Роман, написанный с натуры

                РОМАН
                НАПИСАННЫЙ  С   НАТУРЫ

                1               

        Носимый прибрежными ветрами парашютист скользил над морем почти на уровне  глаз.
        Изя Вассерман, лысеющий мужчина лет сорока,  глядел на него, скучно и  медленно толкая перед собой каталку. Он  шел по высоко вознесенной над Средиземным морем набережной Натании и вел по долгу службы  неторопливую беседу с  мужчиной, ноги которого были старательно укутаны красным пледом.  Холеное лицо инвалида, прямой нос, надменный взгляд маслиновых глаз выдавали в нем человека, привыкшего, чтобы его слушали с почтением. Его черные волосы,  едва поседевшие у висков, аккуратно зачесаны назад. Но не седина, а только едва заметные морщинки у глаз говорили: он уже немолодой человек.
        Изя рядом с ним  выглядел  так же, как себя чувствовал, то есть  блекло. Невысокого роста, с редкими рыжеватыми волосами и выдающимся, словно клюв, носом, почти касающимся  кончиком верхней губы, бесцветные  близорукие глаза, скрытые стеклами очков, – серый  портрет, соответствующий его настроению.  Что делать?  Изя чувствовал  себя на самом дне жизни,  и выплывать на поверхность, потрясая хотя бы мысленно  своим дипломом врача,  ему  не хотелось.
       А   мужчина в коляске был писателем. Впрочем, это Изя врачом был. А   Майкл Келлерман  –  он есть. Книги его продаются  едва ли не во всем мире.
       Он приехал из Балтимора. Когда-то, в начале двадцатых годов прошлого века, его семья эмигрировала в Соединенные Штаты из небольшого уездного городка в Белоруссии – Слуцка. Дед его был врачом, образованным человеком, хорошо говорил по-русски и передал свою любовь к этому языку внуку. В Балтиморе Майкл преподавал русскую филологию в местном университете, увлекался горными лыжами и автомобильными гонками. Но однажды, во время езды по скоростной трассе, произошла авария. Чтобы избежать более страшных последствий, Майкл резко свернул в сторону. Машина, пробив ограждение, несколько раз перевернулась в воздухе и врезалась в дерево. Его еле вытащили из-под груды металла. Потом он долго лежал в госпитале, где его трижды оперировали. Словом, выжил. Но на ноги так и не встал, остался калекой.
       Будучи человеком состоятельным,  он  не только захотел, но легко смог  навсегда уехать из страны, где его знали красивым и молодым.  Имидж надо беречь не только политикам и актерам, но и писателям. Как остроумно заметил  Игорь Губерман:
                Становятся надменней секретарши,
                Когда с годами становлюсь я старше. 
        И он, конечно, прав: грустно, особенно если ты одинок. Жену завести помешали  многочисленные любовницы. Некоторые  и сейчас вздыхают,  глядя на его портрет. Благо  для портрета не нужно стоять в полный рост. 
     Положиться на заботы сестры Изабеллы   мешала совесть.  Хватит с нее забот о  престарелых родителях.  Впрочем, и перед ней хотелось держаться суперменом.
     Так он оказался в Натании.
     Для Изи Натания – это почти Ростов с его пестрыми улицами и набережной. В Натании такие же, как в Ростове,  песчаные пляжи, которые тянутся на юг чуть ли не до Тель-Авива и на север – почти до Хайфы.  Здесь многое напоминало ему родной город, где прошло его детство и студенческие годы. И здесь  такие же, как в Ростове, дома с зелеными двориками и открытые дворы новостроек, где Изя снимал квартиру до того, как этот самонадеянный американец нанял его.  За хорошие деньги, но ведь –  в круглосуточное рабство.
        А для Майкла здесь был мини-Балтимор,  прекрасный солнечной городок, жмущийся к морю с магическим названием  «Среди – земное».
        Здесь он купил  небольшой домик и продолжал сочинять романы, иногда даже радуясь своему нынешнему состоянию, освободившему его от необходимости отбиваться от назойливых почитателей его таланта,  многочисленных любовниц и  друзей.  Ему шел  пятидесятый год, когда он нанял Изю Вассермана.
        Майкла устраивало, что Изя был беден и холост. Он всецело зависел от него, и это было важным качеством, повлиявшим на выбор среди претендентов на должность соцработника. Майкл настоял на том, чтобы Изя поселился в его доме.
   Полное имя Изи – Израиль. Но в Ростове его так никогда не величали. Только в документах писали: Израиль Яковлевич. В жизни он–  Изя, и так привык к своему имени, что  не представлял себе иного. Но понимал: словосочетание «врач Изя» звучит как-то несерьезно!
  Он жил со старенькой мамой. Отец их оставил, когда ему исполнилось десять. Мама  преподавала в техникуме и гордилась, что смогла воспитать сыночка и дать ему образование. После окончания института уехать куда-нибудь он не мог, так как мать стала часто болеть. Устроиться же на работу в родном городе совсем непросто, особенно на какую-нибудь приличную должность.
   В отделе кадров его спросил пожилой отставник-инспектор:
   – Национальность?
   Изя с удивлением взглянул на него. Неужели не видно? Его  значительный и характерный нос и печальные глаза так и кричали ответ.
   – Пишите: кугут!
   Бравый вояка внимательно посмотрел на Изю, улыбнулся  и крупными буквами вывел: еврей.
   –  Жаль! Кугут лучше, чем еврей!
   – Чем?
   – Чем еврей, – парировал Изя. – Что, не прохожу по профилю?
   Инспектор шутку оценил и уже более доброжелательно спросил:
   – Женат?
   – Пока нет.
   – Не волнуйся. Это тебе не грозит.
   – Это еще почему?
   – Вряд ли найдешь ту, которую соблазнит твой нос.
   – Вот и я о том же. Был у нас попугай. Так кричал целыми днями: «Жидовская морда!» Нужно же, с таким носом – и антисемит! Но не носом единым… И, кроме того, женитьба пока  не входит в мои планы. Мама у меня больна…
   – Понятно. Значит, пишем: холост.
   – Пишите, как хотите.
   – Пойдешь  врачом на «скорую». Вот направление. Только не распугай никого. Там женский коллектив. Привидений боятся.
   – Женский? Это хорошо.
   – Ну что ж, вперед! Желаю успеха.
   Вопреки  предсказаниям кадровика Изя очень скоро женился  на медсестричке  с редким именем Валя. Но жизнь у молодых не сложилась. То ли инфантильность Изи тому виной, то ли у Вали оказался слишком общительный характер, но вскоре Изя стал подозревать, что давно его голову украшают ветвистые рога. Он страдал и сомневался. Сомневался и страдал. Но однажды, проезжая мимо своего дома,  попросил водителя остановиться на минуту.  В белом халате, перепрыгивая сразу через две ступеньки,  взлетел на второй этаж и открыл своим ключом дверь. Картина, которую  застал, повергла его в ужас.
  Он не стал скандалить и  драться, тем более, что любовник его Вали был  вдвое мощнее и выше. Изя просто собрал вещи и ушел к маме. После этого у него иногда были случайные встречи с женщинами, но, как правило, они не затрагивали его ранимое и чуткое сердце.
  Вскоре мама умерла, и Изя решил уехать на землю Обетованную, надеясь там устроить свою жизнь. Он верил, что  на Святой Земле  сможет затеряться в толпе носатых. Но, увы!
       Подтвердить диплом врача он не смог, потому что не знал ни иврита, ни английского. Узнав, что здесь истории  болезни пишут и слева направо, и справа налево, Изя и вовсе опустил руки. Попытался было устроиться средним медработником, но ему объяснили, что в Израиле нет и не должно быть никаких «средних». Диплом медсестры, так же, как и диплом врача, получают в университете. Тогда он и вовсе растерялся. Его даже санитаром не брали. Ему сорок, а в санитары брали здоровых  молодых жеребцов.
  Так он оказался в конторе, рекомендующей репатриантов для социальных работ.
