Ксантиппа

Эдуард Юрьевич Самойлов родился 20 октября 1954 года. По европейскому гороскопу он был Весами, по восточному – Лошадью.

 _________________

Феникс был огнём. Феникс всегда был терзаем собой и потому – ненасытен. Он вечно сгорал, он пожирал самое себя, он – страдал, заставляя страдать всех вокруг, причиняя им ту же боль и – ни на йоту не облегчая этим своих мук. Его красно-оранжевый клич всегда приносил страдания, и потому – его ненавидели, боялись, его жалели, хотели убить, и не будь он гирей на одной из чаш Равновесия, его бы убили.

Змий был водой. Он не имел чувств, потому что они не задерживались в холодной стихии, он жил одним только вечным движением, течением, он питался жизнями людей – не их годами, но ходом событий. Если бы он остановился, то умер бы в тот же миг – и он не останавливался, тёк, принося людям жизнь, но совершенно не стремясь к этому. Люди любили его – но он ничем не привязывал себя к ним.

Угорь был землёй. Он лежал. Он ничего не делал, он никогда не шевелился, и, в общем-то, не знал о копошащихся на его теле людях. Лишь только порою открывался липкий выпуклый глаз, и на какой-то миг чернь оживала, вскипая, разрушаясь, изрыгая со дна своего смерть. Возможно, это происходило тогда, когда в муках пламени Феникс вонзал в Угря свои красные когти – потому что больше Угрю шевелиться было незачем.

Конь был воздухом. Конь был тем, кто отдавал себя, своё дыхание Фениксу, кто кормил его своей жизнью, и потому вечно бескровный клюв долбил бесплотное тело, и Конь рвался прочь, гнул белую шею, плакал белыми слезами, бил копытами – но терпел, терпел в вечном беге, в вечной гонке спасая останки мысли. И всё же – он никогда не сопротивлялся Фениксу. Он просто бежал.

***

Эдик Самойлов любил лошадей. Любил – за добрые глаза, за мягкие тёплые ноздри, за мокрое дыхание.

Лошади тоже любили Эдика – чуяли! Они – умные как люди – доверялись ему всегда, не брыкались - не артачились.

Больше в классе никто лошадей не любил, и рассказать о том, как кобыла с коровьим именем Зорька недавно бодро галопировала, и как ходило ходуном мыльное тело, и как спицами колёс сверкали ноги, и как прядали уши, и как потом она мягкими губами брала с ладони сахар… было некому.

Но он всё равно любил лошадей. И они всё равно любили его. И поэтому Эдик не удивился, когда в обычный полуосенний-полузимний мокрый день увидел на улице белого коня, бегущего по тротуару. Он не удивился и тому, что конь бежал сквозь людей, словно бы – где-то так высоко, что не чуял их, хоть копыта белые и касались асфальта. Он знал, что все лошади одинаковы – и спокойные битюжки, и надменные скакуны, и забавные пони; что они его любят.

И потому Эдик протянул ладонь. Конечно, у него в кармане был кусочек сахара – чуть растёкшийся и липкий (карман, естественно, пачкался; мама ругалась), но всё такой же сладкий. Конь не обернулся, не остановился – он бежал, хотя и не сдвигался с места, он слёзно ржал – не издавая ни звука. Ему было больно. Эдик знал, когда лошади больно.

Он вытянул руку к белому (белому ли?) крупу, неожиданно – коснулся шелковистой (жесткой?) шерсти. Странно стало: люди быстро бежали, насквозь, так далеко, словно – в другом мире, хоть и тут же лица виднелись. Глаза заслезились, портфель, разрываясь, упал: небо чёрно-твёрдое заслонила крылом птица злая, огненная, когти выпуская красные. Больно стало, жарко: огонь кругом горел, не алый, но оранжевый, не убивший, но – ранящий. Конь спину упругую гнул, морду к небу задирая, порывался вроде сбежать, да – держало. Птица вниз камнем упала, жаром обдало пепельным, когда лапы грубо полуплоть конью пронзили. Заплакал конь, взвился, клоки его кругом понеслись водоворотным, а клюв кровавый настигал всё равно да в самое темя долбил.

- Стой! Хватит! Не надо!

Закричал Эдик, заплакал, бросился к конику терзаемому, да ручками его обвил за шею мыльную, приник, повис, ударил слабо птицу кулачком. Тут, кажется, мир весь вокруг вмиг переродился, да когти-спины пропали, да небо пропало, да люди пропали – стало всё в одну точку стягиваться, словно кто-то мял листок планшетный посерёдке. Отпрянул Эдик в страхе: птица злая в конике тонула, телом в теле увязая, и – кричала страшно, и коник кричал по-людски, и увидел наконец-таки Эдик глаза его белые, молока полные: удивление в тех глазах было. Земля затряслась, глаз клеёнчатый открыла изумлённо. Побежал бы Эдик прочь – да некуда, не к кому; а коник с птицею срослись уже в единое, пульсирующее и – живое…

***

Снилось всё. Жизнь вся, наверное, тоже снилась; может, и не Эдиком его звали, и не любил он лошадей. Может, и неправдой всё было, злобой, да только:

Видел он на том месте – глазами видел! – тонкую жёлтую лошадь.

 ____________________

Ровно через четыре дня Эдик познакомился с Анечкой Кручина-Богдановой, на которой и женился через девять лет.

2-3 февраля 2005 г.