Дыхание пророка или трудно быть Касандрой. часть 2 Страшная

                Вдох IV

Спать я лег, прямо не раздеваясь. Просто свалился на кровать и заснул. Обычно я ворочаюсь минут десять, примеряясь  на каком боку лучше уснуть, а тут я упал и даже не почувствовал, как голова коснулась подушки. Наверное, сказалось нервное перенапряжение за весь сегодняшний день. Снилась всякая бредятина. Ангелы всех мастей, и двукрылые, и четырехкрылые, и шестикрылые. Войско светлое. Все в белых одеждах, в ярких, слепящих глаза доспехах. Потом начали сниться всякие чудовища. Может это, демоны были? Может бесы. Кто ж их разберет, по крайней  мере, сами они не представлялись. Сначала пришел человек и сразу превратился в лягушку. Потом начали сниться такие уродцы, что аж дух захватывало. Всадник на волке с головой совиной, старец на крокодиле, осел с огненными глазами, саблезубый лев его сменил лев с головой осла. Далее еще страшнее и противнее. Волк с хвостом змеи, да еще и извергающий пламя, человек с головой собаки, леопард с крыльями, двурогая образина с длинными как сабли клыками. Не знаю, пробирал ли меня мороз по коже, я спал и не помню, но вот в самом сне я трясся от страха и дрожал от страха. Не задрожишь тут, когда такое видишь. Разве можно не задрожать, когда видишь человека с головой льва сжимающего в руке змею и притом восседающего на медведе? А если огромного быка с лицом человека?  А льва с ногами гуся и хвостом зайца, трехголовое существо с головами: змеи, быка и кошки, с хвостом змеи и пылающими адским пламенем глазами? Ну, если вас и это не пугает то, как насчет лошади с ногами и руками людскими, купидона на драконе, непонятно кого вылепленного из человеческих лиц?
Дальше пошли давние знакомые персонажи кинофильмов и книг. Здесь были и вампиры всех видов, и оборотни, демоны да скелеты, призраки и зомби. В общем, снилось вся возможная нечисть, что могла, что где-либо или когда-либо были мной увидены или прочитаны.
Я проснулся весь в испарине. Простынь была скомкана и к тому же  мокрая, одеяло с подушкой валялись на полу. Я встал и пошел на кухню. Со слипающимися глазами было тяжело ориентироваться в пространстве, а когда включил свет, так вообще пришлось искать и включать чайник на ощупь. Под концерт булькающего и шумящего чайника, я нащупал сигарету с зажигалкой. Выбил из кремня огонь. Лучше я бы этого не делал. Знаете, как неприятно видеть резко появляющееся пламя еще только привыкающими к свету глазами? Зрение постепенно преходящее в себя, упало опять до нулей. Сигарету я выкурил быстро, быстрее, чем вскипел чайник. К этому моменту, я понял, что уже не хочу ни чая, ни кофе и пошел обратно  спать, надеясь, что на этот раз у меня это получится. Я поднял с пола упавшие вещи, и не поправляя простыни, свернувшись калачиком под одеялом, заснул. Как-то странно заснул, будто бы в расплавленный свинец попал. Будто бы и здесь нахожусь, на этом свете, а вроде бы и нет.



                Темной дорогой страха

                Парк легенд

Наступит ночь и лунный свет
Окрасит серостью квартал.
Сомнений нет? И страха нет?
Ты тот, кто знания искал?

Ты хочешь знать, что значит мгла?
Понять, что значит чистый страх?
Тогда войди в обитель зла
Ты! Червь земной и смертный прах.

И ты узнаешь дрожь в ногах,
И сердца стук, и лязг зубов.
Играет анус? Колет пах?
Боязнь когтей, клыков, зубов?

Здесь смраден воздух на крови,
Здесь мертвый спит в своем гробу.
Ты испугался? Ну, беги!
Но, нет спасенья на бегу.

Здесь нет спасения нигде,
Здесь страх ночной – и бог, и царь,
Здесь ты один, сам по себе,
А против каждый мертвый. Тварь.

Но только солнышко взойдет,
Тьмы не останется следа.
Уйдут боль, страх и мгла уйдет,
Уйдут из сердца навсегда.

И так всегда: при солнце жизнь,
А ночью страх и пустота.
Живи, стремись, борись, держись.
Все в этой жизни суета.

Я пришел домой и плюхнулся в кресло, не раздеваясь. К нам в город прибыл парк. Парк развлечений. «Парк Легенд».
Лет двадцать назад у одного из миллиардеров родилась идея. Ему опротивело все. Приелись все развлечения от качелей до боев без правил. И организовал он этот парк. Средневековый.  Парк уродства. Парк легенд. С этого момента парк колесил по всему свету. А вчера добрался и до нашей глубинки.
Парк работал и днем и ночью, но вот тех, кто побывал в парке ночью, а таких были единицы, это посещение меняло полностью. Кто-то уходил в монастырь от жизни суетной, кто-то запивал и проводил все оставшиеся дни в кабаках и пабах, но даже в бессознательном положении они говорили мало, точнее, ничего не говорили. Говорили, что в парк ночью пускают не всех.
Я, как истинный студент третьего курса журфака раздумывал, а не посетить ли мне это заведение ночью.
Вот бы материал получился.
Но как-то не хотелось ни в монастырь, ни в кабак пожизненно. Днем я уже побывал в парке. Девушка настояла. Моя девушка. Мол, для расширения кругозора и поднятия уровня интеллигенции. Двухголовые овцы, треххвостые мыши, человек-слон, человек-верблюд, карлики, великаны, самый толстый, самый тонкий и все в этом роде. Люди ходят, веселятся, один я ничего не понимаю. Ну, непонятно мне над, чем тут можно веселится, смеяться и т.д.
Нет не один. Еще была женщина с ребенком, тоже ходили такие же грустные в этой толпе радости и смеха, как айсберг в Гольфстриме.
Я раздумывал: идти, не идти?
Идти?
Не идти?
А! Ладно! Будь, что будет…
Я поставил будильник на три ночи и лег спать. Надо хоть немного поспать перед выходом, для того, что бы хоть что-то соображать.
В голову лезла всякая чушь, но заснул я быстро. Сон был кошмарный. Я редко вижу сны. Поэтому любой сон для меня неожиданность, но…
Но этот сон бы сам по себе необычным. Неправильным. Другим.
Мне снились две особы женского пола, которых я видел в парке днем. Мать и дочь. Ночь. Обе одеты в летние, легкие платья с похожим узором. Дочке лет десять – двенадцать, матери соответственно тридцать или около того, кто там считает после двадцати. Они стояли около ворот Парка Легенд. Таких знакомых ворот. Только сегодня их видел. Сейчас дверь откроется и их впустит внутрь старый сторож с пропитой мордой лица. Но…
Но дверь открывается и на фоне темного неба появляется фигура, облаченная в балахон с капюшоном. В черный балахон. Там где должны виднеется части тела, зияли пустоты заполненные чернотой.
- Прошу. – Он делает пригласительный жест.
А в голове мысли разрываются от тяжелой музыки и таких же слов:


Я сторож добрый, нервный, старый.
Я сторожу уж тыщу лет.
Да, в общем, смыслу во мне нет,
Я больше служащий усталый.

Я сторожу покой людей,
От тех, кто в клетках сего парка.
Смотритель мифов, чудо-парка,
Существ страшнее всех зверей.

Существ покрытых тайной мрака
Я призван был в веках хранить,
Что б не порвалась время нить,
Что б род людской изведал страха.

О! Ты любезный проходи,
Любуйся темною красою,
А я под утро дверь открою.
Ты до утра смотри, ходи.

Дверь за посетителями закрывается, щелкает засов.
Мать с дочкой входят в парк. Темно. Глубокая ночь, черная ночь. Свет. Свет только где стоят клетки. Клетки? Нет клеток. Впереди стоит столик и за ним сидит, улыбаясь животно-плотоядной улыбкой, бледная женщина. На вид лет эдак…. Можно ли ей дать хоть сколько-нибудь? Двадцать? Двести? Тысяча? Она встает, подходит, нагибается и целует девочку. В шею. Легкий поцелуй. Отстраняется, смахивает платком с губ красные капли, поднимает глаза к небу и начинает безудержно хохотать…
Мать с дочкой убегают, а в след им несется тяжелая музыка и женский шепот:
Твой голос слаще мандолин,
Твой гибкий стан достоин ложа.
Ты так красива, белокожа,
Твой волос мягче, чем сатин.

Но вот пришла пора и ночь
В твоих глазах огнем предстала,
Ты сбросишь жизни покрывало.
Ты тени проклятая дочь.

Голод господин разомкнет уста,
Крови пьянящий вкус.
Ты хозяйка тьмы, бездны госпожа,
Темен и дик твой искус.

Твоя улыбка лучезарна,
Отточен ряд, клыки – мечами.
И что бы жертва ни кричала,
Ты гонишь к смерти их азартно.

Голод господин разомкнет уста,
Крови пьянящий вкус.
Ты хозяйка тьмы, бездны госпожа,
Темен и дик твой искус.

Но вот и солнце восстает,
Лучи его – удар кинжала.
Но ты уже в гробу лежала,
Не видя, как заря встает.
 
Голод господин разомкнет уста,
Крови пьянящий вкус.
Ты хозяйка тьмы, бездны госпожа,
Темен и дик твой искус.

Дочка останавливается, запыхавшись. Останавливается под дубом. Большим кряжистым дубом. Мать успокаивает испуганное дитя, поглаживая по голове. Я не слышу звуков, звуков ночи, шума улицы, листвы, Качающихся деревьев, голосов подвыпившей молодежи. Только музыку. Тяжелую музыку. Метал, треш, дед или что-то в этом роде.
Кар…
На дуб садится ворон. Большой ворон. Куда больше любого своего обычного собрата. Большие глаза. Они человечьи?! Нет. Глаза птичьи, но разум в них человечий. Нет Сверхчеловечий. Сверх!
Кар…
Большое черное крыло
Летит над миром, развиваясь.
И люди, кто крича, кто каясь,
Склоняют перед ним чело.

А черный ворон все летит,
Мир человечий, ему чуждый,
Ему противны наши нужды,
Рожден Богами, их и чтит.

Он кушал печень Промитея
И рушил царства – города ,
Запомнил раз и навсегда
Троянов бунт и смерть Тидея.

Кружил над бранью, плыл на море,
В Вальхале пиво распивал,
В походах дальних он бывал,
Служил в варягах на Босффоре.

Он спутник черных колдунов,
Он вестник смерти, разрушенья,
Он душам путь для искушенья.
Друг Сатаны и страж грехов.

И досих пор его народ
Летает, каркает над нами,
Над миром, чуствами, веками,
Не видя нас, презреный сброд.

Мать и дочь бегут дальше под звуки соло.
Бегут все дальше и дальше. Пока им не закрывает дорогу большая, рычащая тень. Тень Гигантского медведя-людоеда. Кровь сочится с клыков.
Ступор. Мозг дает команду ногам бежать, но ноги не двигаются.
Рык.
И на месте медведя возникает сцена скандинавской охоты:

Был ты сыном конунга,
Теперь ты зверь лесной,
Злое проклятье
Отняло твой покой.
Бурою шерстью
Обросли бока
И в человеке
Ты разглядел врага.

Стал людоедом,
Бером стал лесным.
Бурым, жестоким,
Сильным, умным, злым.
Мачеха рада:
Наследство не делить.
Мужа попросила
Страшилище убить.

Бей зверя, бей.
Ату его, ату.

Гавкают собаки,
Чуя запах, смерть.
Вышел из валежника
Черно – бурый зверь.
Будет много крови,
Будет страшный бой.
И повержен в драке
Страшный зверь лесной.
Бей зверя, бей.
Ату его, ату.

Как такую тушу
Не сожрать, не съесть?
И жена довольна,
Пасынок и тесть.
Жареное мясо,
Сок стекает с перст.
Но не знает конунг Бьерн,
Что мясо сына ест.
Бей зверя, бей.
Ату его, ату.
 
Мать и дочь бросаются назад, но дорогу обратно преграждает призрак. Прозрачный силуэт.
Твое тело прозрачно, судьба не мила.
Жизнь водой просочилась, ушла, утекла.
Ты летаешь как сторож над телом своим.
Равнодушный палач, смерти сын, пилигрим.

Ghost – раздался звук: звон, плач иль вой.
Ghost – и обожгла седая боль.
Ghost – ты безобидное дитя.
Ghost – на грани смерти, бытия.
Ghost!!!

