Вадим Сыромясский. Судьба

               

 Всё в жизни – случайности, но когда я оглядываюсь
                назад, то вижу уже закономерность.
Петер Цумтор, архитектор

Отправляясь в длительную командировку по заводам Урала, я решил в этот раз не пользоваться услугами Аэрофлота и пообщаться с бесконечными просторами России через вагонное окошко. Хотелось расслабиться, отвлечься от напряженного и заорганизованного ритма производственной деятельности, отпустить на волю застоявшиеся мысли и расслабить тело на неуютной и одновременно такой свободной и желанной вагонной постели.
Прилетев утром с Украины и набегавшись вдоволь по морозной столице, к вечеру я приобрел заветный билет на поезд дальнего следования и расположился в зале ожидания, предвкушая теплоту и суровый уют железнодорожного сервиса. По мере того, как разрешались предотъездные волнения, исчезало состояние непрерывной озабоченности и ему на смену приходило душевное равновесие. Все мои мысли теперь тревожило одно обстоятельство: кто из окружающих меня озабоченных людей окажется моим спутником и как это скажется на ожидаемой моим подсознанием идиллии.
Добравшись, наконец, до своего купе, я понял, что дорожная фортуна в этот раз отнеслась ко мне благосклонно. Там уже обживали дорожное пространство двое мужчин примерно одинакового зрелого возраста. По тому, как они неспешно и сосредоточенно располагали свое имущество в ограниченном пространстве вагонного купе, можно было понять, что для них это не впервой, впереди долгая дорога и уже заранее определенные деловые обстоятельства. Мое появление они встретили с явным энтузиазмом, очевидно радуясь в душе, что бог не послал им пассажиров с детьми, немощных стариков или других озабоченных проблемами людей. Более того, четвертое место осталось свободным на все время нашего путешествия.

Спутники мои производили приятное впечатление и были явно открыты для непринужденного общения. Один из них – рослый, неторопливый в движениях и обстоятельный в разговоре, привлекал внимание обаятельной улыбкой и проникающим в глубину вашего существа взглядом умных и красиво поставленных каштановых глаз. Сразу впечатляла его манера говорить – мягко, ненавязчиво, но одновременно однозначно, аргументированно и убедительно.  В нем угадывался технический интеллигент, ведущий конструктор, возможно, изобретатель.
Второй наш спутник – среднего роста, светловолосый и сероглазый, очень подвижный, озорной и коммуникабельный. Пребывая в постоянном движении, зрительном контакте с собеседником, он инициировал общение, дискуссию, обмен информацией по разнообразной тематике и, казалось, по любому поводу. В нем можно было предположить специалиста широкого профиля, организатора, снабженца и отчаянного добытчика дефицита.
Чтобы не оставлять читателя в неведении о третьем спутнике и собеседнике, скажем так: автор был занят в сфере внедрения новой техники и увлекался изучением проблем личностного общения людей в объединяющих их жизненных ситуациях.
Итак, наши спутники после короткой оценки ситуации дружно засуетились, зашуршали сумками и полиэтиленовыми пакетами, по доброй дорожной традиции вываливая на узкий вагонный столик то, что бог послал. Нужно отметить, что  в этот раз бог послал достаточно, разнообразно и комплектно всего, что необходимо путнику для поддержания сил телесных и услада души в долгом странствии. После того, как были оценены по достоинству старания наших жен и некоторых достижений общепита, звякнула под столом опорожненная заветная бутылка и под жидкий дорожный чай полилась неспешная и разнообразная по содержанию беседа. Она продолжалась долго, далеко за полночь. Голоса наши звучали вполголоса, проникновенно, таинственно и загадочно. Мы обсуждали самую волнующую и непостижимую уму тему о судьбе человеческой, о нашей фатальной зависимости от неподвластных нам сил, об необыкновенных и трудно объяснимых здравому уму проделках наших ангелов – хранителей.
Все началось с того, что мои спутники помянули погибшего месяц назад их коллегу летчика – испытателя новых  вертолетов. Его вызвали на испытания в неурочный час вместо запросившего отгул напарника. Он пришел как всегда подтянутый, воодушевленный и внутренне подготовленный к выполнению любого сложного задания. Уяснив задачу, сел за штурвал, поднял аппарат на заданную высоту и неожиданно до перехода к маневрам рухнул на землю. Машина в воздухе резко завалилась набок и, вращаясь вокруг собственной оси, устремилась к посадке за пределами аэродрома. Через мгновение густое облако пыли и дыма скрыло подробности трагедии. Как установит позже комиссия, авария произошла по причине отрыва одной из лопастей основного винта.
-Судьба – злодейка,- сокрушенно вздохнул наш ясноглазый оптимист.
Здесь оживился наш исследователь и тихим проникновенным голосом произнес:
-Коллеги, давайте не будем торопиться с категоричными выводами и рассмотрим логику события. Мы уже как-то привыкли облегчать себе задачу, обозначая кодовым словом судьба то, что мы не в состоянии понять и объяснить. Сама по себе авария была предопределена всеми предшествующими обстоятельствами: неверным расчетом нагрузки на лопасть при экстремальных условиях, отсутствием контроля на наличие внутренних дефектов несущих конструкций, возможностью возникновения резонансных явлений в переходных режимах и так далее. Таким образом, возникла реально существующая программа, которая предполагала следующее разрешение: каждый, кто окажется в воздухе в момент максимальной нагрузки на лопасть, заплатит за это жизнью. В итоге этих рассуждений мы можем сделать вывод, что кризисные ситуации создаются реально существующими субъектами, витают в информационном пространстве и могут быть запущены в действие с помощью кодовой комбинации совпадающих условий. С другой стороны, мы вправе думать, что ответственные за действия людей высшие силы могли бы иметь доступ к этим виртуальным программам и использовать их в своих не доступных для нашего понимания целях. И, в конце концов, мы можем предположить, что в программе нашего подсознания произошел сбой, и мы сделали неверный шаг навстречу своей гибели. Как это произошло с Анной Карениной и в тысяче других подобных ситуаций.
-Может быть, вы правы, когда мы говорим о ситуациях, доступных нашему воображению и укладывающихся в рамки наших логических рассуждений. А как же быть с несметным числом событий и приключений, не постижимых уму, мистических по содержанию и толкающих нас в объятия потусторонних сил? С течением времени мы все больше и больше предчувствуем существование параллельного мира, и наше сознание уже не протестует против такого хода мыслей. Человеческий ум не может вообразить ничего такого, что бы ни было связано с окружающей его обстановкой. Все мифы, сказания, легенды, фантастические сюжеты и их персонажи неизменно связаны с тем, что уже в какой-то форме существовало и оставило след в нашем сознании. Противоборствуя стихиям, воображение людей рисовало себе огнедышащие орудия, разящие молнии, ковры-самолеты и скатерти-самобранки, и все это в последующем реализовывалось в реальной жизни. Возможно, мы этим же путем придем к познанию параллельных миров и сполна утолим сжигающую нас жажду познания?
Это замечание нашего подвижного коллеги вызвало всеобщее воодушевление, и мы наперебой начали вспоминать и подробно анализировать случаи из собственной практики, из жизни наших близких и знакомых, описанных в литературе и обыгранных в кино, а также подробно препарированных нашим и чужим телевидением. Как кадры кинохроники перед нашим мысленным взором разворачивались картины несчастных случаев, роковых стечений обстоятельств, немотивированного поведения людей, отменяющих поездки или опаздывающих на обреченные самолеты, пароходы и поезда. Мы с радостью вспоминали тех, кто был обречен, но остался жить. Сокрушенно сочувствовали тем, кого забрала с собой нелепая и жестокая воля случая.
Вспомнили случай, когда во время войны на Крайнем Севере пилот упал в снег с высоты десять тысяч метров и остался жив. Подивились недавнему случаю, когда девушка во время прогулки в горах оступилась и, пролетев семьдесят метров в бездну ущелья, зацепилась за куст на выступе шириной всего в тридцать сантиметров и в течение длительного времени балансировала на этом выступе, пока подоспела подмога. Хвала ее ангелу-хранителю, пусть теперь долго живет! С особым пристрастием мы обсуждали трагическую гибель любимицы публики английской принцессы Дианы. Но тут наши мнения диаметрально разошлись, – что же это было, роковое стечение обстоятельств или коварный умысел? Каждый из нас остался при своем мнении, но все сошлись на том, что судьба человека порой бывает крайне жестокой и несправедливой. Трудно объяснить случайностью, когда человека вдруг начинает преследовать серия бед и неприятностей, действующая с завидной методичностью и последовательностью. Еще более удивительным и противоречащим божественным установлениям является то, как фатальные удары судьбы обрушиваются на головы достойных и ни в чем не повинных людей и в результате приводят к групповым потерям и усыханию некоторых ветвей человеческого рода. В качестве иллюстрации к обсуждаемой теме каждый приводил сюжеты из собственной практики и жизни родных и близких. При этом я вспомнил две истории из хроники военных лет.

