Белые ночи

- Ну всё, спокойной ночи.

- Мам…

- Чего?

- А чем там всё закончилось?

- Спи, завтра дорасскажу.

- Мам…

- Ну чего?

- Скажи…

Щелчок выключателя. Свет смазался, ухнул в окно, расплылся там бесформенной кляксой. Хвалёные белые ночи на самом деле были серыми, грязными, какими-то застиранными.

Комната упала во тьму, разрезанную только лучом света из соседней комнаты. Саша чувствовала себя нанизанной на этот жёлтый нож – лишний, горячий, кромсающий сероватый сумрак на части. Свет падал на одеяло, и кожу на этом месте неумолимо начинало жечь, хотелось почесаться, но руки как всегда сковывало. Ночь…

Сегодня она отвернулась к стене. Ей нужно было посмотреть в окно, но приподнять голову она могла только в тот короткий миг, когда свет в соседней комнате гас и на миг притуплялись все ощущения…

Шло время. Саша как-то раз попробовала сосчитать сухие щелчки часов в надежде заснуть, но – звенело. Она тогда сжалась, согнулась, хотела прекратить, хотела закричать или хотя бы отвернуться… а числа всё стучали и стучали вместе с её пульсом. Она тогда даже не смогла впасть в забытьё, что случалось редко. Обычно под утро сон всё же приходил. Ну, не сон, но хоть какая-то потеря сознания, защитная реакция организма – назвать-то можно как угодно! А в ту ночь она лежала неподвижно с распахнутыми глазами до самого утра, до спасительного скрипа двери…

- Вставай, соня!

- Мам… - голос даже не был хриплым, да и чувствовала себя Саша почти нормально. Ночь кончилась. – Я… уснуть не могла.

- Что случилось? – озабоченность в голосе.

- Часы… тикают…

Ей купили другие – квадратные, чёрные, с хищными оранжевыми цифрами, прожигавшими темноту ещё злее. Они смотрели на Сашу всю ночь, постоянно мигая двумя точками, кивая своею уродливой головой каждую минуту.

И что самое страшное – не встать, не отвернуться… ночь была густой, невыносимо тяжёлой, душной, заставляла трястись, заставляла грызть подушку, заставляла глаза слезиться… и не давала уснуть.

Было бы легче, если бы что-нибудь болело…

 

Щелчок в соседней комнате. Один момент – один рывок – один вдох – и снова замереть. Только глаза упёрлись, ударились в окно.

Сначала оно казалось квадратным. Потом – мягче, мягче, мягче – растянулось на всю комнату. Как клякса, в которую льют воду – бледнеет и поглощает всё вокруг.

Рама – белая, а вот деревья – чёрные. Только их вязь и спасала Сашу во время ночного бодрствования. Только их вязь и была живой в этом графически-карандашном мире…

 

Сколько же лет назад приступ случился в первый раз? Сейчас – точно не вспомнить. Давно. Однозначно – летом. Зимой было темно, зимой в комнату не лез клубами свет, вытеснявший спасительный кислород, зимой только звёзды иголочками покалывали кожу, но это было даже приятно. Сначала болезнь вообще никого не напугала – подумаешь – не уснуть девчонке ночью. Гормоны… только время шло, а Саша каждый раз поутру боялась подойти к маме. Мама – на двух работах. Её жалеть надо. Она и так болеет от усталости и постоянных волнений.

Впрочем, понятно, что сколько верёвочке ни виться… случился припадок, удушье. Чисто случайно её откачали. Сначала хотели положить в клинику – и Саша не сопротивлялась – но побоялись… отвели в светлую комнату с большим холодным кожаным креслом. Что-то говорили. Она не слушала… сказали – лечить можно, но сложно. Саша только плечами пожала. Тогда всё это казалось ей страшной глупостью.

Больше припадков не было.

 

Деревья пели. Этого не было слышно (мама напрочь запрещала открывать окно; Сашу когда-то сильно продуло), но одинокое воронье гнездо (нервный узел!) качалось из стороны в сторону, роняя мелкие веточки. Там и вороны жили, каждое лето выводили птенцов. А может, это были разные семьи – кто их, птиц, разберёт! Они ж как люди – если не присматриваться – все одинаковые.

 

Саше очень хотелось писать стихи. Всегда хотелось. Только строки всё не приходили. Она выдавливала что-то искусственное и рвала… потому что стоило взять в руки бумагу – чувства пропадали.

 

Ворона прилетела. Сидела в своём гнезде, нахохлившись. Интересно, куда отлучалась? Куда вообще птицы летают? Кроме своих миграций сезонных… а и эти – зачем? Кто их зовёт? Кто их тянет? Может, и Сашу кто-то зовёт, просто она не понимает?