Твое тело растерзано, есть только дух,
Но он легче, чем воздух, он легче, чем пух
И тебя подождут божий рай, чертов ад.
Ты пугаешь, летаешь, источаешь ты смрад.

Ghost – раздался звук: звон, плач иль вой.
Ghost – и обожгла седая боль.
Ghost – ты безобидное дитя.
Ghost – на грани смерти, бытия.
Ghost!!!

Камень к камню, рождаются замки, дома,
Но стоит обветшало в ночи старина.
Ты найдешь там уют, тишь, молчанье, покой,
Стенам здесь все равно мертвый ты иль живой.

Ghost – раздался звук: звон, плач иль вой.
Ghost – и обожгла седая боль.
Ghost – ты безобидное дитя.
Ghost – на грани смерти, бытия.
Ghost!!!

Влево. Они бегут прочь от призрака и медведя. Бегут беспамятно, не глядя под ноги, за спину, вперед.
Впереди лежит камень. Нет, стоит. Именно стоит. Вокруг тишина. Ни какого преследования.
На камне лежит меч. Длинное, прямое лезвие играет бликами луны. Блестят под лучами ночного светила камни, украшающие эфес.
Лежишь на пурпуре и злате,
Ты смертоносный дух войны,
В прекрасной каменной палате,
Не видя неба, синевы.

Твои бока – пластины стали.
Отполированы остры,
Как будто боги отковали,
Полировали их персты.

По телу плотному, прямому
Завились руны, строчка – нить.
Ты жаждешь битвы. Кровь – истому
Ты собираешься пролить.

Тебе не важно, чьей судьбою
Ты будешь вить и управлять.
Тебе не важно, чьей рукою
Ты будешь головы срубать.

Ты дух войны, дитя сраженья.
Ты рубишь тело, душу пьешь.
Не ведом страх, страх пораженья,
Ты только битвою живешь.

Все остальное человечье:
Победа, ненависть и страх.
Ты не боишься, даришь вечность,
Ты превращаешь жизнь во прах.

Ты рунный меч, пророк – убийца,
Дитя огня, метала, тьмы.
Ты душегуб и кровопийца,
Но в этом нет твоей вины.
Король мечей, учитель смертным,
Рожден рукою кузнеца,
Ты закален в лучах рассветных.
Палач начала и конца.

Девочка тянется к мечу. Рука матери в предостерегающем жесте запаздывает.
Прикосновение. Вскрик. Боль. Плачь.
Кровь стекает по детской ручке.
На эфес ложится костлявая рука. Сгнившее мясо свисает с костей. Мертвец берет меч.
Детски крик, плачь. Бег.
На фоне двух убегающих фигур из воздуха проступают развалины древнего замка.

Ты восстал от злой тоски,
Человечий прах.
Плоти драные куски
Нагоняют страх.

Тленьем пахнешь и золой.
Мертвый разум твой.
Смерти ты презрел покой.
Мертвый. Неживой!

Твой дом – пустой холодный склеп,
Твоя кровать – земля.
Ты спал уж много, много лет.
Останки короля.

Ты начал все ломать крушить:
Твой замок – ты король!
И начал власть свою вершить.
Несешь ты смертным боль.


Твой дом – пустой холодный склеп,
Твоя кровать – земля.
Ты спал уж много, много лет.
Останки короля.

Но прерван твой предсмертный миг
Крестом, святой водой
И каменеет сердце, лик.
Тьму режет боли вой!

Путь преграждает море. Да, да. Именно море.
Откуда в парке море?
Ну, это и не важно.
Шум прибоя. Парус. Парус одинокий. Белеет. Белеет череп. Белеют череп и кости на черном флаге.
Пираты?!
Корабль проходит мимо, очень близко к берегу. Взгляд на палубу бросает в дрожь двух ночных посетителей парка. На палубе полным полно моряков. Мертвецов.

Восходит темная заря,
На море виден черный флаг.
Туманный остов корабля
Идет атакою на нас.

И пушек гром звучит в ушах,
Летают чайки над кормой.
Мираж и марево в глазах,
Как будто это не со мной.

На абордаж,  ветер несет.
Призраки снова на корме.
На абордаж, море зовет.
Тысячи лет в едином сне.
На одном корабле.

Ну, а на мостике стоит
Слепым скелетом капитан.
Он улыбаться нам спешит,
Желая смерти быстрой нам.

Пропал мираж, пропал туман
И скалы встали пред кормой.
И все хохочет капитан:
- Все это было и со мной!

На абордаж,  ветер несет.
Призраки снова на корме.
На абордаж, море зовет.
Тысячи лет в едином сне.
На одном корабле.

Восходит темная заря,
На море реет черный флаг.
Туманный остов корабля
И после смерти несет нас.

На абордаж,  ветер несет.
Призраки снова на корме.
На абордаж, море зовет.
Тысячи лет в едином сне.
На одном корабле.

Девочка тянет маму за руку, и они бегут. Бегут куда глядят глаза. Куда? В никуда. Под ногами трава становится камнем, исчезают деревья и появляются старые, полуразрушенные дома. Они бегут через город. Через появляющийся город. Пустой город. Через ветер, играющий обрывками давно истлевшей бумаги и опавшей листвой.

Ветер шумит, играет листвой,
Тихо и смрадно вокруг.
Город стоит мертвый, пустой.
Сгнивший, разрушенный труп.

Призраки носятся, им благодать –
Нет ни зверей, ни людей.
Тихо, безмолвно, ни дать и ни взять,
Город умерших теней.

Когда-то здесь играла жизнь,
Когда-то здесь звучала речь.
Случайный путник ну-ка брысь,
Ты здесь найдешь лишь смерть!

Спят, обвалившись, пустые дома,
Рушатся камни основ.
Город застлала темная мгла.
Город неумерших снов.

Когда-то здесь играла жизнь,
Когда-то здесь звучала речь.
Случайный путник ну-ка брысь,
Ты здесь найдешь лишь смерть!

Лишь сохранился нетленным погост,
Смерти альков, колыбель.
Между мирами как аванпост,
Мертвому телу постель.

Когда-то здесь играла жизнь,
Когда-то здесь звучала речь.
Случайный путник ну-ка брысь,
Ты здесь найдешь лишь смерть!

Они останавливаются. Впереди яркое сияние на фоне уже практически утреннего неба. Ярко растет цветок. Грибовидный, огненный цветок. Цветок атомного… или ядерного взрыва.
 Кто поймет, находясь в эпицентре?



Плавилась земля, солнце восходила,
Жухлая трава разлеталась в клочья,
Красная заря небо опалила.
Приходил рассвет, уходила полночь.

Но не нес восход свежести и счастья,
Разогнать бы в небе стаю темных туч,
Нам удел терпеть горе и ненастье,
Даже легкий бриз был колюч и жгуч.

Плавятся дома, плавятся машины,
Нет остатков жизни, пепел лишь и кровь,
Все вокруг ничто, гам и мешанина.
А заря на небе расцветает вновь.

Больше нету тут, рек и океанов,
Заменили их кровушки пруды,
Гейзеры в бетоне да асфальт в фонтанах.
Пущены насмарку жизни все труды.

Нам же, жить и помнить силу разрушенья,
Фейерверк кричащих, опаленных птиц.
Нам же, жить и помнить наши прегрешенья,
Вспоминая тысячи мертвых глаз и лиц.

Мать берет дочь на руки, закрывает ей глаза, прижимает крепко к груди и шагает в летящий на встречу огненный поток.

Звучит будильник. Я вскакиваю с кровати в испарине. Пятнадцать секунд пытаюсь сообразить, где нахожусь. Ну и приснится же такое. Смотрю на часы. Зачем я ставил будильник на три?
- А, ну да. Я же хотел идти в парк. – Озаряет меня догадка.
Я стою и смотрю на ворота. Уже виденные мной ворота. Я видел их сегодня днем. Стук шагов сторожа.
- А будет жаль, если откроет дневной сторож-пропойца. – Роятся мысли в голове. – Ни какого тебе сенсационного материала для газеты.
Дверь открывается и…
На пороге возникает сторож из сна.
- Прошу. – Он делает пригласительный жест.
- Может все-таки в монастырь или кабак пожизненно? – Терзают меня смутные сомнения. Но ноги вопреки моему желанию несут меня внутрь.
В парк.
В «Парк Легенд».
А где-то еле слышно звучит тяжелая музыка и такие же тяжелые слова.   
 
Я сторож добрый, нервный, старый.
Я сторожу уж тыщу лет.
Да, в общем, смыслу во мне нет,
Я больше служащий усталый.

Я сторожу покой людей,
От тех, кто в клетках сего парка.
Смотритель мифов, чудо-парка,
Существ страшнее всех зверей.

Существ покрытых тайной мрака
Я призван был в веках хранить,
Что б не порвалась время нить,
Что б род людской изведал страха.

О! Ты любезный проходи,
Любуйся темною красою,
А я под утро дверь открою.
Ты до утра смотри, ходи.

             
                Омовение страхом

Липкий ужас сковывает тело,
Режут нервы паника и страх.
Ты дрожишь? Стоишь и то несмело,
Звон в ушах и марево в глазах?

Мертвый город ждет тебя и хочет,
Светят в небо ведьменны костры.
Страх в тебе смеется и хохочет.
Здесь у всех клыки быстры, остры.

Здесь давно нет жалости и жизни,
Здесь давно всяк – каждый за себя,
Здесь лишь те, кто слышал музу тризны,
 Здесь не ждут с объятьями тебя.

Здесь омоют ноги в мутной жиже,
Руки смочат кровью и слюной.
И любви здесь море, но бесстыжей,
Смрадной, и вонючей, и пустой.

Здесь себя воспримешь ты изгоем,
Червем грязным и частицей праха.
А в глазах лишь марево слепое,
Приготовься к ОМОВЕНЬЮ СТРАХОМ.

Тьма рассеялась, жаркий поток иссяк. Я попытался открыть глаза. Я был в состояние думать, шевелиться. Я был живой. Я открыл глаза. Свет ослепил меня, будто выжег мои очи. Веки автоматически закрылись, лишая меня света и возможности остаться слепым. Я двинул рукой, ногой. Конечности плохо слушались, но все же слушались. Я пощупал лицо, потом грудь, живот, волосы, лицо, ноги. Как будто, все было на месте и в полном порядке. Я ощупал место, на котором лежу. Земля. Это давало хоть какие-то шансы, что я не умер и нахожусь не в раю или аду. Я попытался подняться, не открывая глаз, и у меня это получилось. Наверно, со стороны это смотрелось коряво и некрасиво, как будто человек поднимался впервые. Но мне было наплевать на взгляды со стороны, если они, конечно, есть, эти взгляды. Я распрямился и попытался провести повторную попытку открыть глаза.
Свет.
Но не яркий. Слезы хлынули рекой, туманя мой взор, будто никогда не видели света. Я утерся и попытался рассмотреть, где я. На рай это явно не походило, на ад тянуло с натяжкой. Я стоял посреди площади в центре города. Площадь была построена, неведомым архитектором в готическом стиле. Мрачные дома с покатыми крышами образовывали узкие улочки, которые как следовал думать, расходились лучами от площади. Что-то внутреннее подсказывало, что на всем протяжении эти улочки шире не станут. За домами черной махиной, возвышался замок. Замок с высокими башнями, которые создавали впечатление, что они или поддерживают небо, или каменными кинжалами врезаются в него, разрывая его на части. Я повернулся. Передо мной стоял собор, такой же мрачный и высокий как замок. Креста на соборе не было. Перед собором был разбит парк, состоявший из карликовых деревьев и застывших зверей. Я пригляделся. Это были скульптуры. Меж этих скульптур ходил священник. Это был первый человек, которого я увидел в этом городе, на этой площади. Я направился к нему.
- Странное, какое-то место, - пронеслось в моей голове, - таинственное. Черт, опять эта музыка.
Я остановился.

Площадь унылая в хмурые сумерки
Тиха, уныла, пуста.
Башнями в небо пустые, понурые
Спят одиноко дома.

Мрачный и хмурый собор с колоннадою,
Створки железных дверей.
Старый монах с маслянистой лампадою
Бродит меж статуй зверей.

Скоро уж сумерки, час покаяния,
Воля для страха и тьмы.
Скоро уж сумерки. Болью, отчаяньем
Души людские полны.
 
Тени забродят по улицам города,
В поисках крови сырой.
Встанут немертвые, встанут от голода,
К жизни воспрянут земной.

Ну, а под утро с лучом солнца жаркого,
Тени умрут, пропадут.
Жизни рассвет принесет запах сладкого,
Черные думы уйдут.

Жизнь потечет городской суматохою,
Светом согрета, жарой.
Ну, а под вечер студеную похотью,
Тьма разорвет, сей покой.