Суровая на вид и немногословная баба Маня, мать моего отчима, прожила долгую и полную трагических потерь жизнь в послереволюционные годы. В период немецкой оккупации в течение трех долгих лет вместе с дочерью страшно бедствовала и ютилась на квартире у добрых людей. За день до освобождения родного города от оккупантов, вечером вышла на крыльцо, и в этот самый момент во двор залетел и взорвался немецкий снаряд. Взрывом ее контузило и оторвало ногу. Из-за отсутствия элементарной помощи и потери крови, к утру она умерла, не дождавшись освобождения и возвращения сына с войны.


На следующий день, потеснив врага за реку Южный Буг, танки боевого генерала Танасчишина заняли город Вознесенск и колонной двигались по его центральной улице. Генерал, находившийся в головной машине, по пояс высунулся из башни танка, и в этот момент ему в грудь попал шальной немецкий снаряд, прилетевший из далека холмов за рекой. Останки генерала похоронили в городском парке и поставили памятник. Ко Дню победы к памятнику приходят люди с цветами. Но теперь, по происшествии многих лет, уже никто не знает этой печальной и фатальной истории. Судьба.
После моего рассказа все замолчали, и в полумраке вагона какое-то время каждый думал о своем.
Чувствуя усталость, я взобрался на свою верхнюю полку, лег навзничь, расслабился и окунулся в пучину грёз. Растревоженный разум лихорадочно искал объяснений и ответов на вечные вопросы нашей жизни. Сон не шел. Тепло и сумрак ночного освещения располагали к импровизации и таинственному самоанализу прошлого и невозвратимого. И все это происходило на фоне охватывающей все ваше существо патетической дорожной оратории, которую вдохновенно исполнял наш видавший виды вагон. Наш состав, властно увлекаемый в бездну  ночи мощным электровозом, подобно разъяренному зверю, продирающему железные заросли, рвал металл, гремел, лязгал сцепными устройствами, подпрыгивал и отчаянно раскачивался из стороны в сторону. Дробной пулеметной очередью возвещали о себе стыки на переездах и полустанках, мелькали опоры электросети и фонари освещения, гулко ворчали мосты и тоннели. И все это вдруг сменялось тонким звоном с пристукиванием  на ровных участках пути, который внезапно прерывался ураганным грохотом встречных поездов и электричек. И когда вам кажется, что этой вакханалии звука и света уже не будет конца, вдруг все замолкает и наступает гробовая тишина – это узловая станция. Эти десять минут тишины становятся для вас пыткой, потому что все ваше существо уже настроено на неудержимое движение к цели через грохот и дым. Так и вся наша жизнь теперь не любит промедлений и не терпит застоя и расслабления.
Вслушиваясь в симфонию дороги и продолжающейся вполголоса беседы моих спутников о проблемах присутствия образов ушедших от нас людей и неких ангелах – хранителях, сопровождающих нас по жизни, я начал анализировать свой уже не малый жизненный путь. И вдруг обнаружил непрерывную цепь судьбоносных для меня событий и жизненных коллизий, которые неопровержимо свидетельствовали, что мой собственный ангел – хранитель, как говорится, зря хлеба не ел. Посудите сами.

Как мне кажется, я унаследовал своего ангела – хранителя от деда по материнской линии Свентицкого Константина Францевича. Дед происходил из семьи краковских поляков и был лихим кавалеристом. Всю жизнь он прослужил в российской армии на южных рубежах империи, здесь осел, завел семью и оставил многочисленное потомстство. Наша семейная хроника сохранила трогательную историю, которая хорошо вписывается в рамки настоящего повествования.
В молодости, до того, как появилась моя бабушка, у деда была первая жена польская красавица Мария. Память о ней хранится по сей день в виде красивого вензеля буквы M на столовом серебре. Молодой бравый драгун беззаветно, как говорят современные интеллигенты, безумно любил свою красавицу Марию. А когда она умерла при неудачных родах,  совершенно потерял голову и решил застрелиться. Несколько вечеров подряд он брал свой пистолет, взводил курок и как истый католик перед смертью шел помолиться перед образом святой Матери божьей. За время молитвы возбуждение снималось, он отводил дуло от виска и чувствовал, что сегодня не готов к исполнению своего приговора. Так продолжалось несколько раз подряд, пока он не пришел к убеждению, что богу не угодна его смерть.
Прожил дедушка Константин долгую жизнь и умер на моих глазах. Это случилось солнечным осенним днем тридцать девятого года. Был выходной, и родители отправили меня к дедушке с бабушкой. Бабушка гремела посудой на кухне, тетка мыла пол в гостиной, а я крутился у кровати дедушки и поглядывал на  коричневую дамскую сумочку, которая висела на гвоздике у изголовья. Домашние называли эту сумочку “ридикюль Маруси”, а хранились в ней конфеты “Наша эра”, которыми дед постоянно меня угощал. Сегодня он не обращал на меня внимания и смотрел в потолок каким-то застывшим отрешенным взглядом. И в моей детской душе затаилась непонятная, не известная мне ранее тревога. Вдруг он резко вытянулся на своей кровати и сдавленным хриплым голосом выдавил из себя: Ан-на! Бабушка метнулась из кухни, с расширенными от ужаса глазами остановилась перед кроватью, схватила себя за голову и непрерывно повторяла:
-Боже мой, он умер! Вы слышите, он умер? Боже, боже!
Светлые воспоминания о своем дедушке я пронес через всю свою не простую жизнь и вот теперь, когда я уже сам стал дедом, возникло предположение, что по жизни меня сопровождает унаследованный от него ангел – хранитель.

Все начинается с ранних детских лет. Начало войны. Город уже покинули наши войска, но немцы еще не вошли. Где-то высоко в небе натужно гудят стаи нагруженных бомбардировщиков. Но они пролетают мимо и несут свой смертоносный груз дальше на восток, оставляя после себя панический ужас людей, которые еще не осознали, что их ждет впереди. Мама только вернулась из роддома и поэтому временно находится у родственников в доме по соседству. На дверях нашего дома висит замок, который притягивает меня как магнит, я периодически подбегаю к дверям, постою и быстро по пустынной улице возвращаюсь к соседям. Во время очередного рейда я слышу, как где-то за домом нарастает гул приближающегося самолета, и бросаюсь наутек. В это время над самой крышей на бреющем полете появляется немецкий биплан. Оглядываясь, я с ужасом вижу пилота в черном шлеме и все его движения в кабине. Инстинктивно останавливаюсь и прижимаюсь к заросшему хмелем забору. Раздается пулеметная очередь, и на  дороге у моих ног возникают пыльные фонтанчики. Обезумев от страха, я пытаюсь бежать дальше, и в это время из-за дома появляется второй такой же самолет, который приветствует меня такой же короткой очередью. Очевидно, пилоты забавлялись движущейся целью. С бешено колотящимся сердечком я прошмыгнул во двор, рванул на себя открытую дверь и бросился в объятия матери. Что было дальше, память почему-то не сохранила.