  Фирмa по трудоустройству с  маникюрным названием   «Манни кер»  в смысле «Манины заботы» предложила ему великолепный вариант – позаботиться о богатом инвалиде.
  Сама полноватая Маня  с арийским выражением лица  долго расписывала, как ему, в сущности,  повезло: клиент – инвалид, прекрасно говорящий по-русски, – не только прилично оплатит  труды его праведные, но обеспечит  жилье и стол.
  – Чего еще можно было желать?
  – Любви и свободы, к примеру.
  – Любовь за умеренную плату – это я б смогла тебе помочь, а со свободой… ты ж не женат, и дети на тебе не висят гроздьями. Проблем нет.
  – Как же нет, если из дома хозяйского  отлучаться лишь один раз  в неделю, да и то в субботу. Куда я денусь в субботу – транспорт не ходит.
  –   Хватит капризов. Да или нет?
  – Да, – вздохнул Изя, сообразив,  что и в будний день деться ему, в сущности, некуда.
   И покатились дни без скрипа, как и эта коляска,  только тихо,  шурша листами календаря. Так год и прошуршал.
   Из прислуги в доме Майкла  была еще, как он выражался,  «мадам  Гринберг» из Одессы. Она вместе с дочерью жила неподалеку. Вела хозяйство, варила, стирала и благодарила судьбу за то, что ей достался такой вежливый и неприхотливый хозяин. Дочери мадам Гринберг чуть за тридцать. Алла ему нравилась. Она еще не потеряла надежду устроить свою жизнь. В  свободное от работы время любила посидеть в баре, демонстрируя свои соблазнительные прелести, выпить чашечку кофе или послушать музыку. Любила  пройтись  по набережной, где, пристроившись  в тени дерева, не столько читала модные романы, сколько наблюдала за суетливой толпой, оценивающе оглядывая каждого проходящего мужчину.
   «Странно, – подумал Изя, – при таких внешних данных до сих пор не вышла замуж. Принца ждет. Не меня же!»
   Изя рассмеялся вслух.
         Работала Алла в  магазине, хозяином которого был их сосед по квартире. Сначала он пытался флиртовать с новой сотрудницей. Но, встретив ее неожиданно яростное сопротивление, оставил свои намерения, справедливо решив, что нанесенный ему «нравственный» ущерб с лихвой возмещается выгодой иметь недорогую и старательную работницу.
         Иногда Алла заходила на работу к матери. Здесь она и познакомилась с Майклом. В ее глазах он был «надутым павианом» и «высокомерным американцем». Но вскоре она  привыкла к нему.  Потом стала замечать его вежливую сдержанность, культурное обхождение. 
   В  этот самый день, пользуясь отсутствием хозяина, она пораньше закрыла магазин  на время сиесты  и  забежала к матери. Там, сидя над тарелкой  с хрустящими хлебцами перед  портретом молодого Майкла, снятого в полный рост, она  вдруг   сказала матери:
   – В нем за версту чувствуется аристократ.  Такого могла бы полюбить.
    – Ты только не сходи с ума! – взмолилась  мадам Гринберг. – У него таких, как ты, пруд пруди.  Нужна ты ему  как прошлогодний снег…
    – Ты так полагаешь?
    – Как  пятое колесо к телеге!   
    – Ну, чего ты так забеспокоилась? – довольно мирно произнесла Алла. – Я же говорю это так, предположительно. Да и кому я нужна? Уже  давно  чувствую себя перезревшей грушей, готовой раскваситься при первом же прикосновении.  Мой поезд давно ушел…
        –  Она мне говорит! – восклицала мадам Гринберг, с нежностью глядя на свою дочь. – Перезрелая груша! Что тогда говорить о Фаине из Киева? Но она не теряется, и женихов у нее – каждый вечер новый! Рано себя хоронишь!
        – Что рано?! Ты говорила: «Поедем в Израиль. Там еврейских мальчиков много! А что в Одессе? Все давно уехали!» Разве не так ты говорила? Утечка мозгов, утечка мозгов! Это у нас-то мозги?  Или кому-то нужен мой диплом технологического института? Утечки моих мозгов никто и не заметил! Да и откуда мозги? Наверное, и полкило не наберется! Из-за моих мозгов я и стою за прилавком, выслушиваю всякие хохмы и пошлости… Мальчиков, говоришь, много… Где ты их видела? Мойшу, который только и думает, как бы меня завалить, но так, чтобы его жена Клара не узнала. Или Нюму, который спит и видит, что я буду его кормить и обстирывать!..
        – Чего ты раскричалась? Ну так, так я говорила! Или я тебе плохое хотела? Или я тебе счастья не желала?!
        – А зачем мне такое счастье? У меня в Одессе были друзья!
        – А ты забыла, как они тебе кричали: жидовка!
        – Не преувеличивай! Не друзья, а сволочь Оскаленко. И не «жидовка!», а «жидовочка!». Это две большие разницы! Но разве только там есть антисемиты? И здесь я не еврейка, а русская! И нет у меня ощущения, что вокруг одни евреи. Что, твой Майкл – еврей? Что в нем еврейского? В магазине нашем работают марокканка, эфиоп… да кто там только не работает! И мне наплевать. Я – интернационалистка! Как ела бутерброд с сыром и колбасой, так и сегодня ем! И что с того, что здесь не принято есть сыр и мясо вместе?!
        – Ну все. Завелась… Теперь  надолго. Но мне нужно уходить. Сегодня я варю Майклу украинский борщ! Ты говоришь, – американец! А ему мой борщ понравился! И жаркое с уткой и черносливом.
        – Ему же вредно есть жирное! И так, наверное, склеротик!
        – Тоже скажешь! Дай  Бог, чтобы у тебя так голова работала! Не голова, а Дом Советов! И память, я тебе скажу! Это что-нибудь особенное! Нет, пока не склеротик. Это у меня уже все признаки.
        – Пошла я, – прервала мать Алла.
        –  Не задерживайся поздно. Я буду волноваться…
  Она глубоко вздохнула могучей грудью. Алла выскальзывала и из этого круга счастья.  Имелся в виду Изя Вассерман.  В ее  глазах тот факт, что Изя был  в Ростове врачом, к тому же холост и не такой уж старый,  значительно перевешивал огромный нос крючком и бедность потенциального жениха. В молодости мадам Гринберг долгие годы плавала на пассажирских судах поварихой. Образ голодной корабельной крысы, по ее мнению,   более   всего  подходил  к  новому  работнику.
И мадам Гринберг с тайной надеждой смотрела на Изю, стараясь его подкормить и отогреть. Ей иногда даже казалось, что и нос у него не столь выдающийся, и сам он не такой уж и неказистый. Великое дело – привычка! И почему бы не помечтать! Ее Аллочка – красавица! Дети вполне могли бы  пойти в мать, а не в отца! Но дальше этого пока  мадам Гринберг не позволяла себе даже думать. Только в самой глубине  души теплилась надежда: а вдруг? Чем черт не шутит, когда Бог спит?
  А на бульваре шло представление отдохнувшей плоти, едва прикрытой лишь в самых интимных местах.  Правда,   шведки и норвежки, привыкшие в Эйлате гулять без бюстгальтеров, в Натании еще не появились.  Хотя для них  конец ноября  самый сезон. Гуляли все больше  олимы из России, для которых  плюс двадцать пять по Цельсию – самое оно.  Впрочем, для Изи  «свои» милее взгляду.
   – Хватит смотреть на чужих женщин. Сорок лет – время завести свою, – вернулся к  теме настойчивый Майкл.
      Изя продолжал молча следить за выкрутасами парашютиста,  ловившего восходящие потоки. Вносивший разноцветное разнообразие в привычный набор зелени листьев и синевы моря, он вдруг ускользнул ниже кромки берега.  Тогда Изя внес некое разнообразие в серый поток своих умолчаний,  несущий пузырьки односложных  «да» и  «нет».