Так и живет этот город таинственный,
Между рассветом и тьмой.
Черная правда и лживая истина
Здесь обрели свой покой.

Как только музыка и слова прекратились, я кинулся к священнику. Бегом. Я уже давно не видел человека. Наверное, целую вечность.
Я подбежал к монаху и остановился прямо перед ним.
- Здравствуйте. – Обратился я к нему.
Монах прошел мимо не обратя на меня внимания. Высокий, стройный, это даже не могла скрыть сутана. Сутана так же не смогла скрыть его осанки, осанки придворного или солдата, или придворного солдата. Неловкое движение и  из-под  серой ткани проглядывается ослепительно белое одеяние и золотой крест, но не церковный, но светский с большими сапфирами на концах лучей.

Бесстрашный, белый паладин,
Твой тракт давно, чреда деяний,
Чреда турниров, испытаний.
Твой враг неверье-саладин.

Ты чужд простых, людских искусов,
В душе ты воин, ты герой,
Всю жизнь ты борешься со тьмой,
Всю жизнь свою не любишь трусов.

Твой сюзерен – Господь всевластный.
Ему ты служишь сердцем всем.
Все остальное просто тлен,
Ты служка ревностный и страстный.

Твой меч не верящих карает,
Эфес подобие креста,
Ты им владеешь сызмальства.
А как? Лишь черт о том прознает.

Но только сердцу не прикажешь.
Настал час, миг и вот она,
Что так была умна, стройна
Украла сердце! Что здесь скажешь.

И ты сложил к ногам доспехи.
Не к божьим, нет, к ногам ее.
И ты вкусил грех, забытье,
Вкусил любовные утехи.

Но, а потом, надевши рясу
И подпоясавшись ремнем,
Боролся с нечестью огнем,
Огнем души, душой монаха.

Ты был бел, чист, ты был герой.
Сейчас ты в рясе черной, драной,
В твоей душе сияет рана,
В твоей душе, сейчас пустой.

Мне кажется, что я скоро не смогу воспринимать реальность без этой музыки и рифмованных слов.
Монах остановился, обернулся, посмотрел мне в глаза и произнес: К свету через тьму.
Развернулся, и как ничего не было пошел дальше, величественной походкой, созерцать скульптуры своими грустными глазами.
Черные сказки про черных людей,
Черные мысли из черных идей,
Все в черном цвете окружает меня.
Черный восход черных светил,
Черные кресты черных могил,
Черным вороньем слетают с плетня.

Сколько б не было света во тьме,
Сколько б не было радости в сне,
Черным одеялом тьма ложится на нас.
Сколько б не было радостных лиц,
Перед силой они падают ниц,
Сила, это Бог, в этом мире для нас.

Возможен исход: смерть и почет,
Но и на души есть строгий учет,
Боги как звери дерутся за хлеб.
Брось и уйди ведь ты человек,
Брось, уходи, кричит новый век,
Век, что подарит тебе любовь и свет.

Забудь ты про силу и призрачный блеск,
Забудь про карьеру и шумный успех,
Дорога к добру – жизни правый исход.
Порви свою цепь, что мешает идти,
Пойми, что богатство тебе не спасти.
Дорога к добру! Мы начинаем поход!

Я стоял в замешательстве. Каменный сатир пялился на меня и строил рожицы. Или это мне кажется?
Кто знает…
Кто знает?
Кто?
Кто вообще знает, зачем я здесь и что это за место?
Крик?
Вой?
Вой.
Но ни человек, ни зверь так выть не может. Что-то среднее между криком человека и воем зверя. Он был зовущий этот вой. Зовущий и ужасающий одновременно. Я обернулся туда, откуда, если верить моему слуху, шел вой. Я увидел замок. Темный замок, выдающийся своей темнотой даже на фоне темноты остальных зданий. Нет. Он не был черным. Он был темным, очень темным, почти черным. Почти…
Когда не знаешь где ты и куда тебе идти, сразу хочется, что бы нашелся кто-нибудь, кто подскажет и поддержит и если можно подумает что делать дальше, за тебя. Наверно от такого желания люди и придумали богов. Что б в трудную минуту была надежда, хоть на что-то, что б была хотя бы вера. Вера в то, что придет кто-то добренький и решит все за тебя, сделает все за тебя. И мы кричим: Боже подай знак.…  И готовы принять за этот знак все что угодно: кваканье лягушки, полет воробья, сон слона….
А вой все продолжается. Все так же зовущее и угрожающе.
А может это и есть знак?...



Светом пронизаны очи кровавые,
Хищный оскал словно сталь.
Сильные? Слабые? Старые, малые?
К черту людскую мораль.

Вышел из тьмы полуночной, хозяином,
Шерсть на загривке сера.
Вышел, творение рук бога Каина,
Рода людского беда.

Вой разбудил все деревни в окрестности.
Плач, гам, собаки скулят.
Вой, словно пение боли и ненависти.
Люди от страха дрожат.

Серою смертью несется по улицам
Мимо заборов и изб.
Быстро летит, молниеносно, как сулица,
Призраком будущих тризн.

Ну а назавтра в сутане монашеской
Служит во благо Добра
Или в камзоле милордском иль пажеском
Ждет, что наступит пора.

Ждет, что засветит луна с неба полная,
Кровью зардятся глаза
И суть звериная, злая, безмолвная
В ухо прошепчет: Пора!

Вой волколака летит по окрестности.
Плач, гам, собаки скулят.
Вой, словно пение боли и ненависти.
Люди от страха дрожат.

Я иду….
Я бегу на знак. Я бегу к замку. К замку с горгульями и химерами на стенах, с лицами зеленых человечков и с другими признаками готической архитектуры. Я бегу по узким улочкам горда.
Поворот, поворот, еще поворот и…
И на меня идет скелет. Он толкает перед собой тачку. Пустую тачку. Седая прядь волос, непонятно как держащаяся на голом черепе, спадает, заслоняя алые огоньки, светящиеся в пустотах глазниц. Я прижимаюсь к стене дома. Прижимаюсь всем телом, пытаясь слиться со стеной в одно целое. Молюсь, что б он меня не заметил. Скелет проходит мимо, не обращая на меня внимания. Анку. Я вспоминаю его имя. Призрак столетней войны, бродящий по Англии и Франции, и собирающий мертвые души в свою тележку. Встреча с ним сулит скорую смерть.
 Тихо, неслышно бредет по тропинке,
Кости прозрачны, белы,
Смерти пророк из французской глубинки.
Волосы пеплом седы.

Катит вперед небольшую телегу,
Тихая поступь колес.
Катит по хлябям, дорогам и снегу,
Воя не слыша и слез.

Каждому смертному жизни лишенье,
Встреча такая сулит,
Адские муки, болезни, мученья.
Серой телега разит.

Так и скитается призрак усталый,
Душ собиратель, палач.
Да убоится его, стар и малый.
Где он прошел – боль и плач.

Я жду, пока он скроется за поворотом. Сплевываю три раза через левое плече и бегу дальше, но уже с меньшей скоростью, готовый в любой момент остановиться, прижаться к стене или нырнуть в какую-нибудь подворотню или двор. Сердце стучит в режиме дикой тахикардии, готовое вырваться из груди или глотки, или другие естественные отверстия.
Шум?
Слева? Справа?
Тело готово среагировать на любое движение. Я всматриваюсь в темноту. Нет. Никого нет. Оглядываюсь. Сзади тоже пусто. Тогда откуда шум?
Я запрокидываю голову к небу и останавливаюсь, как будто налетел на невидимую стену. Надомной кружатся птицы. Гигантские птицы. Я приглядываюсь. Может ли у птиц быть человеческие головы? Головы, правда, страшные. А ноги могут быть львиные? А рога оленьи?
Горгульи?
Я припускаю рысцой. До замка осталось рукой подать. Перехожу на галоп. Если мне повезет, я успею до него добежать. Мне почему-то кажется, что там они меня не тронут. Горгульи летят надо мной и приближаться видимо не собираются. Мои ноги несутся в такт слышимой мной музыке, тяжелой музыке с рваным, неправильным ритмом.

Камня паренье, сила стремленья,
Черные крылья к небу летят.
Горгулий потоки как вдохновенье,
Над головою моею парят.

Камень поет, камень живет,
В камне живет седое зло.
Искры в разлет, ночь настает,
Камень летит в небо на зло.

Небо застлали крылья и когти.
Дети и внуки камня и тьмы.
Днем истуканы, ночью свободны,
Страшны, красивы, ужасны, сильны.

Ужас летящий, сердца холодеют.
Призраки ночи и проклятых душ.
Очи горящие, ярко алеют,
Солнце восходит, финал, финиш, туш.

Черные тени, горгульи в небе
Тянутся к солнцу. Солнце им смерть.

Вот и ворота. Вроде  не закрыты. Какое-то сияние около ворот. Я останавливаюсь, горгульи долетают до крыши, рассаживаются и замирают.
Нежная, тихая музыка льется. Странно, но впервые за долгое время я слышу внешнюю музыку. Она не пульсирует в моем мозгу, и это кажется особенно приятным. Я взглядом ищу источник и напарываюсь на миниатюрную танцующую женщину.
Как она танцует. Я не видел, что бы так хорошо танцевали. Просто, мило, без изощренных и вымученных па, подчеркивая каждым движением такт, ритм и кажется саму душу музыки.

Ты словно как дитя
Способна веселиться,
Смеяться, хохотать,
Любить все, вся вокруг:
Журчанье ручейка
И леса нежный звук.
Тебе по нраву все.
Вокруг светлеют лица.

Твой стройный силуэт
Парит по травке мягкой.
Твой голос нежен, чист,
А лик подобен свету.
Ты создаешь вокруг
Миры, улыбки, сказку.
Богиня во плоти
И муза для поэта.

Тебе пою хвалу
И в сердце что-то тает.
Тебе пою любовь,
Тебе смотрю в глаза.
И ветер, хулиган
Тихонько подпевает.
Тревожит мою душу.
О! Нимфа! Егоза.

Я стою и пялюсь на ее красоту, неземную красоту. Девушка делает приглашающий жест и указывает на дверь замка. Я взглядом следую за ее рукой и упираюсь в мажордома стоящего в неглубоком поклоне с масляной лампой около открытой двери.
Меня приглашают зайти?
Что ж отказываться, коли я здесь, уже поздно.
Я иду к мажордому, и он ведет меня внутрь. Мы поднимаемся извилистыми лестницами, мимо темных холлов. Ни одного факела, ни одной свечи, только масляная лампа, колышущаяся в такт движений моего проводника. И тени, тени разбегающиеся от ее света и смыкающие свои темные ряды за нашими спинами.


Скрип половицы, потухшие факелы,
Серые тени, игра света, тьмы.
Эхо рыдает, как баньша иль плакальщик,
Стены чернеют под светом луны.

Вниз будут погреб и склеп для хозяина. –
Свечку несущий сказал мажордом.
Блики от свечки. Струится отчаянье,
Крася все страхом и болью кругом.

Крысы трусят между холлом и комнатой
И не боятся людей и угроз.
Божье распятие сорвано, сломано.
Клумба из сотни чернеющих роз.

Вот, наконец, наша цель, кладовая,
Страхи все собраны тут.
Мышек шерстистых парящая стая.
Кости и жилы грызут.

Здесь и вампир, вурдалаков пять видов,
Баньши кричат и снуют,
Черти и демоны, четверо дивов
В карты играют и пьют.

Много еще всякой мерзости разной
Облюбовало, сей дом,
Множество плоти гнилой и заразной.
Страхи людские кругом.

Ну, а на крыше летящая стража,
Стая горгулий, химер.
Ты теперь наш – мне тихонечко скажу,
Шипя на змеиный манер.

Я не замечаю, как мы входим в кладовую. Здесь царит хаос. Нет, здесь царит пир и веселье. Темное, страшное, кровавое веселье.
Факел дрожит нам ветру от тоски.
Мозг, словно камень, сдавило виски.
Пьяный угар теребит, словно пес,
Всюду стенания, душно от слез.

Пир разгорается, бездне хвала,
Жизнь улетает за грош с молотка.
Оргия тьмы, здесь милордом порок,
Пьяный угар, запах плесени, смог.

Адские твари вкушают и пьют,
Кровью младенцев бокалы нальют,
Девственной кровью умоют лицо.
Адская оргия, страха кольцо.

Наполовину слышны, плачь и смех.
Плачь только жертвам, а смех не для всех.
Чистое, доброе в прах, в пух и в ад.
Здесь бы от зависти умер де Сад.