Следующая фатально окрашенная история произошла с нами, когда мы уже перешли жить в свой дом. Все жители привокзального района находились в состоянии панического ожидания, когда будут бомбить железнодорожный узел. Это по предположениям местных стратегов должно было произойти с минуты на минуту. И вот около полудня с южной стороны показались два тяжелых самолета, линия движения которых пролегала через наш дом к вокзалу. Они шли на очень низкой высоте, и грохот их моторов нарастал с ужасающей быстротой. Мама выскочила на крыльцо и срывающимся от волнения голосом крикнула:
-Дети, быстро в дом!
Мы с  братом успели заскочить в коридор и закрыть засов двери. Мать схватила меня и новорожденную дочь и, прижавшись к внешней стене, закрыла нас своим телом. Один за другим прогремели два раскатистых как гром взрыва. Взрывной волной вынесло все оконные переплеты вместе со стеклами, входная дверь, героически удерживаемая братом, выпучилась дугой, но устояла. Через мгновение послышалась ужасная барабанная дробь по крыше и странный давящий уши шорох – это возвращались на землю поднятые взрывом в поднебесье тонны чернозема, битого стекла, кирпича и прочего строительного мусора. Вокруг воцарился мрак, как при полном солнечном затмении.  Когда все улеглось, нашему взору предстала воистину марсианская картина. Все вокруг было покрыто толстым слоем рыхлой земли и осколков, на ободранных от листвы ветках деревьев болтались какие-то ошметки, провода и предметы домашнего обихода. Массивная кирпичная труба на крыше нашего дома отсутствовала, позже ее целиком обнаружили в соседнем квартале. А на огороде соседа зияли две огромные воронки от упавших полу тонных авиабомб. На краю второй по ходу воронки стояла половина некогда знатного в районе дома. Одна половина полностью отсутствовала, ее как ножом срезал и разметал во все стороны взрыв.
Финал этого трагического эпизода замечателен тем, что ни один человек, ни одна живая душа в результате взрыва не пострадала. Большая семья соседа только что перешла в летнюю кухню за домом и уселась обедать. Остальные соседи, как и мы, успели укрыться в своих домах. А случайного прохожего, который в последний момент метнулся к нашей захлопнувшейся двери, взрывная волна перебросила через двухметровый забор и приземлила на кусты смородины. Сейчас он стоял перед нами растерянный, слегка контуженный и поцарапанный, но совершенно целехонький.
Можно предположить, что на последствия бомбежки оказала влияние одновременность двух взрывов, в результате чего они погасили энергию друг друга или направили ее вверх, а не в стороны. А может быть, судьба экономила живую силу в преддверии ее огромных потерь в жестокой битве. В любом случае я отношу свое участие в этой истории к числу чудесных приключений своей жизни.   

Следующий эпизод тоже относится к начальному периоду войны. Наш дом соседствовал с хозяйством железной дороги по сопровождению товарных составов. В то время на тормозной площадке последнего вагона располагался кондуктор, который обеспечивал безопасность движения и необходимые операции при экстренном торможении. В джентльменский набор этого кондуктора входил брезентовый плащ с капюшоном, тормозные башмаки, фонарь с керосиновой лампой и десяток петард. Эти самые петарды и стали причиной моего очередного испытания судьбой. Петарда представляла собой круглую жестяную коробочку, начиненную пороховым зарядом, и напоминала коробки с вазелином. По замыслу ее создателей это чудо техники безопасности, положенное на рельсы, при наезде на нее локомотива должно было сигнализировать машинисту необходимость экстренной остановки. Как будущего изобретателя и рационализатора меня эта техника заинтересовала. Я взял в сарае большой молоток, уселся на рельс и, чтобы узнать, что там внутри, начал стучать по ребру коробочки. Так как она не поддавалась, то я положил ее плашмя и стукнул молотком. Раздался оглушительный взрыв, и пламя полыхнуло мне в лицо. Обалдев от испуга и жгучей боли, я выскочил на улицу и побежал неизвестно куда и зачем. Идущая навстречу в это время соседка, растопырив руки, отловила меня и доставила к маме. Увидев мою черную, в черных точках от застрявших в коже порошинок, физиономию, мама и бабушка пришли в шоковое состояние и заламывали руки от безысходности и отчаяния. Потом мама решительно схватила меня на руки и понесла в расположенный неподалеку медпункт венгерской воинской части. Вышел усатый, похожий на повара, доктор. Некоторое время он с лукавой улыбкой смотрел, как моя молодая и красивая мать отчаянно жестикулирует и полным мольбы взглядом просит помочь. Наконец он коротко бросил: “Карашё!” и повел меня лечиться. Благодаря его участию и огромным эмоциональным усилиям моей матери я быстро справился со своей бедой. Судьба оставила мне счастье видеть этот прекрасный мир и дорогих мне людей. Отметим в этом случае характерный пас фортуны: у меня был обожжен лоб, подбородок, сильно уши и губы; не тронутым оказался лишь прямоугольник вокруг глаз – это была тень от молотка.

Где-то к осени сорок третьего года дела оккупантов пошли на убыль, в их поведении исчезла бесшабашная удаль триумфаторов, и они стали в массе своей раздражительными и злыми. Мы с моим приятелем Борькой стояли у ворот нашего дома и обсуждали какую-то важную для нас тему. В это время подкатил и остановился возле нас мотоцикл с коляской с двумя оккупантами на борту. Тот, который сидел за рулем, не выключая двигателя, слез с мотоцикла и побежал в расположенную рядом какую-то их службу. Мы с приятелем приблизились к машине так, чтобы лучше были видны мигающие лампочки и всякие там рычажки. Сидящий в коляске, ухмыляясь, поглядывал на нас, и мы восприняли это как знак того, что можно стать еще поближе. В это время вернулся водитель. Он быстрым движением схватил меня за шиворот и небрежно шмякнул на землю, вскочил в седло и начал движение. Беспомощно лежа на спине, я с ужасом наблюдал, как, всё увеличиваясь в размере, на меня накатывается большое черное колесо. В последний момент он вывернул колесо в сторону, и мне в лицо брызнула струя гравия и пыли, а до сознания откуда-то издалека доносился шум мотора и чей-то недобрый смех. Замедленно приходя в себя, я растерянно встал и долго отряхивал от пыли то место на животе, куда должно было наехать колесо.

Под мощным напором советских войск хваленная германская армия спешно откатывалась на запад, методично уничтожая на своем пути все, что ей удалось захватить чужого и то, что она сумела соорудить за годы оккупации. Дом, где проживала наша семья, находился в таком стратегически важном месте, которое обеспечивало нам возможность видеть, как разворачивались события, и одновременно чувствовать себя непосредственными участниками кошмара, который творился в окружающем нас котле. Пространственно дом наш стоял в центре треугольника, на вершинах которого располагались железнодорожный узел со всей своей инфраструктурой и вокзалом, мощная районная нефтебаза в черте города и плодоовощной комбинат республиканского значения. Поперек треугольник пересекала центральная улица Ленина, которая соединяла шоссейные пути на Кривой Рог и Кировоград с одной стороны и на Одессу и Николаев с другой. Все эти объекты хорошо просматривались из окон нашего дома.
Уже целые сутки, и днем и вечером, по центральной улице нескончаемым потоком шла колонна техники, транспорта и всех родов войск спешно отступающей армии. Все, что препятствовало движению, немедленно уничтожалось с помощью гранат, бег восстанавливался, а колонна становилась похожей на гигантскую змею. К вечеру стало слышно, как под окнами бегут группы и одиночные солдаты, которые стали сокращать себе путь к спасительному рубежу. Вся эта обстановка вселенского потопа и бегства крыс с корабля угнетающе действовала на сознание людей, их сердца разрывались от тревоги и ожидания радостной встречи своих освободителей. Инстинктивно, стремясь сохранить себя и своих детей для этого вожделенного момента, они забаррикадировались в своих домах, подвалах, схронах  и старались никаким своим действием не искушать судьбу.
К утру следующего дня колонна иссякла и бег прекратился. В этот короткий миг затишья мы начали готовиться к следующему этапу испытаний – взрыву промышленных объектов. Заперли все двери и окна, придвинули к проемам громоздкую мебель, все наличные подушки закрепили на месте выбитых стекол, а одну из комнат отвели под туалет.
Мы с братом заняли позиции у противоположных окон и стали ожидать развития событий. Горел в городе канатный завод. Глухие раскаты взрывов доносились со всех сторон. К забору плодозавода галопом приблизилась группа всадников. Они быстро спешились у водонапорной башни, заложили взрывчатку и также быстро помчались прочь. Грянул взрыв, огромный кирпичный цилиндр башни подскочил вверх, накренился вбок и, на лету распадаясь на отдельные части, рухнул на землю. Облако пыли и дыма окутало все пространство.
Прямо напротив наших окон разворачивалась позиция немецкой артиллерийской батареи. Они копошились в метрах пятистах от нас. По центру стояла пушка, слева окоп для прислуги, справа прикрытые ветками ящики со снарядами. Вся картина напоминала мультипликацию. Солдаты споро выскакивали из своего укрытия, заталкивали снаряд в казенную часть, спрыгивали в окоп и дергали за длинную веревку. Пушка вздрагивала, бухала с каким-то лающим припевом и изрыгала из себя стреляную гильзу. Какое-то время это происходило безответно, но потом слева и справа от нашего дома начали ложиться ответные послания нашей родной артиллерии. При каждом взрыве мы замирали от страха и повторяли как заклинание: “Только не надо перелета!”  Наш наводчик, наконец, взял вилку: недолет, перелет, еще раз перелет, цель! Взметнулось в небо все, что было за пушкой, осела пыль и воцарилась тишина. Мы еще какое-то время понаблюдали. Но вокруг не было никакого движения. Только на щитке пушки ветер раскачивал обрывок веревки.
К полудню начали разворачиваться события на южном направлении. Над нефтебазой появились два легких самолета. Они сделали круг, и каждый сбросил по небольшой бомбе. В один миг исчезли из поля зрения огромные серебристые емкости, и к самому небу полыхнуло пламя. Было такое ощущение, что это пламя охватило всю нашу комнату, и мы находимся в центре этого огненного столба. Но это был оптический обман. После светового шока мы увидели сплошной огонь на территории базы, огненную реку, вытекающую из ее ворот и приближающуюся к жилым домам на центральной улице. Сильно пахло озоном, горелой резиной и еще чем-то жареным. Но вопреки худшим ожиданиям мы были живы, и дом наш остался невредимым.
   Ближе к вечеру началась операция по уничтожению железнодорожной колеи. Сумрачный германский гений комплексно механизировал этот процесс. По путям двигалась дрезина, которая через строго определенные расстояния укладывала под рельсы заряды и соединяла их проводом, затем подавался ток, раздавалась очередь тупых коротких взрывов. Оторванные взрывом головки рельсов разлетались на большие расстояния и несли людям обидную непредвиденную смерть.
Гонимый непреодолимой естественной потребностью, я потихоньку исчез из поля зрения старших и проник в затемненную туалетную комнату. И вздрагивая при особо сильных разрывах, уселся на горшок. Вдруг раздался треск в окне, и к моим ногам упал увесистый обломок от головки рельса вместе с подушкой, вылетевшей из верхнего проема окна. На шум прибежала мама с братом, схватила меня в объятья и потащила в большую комнату. С усилием брат перенес туда моего посланца смерти, и все члены нашей семьи с ужасом рассматривали этот обоюдоострый и еще не остывший предмет. Временами они обращали на меня умиленные взгляды, а я чувствовал себя участником какого-то необыкновенного события.
 