   И Майкл, и Изя успели привыкнуть друг к другу. Майкл обсуждал с Изей сюжеты своих будущих творений, с интересом выслушивал суждения своего работника, ценил его шутки и очень любил слушать его воспоминания о жизни в России. Сам Майкл никогда в России не был. Мечтал, занимаясь русской филологией, поехать в Петербург, но все как-то откладывал поездку.
   Недавно он сдал своему издателю очередной роман и напряженно думал над темой следующего произведения. И сегодня, прогуливаясь по набережной, Майкл пытался разговорить обычно молчаливого Изю.
   – А скажи-ка мне, рlease, будь так любезен, ты в Ростове в синагогу ходил?
   – Был несколько раз. На Хануку, на Пурим. Я же неверующий. Ходил, потому что меня мама просила ее туда повести.
   – Красивая у вас синагога?
   – Была когда-то красивая. Сегодня – штукатурка сыплется, краска облупилась. Жалкое зрелище.
   – У вас одна синагога?
   – Было две. Но другую передали здравотделу. Теперь там вендиспансер. Необрезанные сифилитики, не соблюдающие субботы, разбрасывают бледные спирохеты направо и налево.
   – Это даже интересно!
        – Что же здесь интересного? Жрицы любви осквернили святое место…
        – Sorry, я не очень тебя понял. Почему жрицы любви? Там что, только женщины лечатся?
        – Нет. Это я так, к слову…
        – Нет! Так просто ничего не бывает. По Фрейду рассуждая,  оговорка твоя подсказывает, что  давно пора как это выразиться по-русски? –  жениться! Да, да, жениться!
   Изя тоскливо посмотрел на своего клиента.  Что он имел в виду, этот бравый янки еврейского замеса?
   – Немного перезрел, но еще не поздно…  Я в твои годы  десять лет, как развелся. 
   –  Спасибо вам с кисточкой!
   – Sorry…
   – Ай, я вас прошу! Во-первых, и я уже был женат. Мне этого счастья надолго хватит. И, кроме того, о чем вы говорите? О какой новой женитьбе? Это с моим-то носом?!
   –  Нос  как нос. У мужчины не это главное.
   – Не скажите! Те, кому я нравлюсь, меня не волнуют. А кто меня интересует, от одного моего вида бегут, как от чумы. Я даже хотел пластическую операцию сделать. Но она тонну денег весит. А у меня их нет и никогда не будет. Так что суждено век бобылем ходить,  с носом и без жены! Нам, казакам, не привыкать…
   – Ты выбрось! Нет, не так! Кажется, – брось! Чего вдруг такое настроение? Мне кажется, sorry, у тебя развился комплекс неполноценности. Ну и что, что нос твой маячит впереди тебя, как знамя во время боя? Для женщины важно  внутреннее содержание, твое сердце, умение выживать. Мужчина в первую очередь – добытчик, хозяин, отец семейства. Твой нос здесь никакой роли не играет, sorry… Он – не единственный выпирающий впереди орган, на который женщины обращают внимание!
   – А лысина? Очки? Вся моя хилая фигура? Я в своей комнате зеркало убрал, чтобы лишний раз на себя не смотреть.
   – Но ты же не женщина! Нет, как это сказать, не баба!
   – Не баба! Но я свое тело ненавижу.
   – Глупо… и… согласись, бестактно говорить это мне. Впрочем, у меня возникла идея! И, кажется, неплохая.
   – Какая? У вас столько идей, и все такие прекрасные, что не удивлюсь, если вы надумаете меня женить!
   – Ты умный парень, Изя! Правильно. И все действия, события, развитие твоего романа я буду write... нет, как это правильно сказать по-русски? Записывать! Вот! Написать роман с натуры. Нет, писать роман с натуры! Ты меня понимаешь? Идея – супер! Такого еще не было!  Предприятие я полностью финансирую.
    – Ну и ну! И где же вы найдете мне женщину, которая не упадет в обморок на первом же свидании со мной? И что, вы будете в щелочку подглядывать? Ай-яй-яй, господин Майкл! Это же аморально!
    – Прости меня, please, но ты, Изя, говоришь ерунду! Так, кажется, у вас говорят? Ты только меньше об этом думай. У меня есть одна  хорошая идея. Только нужно сначала обдумать, как лучше и натуральнее, нет, естественнее все устроить.
   – Кто такая? Мне даже интересно!
   – Это  очень даже прелестно. Но пока я об этом тебе говорить не буду. Будь любезен, потерпи немножко. Лучше скажи, чем ты увлекался? Неужели, кроме своей медицины ты ничем не интересовался?
        – Почему же. Я пробовал писать стихи…
        – О, это уже интересно. Стихами ты легко покоришь сердце девицы.
        – Девицы! Зачем мне девица? Нет, зачем мне орден? Я согласен на медаль!.. Еще я собирал марки…
        – Нет, это не подойдет.
        – Немного играю на гитаре и пою.
        – Вот это то, что нужно! Большего ничего и не требуется. А скажи-ка мне, Изя, тебя интересует политика? Ты знаком с философскими течениями? Что знаешь  о еврейской истории, о традициях нашего народа?
        – Нет. В этом я полный профан. Ни политики, ни истории я не знаю и не очень хочу знать. А что, это так нужно для выполнения вашего плана?
        – Нет. Не обязательно. Хотя знать историю своего народа, его традиции нужно каждому, здесь живущему.
        – Так  кто же та Дульцинея, которую не испугает мой нос?
        – А ты  ведь  с ней знаком.
        – Кто такая? Никак не могу догадаться.
        – Алла, дочь мадам Гринберг. Чем не пара?
   – Будет вам надо мной насмехаться, – заливаясь краской не то смущения,  не то гнева, сказал  Изя. – Девушка-красавица, и вдруг я! Здрасте вам с кисточкой! Она в мою сторону и не посмотрит.
   Он хотел  сказать: «Она на Вас  заглядывается, сэр», но воздержался. С какой стати лишний раз тешить самолюбие старого донжуана. Да и эта непроверенная догадка только сейчас почему-то пришла ему в голову. Прочиталась на десятке схваченных его памятью  выражений ее лица.
   А хозяин  продолжал:
        – Брось скромничать. И  почему ты не пара? Она –красивая, слов нет. И фигурка при ней, и копна черных волос.
        – Копна черной не бывает. Надо сказать, грива черных волос. Грива, как у лошади. Понимаете?
        – Спасибо. Ты меня поправляй. Я должен совершенствоваться в языке. А глаза ее – словно вишенки. Но учти: ей уже тридцать! А женщины в этом возрасте страстно желают выйти замуж. Им кажется, что они уже перезрели и жизнь  окончена. И пока никого на ее горизонте не видно. Живет она с матерью, работает в магазине, нигде не бывает. Если ты однажды с ней заведешь беседу о каком-нибудь романе, почитаешь ей стихи…
        – Мне еще их выучить нужно…
        – Выучи, будь добр, please! Прочитаешь ей стихи. Сначала Хайяма или кого-нибудь другого.
        – Почему Хайяма?
        – Тот, кто читает Омара Хайяма, Окуджаву, Визбора, Твардовского,  кажется очень умным. Это тебе не повредит! Потом и свои вставишь. Да еще и наиграешь что-нибудь на гитаре… Нужно ли продолжать?
  Представить себя мужем такой крутой штучки Изя не мог. Ему  стало смешно и грустно, и он рассмеялся.
   – Я смотрю, моя мысль в данном случае тебе понравилась, – осторожно сказал  Майкл.
   –  Я думаю эта… мысль Вам тоже нравится,– поддел хозяина Изя. Он полагал, что по отношению к этой женщине Майкл испытывал почти такой же комплекс неполноценности,  какой всегда преследовал Изю. – Будет вам надо мной насмехаться, – продолжал Изя. – Девушка-красавица, и вдруг я! Здрасте вам с кисточкой! Она в мою сторону и не посмотрит. Она на вас заглядывается…
   Какое-то время они шли молча.