Жертву вампир поцелуем разит,
Ведьма проклятье рожает, творит,
Два волкодлака жуют мясо, кость,
Вороны каркают. Черная злость.

Кровь растеклась по бокалам, столам,
Слезы и смех наравне, пополам.
Черный суккуб развращает людей,
Люди похожи уже на зверей.

Те, кто остался живым на пиру.
Им будут рады, черти в аду.
Пир продолжается, бездне ура!
Пир продолжается вплоть до утра!

Боль пронзает мое сердце. Тьма заволакивает глаза….
Я стою в парке. Ветер в лицо. Нет. Не в лицо, а в морду. Откуда у меня морда? Откуда шерсть на моем теле? И почему я так хорошо вижу в темноте?
Шаги….
Еле слышные шаги.
Так ходят охотники на крупного зверя.
Охотники?
Оденусь серой шерсткой я,
Мои глаза нальются кровью,
Изменится все тело с болью.
Выть на луну – судьба моя.

Не человек я и не зверь,
А что-то между злом и чудом.
Я морок, вулкодлак паскудный,
Кровавых, призрак я, потерь.

Блуждаю я в тени, во мраке,
Лишь кровь мой голод утолит,
Все человечье во мне спит,
Не переносят дух собаки.

- Но, чур, я слышу запах крови,
  Меня он манит и ведет.
  Сюда, по-моему, идет
  С ружьем охотник, враг двуногий. –

Сейчас посмотрим кто кого,
Мой острый клык иль серебро.

Боль. Опять боль. Холод охватывает мое сердце и тянет свои неумолимые щупальца к мозгу.
Умираю?
Умираю-ю-ю….
Что-то между человеческим криком и воем зверя режет тишину.

         
                Семь кругов искупления

Ну, вот и ты пришел сюда,
Там кончился твой срок.
И бедная твоя душа
Ступила на порог.

Ты жил, и был, ты спал, грешил,
Ты нюхал жизни смрад.
И вот за то, что совершил:
You, welcome in a АД.

Здесь нет ни бесов, ни огня,
Здесь лишь твои грехи.
Они сожрут, сожгут тебя
Получше чем огни.

И вечность подмигнет тебе,
Спеша грехи вернуть.
И ты бессмертен в этом сне,
Ты помнишь? Так забудь!

 Боль еще разрывает мое сердце, но мозг уже может работать. Он и заработал. Сначала он проинформировал  мое сознание, что я лежу, лежу на чем-то твердом. Сделав из этого вывод, что сила притяжения здесь существует.  Я могу дышать. Значит, местный воздух содержит хоть маленькую толику кислорода, а так как я дышу нормально, толика не такая уж и маленькая. Рука резко рванулась к груди, потрогала. Раны на ощупь не обнаруживалось. Это говорило, что раны нет, и руки работают. Уже хорошо. Я попытался подвигать ногами. Попытка удалась. Что-то это пробуждение мне напоминало, наверное, пробуждение в странном городе, прошлое пробуждение.
Повторим?
Я резко открыл глаза. На этот раз ни луна, ни солнце глаза не слепили, за отсутствием оных. Свет конечно был. Просто был и все. Очень тусклый, но был, без светила. Небо было темным, без туч и облаков, без звезд и комет. Просто темным.
Я крикнул вставая: Где я?
Ответа я не получил.
- Есть кто живой?
- Вой, вой, вой. – Окотило меня со всех сторон стереозвуком.
- Это ад или рай?
- Ад, ад. – Ответил старческий моноголос. – Что вы орете? Могли бы встать и оглядеться.
- А вы кто?
- Я? Я ваш личный, временный экскурсовод.
- Экскурсовод?
- Да. Да, да.
- Экскурсовод по аду?
- Еще раз, да.
- Значит это только экскурсия?
- В общем  да. Вам дается семь суток на посещение всех семи кругов.
-Сутки на круг? – Облегченно вздохнул я.
- Молодой человек алгебру и математику, а так же геометрию я знаю не хуже вас. Не перебивайте. Я  буду появляться при переходах от круга к кругу, и давать пояснения.
- Ну и давайте….
- Пожалуйста, слушайте….

Первый круг тени и света померкшего.
Шорохи, скрип, полумрак,
Темные тени химеры иль лешего,
Вой полуночных собак.

Мгла затопила углы и расщелины,
Тени встают словно прах,
Формы, меняя чужие, нездешние.
Входят в ум ужас и страх.

Скрипнула ль дверь или ветка качнулась,
Дрожью играет спина,
Тень изменилась, иль птица метнулась,
Страх вот движенью цена.

Круг этот сумерек царство, владение
И для теней дом родной,
Первое, темное ада творение,
Черной согретый луной.

Здесь ты познаешь весь страх неизвестного,
Детский испуг темноты,
Без наказания болью, телесного
Будешь здесь, мучится ты.
- А попонятней и прозой?

Чертова тяжелая музыка не отпускала и здесь. Ну, на то он и ад, что б мучить.
- Учтите, что, лежа, вы увидите не меньше, чем стоя. Только шансов выжить будет меньше. До свидания.
- То есть как, до свидания?
Ответа не последовало. Я встал. Решил оглядеться и понять, что же это такое, первый круг. Так сказать посмотреть воочию.
Здесь все было серо, как в сумерках. Неяркое освещение, подобное лунному свету освещало этот мир, но оно же создавало тени и тьму в расщелинах и оврагах и во всех других углублениях и трещинах. Вблизи темнел лес. Вблизи, это примерно шагов пять, десять. Мрачная обстановочка, но жить можно.
Хрустнула ветка. Под ногой? Нет, кажется в лесу. Птица, зверь, ветер? Скрипнуло дерево, метнулась тень. Я стал присматриваться и прислушиваться. По спине пробежал озноб, руки подрагивали, глаза бегали из стороны в сторону.
Ни минуты покоя.
И тут я понял. Это и есть испытание: вечно бродить и пугаться шорохов, скрипов, любых движений и звуков. Я распрямился и расслабился. Знаешь, суть, знаешь, как преодолеть. Пугайте, пугайте. Я не из пугливых. И как только я подумал такое, из кустов метнулась тень в моем направлении. Я дернулся. Тень пронеслась мимо.
- Не надо быть самоуверенным. – Сказал мне внутренний голос. – Экскурсия экскурсией, а страховка моей жизни и здоровья в услуги явно не входила.
Следующая тень меня оцарапала. Сильно оцарапала. И я начал опять страшиться любого звука, любого движения.
В общем, к концу суток я был измотан, оцарапан и чуть не сошел с ума, от постоянного контроля окружающего меня пространства и страха, что змеей опоясывал мой рассудок при каждом минимально шорохе, не говоря уже о максимальных.
- Сделайте, пожалуйста, шаг.
- Что? – Не понял я.
- Шаг. Сделай.
Я подчинился.
 Моя нога опустилась на песок, а глаза обожгло ярким солнцем.
В ушах звучал голос экскурсовода.

Кучи каменьев, брильянтов и злата.
Можешь лопатой грести.
Все есть для жизни успешной, богатой,
Пищи лишь здесь не найти.

Нет ручейка, что омоет водою,
Пыли, что смоет налет.
Нефтью озера бурлят, реки, море
Золотом черным плывет.

Нету, ни птиц, ни зверей на лугах тут,
Нет никого, ни души,
Нету пещер, лишь урановы шахты,
Ветер хохочет в тиши.

Что же ты путник стоишь, каменея,
Вот он твой рай и альков,
Золото жаром горит, пламенея.
Вот же мечта твоих снов.
Это второй круг, где рабство богатства,
Полностью грешным дано.
Правда, радости, кайфа и счастья,
Здесь не дарует оно.

Когда голос смол я присмотрелся к песку. Он действительно был золотым.
- Может в карманы насыпать? – пронеслась шальная мысль. – Успеется. Еще не вечер.
Хотелось, есть и пить. Причем хотелось ужасно.
Я окинул взглядом пространство. Одни золотые барханы и чистый, прозрачный, горячий воздух. Еда здесь не водится, даже в натуральном, бегающим виде, по-моему. Я побрел, куда глаза смотрят. Под ногами хрустело золото и камни. Разноцветные камни. Зеленые изумруды, синие сапфиры, красные рубины, прозрачные алмазы и множество других разноцветных камений.
Мысль была одна: сначала найти еду и воду, а потом рассматривать подножное богатство. Без второго я проживу, а вот без первых двух вряд ли. Магазинчика или маломальской харчевни в близи не намечалось и это правильно, кто будет продавать что-то, когда деньги валяются под ногами.
Жажда и голод давили с каждой минутой все больше и больше. Живот приклеивался к позвоночнику и умолял хотя бы о маковой росинке.
За очередным барханом что-то блеснуло.
- Вода? – пронеслось в голове. – Мираж?
Я собрал все силы и бросился туда.
Это не было миражем. Среди барханов тек ручей в шаг шириной. Только воды его были черными, вязкими и очень дурно пахли. Вкус от запаха отличался в худшую сторону.
Это был золотой ручей. Только золото было черное. Нефть. Я сплюнул, отчего жажда усилилась. К моменту, когда меня попросили шагнуть, я был изможден до предела, голоден как дикий волк, и меня тошнило от золота и другого рода богатства.
Шаг я делал в надежде, что там есть хотя бы вода. Я делал шаг под звуки до боли знакомого голоса и под такую же знакомую музыку.
 
Кто хотел любви? Заходи не бойся.
Здесь любой, любая раззадорят кровь.
Смерти здесь не будет, что ты, успокойся,
Здесь хозяйкой правит, лишь одна любовь.

Здесь тебе покажут все ее утехи,
Оргий бесконечность, нету им конца,
Позы и минеты, плети и ошейник,
Голых тел сплетенья, нету им числа.

Кушать здесь не надо, пить не надо тоже,
Только занимайся сексом целый день
И любви всех разом не смотря на рожи,
Но забудь про голод, сон, усталость, лень.

Что уже не хочешь дивных ласк инкуба?
Хочешь не развратных ног, грудей и глаз?
Нет! Люби и помни сладкий запах круга
Каждую секунду, век, минуту, час.

 
   Я оказался в замке. Во внутренних покоях старого замка. По стенам висели картины с откровенными сценами любовных утех. Причем утех разных: разнополых и нет, с животными и предметами быта, садо-мазахисткими и моноразвлекательными.
Меня обступила толпа. Голые люди: мужчины и женщины. Все они были молоды и красивы.
- Новенький!– закричала белокурая, привлекательная бестия, кинувшись на меня.
Остальные сделали то же самое, но молча, хотя и в едином порыве.
Четыре часа я наслаждался ласками и сексом. Вокруг царила оргия. За эти четыре часа я испытал все наслаждения всех видов секса. Хотя некоторые из них раньше у меня вызывали отвращение.
- И это ад? – Задавал я вопрос себе. – Я бы в этом аду остался бы на всю жизнь.
Но стоило мне устать и прекратить сладкие движения, как меня огрели кнутом и заставили дальше продолжать.
Я спросил, могу ли я передохнуть. Оказалось, что нет.
И все опять по новой. Ноги, руки, глаза, попки, животики, половые органы, плети, ошейники, крема и так далее. После двенадцати часов, мой ствол горел и дымился. Но дымился не от желания и возбуждения, а от усталости и стертости. Мне казалось, что с каждым актом он становился все меньше и тоньше. Под конец суток я лежал с закрытыми глазами и не мог даже пошевелится. Суккубы и инкубы  казались этим, не расстроены и бодро продолжали надомной издеваться сидя на мне или поворачивая мое безвольное тело под нужным им углом. Каким-то, не ведомым мне образом, они поднимали мое естество и наслаждались моей пассивностью.
Когда раздался голос, на мне прыгало очередное создание с длинными ногами и рыжими волосами. Грудь у нее была женская, но тройная.
- Встань и сделай шаг. – Раздался голос.
Рыженькая разочаровано встала с меня и пошла, присоединяться к ближайшему комку влюбленных.
Я попытался встать. Не получилось. Две особи, по видимому мужского пола, помогли мне встать и сделать шаг.
Уже родной голос пел стихи. И даже не знал, как я был рад сейчас его слышать.
Или знал?

Четвертый круг усеян смрадом
И стоек запах тленья, яд,
Гниль, струпья, черный, едкий чад,
Раздолье гнусу, мухам, гадам.

Куда ни ступишь, всюду гниль,
Куда ни смотришь – разложенье.
Не знают тут чумы сожженье,
Здесь для болезней всех утиль.

Чума и оспа, и холера
Здесь правят бал, им воля тут.
Гниет живой, ходячий труп,
Ему приятно это тело.