Приходит на память случай уже послевоенных лет. Стояло жаркое и голодное лето сорок седьмого года. Измученные и изможденные дети бродили в поисках подножного корма. Мы грызли макуху, вылизывали приторную сладковатую  пасту из стручков гледичии, жевали сырые зерна пшеницы, пока во рту ни образовывалась жвачка из клейковины. Позже, когда начала созревать шелковица, наше подножное меню значительно пополнилось. Ребята всего нашего переулка приходили с утра и обносили все деревья вдоль забора так, что вскоре не оставалось ни одной спелой ягоды. И появление таковых можно было ожидать только к следующему утру. К полудню я вышел из дома, с тоской обследовал все нижние ветки, пожевал несколько сохранившихся кислых и начинающих краснеть ягод. А затем мой острый и голодный взгляд обнаружил остатки спелой шелковицы на самой верхушке дерева, на высоте метров около десяти. Осознав, что надо поторопиться, пока нет конкурентов, я с большими усилиями взобрался на самую верхотуру и, обнявши совсем уже тонкий центральный ствол, попытался пригнуть ветки, на которых красовались черные и огромные как гусеницы спелые ягоды. В азарте потерял равновесие, резко выпустил заветную ветку из рук. Мои ноги соскользнули вниз, и весь я начал полет с ускорением земного притяжения. На начальном этапе своего полета я подбородком зацепился за поперечную ветку и, только успев ощутить адскую боль, получил такой же удар в затылок. Потом последовала серия ударов по ребрам, поднятым к небу рукам и еще по чем-то, но я уже боли не ощущал. Что-то мелькало в глазах, и страх парализовал тело. С поднятыми вверх руками я достиг земной тверди, ноги мои подкосились, и в тот же миг лицо крепко припечаталось к коленям. Ошарашенный, но абсолютно невредимый я дико озирался по сторонам, почему-то больше всего озабоченный тем, не видел ли кто-нибудь моего позорного падения. В эти годы я еще не знал, что судьбу надо благодарить.

Где-то в этих же временных рамках у меня появился новый товарищ – сын вновь назначенного начальника дорожного отделения КГБ. Парень этот был предоставлен самому себе, целыми днями напролет бродил по разным злачным местам и был причастен ко многим неправедным делам. У него был просто необыкновенный талант и изобретательность по части всевозможных пакостей. Как-то он приспособился таскать конфискованные у бродяг образцы холодного и огнестрельного оружия из кладовой на отцовской службе. За этот счет пополнялась коллекция в нашей штаб – квартире на чердаке соседнего с милицией дома. Приглашал меня утром по телефону зайти к нему домой, и когда я к нему являлся, стрелял мне в живот из отцовского пистолета ТТ патронами, у которых вместо пуль были вставлены бумажные пыжи. После пережитых мною страха и обиды мы примирялись и продолжали развлекаться, сбивая этими самыми пыжами целлулоидного льва на серванте. Затем в квартире все ставилось на место, пистолет водворялся туда, где ему надлежало быть, а мы с невинным видом отправлялись на поиски других приключений до вечера, пока не  возвращались с работы наши родители.
Жил мой приятель в двухэтажном доме жилищного кооператива железнодорожников. У входа в подъезд снаружи дома находилась большая железная пожарная лестница, закрепленная на бетонном основании и опирающаяся на крышу. Однажды утром я получил приглашение прийти посоревноваться, кто больше подтянется на этой лестнице. К тому времени я неплохо владел своим телом и с интересом приглашение принял. Мой напарник подтянулся на десяток перекладин, и настал мой черед. Чувствуя свое преимущество, я энергично начал карабкаться вверх. В этот момент приятель исчез в подъезде, поднялся на второй этаж и быстро набросил конец провода, связанного с лестницей, на фазу напряжением двести двадцать вольт. Болтаясь на лестнице, я оказался, как говорят электрики, под шаговым напряжением, мои руки свела судорога, их невозможно было разжать. Меня сильно трясло, я извивался всем телом и орал не своим голосом. На шум стали подходить люди. Увидев такой ход событий, вышедший из подъезда мой напарник метнулся обратно на второй этаж и выдернул провод из распределительной коробки. Подошедший к нам мужчина помог мне спуститься на землю и укоризненно качал головой. После этого случая наша дружба расклеилась, а семья моего приятеля вскоре уехала в другие края.
На этот раз к счастью все обошлось без последствий. Уже в годы либерализации многие гастролеры рассказывали, что свои чудесные способности провидцев и экстрасенсов они приобрели в результате сильных стрессов, особенно связанных с поражением электрическим током. Меня сия чаша миновала. Но профессию впоследствии я выбрал все-таки электротехническую.

