв глаза.
  Ошарашенный Женька встал и подошёл к нему. Старик приоткрыл один глаз.
  - Нестор Догэнович, что вы делаете?
  - Я ничего не делаю, - невозмутимо ответил сторож.
  Женька напряг воображение.
  - Что такое то, что вы не делаете?
  Сторож открыл второй глаз.
  - Даже древние мудрецы этого не знали.
  - Сее-дайси, - прервала их Гипатия, - ты мне мешаешь.
  - Слушаюсь, госпожа, - не меняя позы, сторож поднялся в воздух, плавно перелетел и опустился на стол стоявший в отдалении.
   
***
Внутри у Женьки стало нехорошо. Вспомнились триллеры о нечистой силе, упырях, а то и самом Князе тьмы, стремящемся установить на Земле своё царство. Неприятно заворочалось в животе.
  Боком, словно краб, не сводя глаз с зависшего в нескольких сантиметрах от стола японца, он проковылял к служебному проходу, и рванул по обложенному кафелем коридору, насквозь провонявшему запахами кухни и туалета. Женьку трясло, на ходу он пытался застегнуть молнию на куртке и никак не мог попасть в замок. В конце коридора тускло горела единственная лампочка. Женька повернул за угол... - перед ним стояла Гипатия. Отшатнувшись в сторону, он кинулся назад, и увидел, что в противоположном конце коридора показался сторож.
  Всё.
  - Сейчас жрать меня начнут, - вяло подумал он, почему-то вспомнив об эпитафии на памятнике, - ... и похоронить ничего не останется.
  На плечо ему легла мягкая, участливая рука.
  - Испугался? - это была Гипатия, - Не бойся. Всё будет хорошо. Идём, - подавая пример, она пошла вперед. Женька поплёлся следом.
  У стола он налил и залпом осушил полный фужер шампанского, сел на место, трясущимися руками достал сигарету.
  - И что теперь? - обратился он к Гипатии, косясь на японца вновь застывшего над столом. Однако, та не ответила. Она напряжённо вслушивалась, затем сделала сторожу знак.
  - Время. Начинай.
  Сторож слетел на пол, поднялся на ноги и подошёл к зеркалу. Приняв странную позу, он начал раскачиваться: сначала еле заметно, затем со всё более возрастающей амплитудой.
  - Что он делает? - шёпотом спросил Женька, забывший о своём недавнем испуге.
  - Проход открывает. Молчи, - шепнула в ответ Гипатия, всматриваясь в зеркало.
  - Есть...
  Поверхность покрылась рябью, потом она втянулась и образовалась воронка, в которой возникла человеческая фигура. Через секунду перед зеркалом стоял хорошо сложенный мужчина среднего роста, одетый в римскую тогу. Гипатия подошла и склонила голову.
  - Здравствуй, учитель.
  Человек обнял её за плечи и поцеловал в лоб.
  - Здравствуй, - он перевёл взгляд на Женьку, - Кто это?
  - Причина нашего собрания. Его зовут Евгений.
  Женька вышел из-за стола и, подражая Гипатии, поклонился.
  - Женя, это Плутарх, мой учитель, - представила она незнакомца, и Женьке опять стало дурно. Кое-как добравшись до своего места, он уселся и уже оттуда наблюдал за происходящим.
   
  Поверхность зеркала вновь покрылась зыбью, и показался второй человек. Лицо его было до боли знакомо. Женька видел это лицо сотни раз и, не удержавшись, восторженно вскрикнул:
  - Леонардо!
  Второй гость благосклонно взглянул на него.
  - Ты прав, мой мальчик. Ты бесконечно прав, - и, обращаясь к Гипатии, лукаво косясь на её немаленькую грудь, - А который здесь сейчас год, милейшая?
  - Две тысячи третий, сударь.
  - О-о! Великолепно! И меня узнают в лицо! Когда-то Франциск I, недовольный моей 'Битвой при Ангьяри', заявил, что через сто лет никто и не вспомнит такого мазилу. Знал бы, его высочество, как он ошибался. О-о-о..., - чрезвычайно довольный собой, великий мастер, осматриваясь, прошёлся по залу.
  - Чьи это покои? Ваши, сударь? - обратился он к Женьке. - Зачем так много кресел, да ещё таких неудобных?
  - Я позже всё объясню, - торопливо вступила Гипатия, - позвольте ещё несколько минут.
  - Прелестно... прелестно..., - пробормотал маэстро, оглядывая Гипатию уже сзади.
   
  Зеркало выпустило из своих глубин ещё одного человека.
  Вновь прибывший был одет почти современно: костюм и туфли. Русые, зачёсанные назад волосы. Худощавое лицо.
  - Здравствуйте, Михаил Афанасьевич, - поздоровалась Гипатия.
   
  Для прибывших гостей сторож попытался соорудить отдельный стол, но Плутарх жестом остановил его.
  - Это не имеет ровно никакого значения, - и повернулся к Гипатии.
  - Ближе к делу, я не хотел бы задерживаться.
  - Время подвластно вам, учитель, - поклонилась в его сторону женщина.
  - И, тем не менее, рассаживайтесь, друзья, - он указал на кресла Леонардо и Булгакову.
   