         – Ну, не знаю… – задумчиво произнес  Изя. – Я попробую. Только за результат не ручаюсь. Как говорили у нас  в Ростове, то ли будет, то ли нет! Но, по крайней мере, материал для вашего комикса будет!
        – Нет! С таким настроением и начинать не стоит. Ты должен быть уверен в успехе. Ты – successful, safe, неотразим! Для мужчины вовсе не главное иметь смазливую физиономию. Но ты – интеллигентный человек. Порядочный и трудолюбивый. У тебя самые серьезные намерения. Наконец, ты не намного старше ее. Такая разница в возрасте считается наиболее приемлемой.
         – Хорошо, – согласился Изя. – Только дайте мне хотя бы пару дней, чтобы я морально подготовился.
         – Please! Но ты не только подготовься морально. Возьми мою гитару и вспомни несколько аккордов.
         – Хорошо. Но вы выступаете в роли Дьявола. Соблазняете меня, понимая, что мне самому этого очень хочется. Так, наверно, в раю Змей соблазнял Еву и Адама. Что из этого получилось, вы знаете. А что будет, если все исполнится? Мне придется вас оставить и спуститься из рая на землю? Где я найду такую работу? Где буду жить?
         – Не загадывай так далеко вперед. Если вы захотите, можете жить и в моем доме. Места хватит. Конечно, твоя жена должна будет уйти с работы в магазине и работать у меня. У Аллы, как я знаю, хорошее образование. Она прилично знает компьютер и английский. А я давно хотел взять себе секретаря. Так что  работы всем хватит. Ты только выполни наш план. И не забудь,  о каждом твоем шаге, о каждом сказанном ей слове будешь рассказывать мне. Это и будет роман, написанный с натуры!
         – Я знаю, что человек, заключающий союз с Дьяволом, продавший ему свою душу, обречен на вечные муки. Но я – атеист, и это меня не пугает. Я согласен, хотя, честно скажу, не верю в успех нашего предприятия.

                2

        У евреев святой день – суббота. Она начинается в пятницу. Так всегда: суббота начинается в пятницу, а Новый год вовсе не зимой, а совсем в другое время – ранней осенью! Но суббота для евреев и в Африке суббота. В этот день правоверные иудеи молятся, говорят о Боге, отдыхают и кушают вкусные блюда. А вот чего нельзя в субботу, так это работать! Ни в коем случае! Нельзя никуда торопиться, ездить. Даже если ты живешь на восьмом этаже, нельзя пользоваться лифтом!  Можно не спеша, прогуливаясь, пролет за пролетом преодолевать этажи. А уж если так случилось, что тебя суббота застала в поезде, говорят, правоверные иудеи должны сесть на грелку, и ни Боже мой, никуда с нее не сходить, потому что ездить в субботу нельзя, а вот плавать – сколько душе угодно! Традиция учла, что плавание длится не одну неделю, и никакой возможности остановить  плавание нет. Гребцы могут отдыхать, но ветер-то дует. Мудрецы соответствующего поколения,  столкнувшись своими крепкими лбами с поездом,  легко столкнули его в море.  Плыви еврей и вахту свою не покидай. А если ты пассажир, то и вовсе нет  проблемы – отдыхай и молись!
  В те свободные часы, когда Майкл отпускал Изю погулять, он бродил по берегу, пил лекарственный морской воздух и … готовился.   
  Какой-то смельчак лихо влез в декабрьское море, которое немного рассерженно его за это укоряло, шлепая по мягкому месту пенистой волной.  Изя для храбрости тоже полез  в воду. Температура нагретой за лето воды, конечно, упала – градусов до двадцати,  но до степени изнеженности израильтян Изя еще не дошел и потому не ухнул как «морж» в прорубь, а тихо поплыл вдоль берега.
  «В принципе, готовиться нужно не только психологически, – думал Изя, – но и физически. В человеке все должно быть прекрасным: и душа, и тело!»
        Будучи в меру религиозным, Майкл чтил традиции и в субботу никуда из дома не выезжал, не включал свет, не работал. Он размышлял! Слава Богу, размышлять евреям в субботу можно!
     В глубине души Изя считал Майкла писателем  так себе. Уж точно не Толстой, и даже не Пастернак.  Маринина в штанах.
     –  Да, любезный  Изя, мой дед был прекрасным врачом. Мама рассказывала, его в нашем городе уважали, с его мнением считались. А я? Какой я профессионал? За что и наказан.
     – Не вижу наказания. Роскошная  жизнь.  Мне б такую.
     – Дед мой священнодействовал. Он для людей был непререкаемым авторитетом. А что я? Корплю в поте лица,  зарабатываю на жизнь.
     – Мне б такие заработки.
     – Э, вряд ли тебе хочется сесть в мою инвалидную коляску. Сказано, жизнь праведника – сначала страдания, а потом покой. Жизнь грешника – сначала  покой, потом страдания. Я действительно имел роскошные покои, а теперь, как видишь, – в инвалидной коляске. Ты же имел образцовые страдания, значит, приближается время твоего сладостного покоя.
      – Ну да, если б я еще во все это верил.
      – Я думаю, до субботы твоего покоя уже недалеко.
      В эту субботу Майкл пригласил на третью трапезу и дочь мадам Гринберг, прекрасную Аллу. Третья трапеза плавно переходит в мир воскресенья, когда уже работать можно.
  После утренней  молитвы, то есть примерно в  двенадцать часов, за праздничным столом  второй субботней трапезы собирались все домочадцы. Еще засветло  в пятницу, исполняя ритуал хозяйки,   мадам Гринберг зажигала масляные  светильники, способные гореть почти до вечера субботы. И они горели,   наполняя салон  своеобразным запахом. 
  Ритуал соблюдался строго. Торжественно и чинно Майкл брал в руки молитвенник  и, почти не глядя в книгу, произносил благословение на вино, требовательно всматриваясь в лица тех, с кем свела его судьба в этот праздничный день.
     Вечером под занавес субботы, по зимнему времени после пяти уже и не суббота, другой ритуал – Проводы Царицы Субботы.
     После благословения на вино каждый, начиная с хозяина, выпил с торжественной неспешностью налитую из священного серебряного кубка свою долю. Изя по логике ритуала выпил свою серебряную рюмку вторым, но встал лишь после того, когда самый младший гость, то есть Алла, допила свою рюмку – скромную копию главного кубка. Дальше полагалось возвеличить свои руки, то есть вымыть их ритуальным способом, поливая себе из специальной  двуручной кружки.  Изя повез Майкла к умывальнику и обратно, после чего помыл свои руки и  даже произнес формулу благословения Всевышнему, заповедавшему евреям мыть руки перед едой еще в те времена, когда большинство жителей Земли спокойно обходились и без этого.
       Алла чинно завершила  ритуал омовения рук  и даже почти без ошибки повторила благословение. Ее магазинного иврита на это хватило с лихвой.  Села она  к столу рядом с Изей. Такова  была воля хозяина.
  Майкл  поднял две халы и произнес короткое и всем понятное благословение на хлеб – «Да прибавятся силы Господа Царя Вселенной извлекающего хлеб из земли».
  Все скромно прошелестели  «Амен», что обозначает вотум доверия. 
   Майкл ловко нарезал вознесенную халу, и каждый получал в ритуальном порядке свою порцию благословенной  халы. После чего мадам Гринберг подала свои роскошные блюда.
   Лицо ее украшал румянец вдохновения.
   Видно, Бог услышал молитвы мадам Гринберг. А может, просто хозяин, как человек умный, сам догадался. Так или иначе,  мадам Гринберг оценила это приглашение как добрый знак. Она всю ночь ворочалась в своей постели, рисуя себе самые невероятные картины. Но не  стоит падать в глубины фантазий мадам Гринберг, так как возникает риск никогда оттуда не выбраться.
   Она и сама едва ли оттуда выбралась, задавая  довольно-таки  бестактный, если не сказать нахальный, вопрос.