Историю необычайных событий моей ранней юности завершает приключение на реке Мертвовод. Эта река берет начало где-то в Карпатах, протекает через мой родной город Вознесенск и впадает в большую реку Южный Буг. Летом она обычно усыхает и заболачивается, а в половодье и дождливую пору широко разливается в плавнях и в своих бурных потоках  смытого в верховьях чернозема несет все, что она успела захватить: камыш, траву, бахчу вместе с остатками смытых сторожевых куреней и всякое другое добро. Все это оседает в просторных плавнях междуречья и частично сбрасывается в материнскую реку, обеспечивая плодородие прибрежных земель. В заводях и глубоких протоках этой неказистой речки водилась рыба, и мы часто отдавали ей предпочтение перед широким Бугом.         
Как правило, я ходил рыбачить со своим старшим напарником – большим знатоком этого дела и влюбленным в окружающую природу поэтом. Но в эту светлую осень я переживал муки романтического возмужания и предстоящего расставания со своей первой любовью. И поэтому искал уединения и общения с природой.
Звали ее Аня. Она была старше меня на два года, но внешне это скрывала ее стройная фигурка и тонкие черты лица. В младших классах она была у нас пионервожатой. Отдавалась этому делу всей душой, возилась с нами как наседка, даже в свои школьные перемены прибегала к нам пообщаться. Чуткие к добру дети привязались к ней всей душой и всегда с нетерпением ждали ее появления.
Мы с ней подружились особенно тепло, очевидно, внутренне ощущая какое-то родство душ. В те годы я много читал, и это давало нам поле для общения. Мы много говорили о проблемах, которые волновали тогда молодежь, и все больше и больше обнаруживали общность подходов и пристрастий. Чудо было в том, что мы никогда не спорили, хотя каждый мог оставаться при своем мнении. Иногда я бывал у нее дома, где была хорошая библиотека, брал что-то почитать. Мы непроизвольно маскировали наши встречи от себя и от других деловой необходимостью и не назначали каких-либо свиданий. Я еще не созрел для каких-то осознанных действий, но всем своим существом чувствовал, как судьба неумолимо подвигает меня на испытания состоятельности. Все заслонило непреодолимое желание быть с ней вместе, слушать ее тихий голос, видеть эту грустную слегка виноватую улыбку и озорные лучики света ее красивых карих глаз. Ради этого хотелось жить. Но судьбе было угодно поставить точку в этой истории.
Она закончила десять классов, и вся их семья переезжала теперь в Николаев, где она должна была учиться в педагогическом институте. На прощание она подарила мне из своей библиотеки книгу стихов Леси Украинки. Это было символично. Грустные мотивы и печальные образы этих стихов великой поэтессы как нельзя лучше окрашивали ауру нашего расставания. А выбор подарка звучал как запоздалое признание в том, на что мы не решились.
Обуреваемый страстями, которые терзали мою душу и которые были недоступны никому другому, я поднялся до рассвета, собрал свою нехитрую амуницию, взял свое самое длинное бамбуковое удилище и отправился на рыбалку. К восходу солнца я уже был далеко за городом и вышагивал по знакомой дороге между насыпью железной дороги и огородами в плавнях. Вскоре слева показалась арка высокого моста через реку, справа вдали устье реки Мертвовод, впадающей в Южный Буг. Достигнув берега, я повернул направо и пошел в направлении устья по знакомым до боли не раз насиженным местам. Вокруг царила картина запустения, заброшенности и какой-то убогой гнетущей нищеты. Вся прибрежная зона была покрыта грязью и мусором от недавно сошедшей высокой воды. Мостики и кладки, когда-то любовно охраняемые своими хозяевами, были порушены и покрыты грязью. Наша любимая заводь, где мы когда-то лихо таскали золотых линей и коропчуков, была запружена полегшим сухим камышом, на который намыло гниющие остатки какой-то растительности. Пахло застоявшейся водой, гнилью, а от чистой воды ветер доносил ароматы болотной растительности и свежезаломанной зеленой куги. К моему удивлению на всем побережье не было ни одной живой души.  А весь развернувшийся пейзаж не принес мне ожидаемой радости от свидания с природой и милыми  моему сердцу местами.
Я прошел к самому устью и выбрал место на самом высоком берегу, где внизу у самой кромки воды лепились кусты ивняка, ветки которых склонялись к поверхности воды там, где уже была глубина. Берег здесь был чистый, и сквозь подсвеченные утренним солнцем кусты, в прозрачной глубине видны были стайки мелкой рыбешки, на фоне которых появлялись контуры крупных особей, не спеша следующих куда-то по своим делам. А на середине по фарватеру шел карнавал. Из глубины выпрыгивали серебристые тушки верховой рыбы, а временами над водой подымался целый фонтан мелочи, которая, возвращаясь в воду, энергично разбегалась в разные стороны. Это баловалась щука. Описанная картина не может не тронуть сердце рыбака и не увести его мысли от любых жизненных невзгод.
Подчиняясь просыпающемуся азарту, я развернул свою снасть и с помощью своего легкого и длинного удилища забросил поплавок и наживку через кусты в самый центр рыбьего представления. Время утреннего жора видно еще не подошло, и мою нетронутую снасть течение прибивало к берегу, что вызывало необходимость повторных закидок. Одно из движений этого рыболовного спортивного упражнения я выполнил недостаточно ловко, и мой крючок, естественно, крепко зацепился за склоненные к воде ветки. После нескольких безуспешных попыток отцепиться я применил преподанный мне когда-то отцом прием: резко выбросил руку с зажатым в ней удилищем вперед, как при забросе. При этом оступился, потерял равновесие, отбросил в сторону удилище и, собравшись всем телом, сокрушая кусты на высоком берегу, упал на чистую воду. Находясь уже в воде, я открыл глаза и почувствовал, что тело мое вращается, а где-то вверху светится пятно от осеннего солнца, и в его лучах сверкают подымающиеся кверху пузыри. Почему-то я совершено не потерял самообладания и мысленно даже улыбался нелепости своего положения. Дождавшись, когда мои ноги займут вертикальное положение, я начал энергично подгребать к берегу. Но сколько я не старался, ноги мои не чувствовали дна, а намокшая одежда и обувь все сильнее стягивали мое тело, сковывали движения и тянули меня на дно. Непроизвольно я оглянулся вокруг, увидел бесконечную гладь двух соединившихся рек, почти отвесный берег и абсолютное безлюдье. Надежд на помощь со стороны не было. В какое-то мгновение я сознал всю безнадежность своего положения, и мною овладел бесконечный панический ужас. Мобилизовав всю свою волю и энергию, я подгребал к берегу, лихорадочно хватался за нависающие надо мной ветки, но они каждый раз обламывались у корневища, а я влекомый силой земного притяжения возвращался на исходную позицию. Наконец, когда моя борьба перешла в стадию агонии, мне, к счастью, попался крепкий куст, я подтянулся к кромке берега и, уняв волнение, хватаясь свободной рукой за каждую последующую опору и не отпуская первую, вытащил свое тело на сушу. Затем бочком, чтобы больше не искушать злодейку – судьбу, перебрался на отлогую часть берега.
Вырвавшись из цепких объятий смерти, я стоял неподвижно на берегу, пока стекала вода с одежды и постепенно возвращалась способность что-то соображать. Первая мысль была жесткой и нелицеприятной: неужели кому-то была угодна в этот солнечный день моя глупая, нелепая и бесславная смерть? О благополучном исходе думать как-то не хотелось.
Подсушив кое-как одежду и обувь и натянув ее мокрую на себя, я вышел на асфальт и бодрым шагом направился в сторону города. Била дрожь по всему телу, от спазма сосудов в голове отсутствовал даже намек на  какие-то мысли. Все мое существо требовало тепла и забвения всего этого кошмара.

Судьба не терпит промедления и не афиширует своих намерений. Она неистощима в своей изобретательности, непредсказуема и изощрена, и, как правило, лишена сострадания.
Студенческая пора в памяти каждого человека остается самым ярким его воспоминанием, заполненным сюжетами необыкновенных приключений, рискованных и безрассудных поступков, поисков истины и связанных с этим высоких взлетов души и глубоких разочарований. Писать и говорить об этом можно бесконечно. Поэтому я извлекаю из своей памяти несколько сюжетов, связанных с моими поездками на практику и достойных быть включенными в Книгу.
Технологическую практику мы проходили в городе машиностроителей Краматорске. Поселили нас в рабочем общежитии. Программа нашего пребывания складывалась как нельзя лучше. Постижение премудростей большого и сложного производства полной мерой дополнялось культурным отдыхом: вечерними походами на городской каток, кино, танцплощадки, ночными турнирами в преферанс и всяким другим для радости души. К счастью никто не увлекался питием, и наши девушки были на высоте. Но на всем этом прекрасном фоне было одно неприятное обстоятельство: наше сердобольное правительство объявило очередную амнистию, и все эти увидавшие волю архангелы проживали с нами под одной крышей, а своими гастролями держали в тревожном волнении весь город.
Как-то в выходной день, когда приближалось время очередного похода, я услышал тревожные голоса в соседней комнате, где жили девушки. Дверь была приоткрыта, и я энергично направился к ним. За столом, сильно сутулясь, в стеганой фуфайке и шапке – ушанке с развязанными тесемками сидело нечто, сильно напоминающее снежного человека. Несколько поодаль как взъерошенные воробьи перед черной вороной стояли наши девушки. Я петушком приблизился к этому чуду лесному и категорически спросил:
-В чем дело?
Он тяжело поднял голову и посмотрел на меня холодящим душу, страшным и жестоким взглядом смертельно раненого зверя. Затем издал нечеловеческий вопль – рык, молниеносно схватил со стола графин с водой и со страшной силой запустил его мне в голову. Графин пролетел в сантиметрах от моих глаз и со звуком, похожим на выстрел, ударился в стену и разлетелся на мелкие осколки. По стене медленно растекалось мокрое пятно, а мои потерявшие дар речи подруги не могли оторвать глаз от него. В это время в комнату зашли еще двое наших крепких ребят. Мой обидчик весь обмяк, потух, опустился на стул, и всем своим видом показывал, что он ждет, когда его начнут бить. Но кто-то уже успел вызвать милицию. Зашел участковый и ровным безучастным голосом сказал:
- Ага, ты опять взялся за своё. Собирайся!
Придя в себя и восстановив порядок в помещении, мы веселой гурьбой отправились в город. Я чувствовал на себе ободряющие и ласковые взгляды наших подруг и испытывал то редкое чувство блаженства, которое должен испытывать человек, совершивший поступок.