Гной, слизь текут меж тел рекой,
Унынья тухлый аромат.
Ты разложиться будешь рад,
Стать кучей мусорной, мясной.

Твой дом теперь сей дом отвратный,
Гнилое смерти бытие
И тело мерзкое твое
Не выйдет больше в мир обратно.

Идти было противно. Под ногами хлюпало и сочилось. Я опустил глаза вниз. Мои ноги стояли, утонув по лодыжку в слизи. Я пригляделся. Слизь сдабривалась обилием гноя и остатками человеческой плоти и кожи. Меня тут же вывернуло наизнанку. Утершись, я пошел дальше, не смотря под ноги. Хлюпало противно. Меня спасало то, что трое суток практически ничего не ел. Выворачиваться было нечему, но позывы шли регулярно. На встречу мне двигалась толпа. Они приближались. Я хотел свернуть, но только я это попытался сделать, как провалился в слизь, чуть ли не по пояс. Посчитав, что дальше еще глубже, я выбрался на невидимую под слоем слизи и гноя тропу и пошел навстречу толпе. Толпа была разнообразна, но была здесь одна схожая особенность. Они все были больными и гнили на ходу. Я шел через толпу, задевая тут и там гнилые ноги, руки, смотря на прогнившие и разлагающиеся тела, вываливающиеся органы, уродливые, обезображенные лица, текущие внутренние соки и гноящиеся раны. Некоторые части отваливались прямо на ходу. Гуманно они со мной поступили, когда три дня не давали, есть и пить.
- Милый давай займемся любовью?
Я отшатнулся, скорее, отбежал метров на пять. Не оттого, что после прошлого круга слово любовь вызывало тошноту, а потому что состояние говорившей было…
Перекореженный рот весь в лоскутках кожи, один глаз, из сосков струится гной, половина живота вообще отсутствует, на ее месте гниющая дыра из которой разносится зловоние, половые губы покрыты толстым слоем плесени.
- На, подержи.
В руки мне упала оторванная рука. Я с криком ужаса, отбросил ее от себя и побежал с воем, куда глядят глаза.
Бежать пришлось не долго. Я выбежал на поляну. Это была платформа на метра три возвышающаяся над морем слизи. Она была усыпана диким количеством разлагающихся тел. Одно тело посмотрело на меня, что-то пробурчало насчет новенького и потеснилось, освобождая мне место-лежанку. Я лег. Тело зачесалось, и я окинул его взглядом. Мое тело было сплошь покрыто маленькими язвами, глаза слезились, руки дергались в тике. Я почесался, желание усилилось. Я стал мычать от боли и зуда. И чем больше мычал, тем больше хотелось чесаться, а боль становилась все приятней и сладостней. Я прислушался. Что я раньше принимал за шум моря, оказалось мычанием тысяч глоток. На протяжении остального времени из отпущенного мне здесь, я успел: пообщаться со своими временными коллегами. Успел почесать кому-то спинку, и даже искупаться в море слизи.
- Ну что? Будем вставать?
- Будем. – Я встал.
 Шагнул и упал. Падал я долго, а в ушах уже пел концерт.

Оранжевый жираф летает словно птица,
Питон, как зайчик скачет в краснеющих волнах.
Расплывчаты, не ясны фигуры, стати, лица,
Не четки очертанья, как реки в берегах.

Здесь все меняет цвет, меняет очертанья,
Здесь все не постоянно трава, земля, песок.
И это сводит ум, теряется сознанье.
Росла, была сосна здесь иль стрелки от часов?

Бежал здесь муравей, летит теперь слоненок,
Оранжевое небо все розово от туч.
В лесу растут на яблонях кусочки от пеленок,
Лил черный, страшный ливень и солнца яркий луч.

А пятый круг хохочет, ему смешно и грустно,
А пятый круг хохочет, смеется над тобой.
Где все было навалом, сейчас серо и пусто,
Ты потерял сознанье? Теряешь разум свой?

Падал я действительно долго. Рассчитывал приземлиться спиной, но приземлился, как ни странно на бок. Да так, как будто падал не с большой высоты, а рухнул из положения стоя на мягкий диван. Я встал, но на четыре лапки. Лягушачьи лапки. Прыгнул, квакнул и приземлился на четыре, но теперь уже собачьи. Вокруг царил хаос. Цвета окружающего мира, менялись постоянно и непонятно по какой логике, хотя логике по моемому  вообще не было. Мир вокруг состоял исключительно из непрозрачного тумана. Где перед, зад, верх, низ, право, лево разобрать было невозможно. Направление менялось с геометрической прогрессией. Я мог идти и тут же упереться в стену, мог ни с того, ни с сего начать падать вверх, вниз, вправо, влево. Или обнаружив прилив крови к голове, понять, что центр тяжести находится выше меня. А сколько я сменил обличий, за отведенный мне срок, я перестал считать после двадцатого. Я менял две ноги на четыре, четыре на шесть, шесть на восемь, восемь на живот змеи или улитки и возвращался обратно на две, что б начать изменяться заново.
С начала было весело, а потом я начал сходить с ума. Постоянная, практически ежесекундная смена обстановки нервы не укрепляет, а даже совсем наоборот. К концу пребывания я был раздражен и зол. Нервы натянулись как гитарные струны, предупреждая меня, что могут лопнуть в один момент.
- Шаг. – Попросил голос.
- Куда? – Зло поинтересовался я.
- Вперед.
- А где он этот перед?
- Перед тобой.
Я кивнул и прыгнул со словами: А прыжок сойдет?
Приземлился на ноги. Человеческие. Свои, человеческие ноги.


    
Идет везде война, железо, сабли, пули,
Щиты, мечи, снаряды, все вместе собралось.
Вот ядерный грибок растет, напалма струи
Кого-то не добили, штыком в живот пришлось.

Воюют целый день, всю вечность, час, мгновенье,
Всяк рубит, режет, жжет, пускает под откос,
Как будто в страшном сне, как в диком сновиденье,
Здесь ненавидят друга, как волка серый пес.

Но смерти нет, не жди, есть только боль и мука,
Гангрена, мясо, кровь, контузий слепота
И ненависть грызет всю душу словно сука.
Взрыв рядом, черный дым, боль, страх и глухота.

Шестой. Идет война. Она жрет дух и душу,
Она срывает с плеч погоны, честь и стыд.
Пройди ее солдат, коль ты еще не струсил!
Пройди ее солдат, покуда не остыл!

Я встал на землю. Обыкновенную, человеческую землю. Поднял глаза и увидел обычное, голубое небо.
- И…? – Спросил внутренний голос.
И тут рядом рванул взрыв. Я упал. Поднялся. Везде хаос. Небо заволокли тяжелые тучи. Толпы людей бежали друг на друга. Взрывы. Летели самолеты, взрывая все на земле, без разбора и гибли от более маневренных штурмовиков и истребителей. Танки ехали с поддержкой  копейщиков и мечников, автоматчики отстреливались от фаланг, лучники обстреливали тачанки и так далее. Создавалось впечатление, что какой-то ребенок начал играть всеми солдатиками сразу, без разбора на их страны и время.
Мне кто-то вручил меч в руки. Пока я его рассматривал, в меня начали стрелять. Пуля пробила сердце. Я упал. Я умер.
Я умер?
Пришло сознание и с ним боль. Дикая боль. Я вскочил и понял, что здесь или ты будешь постоянно убивать или будут тебя. Я то же буду убивать. Не потому, что нравится, а для того чтоб не быть убитым. Очень это больно. Чем больше убьешь ты, тем меньше, раз убьют тебя.
И понеслось.
Я хватал: автомат, трехлинейку, меч, копье и щит, пистоли, мушкет или аркебузу, алебарду, саблю, хватал все, что попадется под руку. Бежал, колол, рубил, стрелял, если не было ни какого оружия, рвал зубами и руками.
Как там у поэта? Сплелись в кучу люди, кони?
Нет, коней не было. Нечего делать этим красивейшим и добрейшим животным в человеческом аду. А вот люди сплелись. Они убивали и умирали, падали, вставали и снова убивали и умирали.
- Стой! – Крикнул голос, когда я уже хотел раскроить саблей голову недотепе, подвернувшимся мне не вовремя под руку.
Я стал как вкопанный. Клинок завис в каких-то сантиметрах от его головы, но….
Но, он упал. Шальная пуля.
Шаг! Раз, два. – Скомандовал голос.
Я шагнул.
Но вот последний круг седьмой,
Тяжелый круг ушедших в вечность.
Хохочет злобно бесконечность.
Ты видишь? Чувствуешь? Живой?

Котлы и боль? Нет! Безысходность,
В затылок вечность говорит.
Твоя душа во тьме парит.
Нет ничего, пустая плоскость.

Ты жаждал многих сотен лет?
Тебя манил порок бессмертья?
Ты угодил на этот вертел
И  смерти больше тебе нет.

Ты будешь сам себе палач,
Своей судьбе, себе живому,
Осмыслишь все ты по-другому
И бездну скрасит громкий плач.

Ты будешь жаждать бесов, боли,
Захочешь, даже ты страдать,
Гнить, распадаться, умирать,
Но нет сего в твоей юдоли.

Ты растворился в темноте,
Хохочет злобно бесконечность
И наказанье твое – вечность,
Смеется тихо в тишине.

Я не чувствовал ни чего. Ни рук, ни ног, ни других частей тела. Я слышу, без ушей, но слышать больше нечего. Я видел, без глаз, но смотреть было не на что. Я думал, без мозга, но думать было не о чем.
Ничто. Вечность. Пустота.
Кто этого не испытал, тот не поймет, кто испытал, тот не опишет.
В конце бесконечности раздался голос.
- Иди, ты свободен.
- Что? – Не понял я.
- Шаг. Сделай шаг.
Я попытался сделать шаг несуществующей ногой.
Получилось.
Я стоял на улице.
Скрип.
Я обернулся. Человеческая фигура в черном балахоне с капюшоном, закрывала за мной ворота. На воротах было написано «Парк Легенд». Светало.
Я вспомнил все. Все, начиная с того момента, как я пересек линию этих ворот.
После всего, что я пережил, идти домой?
Я вспомнил про кутил и монахов.
Я уже не хотел богатства, я преодолел в себе страхи и брезгливость, я пересытился любовью, узнал, что такое непостоянство, я почувствовал, что, значит, убивать и быть убитым. Я смотрел в глаза вечности.
Вечности.
В монахи я не гожусь. Значит, будем кутить.
Где тут ближайший бар? Надо вспомнить
Но лучше, не вспоминать.
В баре играла начинающая металл-группа с иностранным названием. Мне начинает нравиться такая музыка, если она идет извне. Да и слова были подходящие:
Как-то раз мой приятель побывал за чертой.
Он увидел обещанный вечный покой.
Он увидел котлы, бесов, демонов, боль.
Он  почувствовал кожей черно-серный огонь.

Упокоимся в Аду!
Тратим жизнь на ерунду,
Мы рожденные в грехах.
Даже смерть нам боль и страх!
Упокоимся в Аду!

Он варился и парился в адских котлах,
Умирал, превращаясь в жижу, мусор, во прах,
Поднимался и шел на Голгофу, на кол,
Восхваляя при этом жаркий, адский престол.

Упокоимся в Аду!
Тратим жизнь на ерунду,
Мы рожденные в грехах.
Даже смерть нам боль и страх!
Упокоимся в Аду!

Черной птицею восходит в темном омуте закат.
Мой приятель тут ожил, вспоминает боль и ад.
Он пустился во грехи, начал пить, кутить, гулять.
Если все мы будем там, то нам нечего терять.

Упокоимся в Аду!
Тратим жизнь на ерунду,
Мы рожденные в грехах.
Даже смерть нам боль и страх!