   – И что все-таки произошло, дорогой Майкл? Почему вы решили пригласить мою Аллочку? Я же понимаю, что все, что делается, не случайно. Так нам говорил старший помощник капитана, когда увольнял за кражу кладовщика Григорьева. Вот кто был ворюга, я вам скажу! Но я таки не о том.
  – Милая мадам Гринберг, вы действительно не о том, но какая разница? Я пригласил вас, потому что так захотел. Мне приятно ваше общество. И не стоит искать мотивы моих действий. Это выглядит как недоверие.
   – Ну что вы! Но я очень-таки любопытна и не успокоюсь, пока не выясню причину! Но о каком недоверии может идти речь? Разве мы не понимаем, что вы – наш благодетель, и я не устаю благодарить Бога, что мне посчастливилось работать у вас, дорогой Майкл.
   – Вот и хорошо. Изя, будьте добры, please, разлейте, пожалуйста, вино. Пора выпить лехаим. 
   –  За жизнь это слишком неопределенно. Рядом с Аллой я чувствую острую потребность выпить за женщин, – вставился Изя, заготовивший на этот день самый большой запас смелости.
      – Твое дело пить за женщин, а мое за роман. Сегодня особый для меня день. Это я говорю, чтобы успокоить любознательность мадам Гринберг. Я начинаю писать новый роман. А это всегда волнительно.
     После того как были выпиты эти уже не столь священные  рюмки вина и съедена индюшка в грибном соусе, Майкл, весело взглянув на приунывшего Изю, спросил:
   – Я слышал, что ты, Изя, немного играешь на гитаре. Не споешь ли ты нам что-нибудь? Please, пожалуйста… И, видишь, звезды уже подмигивают тебе.
   Майкл весело подмигнул, напоминая об уговоре.
   – Я давно не брал гитару в руки, но если вы этого хотите, я не против. Только мой репертуар прошлых лет  вам вряд ли понравится.
   – Сыграйте, сыграйте, Изя. Что вы ломаетесь, как сдобный пряник, – поддержала хозяина слегка охмелевшая мадам Гринберг.
   – Я же не против.
   Он снял висящую на стене гитару, сел удобнее на стул, поставив правую ногу на небольшую скамеечку,  взял первые аккорды, словно проверяя, как настроен инструмент, и вдруг легко стал перебирать пальцами струны. Мелодия и аккомпанемент звучали громко и выразительно. Изя запел. Сочный красивого тембра баритон заполнил комнату.
                Протекла крыша нашего дома,
                И сквозь дыры видна нам заря,
                Позвали тут жильцы управдома,
                Показали в квартире моря.
                Управдом посочувствовал  очень:
                – Да, придется мне вас пожалеть!
                Но скажите вы мне, между прочим,
                Что я с этого буду иметь?
  От неожиданного эффекта Алла с интересом взглянула на Изю, на которого раньше не обращала внимания. Нет, расчет Майкла оказался правильным! Его пение сделало трапезу похожей на вечеринку друзей, где каждый мог чувствовать себя раскрепощенным.
                Как-то парень гулял по бульвару,
                Повстречался с девчонкой одной,
                И любовь была в полном разгаре,
                Предложил стать законной женой.
                Улыбнулась она ему бойко,
                Избегая в глаза посмотреть:
                – Я согласна любить вас, но только
                Что я с этого буду иметь?!
    Мадам Гринберг почти с любовью смотрела на Изю, вспоминая свою молодость, долгие вечера в плавании, песни под гитару.
                И теперь я полна опасенья,
                Коль придется мне летом тонуть,
                Приплывет ко мне лодка спасенья,
                В лодке будет сидеть кто-нибудь.
                Но спасательный круг мне не бросят
                И не станут виски мне тереть,
                А сперва предварительно спросят:
                – Что мы с этого будем иметь?! 
   Конец песни встретили дружными аплодисментами. Майкл был рад, что смог таким образом приступить к выполнению своего плана.
   – Спой еще что-нибудь. Ты удивительно хорошо играешь, да и голос у тебя приличный.
   – Должно же быть у человека хоть что-нибудь приличное, – засмущался Изя.
   – Как у вас на Дону говорят, старый конь борозды не испортит! – сказал Майкл, демонстрируя знание пословиц.
   – Это о другом, – покраснел Изя. – Совсем о другом…
   – Спойте еще что-нибудь, – попросила его Алла.
   Он с благодарностью взглянул в ее глаза и запел. Это был романс на слова врача из Ростова, Елены Монаховой. Изя пел, глядя на Аллу, и казалось, он только  к ней обращался и для него весь мир перестал существовать.
             Какая бы в любви ни крылась боль,
             Благослови свою любовь!
             Ответа не проси, не жди награды,
             Но в сердце не гаси ее лампады!
             Предчувствию потерь наперекор, тому
             Не верь, кто скажет вздор!   
             Затем не погубили света силы зла,
             Что никогда любовь напрасной не была!
             Она горит огнем шальной звезды!
             Лишь она хранит любимых от беды.
             Свет любви преумножь!
             Догорев, восстань из пепла вновь!
             Даже  если умрешь,
             Вечно будет жить твоя любовь!
             Пусть нелегка земная юдоль,
             Но помни, путь по жизни верша:
             Пока жива любовь,
             Жива твоя душа!
   Когда смолкли звуки, все какое-то время молчали. И Алле показался этот несуразный близорукий человек более симпатичным.
        – Брависсимо! Никак не ожидал, что ты артист, – с восхищением сказал Майкл. – У тебя и голос хорошо поставлен, и на гитаре играешь как профессионал. Не просто бренчишь, как я. Надо признаться, ты меня приятно поразил.
        – Спасибо, – смущенно сказал Изя и аккуратно повесил гитару на место.
        – Да… – счастливый человек! И голос приятный, и играете вы вполне сносно, – сказала мадам Гринберг. – Конечно, вы еще не Давид Ойстрах и даже не Зяма с Первой Водопроводной, но… вполне! Но у вас еще все впереди! – мечтательно протянула мадам Гринберг.
        – Если бы это мне еще приносило хотя бы немного денег, – улыбнулся Изя.
        – Не в деньгах счастье!
        –  Если не в деньгах счастье, значит, мне здорово везет.
        Отчего-то Алле стало жаль этого Изю, который до сегодняшнего вечера казался ей совершенно серым, невзрачным человеком. 
        – Какой же вы задумали роман, дорогой Майкл? – полюбопытствовала мадам Гринберг.
        – Роман о любви. Какой он будет, посмотрим. Ведь я же сказал: хочу его писать с натуры.
        – Это как? – поинтересовалась Алла.
        – Ну, например, вы кого-то полюбите, а я буду наблюдать, как это происходит. Ваши надежды и сомнения…
        – Ну, во-первых, это уже не искусство, а наука. Вы будете не наблюдать, а подглядывать. Подсматривать в щелочку. Разве я подопытный кролик? Разве это красиво? Понимаю, вас увлекает эстетика происходящего…
        – В искусстве отделять эстетику от нравственности – вещь сомнительная. И, кроме того, я ведь лишь наблюдатель. Предвижу ход событий, но вмешиваться в них не собираюсь. 
        – Не думала, что вы еще и оракул!
        – Предвидеть будущее могут не оракулы, а  мудрецы, – вмещался в разговор Изя. Он был благодарен Майклу за то, что тот позволил ему показать себя с выгодной стороны.
        – Мудрецы, конечно мудрецы, – поддержала Изю мадам Гринберг. – Майкл – голова, как говорили у нас в Одессе.
        – Нет, это Функ – голова! А я так, ученик…
   – Только не пойму, как такой грамотный и образованный человек может придерживаться всяких давно устаревших традиций?! Разве не ясно, что эти раввины просто охмуряют народ?!
   – Это вы о чем?
   – О ваших молитвах. О соблюдении давно устаревших традиций. Разве не ясно, что это все – «вчерашний день»?