Следующая, теперь уже производственная, практика проходила в Запорожье на металлургическом заводе. Перед нами стояла задача ознакомиться с системами управления приводами прокатных станов, технологических подъемных кранов, трансферкар и всякой другой нешутейной техники. Руководителем практики у меня был средних лет мастер – электрик, черноглазый, улыбчивый, подвижный и очень обязательный человек. Таких оптимистов по жизни обычно обожают женщины и независимо от возраста называют по имени или какой ни будь ласковой кличкой. Моего учителя они звали просто Леня, хотя некоторым из них он уже сошелся бы за старшего брата.
Так вот этот Леня очевидно из-за моего прилежания и интереса к изучаемому предмету проникся ко мне взаимной симпатией и постоянно возился со мной и таскал по всему цеху. Не успевал я оглянуться, как он подбирал необходимую документацию, и мы уже летели через мостики, узкие переходы и тоннели на самые верхние этажи смотреть самые современные блоки управления или в самую преисподнюю кабельных каналов и маслохозяйства прокатного стана изучать электропривода самой последней модификации.
В один из жарких летних дней останавливался на ремонт огромный клещевой кран, который ездил над ячейками нагревательных колодцев, вытаскивал из них раскаленные до бела многотонные слитки и подавал их на приемный рольганг прокатного стана. Кран уже отогнали в тупик над нашей дежуркой, и мой наставник пригласил меня подняться на мост крана обследовать состояние тормозных устройств. Понятными им жестами он сообщил крановщику, что мы поднимаемся на мост крана, тот в свою очередь тренькнул звонками о том, что информация принята. Мы поднялись на посадочную площадку и благополучно перешли на самую высокую отметку, где размещалось электрооборудование, и занялись своим делом. От большой высоты, световых вспышек от открываемых колодцев и волн горячего воздуха, или, вернее, от необычности суммарного воздействия всего этого, меня слегка пошатывало и поташнивало. Но я не подавал виду, а мой гуру внимательно контролировал мои действия. Сквозь проем в конструкции крана мне было видно, как, энергично жестикулируя, нижний оператор требует от крановщика подать ему еще один слиток. Очевидно, в пылу полемики крановщик забыл о нашем существовании, дал длинный сигнал и двинулся к крайнему нагревательному колодцу. Затем он дал сигнал на открытие ячейки.
-Он что сошел  с ума? -- про себя возмутился мой учитель и начал стучать молотком по обшивке крана.
Но занятый сложной операцией захвата и извлечения слитка из ячейки, крановщик не реагировал на наши сигналы. Мощный поток нагретых газов и инфракрасного излучения обрушился на металлические конструкции и наши головы. Первыми начали гореть ноги. Ботинки мгновенно раскалились от контакта с металлом. Особенно сильно болели подошвы ног. Мы старались пританцовывать, но это мало помогало. Болезненным стало прикосновение к элементам одежды изнутри. При каждом вдохе обжигало дыхательные пути и больно жалило где-то внутри. Повинуясь жестам мастера, я старался до минимума сократить вдохи, чтобы сохранить легкие. Разогретую как кастрюля каску хотелось снять и вышвырнуть вон. В мгновение все высохло, особенно остро это ощущали глаза. Кончики ушей пекло пронзительно и нестерпимо. Одними глазами мастер старался показать, что это не надолго, надо потерпеть. Но я со своей позиции уже сам мог лучше оценить обстановку. Через проем мне было видно, как крановщик старался поставить в ячейке слиток в вертикальное положение, а тот все время заваливался влево или вправо. Наконец это ему удалось, он зажал слиток в клещах, вытащил его и включил мост крана на перемещение, увозя и нас из этого страшного пекла. Мы выскочили на посадочную площадку и стремглав бросились по лестнице вниз к прохладе и свежему воздуху. Снизу мастер погрозил кулаком незадачливому крановщику и, смущенно глядя на мой потрепанный вид, сказал:
- Не переживай, у нас тут всякое бывает – производство сложное.
Еще одно подтверждение его слов я увидел буквально через полчаса, выходя из душевой. На противоположной стороне у медпункта прокатных цехов стояла большая толпа народа, машины скорой помощи, подкатывали лимузины крупных руководителей. В медпункте только что скончался мастер смены, известный в коллективе человек, которого раздавило тяжеловесным рулоном. Подавленный событиями этого дня, я постоял в знак солидарности с окружающими меня людьми и вскоре отправился к себе в общежитие. Шагая по центральной аллее завода, я почти не думал о своем сегодняшнем приключении. В моем мозгу многократно прокручивалась одна и та же мысль: кто и как сообщит сейчас ничего не подозревающей жене о постигшей ее беде?

Следующий сюжет уже относится к последним аккордам моего обучения в высшем учебном заведении. Уже состоялась защита диплома. Уже было получено брачное свидетельство. Оставалось получить военный билет офицера запаса. Для этого полагалось пройти месячные сборы в действующей армии. Для этого нас отправили в Молдавию, в танковый полк, расквартированный в пригороде Кишинева. После традиционной бани одели в стиранное бэушное солдатское обмундирование, кому какое попалось по размеру, и в этом несколько комическом виде представили служилым людям в качестве командиров взвода. Несмотря на то, что в нашем несколько опереточном, в стиле английского мистера Питкина, постижении премудростей воинской службы присутствовало много веселья и смеха, судьба нам заготовила несколько испытаний довольно мрачного содержания.
Время было тревожное. Над Молдавией господствовал антициклон, жара превышала сорок градусов по Цельсию при абсолютном безветрии. В атмосфере и международных отношениях бушевала магнитная буря. Разворачивался ливанский кризис, баловался наш приятель Чаушеску, было неспокойно в основных городах социалистической Молдовы. Непосредственно перед нашим приездом танковые соединения дважды по ночам поднимали по боевой тревоге и с полной боевой выкладкой бросали к румынской границе, а затем возвращали назад и оставляли машины загруженными боекомплектом.
Ходили упорные слухи, что после стажировки нас призовут на действительную службу и в качестве добровольцев отправят в Ливан. Затем появилась новая версия: наша воинская часть готовится к высадке десанта в Сальские степи, где будет сброшена атомная бомба. И, наконец, спустя две недели стало достоверно известно, что мы будем участвовать в больших воинских маневрах здесь на Тарутинском полигоне. А руководить маневрами будет известный советский маршал. Не трудно себе представить, что тут после этого началось!
Не было дня, чтобы до нас не доходили тревожные известия. Америка в купе со своими союзниками готовит большую войну на Ближнем Востоке. В Кишиневе назревают массовые волнения. Масла в огонь подлил недавний случай, когда из соседней части сбежал солдат с автоматом, русский, и протянул целую цепь преступлений. В каждом дворе, где он просил продать вина, оставлял убитым хозяина. В Первомайске был смертельно травмирован откатом танковой пушки наш коллега – стажер. Прошлой ночью в расположении нашей части какие-то злоумышленники отобрали автомат у постового.
Наши палатки были разбиты на пригорке вдали от стационарных казарм. А внизу в ложбине располагался склад боеприпасов. По расписанию мне выпало ночное дежурство. Стояла безлунная звездопадная южная ночь. Все вокруг было наполнено дыханием этой ночи, мерцанием огней, таинственными шорохами и запахами сгоревшей на солнцепеке полыни. В палатках мерно похрапывали мои подопечные. Время от времени, подымая глаза к небу и прижимая к щеке холодное дуло автомата с просверленной дыркой, я в душе смеялся над нелепостью моих охранных возможностей. Мои мысли были сейчас далеко на Украине, где я впервые оставил у своих родителей свою красавицу Марийку, с которой прожил в браке уже целую неделю.
Внезапно мои мечтания прервали шорох и какое-то движение в расположении склада боеприпасов. Непроизвольно прижав крепче к животу свой автомат, я с тревогой начал изучать темноту. Звуки замерли и через некоторое время снова повторились.
          - Стой, стрелять буду! – высоким испуганным голосом закричал солдат постовой внизу.
Звуки исчезли, но спустя время возобновились так, как будто что-то перемещалось по сухой траве. Солдат истерично прокричал свое “буду стрелять” и начал палить из автомата в сторону наших палаток. Пули противно свистели над головой и цокали, ударяясь во что-то металлическое где-то за нашими палатками. Инстинктивно я втянул голову в плечи, припал на правое колено и, крепко зажав в руках свое не действующее оружие, ожидал появление из темноты нарушителя. Со стороны казарм трусцой пробежал наряд караула. И еще через некоторое время из темноты вырисовалась отара овец, подгоняемая солдатами караула.

