Встреча

Человек с собачьей печалью в глазах мерно печатал шаг по тротуару, покручивая тростью с металлическим наболдажником. Еще в детстве его прозвали Хвост, - как часто бывает, кличка была производном от фамилии (Хвостов,  несложно догадаться), и как часто бывает очень обидное для него в ту пору. Это было так давно и казалось таким ненастоящим, что вызывало у него только ироническую улыбку, примерно такую, какая бывает, когда видишь котёнка пытающегося поймать солнечный блик.
Вот и сейчас он улыбнулся своим мыслям, внезапно откопавшим это забытое прозвище где-то на пыльных полках памяти. Хвост…мысли против воли повторились, хотя он уже собирался посмаковать свой летний отпуск, даже немного пожевал губами и сладко причмокнул от предвкушения приятного. Хвост…мысли как будто стали четче и ближе…уже рядом.
Столб, с которым он сначала столкнулся, потом раскланялся, и, в конце концов, посмеялся вместе с ним над абсурдностью ситуации, вывел его из задумчивости впав в которую он прошел лишних пару кварталов, и оказался в новом незнакомом до этой минуты районе города.
- Хвост… -  мысли приобрели очертания знакомого голоса. Хозяйка этого, чуть с хрипотцой, прокуренного баритона тяжело дышала. – Хвост…Хвостов…за тобой не угнаться.
Человек широко осклабился, виновато пожал плечами.
- Эх, Хвост, ты как всегда чрезвычайно рассеян…  Сколько зим промелькнуло за окном с тех пор как мы в последний раз виделись!?…Ах, боже мой, как это было давно и как наивно прекрасно…
- Ну не так уж давно, – всего-то каких то семь лет, да три месяца.
…Хвостов, может быть, удивил бы кого ни будь такой точностью, но к сожаленью рядом не оказалось никого, лишь весь белый цирюльник на другой стороне улицы дул себе в ус и точил бритву о кожу ремешка. Но он слышать этого никак не мог, да и не хотел ничего он слышать, а хотел он кофе с французскими булочками и особнячок на мощенной красном кирпичом улице, где обычно проживают знатные господа со своими молодыми женами.
Если же быть совсем точным было это семь лет, три месяца, неделю и один день назад. Они сидели в летнем одиноком, уже закрытом кафе, и  ветер тащил по асфальту яркие рыжие пятна осени. Пытался сорвать зонты, торчащие из центра пластмассовых столиков, которые должны были спасать от солнца, и норовил влезть под пальто, наверно тоже хотел тепла, человеческого тепла, чего то близкого и такого родного. А они лишь поднимали повыше ворот, застегивались до последней пуговицы, и как голуби втягивали шею в плечи. И ветер начинал бесноваться сильнее, гнуть деревья и швырять вялые листья.
Они грелись вином и читали друг другу стихи. Он чужие, она свои.
Он был никем, когда на зелёной обшарпанной электричке, в залитом пивом вагоне прибыл в провинциальный городок, где жила она. Её звали Марта, и было ей двадцать четыре года, ему – где-то за тридцать. Синие джинсы, рваные колени, свитер, да сотня другая рублей – таким встретила она Хвостова. Единственное что он умел так это пить и играть на старой гитаре…
Неловкое, слишком долго затянувшееся молчание нарушил скрежет тормозившего трамвая.
- Война – сказал Хвостов и громко высморкался в синей платок с белой каймой, и белыми инициалами Н.В.
- Да, война…война всех разбросала, как не банально это звучит.
- Мы уже не те, да и мир уже не тот…

Ту би Кантинеюм