  – Ну что вы, мадам Гринберг! Вам ли это говорить! Вы только задайте себе вопрос: чего хотел Гитлер? Да, да, тот самый фюрер, который целью своей жизни поставил уничтожить наш народ!  Он  хотел уничтожить евреев. Так вот, если я сегодня  перестану соблюдать традиции моего народа, то  я, как еврей, исчезну. А это значит, что Гитлер выиграл свою войну против меня. Но я не хочу ему помогать, не могу позволить, чтобы Гитлер выиграл. Я не дам ему выиграть!
  Мадам Гринберг не ожидала, что обыкновенный вопрос вызовет такую реакцию. А Майкл уже не мог остановиться.
  – Вот вы выросли в стране с тоталитарным режимом. Но если хотите знать, не миллионы жертв и изуродованных судеб, а то, что сделал Сталин в умах людей, – самое страшное. Кстати, то, что этот изверг убивал своих военных и соратников, в чем-то было  справедливым, потому что они сами были убийцами. Одни убивали других, потом кто-то убивал их… и так бесконечно. Он породил животный страх людей, понимающих, что этой молотилки никому не удастся избежать. А когда говорят некоторые ваши, что при Сталине было больше порядка, не верьте! Это тоска по молодости. Будущего у них нет. Кажется, у вас где-то поется: «А на кладбище все спокойненько!»
  – Почему вы говорите: «ваши»? Мы сегодня – израильтяне! – Изя хотел показать себя и в интеллектуальной беседе. – Россия – огромная страна. Только беда ее в том, что она очень богатая. Там есть все.
        – Ну да! Только люди таки там бедные, – вставила мадам Гринберг.
        – А люди там бедные, – согласился Изя. – Потому-то и  уезжают. Мне кажется, нигде в мире столько не говорят об эмиграции, как в России. Говорят везде, на улице и на кухне, на конференциях и в театрах. И люди уезжают в поисках счастья. У нас на Дону говорят: рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.  Разве не так?
        – И что? – включилась в разговор Алла. – Что эти искатели здесь нашли? Взрывы на автобусных остановках и в ресторанах? Ненависть к народу, который веками жил рядом… Когда мы только приехали сюда, нас предупреждали: вы не вздумайте покупать что-то у арабов! Так вы поддерживаете арабов! Разве это не чушь?  И все дрожат, примеряют противогазы, надеются на сопливых девчонок с автоматами…
        – Против фанатиков человечество еще не придумало средств борьбы. Фанатики, убежденные в существовании загробной жизни, спокойно идут на смерть, веря, что их там ждет другая жизнь. Но мы, кажется, не о том говорим. Мы собрались здесь, чтобы говорить о светлом!
        – Правильно, Изя! Я начинаю писать новый роман о любви. Давайте и говорить об этом!
        – Что говорить о любви? Как говорил один острослов, ею нужно заниматься!
        – Фи, как цинично, – фыркнула мадам Гринберг.
        – Да не в цинизме дело, – упорствовал Изя. –  что толку говорить о том, на что мы влиять не можем? Любовь – сфера чувственных переживаний. Разве не так? Это как пожар в степи. Разве можно на него повлиять?
        – Я и говорю маме, – поддержала Изю неожиданно Алла, – что в нашем возрасте нужно проще смотреть на жизнь. После того, что мне довелось видеть, я давно потеряла  всякие иллюзии.
        – Вы потеряли иллюзии? Это что-то новенькое!
        – Слушайте вы ее! Все матери имеют один физический недостаток: у них только две руки. И что ты говоришь, Алла? Что подумает господин Майкл или Изя? Какие такие иллюзии ты потеряла?
        – Пусть думают, что хотят. А я повторяю: любви не существует! Есть все что хотите: похоть, страсть, союз, дружба… все.  Но я не знаю такого понятия, как любовь!
        – Это потому, уважаемая Алла, что вам не посчастливилось ее испытывать! Но я надеюсь, и к вам она придет, и тогда вы узнаете и сладость, и горечь этого божественного чувства. Я правильно высказал свою мысль?
        – Нет! Что бы вы мне ни говорили, я остаюсь при своем мнении! А если что и буду  ощущать, я восприму это чувство как психическую болезнь! Да, да, болезнь.
        – Ну, конечно, болезнь! – оживился Майкл. – Существуют все признаки этой болезни: повышается температура, учащается сердцебиение, возникает бессонница. Иногда повышается давление… Кстати, она весьма заразна. Передается взглядами, рукопожатьем, иногда легким прикосновением. Но здесь доктор лучше меня  специалист. Расскажи, Изя, является ли любовь психическим заболеванием?
        – Не такой уж я и специалист. Но слышал, что поэты сравнивали любовь с болезнью, так сказать, в виде поэтического образа. И здесь нет ничего удивительного, поскольку некоторые психические расстройства могут быть крайне заразными, если объект обладает скрытой предрасположенностью сходной направленности.
        – Вы, Изя, говорите слишком по-ученому, – заметила мадам Гринберг.
        – Ну что вы! Это так интересно! Так что ты все-таки хотел сказать? – спросил Майкл, поощрительно улыбаясь.
        – А то, что все приходит вовремя, если люди умеют ждать. И любовь тоже. Человек не может избежать будущего. Оно к нему обязательно придет. Я в это верю!
        – Да? – встрепенулась Алла. – Почему же вы до сих пор один?
        Изя смутился и покраснел. За него ответил Майкл:
        – Значит, время не поспело. Так, кажется, говорят по-русски. Но, я уверен, –  у вас все впереди! Еще не вечер! Кстати, не стоит ли нам выпить немного вина? Изя, please, будь добр, разлей дамам вино!
        Изя наполнил бокалы и, все еще не справившись со смущением, посмотрел на Аллу. И она, словно откликаясь на его призыв, заметила:
        – Беда многих женщин в том, что они порой восхищаются буквально ничем, человеком пустым, тусклым и, как ни странно, потом выходят почему-то за него замуж. Но мне все же интересно услышать, почему вы, Изя, до сих пор один?
        – Еще не нашлась моя половинка, – пытался уйти от ответа Изя.
        – Ну что ж, я отвечу за него, – вступил Майкл. – Он считает себя уродливым, и у него возник комплекс неполноценности. Он боится женщин.
        – Боится женщин?! – переспросили дамы.
        – Увы! – Майкл взглянул на пунцового, потупившего взгляд  Изю. – Чего ты молчишь?
        – А что мне говорить? Если меня сделали по образцу и подобию, то хотел бы я познакомиться с этим уродом!
        – Ну что вы, Изя! Не богохульствуйте! Да и разве  так важна  для мужчины красота?!
        – Ну что вы, мадам Гринберг! Это женщине паранджа  гарантирует мужчину, независимо от ее внешности. Я же паранджу не ношу. Но хватит об этом.
        – Хорошо, но вы мне напоминаете мужчину, который имеет  великое будущее позади. Не оглядывайтесь назад! Нужно смотреть вперед!
        Алла так горячо  говорила, что у  Изи даже нос покраснел, и Майкл остался доволен развитием событий. Он решил, что, пожалуй, для первого раза вполне достаточно. И только мадам Гринберг ничего не поняла и стала собирать со стола.
        Звезды за окном вещали о начале будущей недели, когда все перешли в гостиную, где Алла села за фортепиано. Когда-то в Одессе она окончила школу Столярского. Потом брала уроки у профессора консерватории, но так и не решилась бросить свой технологический институт и стать музыкантом. Таким развитием событий была довольна мама: она считала  занятие музыкой чем-то легковесным.
       – И где ты видела сытого музыканта? – говорила она дочери. – То ли дело технолог на макаронной фабрике! Всегда будешь сыта!
        Но Алла не утратила навыки игры, сберегла любовь к музыке, часто, гуляя по Пушкинской, заходила в одесскую филармонию, где выступали выдающиеся музыканты. И теперь, увидев в гостиной пианино, открыла крышку и  пробежала пальцами по клавишам, отметив про себя, что, хоть и нет прежней легкости, но техника все же не утрачена.