Через неделю ночью прошел долгожданный освежающий ливень. Так как по указанию знатоков наши палатки были установлены в приямках у пригорка, то они в короткие мгновения заполнились сбегающей с горы водой, в которой плавали все наши пожитки и предметы солдатского обихода. Когда мы все это выловили и, дрожа, натянули на себя просоленное и пропахшее потом обмундирование, нам объявили, что после завтрака мы едем на станцию грузить танки на платформы и поездом отправимся в район наших учений. Когда мы приехали на станцию Баюканы, там уже полным ходом шла работа. Солдаты срочной службы лихо перегоняли многотонную машину с эстакады на платформу и отработанными приемами там ее крепили. На параллельных путях уже стоял вагон – теплушка, который был предназначен для нас и должен был прицепляться к груженым платформам. При маневрах танки поднимали в воздух  тучу желтого песка, который покрывал железнодорожную ветку. Пустынная станция, несколько железнодорожников, озабоченно снующих около вагонов, ревущие машины и группа странно обмундированных людей создавали какую-то фантастическую картину посадки космического корабля на необитаемую планету. Прозвучала команда “по вагонам”, мы энергично заняли свои места в товарняке, лязгнули запоры задвигаемой двери, и на какую-то минуту каждый из нас ощутил себя на месте наших недавних предшественников, таким же образом отправлявшихся на священную войну. Уже внутри нам было слышно, как прошел осмотрщик вагонов, постучал своим молоточком по колесам и буксам вагонов, нетерпеливо пыхтел локомотив. И вдруг прозвучала команда: “Всем выйти из вагонов!”
В последний момент перед отправкой осмотрщик обнаружил, что все буксы вагонов забиты желтым станционным песком. Учитывая крутой уклон колеи сразу за станцией и большой груз на платформах, можно было предположить, что трагедия разыграется уже на первых километрах движения. Видно на то и рассчитывали местные террористы. Но судьба сжалилась над нашими молодыми жизнями.

Работать на заводе приходилось много, тяжело, но с большим воодушевлением и надеждой на будущее. В шестидесятые годы я руководил работами по монтажу и наладке систем автоматики в агломерационном цехе. Эти работы, как правило, приурочивались к большим капитальным ремонтам основного оборудования. На этажах копошилась масса людей. Каждый решал свою задачу: кто-то демонтировал старое, кто-то прилаживал на свое место только что родившиеся шедевры техники, а некоторые были заняты уборкой с этажей того, что уже отслужило свой век. Мне понадобилось перейти из основного корпуса в здание диспетчерской напротив. Как только я открыл дверь и сделал шаг наружу, перед моими глазами со свистом пролетел какой-то тяжелый предмет и, разметав в стороны мокрую землю, с характерным вздохом замер у моих ног. То прилетел с восьмого этажа тяжелый огнеупорный кирпич, красно – бурого цвета и по размерам больше обычного. У меня потемнело в глазах, и что-то сжалось в груди. На короткое время я замер неподвижно и видел перед собой только проем двери, кусок неба и застывший вверху прямоугольник светящегося красного цвета. Таков, очевидно, был бы  предсмертный кадр в “черном ящике” моего подсознания. В следующее мгновение я пришел в себя, почувствовал, что я жив и невредим, а в моем  мозгу пульсировала одна и та же мысль: Боже мой, какая у меня красивая жена и  очаровательная дочурка! Впервые в жизни ощутив так близко холодное дыхание смерти, я вышел во двор на солнечную сторону и, прогуливаясь наедине, пытался мысленно восстановить картину недавнего происшествия. Но каждый раз в моем сознании возникала одна и та же картина: проем двери, небо, пульсирующий прямоугольник красного цвета, резкая боль в груди. И я подумал о том, как были правы французские импрессионисты и экспрессионисты в своих поисках образа, цвета и впечатления.

Судьба может наказывать нас не только посредством наших личных потерь, но и через невзгоды особенно дорогих нам людей. Как-то весной мы были заняты благоустройством только что полученной прекрасной квартиры и отпустили нашу шестилетнюю дочь погулять во дворе. Она подозрительно долго не появлялась в поле нашего зрения, и жена попросила меня сходить посмотреть, что там делает наше дитя. А жили мы на четвертом этаже. Я резко открыл дверь на лестничную клетку и как при мгновенной вспышке фотоаппарата увидел мою дочь, сидящей на горизонтальной части лестничных поручней спиной к проему и лукаво улыбающейся мне. В то же мгновение она качнулась назад, сложилась всем телом и полетела вниз. От ужаса увиденного я закрыл глаза и впал в прострацию обморочного состояния. До моего слуха донесся глухой стук и дребезг неисправного наклонного поручня. Когда я открыл глаза, то увидел картину, от которой можно было окончательно сойти с ума. Мой ребенок невредимый стоял на следующей площадке лестничного марша и, протянув руки вперед, балансировал, чтобы не потерять равновесия. На лице ее блуждала растерянная виноватая улыбка. Ошалев от счастья, слетаю вниз, прижимаю ее к груди и слышу, как гулко и часто бьется ее сердечко.
Чудо произошло, потому что, падая, она ногами оттолкнулась от верхней перекладины поручней, полетела не прямо вниз, а вкось. При этом ударилась спиной о наклонную часть поручней, распрямилась и вылетела на промежуточную площадку.
Теперь я буду всю оставшуюся жизнь молиться и благодарить судьбу, избавившую меня от кошмара непростительной вины перед моим ребенком.

Была назначена дата защиты моей диссертации, и я прибыл к назначенному сроку в мой родной политехнический институт демонстрировать свою состоятельность в области автоматизации металлургического производства. По приезду обнаружилось, что мой руководитель и одновременно Председатель совета лежит при смерти в больнице по поводу рака. Организаторы Ученого Совета суетились, сокрушались по поводу отсутствия каких-то важных для этого спектакля лиц, сочувственно смотрели  в глаза и давали мне понять, что видно не судьба. Я поехал в больницу попрощаться с Учителем. Он был в агонии. Придя в себя, пожаловался на одесских врачей, которые не могут его избавить от этих адских болей. Затем посмотрел на меня взглядом угасающей жизни и прошептал: “Не здавайся. Все необходимые указания я передал Сергею Николаевичу.” Потрясенный до самой глубины своего сознания я спускался по лестнице. Душили слезы, и разум не мог постичь только что увиденного: этот благороднейший человек, сыгравший такую большую роль в моей жизни, был способен, уже стоя одной ногой в могиле, думать о заботах других!
 Через несколько дней состоялся Ученый Совет. В числе других соискателей я успешно защитился и через три месяца получил заветную открытку из Всесоюзной аттестационной комиссии о присуждении ученой степени. Есть Бог на свете!