  - Правами, предоставленными мне постом Координатора, я собрала вас, чтобы решить техническую проблему, - Гипатия встала перед учёными мужами, однако держалась свободно, не испытывая ни малейшего смущения от их величия.
  - Так случилось, что в результате недосмотра одна из ячеек информационного поля оказалась незаполненной. В результате этого информация начала стекать самопроизвольно. Прошло некоторое время, пока мы перекрыли этот поток, но утечка составила около 250 единиц. Практически, вся информация поступила к одному человеку и, надо сказать, человек выдержал это испытание, - она указала на Евгения.
  - Поскольку для поиска и инициации нового посвящённого потребуется некоторое время, я вношу предложение подключить Женю к уже использовавшейся ячейке и продолжать дальнейший процесс в рабочем режиме.
  Леонардо фыркнул.
  - И для этого ты нас собрала? Не могла решить вопрос сама?
  - Я не намерена нарушать регламент, - Гипатия гордо вскинула голову.
  - Простите, пожалуйста, я бы хотел несколько уточнить суть вопроса, - обратился к Гипатии Булгаков, - а сам... гм... товарищ... представляет, о чём идёт речь? Судя по его растерянному виду..., - он указал на Евгения.
  Тот действительно выглядел не лучшим образом.
  Гипатия смутилась.
  - Я не успела объяснить ему, что происходит. Но это несложно исправить, - она направилась к Женьке. Он посмотрел на неё мутным взглядом и что-то горячечно зашептал. Девушка наклонилась.
  - Но они ведь все умерли, - указывая на комиссию, шелестел Женька. Глаза его настороженно косили в сторону высоких гостей.
  - Неужели? - искренне изумилась Гипатия, - может быть, и я умерла? Не городи чепухи Женя. Они живее всех живых. Живее не бывает.

***


Женька плохо понимал, что говорила Гипатия, однако суть уловил.
  Чёртов тромбонист Филатов, оказался прав. Есть эта сотня посвящённых. И ему предлагают стать одним из них. Что он такого сделал? Почему выбрали его? Женька не мог уразуметь.
  Гипатия терпеливо объясняла:
  - Беда с вами, музыкантами. Ты уже проверен. Творческого потенциала хватит, чтобы воспринять и расшифровать сигналы инфополя. Кто мне целый вечер рассказывал о том счастье, которое испытывал когда творил?
  - Ты сказала, что это не я.
  - Ты, не ты, какая разница? Ты был проводником. Думаешь, каждый для этого пригоден? Хороший композитор - достаточно редкая вещь. Не так часто удаётся вычислить приличный экземпляр.
  От такого утилитарного подхода у Женьки отвисла челюсть.
  - Так что, все великие...?
  - Все. Без исключения, - кивнула Гипатия.
  - А-а..., - Женька глазами указал в сторону Леонардо.
  - Тоже. Я говорю тебе, что другого способа просто нет. Инфополе рассчитано на сотню ячеек. Большего количества Земля не выдержит.
  - И Бетховен? - обречённо вздохнул Женя.
  - И Бетховен, и Моцарт, и Эйнштейн. Достаточно?
  - Ну, что ж..., - Женька встал и принял торжественную позу, - я готов. А умирать сейчас надо?
  Комиссия покатилась со смеху. Плутарх поднялся, подошёл к нему, обнял за плечи.
  - Живи, парень, твори и не сомневайся. Ты вечен.
  Гипатия бюрократически напомнила:
  - Мы обязаны проголосовать. Кто 'за'?
  Члены комиссии подняли руки.
  - Единогласно. Поздравляю, Женя.
  Женька прислушался к себе. Тихо...
  - А почему я ничего не чувствую?
  - Не сразу. Имей терпение.
  Великие поднялись, отодвигая стулья. Один за другим они подходили к Женьке, поздравляли его, прощались и исчезали в зеркале. В зале остались Женька, Гипатия и Нестор Догэнович.
   
***
  Серый свет нарождавшегося утра освещал Скалистые Горы. С каждой минутой они становились отчётливей и рельефней. Лениво потрескивали угли догоравшего костра. Мужчина и женщина сидели, молча глядя на рассыпающиеся искры, ожидая восхода солнца...
   
  Наконец Гипатия встала.
  - Мне пора. Рада была познакомиться.
  - Мы ещё увидимся?
  - Конечно. Всё в наших руках.
  - Гиппи, - Женька помялся, - мне это не привиделось?
  - Нет, глупенький, - она подошла, погладила его по щеке и направилась к зеркалу.
  Перед тем, как войти в него, она ещё раз обернулась и махнула рукой. Женька помахал в ответ. Стеклянная поверхность расступилась и приняла её. Снова раздался тот же чарующий звук. Женька ещё стоял, блаженно улыбаясь, как вдруг поверхность зеркала вздулась пузырём и оно, лопнув, с оглушительным грохотом разлетелось на мельчайшие осколки.
  Женя испуганно огляделся по сторонам. Над столом парил сторож. Казалось, он спал.
  - Нестор Догэнович, а как же вы вернётесь?
  - Куда?
  - Туда. В свой мир. Из которого вы пришли.
  Сторож открыл глаза.
  - Мне некуда возвращаться. Я сам свой мир. И ты свой мир.
  - А как же проход?
  - Проходов, как и миров, много. Главное знать, куда и зачем идти
  Женька присел рядом на стул.
  - Нестор Догэнович, а Бог есть?
  - Мы не отрицаем его существования, - кивнул сторож.
  - А в церкви Бог есть?
  - Статуи это не более чем куски камня и металла. Ты можешь поклоняться цветку, - хитро улыбнувшись, сказал японец.
  - Так что же главное?
  - Дух... Дух человека. И ты должен, проникнув в истинную природу ума, так повлиять на него, чтобы он сам стал своим собственным господином.
  - Я ничего не понял...
  - Язык - плохое средство. Лучше помолчим. Давай пить чай.
   
  Откуда-то из воздуха сторож извлёк поднос и начал расставлять на столе крохотные чашки...