        – О, вы тоже музицируете? – удивился Майкл. – Сыграйте нам, пожалуйста, что-нибудь! Please…
   Алла сек инструменту и, словно по мановению волшебной палочки исчезла  старая дева,  и возник небесный ангел. Прекрасный вальс Шопена напомнил молодость. Даже грубоватая  плоть  мадам  Гринберг растаяла под эти звуки, обнажив в ней давно забытую девочку,  которая любила нищего музыканта Осю с их теплохода. Что делать,  от него остались только вот Аллочка Иосифовна и недоверие к музыкантам. Нет,  он не изменил ей, просто угас от непригодности к жизни. 
  Тишина истончилась до полной прозрачности, когда  Изя  произнес, с восторгом и почти обожанием глядя на Аллу:
  – А я, павлин, распушил хвост, пытаясь поразить умением бренчать на гитаре!  Вы знали, что Аллочка так играет? – спросил он у Майкла.
   Он с подозрением оглянулся на Демона- соблазнителя.
   –  Вы  знали, что Аллочка так играет? – переспросил Изя.
   – Нет. Конечно не знал. Это для меня уже вторая приятная неожиданность.
   –  Что ни говорите, а при советской власти не все было уж так плохо, – с грустинкой проговорила Алла.
   – Вот-вот! Когда мы жили в Союзе, казалось – там плохо. Когда приехали сюда –  оказалось, и здесь не лучше! Но, как в том анекдоте, нужно признать, – улыбнулся Изя, – дорога между исторической и географической родиной приятная! Кстати, при советской власти...
  – Ну что вы машете красными флагами?! Сегодня эти ваши разглагольствования выглядят фарисейскими. – Алла оглядела комнату и, увидев пепельницу, спросила хозяина: – А у вас можно закурить?
        – Конечно! Please… Курите, пожалуйста. Только у меня в доме лишь сигары и трубки. Люблю, знаете ли, аромат хорошего табака!
        – Нет, нет! У меня свои.
         Алла достала из сумочки пачку и вытащила длинную тонкую сигарету. Изя изловчился и поднес зажженную зажигалку.
        – Спасибо! Вы очень любезны.
        – Пожалуйста! – сказал Изя и снова покраснел. Алла взглянула на него с симпатией и поощрительно улыбнулась.
        – Как вам, Алла, работается в вашем магазине? – спросил Майкл.
        – Во-первых, это, к сожалению, не мой магазин. Хозяин пыжится, стараясь представить себя большим бизнесменом. Знаете, как он говорит? «Наш магазин имеет эксклюзивное дилерское соглашение с корпорацией Майкрософт в США»!
        – И что? Разве это неправда?
        – Конечно! Какое дилерское соглашение? Какие штаты? Наш магазин – скорее лавка! И торговля там осуществляется, как в  задрипанном сельмаге!
        – Вот как! Это интересно.
        – Не знаю, что в этом интересного. Сегодня шабат. В рабочие дни мы работаем, как зяблики,  по десять часов в день. Но что же делать, если в стране такая безработица? Я вам так благодарна за это приглашение.
        – Скажите, а там, в Одессе, вы лучше проводили время?
        – Ну что вы! Конечно! Но тоже в советские времена. Да, да! Вы не думайте, что у меня ностальгия по тем временам. Просто была молодость. Были друзья.
        – Это вы-то говорите о возрасте! – удивился Изя.
        – Конечно! – подтвердила Алла. –  Но потом: говорили о духовном возрождении и закрыли театры и кино. Библиотеки закрывались одна за другой. Половина толстых журналов исчезла. А мракобесие?! Колдуны, врачеватели, астрологи и другие предсказатели. Здесь Распутин – мелко плавает. Тотальная продажность, разгул преступности…  Вечером опасно выйти погулять по Пушкинской или по Приморскому бульвару. Это ли духовное возрождение?!
        – Иначе и быть не могло… – задумчиво сказал Майкл и стал набивать трубку ароматным табаком.
        – А что мы видели и слышали по телику? Все время или бесконечная говорильня, или крутят одно и то же. Эта музыка у меня вызывает аллергию. Хоть  для контраста когда-нибудь прозвучал бы Чайковский или Моцарт!
        – Да, да, конечно, вы правы, – согласился Майкл и поспешил изменить тему разговора. – Вам не стоит так волноваться! Никогда не думал, что вы столь болезненно переносите то, что там происходило. Но теперь-то вы, надеюсь, жизнью довольны?
        – Ну что вы, Майкл! Я никогда, наверное, не буду довольна жизнью, – ответила Алла. – Как только я достигаю чего-то, сразу же ставлю для себя очередную цель, и, пока ее не достигну, страшно мучаюсь, страдаю, всем недовольна. Потому-то со мной маме так непросто живется. Я это понимаю, но сделать с собой ничего не могу!
        – Вот именно, здесь вам может помочь только врач! – Майкл посмотрел на притихшего Изю и продолжал: – Он пропишет вам микстуру, прогулки вечером в своей компании, и я надеюсь, вы снова обретете уверенность в себе, душевный покой и  мажорное настроение!
       – Ну что вы! Я точно знаю, что, когда врач мне  советует изменить привычки,  я, прежде всего, должна сменить врача. К тому же даже воду пить неприятно, если ее прописал врач.
       Потом, взглянув на упавшего духом Изю, добавила:
       – Но вот прогулки в компании Изи мне будут приятны, если только он отважится меня пригласить.

                3

  Через неделю, вдохновленный успехом, Изя передал через мадам Гринберг приглашение Алле поехать в Иерусалим и побродить по святому городу. Алла с радостью согласилась. Предчувствуя долгожданные приключения, возбужденная и веселая, она вышла из подъезда дома в скверик, где ее уже поджидал Изя. В белоснежной сорочке и огромных  солнцезащитных очках, он встретил девушку многообещающей улыбкой, что она восприняла с удовольствием. В предвкушении хорошего  отдыха они направились к автобусной станции.   
  Иерусалим, как и положено горному городу,  резко континентален.  В декабре, если нет солнца, то холодно, но если оно есть… А оно – вот оно! Огромным апельсином выкатилось на  синеющее небо.  Но утро еще  бодрилось  в прохладе. На автобусной остановке народу – ротами  и повзводно.  Солдаты и солдатки на взводе, ибо на свободе аж до воскресенья. Самые нетерпеливые уже целовались. 
  Изя отвел глаза.
  Аллу охватило вдохновение. Она уже не видела  его нос. Она видела мужчину, которому можно отдаться без риска для жизни.  Ах, что она думала о евреях раньше и что думает теперь –  это две самые большие разницы! В Одессе шаромыжники из евреев один из пяти, а здесь нормальных один из десяти. Изя – он нормальный.  Совместимый. С ним можно совместиться… даже  в постели.
    А пассажиры безропотно перешагивали через вещи, установленные в проходе, привычно смотрели в окна на проносящиеся куда-то назад силуэты построек и апельсиновых рощиц. Дорога,  умытая вчерашним дождем, блестела  стальной полосой. Сзади   море, впереди солнце. В гомоне слышалось шуршание непонятной речи на иврите, и вдруг через весь салон автобуса раздалось:
    – Нюма, слышишь, Нюма! Иди скорей сюда! Тут есть, где стать! Я сейчас тебе такое скажу! Не поверишь, чтоб я так жил!
    Нюма, высокий, излишне полный парень, расталкивая локтями набитых как сельди в бочке пассажиров, протиснулся к рыжему товарищу, держащему свой вещмешок в руках, потому что его не было куда поставить.
     – И чего тебе, Сема?
        – Я вспомнил старый анекдот. Рассказать?
        – Расскажи.
        – Подержи мешок.
        – А ты что, с ним рассказать не можешь?
        – Неудобно. Так рассказывать?
        – Расскажи.
        – Так держи!
        Нюма взял  баул и приготовился слушать.
        – Ты знаешь, какая разница между дельфинами и евреями?
        – И какая?
        – Точно не помню, но на кого-то из них запрещена охота, – ответил довольный Сема и сам первый громко рассмеялся.