                Выдох IV

Бр…, ну и гадость же снится иногда. – Промолвил и сел в кровати. – Вот после таких снов и хочется говорить «Доброе утро». Оно действительно кажется добрым после таких кошмаров. Ноги нащупали прикроватные тапочки, одеваться было не нужно, так как с вечера не раздевался. Прейдя на кухню, я залил воды и засыпал кофе в кофеварку, с утра я не могу наслаждаться глубиной вкусов и их оттенков, да и тратить силы на варку кофе в турке и на забивание трубки мне не хотелось. Засунув в рот сигарету и сев за стол, я принялся ждать, пока кофеварка сварит кофе.
- Что ж мне снилось то? – Думал я. – Помню, уродцы какие-то, потом нечисть всякая, а потом? Много тяжелого рока и опять та же нечисть, нечисть, а потом Ад. Ад.
Мысль в голове зашебуршилась.
 - Может эти уродцы, как-то связаны с Адом?
Я встал и побрел к книжному шкафу.
- Так. – Смотря на корешки книг, говорил я сам себе. – Демонология. – Я вытащил книгу и начал листать. – Лилит, совращение. Нет, это все не то.
Я поставил книгу обратно на полку.
- «Демоны среди нас», «Вызывание демонов и духов», - читал я вслух, - все это не то. Вот. «Лемегетон», книга царя Соломона, часть первая «Гоетия». – Я вытащил книгу и прочел аннотацию. – Выпущена в сорок четвертом году девятнадцатого века. Книга составлена по записям царя Соломона и содержит перечень семидесяти двух духов, а так же описание магического круга, треугольника и основных орудий, которые использовал в своей магической практике царь Соломон. Вот это то мне и нужно.
Я открыл книгу и принялся листать.
Сначала я нашел человека,  который превращался в лягушку. Им оказался первый и главный дух, король, правящий на востоке по имени Баел. Про него было написано, что он управляет более чем шестьюдесятью шестью легионами духов.
Сразу же за ним шел старец на крокодиле. Это был второй по значимости дух, герцог Агреас или Агарес. Про него было написано, что он заставляет бежать стоящих и останавливает бегущих. Он обучает всем языкам, включая языки прошлого. Он обладает властью лишать как духовных, та и светских знаний и вызывает землетрясения. Он правит тридцатью и одним легионом духов.
Третьим мне привиделся и четвертым по списку шел осел с огненными глазами. Этого звали Самигина. Он был маркизом и обучал свободным наукам, подсчитывал души, которые умерли в грехе. За ним стояли тридцать легионов.
Пятым был как я помню был саблезубый лев Марбас. Великий губернатор, насылающий болезни. Правитель тридцати шести легионов.
Лев с головой осла оказался Валефором. Герцогом, подбивающим на воровство. Хоть он и был шестым по счету, но правил всего лишь десятью легионами.
А вот седьмой дух, что явился ко мне в образе волка со змеиным хвостом, правил сорока легионами и звался Амон. Про него было написано, что он самый суровый маркиз Ада.
Дальше я мало помнил «в лицо» всех этих чудовищ и признал только троих.
Это был двадцать второй дух Ипос. Граф и могущественный принц, видящий прошлое, настоящее и будущее.
Шестьдесят второй дух Валак или Волак или Валу. Который предстал в моем сне перед моим взором, как младенец с крылышками на драконе.
Шестьдесят третий дух звался Андрасом. Он был в моем сне человеком с головой совы и восседал на волке. Это был великий маркиз сеющий разногласия. Он управляет тридцатью легионами духов и как говорят способен убить самого Иисуса Христа.
Я захлопнул «Лемегетон» и поставил обратно на полку.
 
                Вдох V

- Фу, - выдохнул я, - ну ничего себе сны мне начали сниться. Надо лечить нервы.
Звякнул звонок кофеварки, предупредивший, что кофе уже сварилось.
- А может, в меня бес вселился? – Пролетела дикая и абсурдная мысль.
После вчерашнего звонка, я мог поверить во что угодно. Хоть в рай, хоть в ад, хоть в зеленых человечков.
Прихлебывая «пластмассовое» кофе, так я называю кофе, приготовленное в кофеварке, я начал рассуждать.
 - Может быть, действительно, мои видения не от Бога, а от черта? – Рассуждал я. – Но если так, то… то одно из двух. Либо я заключил договор с дьяволом, либо в меня вселился бес. Как бы это проверить?
Что бы узнать есть ли во мне бес, нужно позвать экзорциста. Но какой будет скандал, если он что-то найдет? Сколько слухов пойдет по городу, да что там по городу, по стране? Мой имидж и бизнес рухнут за пару секунд, окончательно и бесповоротно. Ведь сколько не давай денег, люди охочие до слухов и сплетен и мои конкуренты дадут все равно больше. Я уже видел заголовки газет: «Маг из ада», «Адский пророк», «Предсказание с бесом внутри», «Сниму порчу в обмен на вашу душу» и так далее, и тому подобное.
Даже если у меня ничего не найдут, все равно шумиха поднимется еще та. Часть клиентов от меня отвернется, считая опасным. Такое ощущение, что все боятся, что это передается воздушно-капельно. Да и верующих сегодня развилось очень много, сейчас это модно. Некоторые просят, что бы я когда снимал порчу, читал всякие древние обрядовые молитвы. Не люблю я таких любителей видимости, им все равно, что происходит, главное это было бы  красиво поставленное шоу по всем канонам жанра. Другая же часть, наоборот будет ходить в два раза чаще. Любят у нас мистику. По начитаются желтой прессы, дешевых книжонок, да насмотрятся низкосортных ужасов категории «Б» и думают, что все уже знают про демонов и ведьм. А сами иногда Аббадона с полтергейстом путают.
В общем, куда ни кинь, всюду падение прибыли и доходов. Выход один, лечить себя самостоятельно. Я понимаю, что это все очень похоже на «синдром второго курса» у медиков, это когда читаешь энциклопедию и находишь у себя симптомы каждой второй болезни. Тогда каждое красное пятнышко на теле воспринимается как начало брюшного тифа, каждое покашливание – начинающимся туберкулезом, а насморк – первой стадией менингита.
Так что же посмотреть насчет экзорцизма? Может быть молот ведьм? Я взял и открыл книгу. Полистав немного, убрал обратно. Здесь ничего про экзорцизм не было. Здесь были лишь попытки оправдать действия инквизиции в отношениях с ведьмами, путем переиначивания смысла библейских писаний и писем великих христианских и нехристианских софистиков, схоластиков и религиоведов. Это очень легко. Например, берется выражение «ведьмы колдовством вредят сами себе», отбрасывается «сами себе» и получаем «ведьмы колдовством вредят», размахиваем именем сказавшего как флагом и в итоге народ верит и записывает на корочку именно то, что оставили мы от всего предложения. Великих же мало кто читает, но их авторитету верят все. Дальше шло описание правильности ведения судов против ведьм и другая ненужная, но интересная муть. Здесь не было для меня ничего интересного. Я вздохнул от разочарования.
               
                На дыбе
                ***
Пятеро магов держали портал, все остальные оставшиеся следили за этим. Портал не только нужно было держать, его еще нужно было открыть, хотя последние было и не проблемой для верховного мага Эллин. Самой же трудной задачей занимались сейчас его лучшие ученики. Они держали портал и только по их знаку, когда портал стабилизируется, Эллин мог преступить к своей части работы. Он шел к этому большую часть своей жизни, многие не верили, а он верил, многие смеялись, а он все равно шел на пролом, на зависть, на зависть всем, наперекор всему.
Открыть портал в другой мир? Это ли не сказка? Ну, на ближайший остров – это, пожалуйста, на другую сторону планеты – трудно, но возможно. Но в другой мир? Это безумие. Да безумие. И это безумие сейчас творилось в зале Главного Магического Университета. Шестеро высших магов творили портал в другой мир.
На эксперимент не пригласили никого, но пришли практически все. Все лектора и все ученики, включая первокурсников и абитуриентов, пожаловали чиновники из королевского дворца и градоуправления. Говорят, сам король изволил иметь желание присутствовать, но его убедили этого не делать, сославшись на то, что его присутствие может дурно подействовать на магов, так, как те будут больше думать о внешних эффектах, чем о самом эксперименте. Кольцо присутствующих сомкнуло стройные, многочисленные ряды вокруг магов в белых одеяниях.
- Давай! – Резко крикнул один из пятерых.
Толпа ахнула и резко замолчала, пытаясь не сбить магов своими возгласами. Казалось, они даже перестали дышать, боясь, что их громкое дыхание разрушит создаваемые чары.   
- Энее рихе, толе грасе… - начал Эллин.
Но его голос сорвался, когда в башню, на вершине которой и находилась зала, ударила молния. Стекла в зале повылетали, башня содрогнулась и накренилась. Светлое до этого небо заполнили черные тучи. Стало темно. Народ заметался по зале, ища выход.
- Черви, - раздался голос с небес, - вы черви! И я запрещаю…
Вторая молния грохотнула рядом с залой. Толпа, визжа и крича,  устремилась к выходам, маги перестали удерживать портал и он начал быстро уменьшаться. Молнии бил одна за другой, и башня рушилась, разваливалась прямо на глазах. Все шестеро магов теперь держали заклинание «Небесный щит», чтобы камни, падающие сверху, и молнии не угодили в людей.
Раздался крик за спиной у Эллина, он обернулся и только успел заметить, что какая-то девушка, толи первокурсница, толи абитуриентка споткнулась и провалилась в исчезающий портал.
Эллин было дернулся, но потом остановился. Сейчас он не сможет помочь ей, сейчас нужно было держать заклинание, иначе ради одной можно было бы потерять всех. Да и сможет ли он ей помочь? Куда ее занесет портал, без главного заклинания? Кто знает? Он постарается, но …. Но это все потом, сейчас главное спасти людей.
Верховный маг закусил губу и сосредоточился на заклятие.

                ***

Мили очнулась в лесу. Первое, что она сделала – потерла подвернутую ногу. Именно из-за этой ноги она и провалилась в исчезающий портал. Встать получилось с трудом, от напряжения и боли из глаз хлынули слезы. Мили была первокурсницей и заклинаний самолечения еще не знала, так что вылечить себя она не могла, по причине нехватки знаний. Оглянувшись вокруг, девушка поверила в ученость и всемогущество Эллина. Место, где она находилась сейчас, не могло существовать в ее мире, а следовательно, его эксперимент удался. Небо было синим, а не розовым, как дома, трава зеленая, а не голубая, стволы деревьев были коричневыми и жесткими. Это место было явно не в ее мире. С пониманием, где она, пришло и волнение. В бедный девичий мозг хлынули вопросы. Как ее отсюда вытащат и вытащат ли вообще? К горлу подкатился комок, перед глазами промелькнули лица мамы, сестры, брата Эвила.
- Так, - сказала она себе, - не стоит впадать в уныние. Меня обязательно найдут. Должен же быть кто-то, кто видел, что я провалилась в портал. Даже если никто не видел, мастер Эллин должен продолжить эксперимент.
На смену одних вопросов пришли другие. И самый главный из них: КОГДА?
Уже на первом курсе они проходили относительность времени, а если следовать этой теории время в ее мире и в этом могло идти не равнозначно. Следовательно, ее могли спасти уже через секунду, а могли и через года, если она еще не умрет к тому времени от времени или от местной болезни. Ком в горле увеличился в размерах, слезы тоненькой струйкой потекли по щекам.
Белым рукавом Мили вытерла слезы, хлюпнула носом и приступила к решению проблем по мере их поступления.
- Меня точно спасут. – Сказала твердо себе она. – Если на это не надеяться, то и жить не стоит. Когда? Да в любую минуту. Следовательно, нужно поселиться поблизости от этого места, чтоб спасательной команде было проще меня искать.
Она резко встала, чтоб пойти и найти место для жилья, но тут же охнула и села. Нога болела нестерпимо. Мили хлопнула в ладоши, ничего не изменилось, она еще раз хлопнула, но результат остался прежним.
- Что ж я делаю… - сама себе сказала она и шлепнула ладонью по лбу, - привыкла на маму во всем надеяться. Но отсюда ее не вызовешь, так что хлопай, не хлопай, а толку никакого.
Навыки ведовства, приобретенные на первом курсе, не включали в себя самолечение и обезболивание раненых конечностей. Даже ровную палку и бинт она сотворить не смогла.
- Придется выкручиваться без помощи магии.
Подобранная палка и кусок, оторванный от подола, послужили не плохой шиной. Ничего другого на ум не приходило. Встав и попробовав опереться на эту конструкцию, Мили охнула, боль уменьшилась, но не прошла полностью.
- Надо искать местных жителей, должен же здесь быть кто-то разумный, иначе мне с такой ногой…
Надеться в экстремальной ситуации нужно было на лучшее, и, понадеявшись на свое везение Мили, пошла, а точнее похромала, издавая охи при наступлении на больную ногу, искать аборигенов.
Она ходила два дня, лес не кончался, она ходила кругами от того места, где ее выбросило в этот мир.
- А вдруг, меня ищут? Вдруг они уже здесь? – Шептала она себе.
Под конец второго дня, обессиленная и голодная она рухнула под дерево. Сочтя, что умереть – это лучший выход из сложившейся ситуации. Но….
Но.
Она услышала голоса. Человеческие голоса. Она даже поняла речь. Но, увы, это небыли люди ее мира. Это были две местные женщины.
- Помогите! – Прокричала она, не задавая себе лишних вопросов, в роде, как выглядят аборигены и почему она понимает их язык. Единственное, что хотелось ей, так чтоб этот кошмар быстрее закончился.
Ее подобрали и выходили, отнеся предварительно в деревню. Люди этого мира выглядели так же, как и она. Они тоже имели две руки, две ноги, голову и одно тело. Аборигены ничем не отличались от ее соплеменников. Речь их была немного отличной и некоторых слов она не понимала, но общаться на бытовом уровне это не мешало. Из предосторожности она соврала своим спасителям, что не помнит ничего о себе, о своих родственниках и где она жила. Это было сделать легче легкого, так как ничего в этом мире не знала и на вопросы с подвохом могла с чистым сердцем ответить, что не помнит.
Бедную юродивую сиротинушку приютила семья сапожника. Время шло, точнее сказать летело. Спасители не появлялись. Мили, хоть и нехотя, но все же вышла замуж за старшего сына плотника. Лишь только он мог понять ее, когда она, не отрываясь часами, смотрела на звезды. Он да еще черный кот, который в первый же день нахождения девушки в деревне, подбежал к ней, потерся об ногу и больше никуда не отходил от нее, а если и убегал, то только ненадолго. Самое странное, что этот кот мог петь. Да, да, именно петь. Кот мог примоститься рядом с ней и начать петь под музыку невидимой лютни. Местные не слышали его песнь, им слышалось лишь одно мурлыканье, а вот невидимую лютню слышали многие.
Первая песня кота поразила Мили больше всего.

