Две Галины

Галка заболевала. Из сердца медленно вытекала кровь, и животу было неприятно ощущать, как она окрашивает его в нелюбимый цвет чрезмерной алости. Тошнило. Во рту было приторно-сладко от только что разжеванного витамина С. Хотелось потерять сознание, но было непозволительно сделать это: некому ни вызвать скорую, ни похлопать по щекам. Кот выл так, что был похож на волка, и не подходил к ней. «Неужели я такая страшная сегодня?» Галка взялась рукой за сердце и с удивлением отметила, что крови нет. «Кот, иди сюда, пожалей меня». Пришел. Сел перед ней и скорчил морду, которая означала: «Меня бы кто пожалел… Или покормил бы…» У Галки не было сил подняться с ковра, на котором она сложилась в угловатую неопределенную фигуру, и достать ему колбасы из холодильника.
Но котище точно знал, что завтра Галке станет легче. Просто она всегда очень плохо переносила предательства.
Ее вновь предали, и пришлось отрывать от сердца еще одного человека, которого она считала своим другом. Галка постепенно приходила к тому, что лучше не иметь друзей. Но ее друзьями всегда становились те люди, которых она любила. Именно любила, а не только уважала, и поэтому она не могла просто так забыть о них, просто так взять и каждую минуту быть начеку, каждый момент ждать от них измены. Хм… Галка постепенно приходила к тому, что лучше не любить. А без любви тоже как-то не выходило жить. Это для нее было все равно, что не работать, но получать за это зарплату.

В последний раз Галка говорила с Сергеем в тот вечер, когда они без денег пошли гулять в парк, и ей даже не на что было купить сладкой ваты, а ему хватило лишь заплатить за проезд в трамвае. Галка тогда все время, что они провели вместе, не уставала удивляться техническому прогрессу: как это можно было изобрести такую лампочку, которая зажигается, когда кто-то проходит мимо? Сергей же восхищался ее умением удивляться лампочке, при том совершенно не обращая внимания на факт изобретения компьютера, Интернета или еще чего-нибудь в этом роде.
А наутро он предал ее. Такое впечатление сложилось, как будто у него это входило в утренний план: встать, застелить постель, переодеться, умыться, почистить зубы, и, наконец, предать ее. Потом можно позавтракать.
В общем-то, предательство не заключалось ни в чем таком уж серьезном: просто она попросила Сергея не говорить одному человеку, что любит его. Этот человек был ее сотрудником по работе. Был женщиной. Тоже Галкой. Точнее, Галиной Львовной.

– Ну что, Галочка, Вы отредактировали на сегодня рассказ Пионерова?
– Да, Галина Львовна, вот он.
– Дайте-ка мне взглянуть… Так…
Галка работала всего второй месяц и была подшефной опытной Галины Львовны, которая редактором проработала лет 25. Галка полюбила ее. Причем не как педагога, как друга, как руководителя … , а – как человека. Как Женщину. Ее рыжеватые и чуть старомодные кудряшки, всегда нелюбимая Галкой красная помада, длинные янтарные сережки в маленьких ушках – все-все-все нравилось Галке, все-все-все вызывало чувство восхищения. Однако Галка не хотела никоим образом показывать свои чувства: если бы Галина Львовна их и поняла, то все равно не так, как их понимает Галка. Совсем не так. Галке – 22, Галине Львовне – 45. «Мне – 22, а ей – 45…» – в голове непрестанно крутилась эта мысль, которая мешала редактировать очередного Пионерова. «Галочка, почему снова не заметили тавтологии? Повторения были модны лишь в древней литературе!» «Да-да, Галина Львовна, я знаю… Извините».
Так было раньше. После Сережиного предательства (это было воскресенье) Галина Львовна позвонила ей домой (это было все то же воскресенье).
– Галочка, здра…
– Добрый день, Галина Львовна! Что, опять тавтология?
– Нет, Галочка, на сей раз нечто совершенно новое… Я тут с Сереженькой разговаривала (работником все того же издательства), и он мне рассказал историю, о которой просил уведомить Вас.
– И что же за история?
– О девушке, которая полюбила женщину вдвое старше себя самой.
– Он сообщил Вам, кто автор этой истории?
– Нет, меня он не уведомил, однако я догадываюсь, что это Вы.
– А кто эта женщина, Вы догадываетесь?
– Да, Галочка, догадываюсь. Вы у нас лесбиянка, оказывается?
– Нет, Галина Львовна. Вовсе нет. Я в толковом словаре прочитала, что лесбиянки – это женщины, которые испытывают половое стремление к женщинам. У меня к Вам нет полового стремления.
Галина Львовна казалась очень спокойной, как будто в нее сотни раз влюблялись девушки. Она кристально чистым голосом произнесла:
– Ну что ж, Галочка, до завтра. – и повесила трубку.
Галка ждала завтра, корчась на ковре от боли. Галина Львовна старательно выдумывала стратегию поведения: больше никогда не сотрудничать с Сергеем; с Галочкой все оставить по-прежнему – через месячишко все пройдет, ведь это – мимолетное восхищение. 
Завтра настало очень быстро.
– Галочка, как поживает очередное произведение Пионерова? – с такой фразой вошла Галина Львовна в кабинет, где они с Галкой работали, и увидела, что впервые за полтора месяца Галки еще нет на рабочем месте. Та пришла через полчаса и тоже с порога выдала заготовленную фразу:
– Пробки на дорогах!
– Да-да… – Галина Львовна понимающе закивала головой.
Не работалось в тот день. Две Галины старательно рассматривали лежащие перед ними произведения, но за 8 часов, отведенных на работу, не просмотрели и пяти страниц. Галина Львовна не соблюла своей стратегии, хотя обычно неуклонно следовала раз и навсегда принятым решениям:
– Галочка, и как же нам быть?
– Забыть обо всем.
– Да… Так и сделаем.
Еще через 15 минут Галка заявила:
– Мы ведь будем подругами… Правда?
– Конечно, Галочка, ничего ведь не изменилось.
Через день Галка принесла на работу заявление с просьбой об уходе. Галина Львовна подумала и подписала его. Они долго не виделись, пока Галка не принесла в редакцию свой рассказ. Он назывался «Две Галины». Галина Львовна прочла его и сказала: «Галочка, опять тавтологии…» Галка решила, что это предложение будет в ее рассказе последним.
Рассказ никто не опубликовал. Галка устроилась на работу в другое издательство, получала достаточно для покупки колбасы себе и коту, уже ничего не пыталась писать… Галина Львовна носила все те же кудряшки и янтарные серьги, однако обзавелась новой красной помадой.
Каждый Галкин вечер был чрезмерно тосклив и одинок; мечталось о звонке Галины Львовны. Но по-прежнему звонил только Сережа с просьбой простить. Галка каждый раз говорила ему: «Прощаю». Потом дала ему рассказ. Он прочитал и сказал: «А я и не знал, что все так фатально… И как же теперь? Что ты собираешься делать?»
– Как что? Я забыть ее собираюсь. Пока, однако, не получается.
– Слушай, но как можно любить ее, а? Старомодную, дотошную… фиг знает, какую еще!
– Как видишь, можно. Но я никогда не старалась ответить на этот вопрос даже самой себе.
– А ведь я люблю тебя… И ревную к ней… – тихо-тихо, наверное, так, чтобы Галка и не расслышала, произнес Сережа.
– Ах, ну тогда понятны все твои действия… Но я никогда не смогу любить тебя. Так уж оно…