Судьба и наш приятель случай достают нас не только в суете наших будней, но и во время отдыха и благополучия.
В сравнительно молодые наши годы, когда День металлурга отмечался широко и всенародно, отправились мы компанией на остров Хортицу отдохнуть и попляжиться. С утра я уже почувствовал дискомфорт, но решил не придавать этому значения и не омрачать праздник остальным. К обеду все уже было не в радость. Выпил немного сухого вина, стало еще хуже. Полез в воду освежиться – и совсем скис. В мокрых плавках лег на солнце на раскладушку и начал помирать. Страшная жгучая и рвущая все внутри боль сотрясала весь мой организм. Меня погрузили в машину и повезли в больницу. Жена, согревая дыханием мои холодеющие конечности, окончательно поняла, что дело худо, и просила ребят поторопиться. Как это всегда и особенно в праздники бывает, меня с третьей попытки сдали в родную заводскую клинику. А там уже было целое ледяное побоище. Больных, выпивших и перепивших уже некуда было девать, а они все прибывали. Тускло под потолком светила единственная лампочка. Стонали несчастные. Шептались проникшие в палату родственники и приближенные. Деловито сновали с утками нянечки. Спокойно и невозмутимо исполняли свои функции сестры и дежурные врачи.
Через целую вечность появился врачебный обход. Доктор посмотрел на мои муки, пощупал живот, нажал пальцем там, где болит, потом резко отпустил.
- Так болит?
- Да-а!
- А так?
- Тоже.
- А так?
- Вроде меньше.
- Ага, запишите, милая, аппендицит. На операцию к 21 часу. Дальше.
К 21-му часу меня помыли, сделали успокаивающий укол, и повели на операционный стол. Боль отступила, и свет прояснился. Я молча наблюдал, как они привязывали к столу мои руки и ноги, устанавливали перед лицом какую-то дугу и набросили на нее покрывало с прорезью. Потом я перевел взгляд на доктора и наблюдал, как он выполняет ритуальные действия: высоко поднимает вверх руки в резиновых перчатках, в правой руке он держит большой шприц с лекарством, в последний момент нажимает его, и в воздух с шипением выбрасывается контрольная порция содержимого. Затем с поднятыми руками он направляется ко мне. Ассистенты что-то передвигают на соседнем столике и звякают ножами. И тут я вступаю в переговоры:
- Доктор, в нашей фирме в последнее время почему-то никто не болеет аппендицитом. Все почему-то стали болеть почками. Видно экология такая. Но вам виднее. Боль невыносимая.
- Ну вот! Видишь, ты уже бьешь на ответственность. Освободите ему руку, пусть еще раз покажет, где болит.
Я неловко через эту дурацкую дугу пытаюсь дотянуться до того места, где болит, и пальцами касаюсь обеззараженного места будущего разреза. Доктор чуть не с кулаками набрасывается на меня, что я нарушил ему стерильность. Будучи человеком воспитанным и к тому времени достаточно уважаемым, я как можно спокойнее ему объясняю:
- Доктор, я вспомнил. Мне в палату подавали утку, так цвет содержимого показался мне очень темным.
- Мария Григорьевна, будьте добры, принесите нам утку из пятой палаты!
Мирно стоявшая в стороне и спокойно наблюдавшая за происходящим нянечка срывается с места и бежит вниз. Через короткое время она появляется и с благостным лицом протягивает утку доктору.
- Ай-ай, - говорит доктор. Кровь. Под хорошей звездой родились, молодой человек. Девочки, развяжите его.
        Смущенный и самоспасенный слезаю со своего смертного одра и под сочувствующим взглядом старой нянечки привожу себя в первоначальный вид. Доктор отдает последние распоряжения:
- Назначьте ему обезболивающие на ночь и с утра на обследование.
Утреннее обследование вынесло окончательный приговор: правая почка не работает, левая частично. Можно предположить, что уникальную операцию по поводу удаления аппендикса при двух не работающих почках, мой организм не вынес бы.

Выстраивая в ряд фатальные события своей жизни, я пытаюсь постичь логику поведения человеческой фортуны. С одной стороны все можно представить так, что уполномоченный судьбой наш ангел – хранитель в критический момент вмешивается в ход событий и направляет их в нужное русло. С дугой стороны дело можно представить так, что судьба выстраивает нам цепь узловых ситуаций, которые служат для проверки нашей состоятельности на данный момент или являются предупреждением о приближении непоправимого. А дальше нам предоставляется свобода выбора. Правда, есть третий вариант: сам дурак. Но тогда уже вопросов нет.
В совсем уже последнее время, будучи в возрасте, мы с женой проводили свой отдых на даче. Страдающая полиартритом жена неловко повернулась, упала на железный ящик, сломала левую руку и повредила плечевой сустав правой. Удрученные случившимся мы сели в машину и отправились в больницу, где ей наложили гипс и взяли обе руки на повязки. Вся эта операция, естественно, потребовала немалого времени и крайнего напряжения нервов. На обратном пути мы остановились у гастронома купить хлеба. Затем я сел за руль, посмотрел вперед и назад и, убедившись, что дорога свободна, начал левый разворот. Проезжая часть была достаточно широкой плюс карман для стоянки такси справа. Когда я уже заканчивал маневр, послышался толчок и занос в сторону. Выйдя из машины, я ощутил себя в состоянии, которое можно было бы охарактеризовать, как предел эмоций. В метрах пяти не доезжая моего заднего бампера, стояла потрепанная “Таврия” с разбитой левой фарой, а в правом заднем крыле моих “Жигулей” красовалась приличная вмятина, из которой торчала вылезшая из своего штатного места заливная горловина бензобака. Обидчик мой суетился, что-то бормотал о том, что машина фирменная, что директор его убьет, и настойчиво приглашал заглянуть к нему в салон. Оказалось, что салон загружен заготовками из меди, которые он нелегально вез куда-то на обработку. Этим он давал мне понять, что присутствие ГАИ тут неуместно. Задавленный обстоятельствами я повернулся к своей машине, чтобы как-то утешить мою страдалицу супругу. Но она уже не известно как, с двумя руками на привязи, выбралась наружу. Героиня и стоик, она спокойно стояла у правого борта и, указывая глазами на выпученную горловину, сказала:
- Успокойся, ты же видишь, могло быть хуже. 
И я подумал, боже мой, ей еще не хватало автоинспекции, протоколов, комедии с выявлением действительного виновника, изъятием удостоверений плюс выступления в качестве свидетелей по незаконному бизнесу. Я обречено повернулся к соучастнику ДТП и решительно произнес:
- Черт с тобой. Вот мой телефон. Завтра утром поедем на рынок и купим твою несчастную фару в комплекте.

Было уже далеко за полночь. Ретроспективный марафон по следам моих приключений подходил к концу. Сон начал вступать в свои права. Но внизу еще бодрствовали. Мои спутники шуршали газетой и обсуждали предложения международных организаций по подъему субмарины “Комсомолец”. И тут я вспомнил еще одно, пожалуй, самое судьбоносное, событие в своей жизни. В теперь уже далеком пятьдесят четвертом я окончил школу и, по злой воле судьбы не получив ожидаемой медали, отказался от поступления в Киевский политехнический. Желая облегчить участь своих родителей, взял направление в военкомате и отправился в Высшее военно-морское инженерное училище в Ленинграде c намерением поступить на кораблестроительный факультет. Но в северной столице меня ожидали большие разочарования. В престижнейшем военном заведении царили хаос и неразбериха. Всем подавшим заявления в корабелы объявили, что они будут сдавать экзамены по специальности электрик силовых установок и будут служить на новой строящейся атомной субмарине. Проходил грубый психологический отбор морских волков. За малейшую оплошность или провинность – чистить гальюн. В свободное время в кубрик приходил адмирал и стращал недавних школьников: “Тот, кто решил посвятить себя флоту, должен знать, что личной жизни у него не будет. Вы будете в дальнем походе, а жена будет пищать в Ленинграде!” Среди прибывших абитуриентов около трети оказалось золотых медалистов. Им объявили, что они сдают экзамены на общем основании. Как позже выяснилось, большинство этих ребят прибыли с Дальнего Востока. Получив у себя с опозданием направления, они спешили, ехали на перекладных, нормально не спали. В результате поднималось кровяное давление, по которому медкомиссия методически их отсеивала. Очень скоро замаячила опасность недобора. Наблюдая всю эту чехарду, серый квадрат неба во внутреннем дворе Адмиралтейства, бледные лица учащихся в затрапезных робах и с нелепыми шашками на боку, все эти унижающие достоинство наряды вне очереди, я для себя твердо решил – это не мое. Для получения литера на обратный проезд, вымолил у экзаменатора на последнем для меня экзамене по математике двойку, уехал в Одессу и на одном дыхании сдал вступительные экзамены в политехнический институт. Надо полагать, что принятое в то время мое самостоятельное решение, было первым в моей жизни успешным экзаменом на собственную состоятельность. С другой стороны это был пример волевого распоряжения собственной судьбой.
И вот теперь, оглядываясь назад, несмотря ни на что, я благодарю свою судьбу и с грустью вспоминаю моих сверстников, крепких ребят дальневосточников, с которыми мы боролись за право лежать сейчас в темной и холодной пучине океана.

А поезд рвался дальше в темноту российских просторов, унося меня навстречу моей судьбе, загадочной и непредсказуемой, и теперь уже такой короткой.   
            
ќњ