Варится, парится варево мерзкое,
Сдобрено кровью людской.
Смрадное действие наглое, дерзкое
Скрытое темной горой.

Волосы струпьями, дикой улыбкою
Скалится, кривится рот.
С речью ветвистою, жадною, пылкою
К небу взвывает урод.

Рваны и черны ее одеяния,
Очи блистают в ночи.
Дьяволу в дар воздает воздаяние:
Дьявол ответь! Не молчи!

Дай же мне сил колдовских и умения!
Дарствуй мне вечность и власть!
Молодость дай вместо тела старения,
В сердце даруй злобу, страсть.

Буду за это твоею рабою
Верно и справно служить, -
Ведьма кричала за темной горою, -
Именем тьмы ворожить.

Ночь рассмеялась скабрезнейшим хохотом,
Кровью алела луна,
Ведьма дрожала от страха и похоти.
Дар получила она…

Капает кровушка, варится варево,
Ведьма живет и творит.
В сердце озлобленном темное зарево,
Черное имя Лилит.

Мили, после смерти родителей мужа, вела семейное хозяйство и иногда помогала соседям. Все-таки первый курс  Университета она закончила с отличием. Могла порчу снять, сглаз, приворотить непутевого мужа, роды облегчить, отворотить от пьянства, да и множество других мелких, но нужных дел.
Все было хорошо, и муж хороший, и дом в порядке, и соседи ей не нарадуются, она даже о своем мире стала забывать. Да только хорошего много не бывает.
Как-то вечером кот прыгнул ей на колени и во время прыжка задел глиняную кружку, которая упала на пол и разбилась.
- К счастью. – Сказал она, и они с мужем пошли спать.
А кот залез на крышу и начал мурлыкать странную песню.

Тихо идет по дорогам и выселкам,
Кожа желтеет как медь,
Злой человек, при оружии, лысенький.
Hunter, охотник на ведьм.

Глазки краснеют, горя из-под лобия,
Цветом огромных костров,
Ищет он слуг Сатаны и подобия,
Ищет кошмары из снов.

Левой рукою возносит распятие,
Правой сжимает он меч.
Бойтесь служители, ведьмы проклятые,
Он смертоносен как смерч.

Шепчет молитвы, каноны из БИБЛИИ,
Ужас вселяя и страх.
Может любого он вздернуть на виселицу,
Все для него смертный прах.

Нервный, немытый, фанатик, страшилище,
Верит в жестокость добра,
Преданность делу оценят в чистилище.
Жизнь – это только игра.

Прямо на рассвете, с первыми лучами солнца в дом ворвались солдаты с факелами и окружили супружеское ложе. Далее медленно, но гордо, немного шаркающей походкой в опочивальню вошел священнослужитель в черном плаще.
- Мили Сердок? – Обратился он к ничего непонимающей женщине. – Вы арестованы по обвинению в ереси, ведовстве и договоре с дьяволом.
Тяжелая рука одного из стражников легла на плече женщины и рывком вытащила ее из-под одеяла. Муж попытался, было, встать на защиту жены, но был остановлен солдатским клинком, упершимся острием в его грудь.
Мили не кричала и не оправдывалась, она даже слова не успела сказать, как была связана по рукам и ногам и брошена в инквизиторскую карету.
Ехали они не долго, полчаса или чуть больше, хотя Мили было все равно. Она лежала на полу кареты связанная и униженная, и понимающая, что спасти ее может только чудо. Но чудо не приходило уже лет пять, она уже устала надеяться на это чудо. Устала надеяться на себя, на Эллина. Она уже давно просто устала.
Очень устала.
Куда ее поместили, даже тюрьмой назвать было трудно. Каменный мешок размерами: два метра шириной, два метра длиной и в высоту метров пять. Ни скамьи, ни стола, только куча прелой соломы в одном углу, да дырка в полу в другом. В эту дырку, как она поняла, должна справлять свои естественные потребности. Камень, из которого были сложены стены, был необработанным, так что, сидя около стены, было неприятно облокачиваться. Из источников света и воздуха здесь имелось только маленькое окошечко на верху, практически под самым потолком, но добраться до него не было никакой возможности. Единственное, что здесь присутствовало в достатке, так это вонь. Жуткая вонь. Она исходила из дырки в полу, от соломы и казалось, что все помещение просто пропитано этой вонью. Днем ее отвели в другое помещение, войдя в него, Мили вздрогнула, это была пыточная. Посреди, стояла дубовая дыба, на стенах весели клещи всех мыслимых размеров, кнуты, цепи, где-то сбоку чадила жаровня. Окон здесь не было, свет источали факела, развешанные по стенам. Запах здесь был еще невыносимее, чем в камере, он был преумножен запахами пота, крови и смрадом горелого мяса и дров. Казалось сам камень впитал в себя эту вонь. Солдаты, что ее привели, вышли и захлопнули за собой толстую, тяжелую, металлическую дверь.
Мили огляделась. Здесь кроме нее, было, еще пять человек. Инквизитор, который ее арестовал, писарь и палач со своими подручными. Писарь и подручные не отличались от людей этого мира, такие же серые и безликие фигуры, как и все, со взглядом, который вещал, что если их не трогать, то им начихать на все вокруг происходящие. Инквизитор и палач были взаимно прямо противоположенными фигурами. Плотность и малорослость палача ярко контрастировала на фоне сухости и высокорослости священника. Нос картошкой и мясистая рожа одного смотрелись еще больше рядом со скуластым лицом и орлиным носом второго.
И взгляды…
Взгляд рассеянных глаз около пристального, буравящего взгляда льдистых точек на лице инквизитора.
- Итак, преступим. - Инквизитор раскрыл рот и извлек голос из своих недр, больше похожий на карканье вороны, чем на человеческий. – Всем занять свои места.
Писарь сразу зашуршал бумагами, окунул писало в тушь, помощники палача, сам он сел на скамеечку возле жаровни, начали суетиться, разводя огонь, налаживая другие приспособления для допроса.
- Мили Сердок, - его глаза впились в нее, - вы обвиняетесь в: ереси, ведовстве, продаже души дьяволу, в посвящении детей ему же и в других делах, на оглашение которых я не хочу тратить время. – Он облизнул губы. – Так же инквизиция хотела бы уточнить ваше место рождения и как вы попали в деревню. Так как это смущает инквизицию, по причине отсутствия данных по этому поводу, и наводит на определенные мысли.
Взгляд его был настолько жесток и колюч, что Мили не выдержала и отвела взгляд.
- Вы признает себя виновной?
- Нет.
- Почему?
- Потому, что не совершала ничего такого из-за чего могла бы быть осуждена. Все свои поступки на протяжении всей своей жизни, я делала исключительно из добрых побуждений.
- Но вы не отрицаете, что занимались ведовством?
- Я не занималась ведовством, я просто использовала доступную магию во благо другим людям.
Инквизитор обернулся к писарю: Запишите брат Лука: подозреваемая не отрицает свое ведовство, называя это, в своем заблуждении магией. И не отрицает, что с помощью своих чар воздействовала на местное население.
- Но вы же все исказили. Я не это говорила. – Вскричала Мили от негодования.
- Молчать. – Тихо сказал инквизитор и от его тона, мороз пробежал по спине женщины. – Десять плетей.
Ретивые помощники схватили Мили и подвесили на вкрученных в стену цепях, разорвали платье на спине. Палач нехотя встал и взял плеть, обмакнул ее в воду и …
Она кричала, было нестерпимо больно, а инквизитор в это время бубнил заученные слова: Как гласит книга Якова Шпренгера и Генриха Инститориса «Молот ведьм» цитирую: …католически верным будет утверждение, что колдуну для колдовства обязательно нужно заключить сделку с дьяволом. – И уже писцу. – Лука запиши, что тем самым ведьма Мили Сердок призналась в двух пунктах обвинения. То есть: в ведовстве и в сделки с дьяволом.
- Гады… - прохрипела она от боли.
- Продолжим. – Как не в чем не бывало, проговорил инквизитор. – Так же вы обвиняетесь в гуляниях на шабаше. Есть свидетельство, что и этой ночью вы там присутствовали.
- Помилуйте сударь, вы же арестовали меня утром в постели моего мужа. Он может подтвердить, что я была всю ночь дома.
- Я так и знал, что вы будете это отрицать и для оправдания укажете на мужа.  – Улыбнулся священник улыбкой еще более колючей, чем его взгляд. – Но в «Молоте ведьм» так прямо и сказано, что ведьмы улетая на шабаш, пользуясь для этого метлами или бревнами, околдовывают своих супругов, что б потом тот мог подтвердить, что они всю ночь находились в одной постели. Метла или бревно у вас дома есть?
- Да. – Прошептала она и опустила голову.
- Вот и хорошо, вы любезная идете на исправление, не потребовалось даже плетей, чтоб вы сознались в этом преступлении.
Мили ничего не ответила, только вытерла, набежавшие от обиды слезы.
- Кстати, по поводу вашего мужа. Почему у вас не было детей? Вы же жили в браке пять лет.
- Что?
- Описанные в священной литературе, а так же в «Молоте ведьм» случаи свидетельствуют, что ведьмы могут, наводить на своих мужей и других мужчин любовное исступление. Поэтому у вас и не было детей, так как на своего мужа вы положили это проклятье. Кстати, за те пять лет еще двое крестьян испытывали такие же чары на себе.
- Вы меня обвиняете, что они не могли совокупляться с женщинами? Ну, так это не моя вина, а природы.
- Неверно, моя дорогая. Вы не хотите в этом сознаться? – Он повернулся к палачу. – На дыбу ее. На дыбе всяк сознается.
Где-то недалеко играла лютня, ее слышали все, но вот голос… Голос слышала только Мили. Она слышала через боль и через звуки своего крика.



Ты в каменном мешке:
Решетки, нары, пол,
И солнце в вышине,
А здесь дубовый стол.

И пытки предстоят,
Терзает сердце страх,
И слезы на глазах
Текут, бегут, блестят.

Сапог и дыбу, плеть
Ты видишь каждый день.
Уж лучше умереть.
Смеется тихо тень.

Священник и палач,
Двоем в одном лице
( слышны мольбы и плач)
Слилися в подлеце.

Ты рассказал о всем,
Ты рассказал о всех.
И слезы льют дождем,
И слышен где-то смех.

Кто не был: тот молчит,
Кто был: давно уж мертв,
А жертва все кричит,
Рыдает и орет.

На дыбе, как в аду:
Все наги и равны.
А после: как в бреду,
Ужасны ночью сны.

И молишься, кричишь:
Скорей б пришла бы смерть.
В ответ молчанья тишь,
Палач хватает плеть….