 

Ворона умно посмотрела на Сашу. Это, конечно, было неправдой (в сумраке, да ещё и так далеко!), только блестящий глаз с остановившимся зрачком ясно поблёскивал в своём нервном узле. Клякса. Нет – лохматая кисточка художника, спешно закрашивавшего огрехи на картине – вот чем была ворона. Она сидела, не двигалась – ждала.

 

Когда они ездили к родственникам на Украину, был гусь. Большой, толстый, он постоянно мрачно глядел исподлобья и басовито шипел. Саша боялась его до потери сознания. Он не был птицей – он был каким-то нелетающим скотом, ревниво охранявшим свою территорию от маленьких девочек. Однажды гусь побежал на неё – большой, раздутый как паровоз, тяжёлый и очень, очень страшный – вытягивал шею с маленькой глупой головой.

А потом Саша вдруг увидела, как кто-то большой сворачивает злобной птице шею. Брызнуло что-то бурое, противное, и круглая птичья голова, отброшенная в ужасе, горячая, покатилась по земле, смешно подскакивая. Особенно если тяжёлый клюв цеплялся за что-нибудь. А жирное тело упало прямо девочке на ноги. Было даже больно. Но это не ощущалось – зато ощущалась лёгкая щекотка липких брызг на ладонях.

Конечно, никто не поверил, что ребёнок мог свернуть шею птице. Тут же сила нужна. И жестокость. А откуда маленькой девочке это взять?

 

Ах да – вот тогда она и не могла уснуть в первый раз. Стоило закрыть глаза – большой противный гусь раздувался, поднимал крылья, страшно шипел. Или – того хуже – опять прыгала по мелким камушкам его голова…

 

Саша чувствовала себя странно – словно в первый раз шла – младенец! Кровать, с которой она встала, ухнула вниз и назад, подскочила до самого потолка и, страшно изогнувшись, замерла. Окно испугалось, спешно собрало свою белую дымку, разлившуюся по комнате, приобрело даже какую-то форму.

Вперёд…

…как же открыть эту чёртову раму? Ворона не станет ждать, она улетит куда-нибудь прочь, к другой девочке – вон как нетерпеливо ерошит перья! Пальцы скользкие – ночью всегда руки потеют. И глаза слезятся. И в ушах звенит. И вообще – не встать.

А тут вот – отпустили. Зачем? Может, просто пришло время миграции – а до этого рано было? И часы каждую ночь вгрызались в слух, чтобы напомнить – ещё не время, ещё не время…

Хотя – не бывает же так, чтобы совсем не было времени! Оно всегда где-то есть.

 

Саша ведь когда-то и вены резала. Мама ушла в гости к подруге, а ей было плохо… она слёзы глотала, написала длинное письмо, взяла бритву… но - расхотелось. Вот и стояла перед зеркалом, глупо на себя глядя. Нет, легче не стало, просто какая-то апатия навалилась. Саша просто положила бритву на место, письмо порвала (оставлять – страшно: никак мама найдёт, волноваться будет), оделась и молча пошла мыть посуду. Потом нахлынула обида – ну почему все могут, а я нет! – потом – снова апатия. Не было только благодарности за спасение.

 

Рама стукнула, распахнулась. Деревья пели – и это было слышно. Ворона укоризненно качнула клювом – мол, чего ты так долго? – и полетела. Её нельзя было держать. У неё же – своя миграция.

Воздух со свистом ринулся из комнаты, вытесняемый клубами сумрачного дыма. Так вот в чём шутка-то – раньше нужно было лететь! – теперь тут уже ничего не осталось. Белые ночи всё сожгли, только дым – без вкуса, цвета, запаха – и остался.

 

Голова закружилась. Саша вспомнила – тогда – она форточку открыла. Ей было жарко, она и встала. Наверное, ещё не пришло время миграции – и воздух рванулся прочь, лёгкие наполнились чем-то серым. Только тогда откачали. А сейчас момент упущен – а значит, не откачают. Да и зачем? Вон как хорошо – только чёрный и бледно-серый цвета; зовут. Не ждут уже, но всё равно зовут.

 

Деревья протянули к ней свои лапки, погладили по волосам, тронули за плечо. Всё ласково. Думала, будет не так. Обнимали они её долго, неспешно. Указали дорогу – прямо к корням своим – мягко.

***

Улыбалась. Мать билась рядом в истерике – единственная дочь! Сказали – от разрыва сердца. Второй этаж – сильно не ударишься.

На похороны все пришли. Толпились. Даже одноклассники – жалели. Она, в общем-то, хорошей была. Списывать давала. Не жадничала никогда. Жалко…

Только ворона не прилетела. У неё же – миграция…

 

30 октября 2004 г.