Конечно, со временем Галина Львовна забывалась. В памяти оставался только ее голос и старательно, ровно-четко накрашенные губы. Ну и, конечно, кудряшки, до которых Галка всегда мечтала дотронуться. Галина Львовна из реальности превращалась в выдуманный идеализированный образ, который продолжал сниться по ночам и улыбаться.

Все равно Галка ее узнала, хоть телефон и искажает голоса.
– Галочка, возвращайтесь к нам в издательство… – быстро-быстро протараторила Галина Львовна, стремясь скорее отделаться от заготовленной фразы.
– Хороший предлог, Галина… Львовна… – Галке снова нечем было дышать, и она громко вздыхала в трубку.
– И все-таки. Завтра я Вас жду.
Ночь тянулась медленно и воняла собачьей слюной, капающей с желтых клыков.
Утром Галка уже читала очередного Пионерова. Изменилась ли Галина Львовна? Да. У нее на лбу появилась новая маленькая морщинка, а голос чуть осип: она снова начала курить. Кудряшки как-то поблекли, а в ушах не было сережек.
– Где Ваши серьги?
– А… Да так… В ящике стола лежат…
– Оденьте, пожалуйста. Вам очень идут… они.
– Да-да… Для тебя одену…
Галка упивалась тем, что Галина Львовна впервые назвала ее на ты.
– Галочка, а если я уеду?
– Что, нужно тексты сегодня сдавать?
– А что, если я из страны уеду?
– Когда?
– Через месяц.
– Так вот, почему я снова здесь…
– Я хочу, чтобы ты заняла мое место, получала нормальные деньги. Ты очень хорошо работаешь, Галочка.
– Знаете, Галина Львовна, Вы, главное, пишите мне письма…Чтобы мне было не так пусто без Вас…
– Ты обязательно приедешь ко мне туда. Я тебе обещаю. Здесь у тебя будет достаточно денег, там – у меня… Все организуем.
– А зачем, зачем Вам уезжать?
– Я привыкла жить хорошо. А скоро пенсия, на которую и плохо не проживешь…
– Я, я Вас всем обеспечу!
– Ты не хочешь жить в Италии?
– В Италии? Жить? Я думала, Вы в Германию, а я к Вам в гости, и…
– Мы с тобой будем жить в Италии, Галочка.
Галка всегда шутила коряво. Особенно когда сквозь слезы.
– Галина Львовна, а я и знать не знала, что Вы лесбиянка…
– Я тоже. – улыбка сквозь слезы.
Звон будильника. Галка просыпается, запихивает себя и кота колбасой и идет в то ненавистное издательство, в котором не работает Галина Львовна. Сон об Италии она видит каждую ночь. Утром слезы счастья сменяются слезами отчаяния.
…Можно опускать занавес. Это не сказка с хэппи эндом, хотя в жизни все-таки есть сказки. Их можно взять в библиотеке или увидеть во сне.