Боль была непереносимая и с каждой секундой, с каждым вращением деревянного колеса, она становилась еще больше. Тело рвалось на куски, а инквизитор стоял и говорил.
- Природное истощение – это тогда, когда мужчина не может со всеми женщинами. Но если он не может, с какой либо одной, а с другими у него нормальное совокупление, то это наведенная порча. И эта порча, милочка, появилась только тогда, когда в деревне появились вы.
Мили, может быть, и попыталась бы опровергнуть что-то из сказанного, но ее рот был занят криком.
- Стоп. – Сказал инквизитор. _ Так же можно утверждать, что эта порча была наведена именно вами, так как ваша соседка и жена одного из бедных мужчин свидетельствовала, что ее муж постоянно ходил к вам за молоком. Вы с этим согласны?
- С чем? – Сил больше не было, и она говорила шепотом.
- С тем, что он каждый день ходил к вам за молоком.
- Да. Но у нас с ним ничего не было. Я хранила верность мужу.
- У вас ничего не было, но он постоянно ходил именно к вам, да еще в часы отсутствия вашего мужа? Вы лжете милейшая. Поймите, что дыба, если мы удвоим силу, заставит вас говорить правду.
- У нас ничего не было! – Хотела крикнуть шепотом. Вы когда-нибудь слышали крик шепотом? Вот это и произошло.
- Начинайте.
Колесо дыбы закрутилось быстрее и дольше.
- Мы знаем, что ведьмы сластолюбивы и никогда не преминут совратить чужого мужа. Вы признаете свою вину?
Боль была страшная.
- Да. – Крикнула она в отчаянье и потеряла сознание.
 Но не надолго. Она пришла в себя от потока ледяной воды и от пощечин, что обильно сыпались ей на щеки.
- Пишите брат Лука. Ведьма созналась в наведении любовного истощения и совращении некоторых мужчин деревни.
Ее сняли с дыбы и бросили на пол.
- И последнее. – Дело было практически сделано, и инквизитор улыбался. – Согласны ли вы, что посвящали новорожденных детей дьяволу?
- Нет.
- Вы принимали у кого-нибудь роды?
- Да.
- Говорят, что женщинам было не больно?
- Я могу немного обезболить роды. – Она говорила правду, что-то скрывать или юлить было бессмысленным. Ее уже и так приговорили к смерти. Она еще не знала окончательного приговора, но чувствовала его всеми фибрами своей интуиции.
- Вы поднимали младенцев вверх после рождения?
- Да поднимала.
- Лука пишите. Ведьма призналась, что посвящала детей дьяволу. Так как ее рассказ полностью совпадает с обличительными словами в «Молоте ведьм». Там сказано, что не кто не вредит католической вере больше, нежели повивальные бабки. Ведь если они сразу не умертвляют младенца, то выносят его из родильной комнаты и, поднимая их вверх на руках, посвящают дьяволу.
- Но я это делала не для этого. – Она понимала, что все уже проиграно, но хотела, чтоб хоть что-то не было запятнано гнусной ложью этого человека.
- И для каких же целей вы это делали?
- Понимаете, я показывала их солнцу. Там откуда я родом, есть такой обычай.
- И откуда же вы родом? Инквизиция не смогла установить этого. Может вы сами, прольете свет на это?
- Я родилась в другом мире и нечаянно попала  сюда. Я, как и все обитатели моего мира, обладаю магическими способностями. И все что я делала здесь, я делала и одного желания помочь людям.
- Стой. – Остановил ее инквизитор. – И так, вы хотите сказать, что есть еще один мир?
- Да, конечно. Наши ученые даже думают, что миров много.
- Вы слышали Лука? Это же чистой воды ересь. Ведь известно, что господь сотворил только наш мир.
- Но это не так. Мой мир существует.
- Мили Сердок. Данным высказыванием вы подписываете себе смертный приговор. За ведовство не связанное с ересью, вы могли бы отделаться длительным заключением ил отречением от церкви на срок в год или два. Но после того, что вы здесь сказали, мы будем вынуждены вас казнить.
- Но я же существую, а я из другого мира.
- Ваши слова яд моим ушам. Я не могу вам ничего сказать, кроме как просить вас доказать свои слова или счесть вас сумасшедшей. Доказать это можно только двумя способами: либо «божьим поединком», либо «каленым железом». Но последнее время церковь отрицает эти процедуры. – И уже к помощникам палача. – Поднимите ее.
Ее подняли, поставили на ноги. Он встал около стола и положил руку на библию.
- Мили Сердок, вы признались во всех грехах предъявленных вам в обвинение, но вы еще признались в том, что проповедовали ересь. Приговор, вынесенный по вашему делу гласит: Смерть, через сожжение, завтра на центральной площади.
Он позвонил в колокольчик, дверь открылась, и вошли двое стражников.
- Уведите осужденную.

Ранним утром, когда солнце еще только начало всходить на небосклон, ее вывели на свет божий. Солнечные лучи ударили по глазам, по красным от плача глазам. Ее вели четыре стражника, хотя она и была в цепях. Ее вели на главную площадь, где уже был подготовлен столб с обложенным сухой соломой подножием. Платье на ней было грязно и оборвано, в волосах, в непричесанных волосах виднелись соломинки.
А где-то играла лютня и тихий голос, слышимый только ей, пел:


Перед смертью минуты, как тяжкое время.
Здесь секунды – часы, а минуты – года.
В голове мысль одна: Ах, скорей бы то время,
Когда вечность придет, заберет навсегда.

Погрустил о себе, да и вспомнил о прошлом,
Всех простил: и семью, и друзей, и врагов,
И подумал о сладком, порочном и пошлом,
И посетовал Богу, что был он суров.

Оказалась, прошла всего только минута,
А еще мне осталось четыре прожить.
Может быть, это правда: я бесом попутан?
Захотелось забыться, заснуть и завыть.

Только сон не идет, все минуты считаю.
Перед смертью, увы, не надышишься, нет.   
А вокруг только гнус, да и мухи летают
И в окошко с решеткой едва виден свет.

Очень страшно понять, что тебя уже нету,
Что слепые богини обрезали нить
И тебе не увидеть заката, рассвета,
И с женой не валяться, с друзьями не пить.

Пять минут это много? А может быть мало?
Стража водку хлестает, смеется палач.
Мне осталась минута меж жизнью и адом,
Успокойся душа и тихонько заплачь.

Вот и все, вот и кончилось страшное время
И теперь мне уже не вернуть ничего.
Пять минут – это страшное, тяжкое бремя.
Взмах, удар, боль. Отмучился. Все….

Ее привязывают к столбу. Предлагают исповедоваться. Она отказывается. Палач подносит факел, солома загорается. Площадь орет. Орет во славу господу, в радость от умерщвления еще одной ведьмы, да и просто так. И только один голос орет не совсем хором. Он орет от боли, от страха.
Этот голос принадлежит сжигаемой: За что? МАМА!...   

На площадь выходят два человека. Странные люди, но в пылу происходящего, на них никто не обращает внимание. Два старика в серых плащах, надетых на белые рясы. Один показывает рукой на костер. Жертва уже не орет.
- Это она?
- Да.
- Тогда спаси ее Эллин.
- Не могу.
- Почему?
- Мертвых невозможно спасти, их можно только поднять.
- Она уже мертва Эллин?
- Да Юн. Она уже мертва.
- Мы опоздали.
- Да Юн. Мы опоздали.
Два старика уходят с площади. Им еще долго идти до места.
Старики в белых рясах стоят около двух берез, не далеко от селения, где жила Мили Сердок.
- Надо будет закрыть этот портал, Юн.
- Да Эллин. Здесь люди еще не научились жить добром и знаниями.
Пространство пред ними разверзается, и они входят в получившийся проем.
Тени, похожие на тени людей, бросаются за ними в след.

                ***

Заново отстроенный зал Университета полон людей. В основном это лучшие маги этого мира. Портал развертывается, все с нетерпением ждут, когда же закончится грандиозный эксперимент этого столетия и одновременно операция по спасению первокурсницы, которая по случайным обстоятельствам десять лет назад была заброшена в другой мир. Из портала выходят великие маги этого века Эллин и Юн. Они останавливаются в двух шагах от толпы.
- Могу вас, и обрадовать и огорчить одновременно… - начинает старший из них, но его прерывает чей-то удивленный женский вскрик.
Эллин и Юн оборачиваются к еще не закрытому порталу, из которого выходят трое людей в черных рясах и еще два десятка одоспешеных  и вооруженных людей.
- Кто вы такие? – Не понимая происходящего спрашивает Эллин, но арбалетный болт попадает ему в голову и он падает, так и не получив ответа.
- Стреляйте дети мои! – Кричит один из инквизиторов, вытаскивая меч из ножен близь стоящего воина. – Уничтожим это гнездо ведовства и ереси ради господа нашего Иисуса Христа!
Поют летящие болты, дребезжат тетивы, крики людей, предсмертные крики, режут пространство.
Маги умирают. Умирают люди, давно забывшие, что есть распри и насилие, что оружие это не только украшение стен, но и орудие убийства. Кто-то пытается поставить «щит ветра» столь эффективный при обвалах и камнепадах, но тщетно. Одиночные попытки не спасают от роя стальной смерти. Кого не убили сразу, добивают кинжалами и мечами. Пять минут, пять быстрых минут и этот мир лишился всего цвета магии. Здесь собрались лучшие, здесь они и умерли.
Еще час и захвачен весь город. Небольшая армия под предводительством трех священников в черных одеяниях уничтожает всякого, кто защищает свою жизнь, честь или имущество, или просто пытается творить самое простое волшебство.
Через месяц, после допросов оставшихся в живых, инквизиторы понимают, что обратно им не вернуться, так как портал мог сотворить только Эллин, а он был убит ими в башне, одним из первых. Местное население не поставляет продукты, хранилища пустеют на глазах и это ведет к полному провалу операции и их гибели. Остается один выход, выйти из захваченного города и брать продовольствие силой, а заодно и принести неразумным детям сего мира радость и счастье веры в ЕДИНОГО.
Один из магов первокурсников, которого потом назовут ЕДИНОБОРЦЕМ, и будут говорить, что он брат Мили Сердок, использует простейшее заклинание «Огненный шар», которое раньше использовали на праздниках, для поджога петард и фейерверков, против захватчиков в роли огненного заряда. Арбалетные болты и мечи против огненных шаров, упавший и сломленный дух против ненависти и желания отомстить.
Величественный город и лучший Университет были сровнены с землей, погребя под своими развалинами два десятка чуждых этому миру людей. Портал не был больше открыт ин в ту сторону, ни обратно. Может быть потому, что в мире магов не осталось достойных учителей, что бы научить этому молодежь? Толи оттого, что Эллин до окончания работы не делал ни каких записей? Толи потому, что маги не хотят попасть туда, где их ненавидят и хотят только одного: убивать таких как они?
Кто знает?
А величайший город и Университет до сих пор остаются развалинами в напоминание будущим поколениям об ошибках их предков.
И еще. То здесь, то там люди иногда слышат звуки играющей лютни, видят черного кота.
Но слов не слышит никто.

Время уходит, меж пальцев течет.
Темных веков седина,
Чей-то кровавый и тонкий расчет,
Страхов в глазах пелена.

Время чумы, время казней, костров,
Время побед и смертей,
Время доносов, карающих слов,
И кровожадных идей.

Время теней, время чести и лжи,
Время смешков и интриг,
Время любви в хлеве, в доме, во ржи,
Время скопцов и расстриг.

Время уходит, течет и летит:
Миг, час, столетие-век.
В мире зверь страшный поныне царит,
Имя ему – ЧЕЛОВЕК.


                Выдох V


Прейдя в себя, я облокотился на магнитофон, и он заорал тяжелую музыку в исполнении группы «Мастер», песни называлась «Берегись».

Содрогнись, провинившийся Рим
Входит смерть дaже в зaпертый дом
Содрогнись кaждым кaмнем своим
"Берегись", - улыбнулся Hерон

Любит зaбaвы жестокий тирaн
Крону неведом зaкон
Тот кто не умер от ядa и рaн
Будет сегодня сожжен

Еретик вступит с господом в спор
Kaк его отличить от других
Больше дров - будет слaвный костер
Жгите всех, бог узнaет своих

Прячет усмешку суровый монaх
Ужaс смиряет людей
В пляске огня обрaщaется в прaх
Ересь опaсных идей

Свaстикa - символ новой чумы
У руля бесновaтый мaньяк
И юнцaм будорaжит умы
Гром побед сaмых первых aтaк

Режет Европу фaшистскaя стaль
Словно воскресный пирог
Сверхчеловеку зaменит морaль
Топот aрийских сaпог
Kнигa истории долгий рaскaз
Сотни кровaвых томов
Будь осторожен видны и сейчaс
Отблески страшных костров.

Я выключил магнитофон. Ну их этих бесов, что вокруг меня, что во мне.
И тут зазвонил телефон, судя по мелодии звонка, звонила Инга. Моя очаровательная гражданская жена.
- Да? – Поднял я трубку.
- Предупреждение номер два. – Ответил мне от туда все тот же лязгающий голос.
А потом…