        – Хорошо. А теперь забирай свой баул.
        – А это слышал?
        – Нет, держи, теперь я тебе буду рассказывать анекдоты…
        Автобус, свернув с трассы, остановился у контрольного поста, на котором внимательно проверили всех пассажиров, нет ли подозрительных личностей. Затем он подкатил к внушительному зданию аэропорта имени Бен-Гуриона.
     Приняв еще несколько пассажиров, автобус бодро покатил в сторону синеющих на горизонте гор. «И кто это говорил, что только у нас, в Ростове, автобусы бывают переполненные?» – подумал Изя, не зная, о чем говорить с Аллой. Он боялся сморозить какую-то пошлость, показаться банальным, вздыхал, ворочался, смущался, когда невольно прикасался к ней. У него словно все замерло в напряженном ожидании: что-то должно сегодня, наконец, произойти!
     Изя все время сочинял фразу, с которой хотел начать беседу, но всякий раз браковал ее как неудачную. Наконец, изрек:
   – Знаете, Алла, я так и не получил медаль.
   – Медаль? За какие такие заслуги?
   – У нас всех уезжающих в Израиль должны награждать медалью «За освобождение Ростова»!
   – А мне, значит, положена медаль «За освобождение Одессы»?
   – А что? Медаль бы хорошо выглядела на вашей груди.
  Сказав фразу, Изя похолодел, решив, что столь откровенное указание на сладостный атрибут женственности  чрезмерно.
  Алла тоже споткнулась об эту откровенность. Автобус  не парк в полусумраке луны и фонарей.
   – Может быть, – сказала она, чуть замявшись, но тут уже убежала  в иные  психоизмерения. – Из Одессы столько народа уехало. Не было билетов на пароход. Народа – как людей. Когда мы уезжали, была такая толчея. Мне казалось, что он безразмерный.
   – Слава Богу, что он не был бездонным!
   – Слава Богу, – улыбнулась Алла и поощрительно взглянула на Изю. Ей он все больше нравился. Она подвинулась к нему и, глядя в глаза, спросила: – У вас в Иерусалиме есть знакомые  или что?
   – Или что! Я один в этом мире. Ни знакомых, ни родственников. Даже наследства ждать неоткуда.
   – Ну, что ж. Это обстоятельство имеет свои прелести, – философски заметила Алла. – Но посмотрите, как выглядят  на зеленом фоне гор эти белые ступени  домов!
   –  Вот уже и подъезжаем.
   Изя помолчал, выискивая новую остроумную фразу. Каждый сражался за счастье тем оружием, которым владел. Автобус тем временем  по дороге, вырезанной  из края горы, выписывал повороты над глубокой долиной. Наконец он произнес:
  – Здесь за пару часов можно проехать страну вдоль и поперек.
  – И что?!
  – А ничего. Израиль – небольшое государство. Он, как я. Потому-то меня называют Изей!
  – Не поняла. Почему?
  – Чтобы не спутать!  Мое полное имя тоже Израиль!
  – Нет, Изя мне  таки  больше нравится!
  Изя улыбнулся, сощурив глаза. Ах, солнце, как легко, оказывается, достичь счастья.
   – Да,  Изя, – это изящно.
   На автобусной станции было много народа. Все куда-то торопились. Не зная, куда идти, они присели к столику расположенного рядом кафе. К ним подошел парень в белой сорочке и положил перед Аллой меню.
   – Вот хорошо! – обрадовался Изя. – Давайте посидим и,  не торопясь, подумаем, с чего начнем наш праздник.
  Заказав два кофе, пирожные и наблюдая за снующими людьми, молча пили ароматный напиток. Изя так и не смог взять на себя инициативу и начать разговор.  Потом   целый день они мотались по раскаленным  улицам от гробов и гробниц к  усыпальницам и могилам.
   С чего начинается Иерусалим? С античного города, где в узких улочках благодатная тень.   
   Бродили по закоулкам Старого города. Выбирали сувениры в многочисленных лавчонках, владельцы которых, арабы, громко зазывали гуляющих туристов. Чего только здесь не было! Чеканка и золотые изделия, крестики и звездочки царя Давида, подсвечники и бижутерия. И все недорого, все почти даром.
   Изя купил какую-то блестящую побрякушку, напоминающую сердечко, и подарил ее Алле. Девушка засмущалась, но брошь с благодарностью приняла и тут же приколола ее на грудь.
   – Это вы напрасно, – сказал Изя. – Приколоть брошь собирался я…
   – Ай, я вас прошу! Чего же вы так долго собирались? Или на вас жара  действует?
   – Наверное. Впрочем, еще не вечер!
   Алла одобрительно улыбнулась и, взяв Изю под руку, потянула его в сторону Голгофы.
   – Оттуда должен быть-таки прекрасный вид, – сказала она, увлекая за собой порядком уставшего Изю. – Жаль, мы не взяли с собой фотоаппарата.
   И они взошли на Голгофу.
   Это когда-то она была пригорком и  походила на череп, чему и обязана своим названием, а ныне  она вся уместилась под крышу храма Гроба Господня вместе с пещерой, где и стоит тот самый гроб.
   Впрочем, и гроба не было, ибо не хоронили евреи в гробах. Да где тут доски взять на гробы. Хоронили завернутыми в плащаницу, в каких и нынче евреи молятся и уходят в лучший мир.
   Но вырез в мякоти иерусалимского камня все же был. И вид, как оказалось, тоже был, но с крыши, где устроилась крошечная церковь то ли коптов, то ли эфиопов.
   Они постояли, озирая окрестность.
   – Я ни в какого Бога не верю,  и для меня психологическая загадка, как вообще можно верить в Бога, которого человек может  распять, – начал очередной круг разговора Изя.
   –  А так же, как в коммунизм или  возможность выиграть сто миллионов в лото, – не сильно задумываясь, ответила Алла, занятая больше не бредятиной гробов, а реальностью замужества. Этот зяблик определенно в ее руках.
  На узких улочках Старого города, стараясь не отстать от гидов, почти бежали группы туристов. Вокруг слышалась английская, немецкая, французская речь. Здесь древность была не условностью, а действительностью. Верхом на маленьком ослике ехал пожилой араб, коротким гортанным карканьем подбадривая   сгибающегося   под  тяжестью животного. За ним на привязи плелся второй ослик, груженный огромной вязкой свежескошенного сена. Проходя по узким закоулкам, они едва могли разминуться с прохожими.
    – Я здесь бы не смогла жить! – сказала Алла.
         – А мне рассказывали, что здесь жилплощадь баснословно дорога.
         – Шутите! И почему же?
         – Как вы не понимаете? Религиозные евреи ожидают  второго пришествия Мессии! Он должен прийти именно сюда!
         – И что?
         – Оживит всех умерших…
         – Ой, я вас умоляю!
         Когда они возвращались, вновь оказались у Стены Плача. Здесь  толпились люди со всех концов света.  Большинство в условных, взятых у входа бумажных кипах. Но молились те, кто  в черных шляпах и в кипах, старые и молодые,  они стояли лицом к стене и, раскачиваясь, то шептали себе под нос,  то пели хором.
   – И кто мне докажет, что это не фанатизм, что они не зомбированы?  И на что они живут, если целыми днями только и делают, что молятся?
   – Вы не правы, Изя! Они не только молятся.
   – Да? И что же они еще делают?
   – Разве вы не знаете? Они решают важную проблему, стоящую перед страной!
   – Что вы говорите! И какую же это проблему?
   – Увеличивают народонаселение! Разве это не важно, я вас спрашиваю?
   – Ха! Конечно, вы правы! Я этого не учел. Нет, это, нужно признать, важная проблема. Но есть маленькое «но».
    – Это какое же?
    – Все их отпрыски становятся такими же дармоедами, не участвуют в производстве материальных ценностей, а живут на подачки ими же охмуренных людей. Но это уже философия…
    – А я, думаете, чем занимаюсь, если не охмурением покупателей, и Майкл охмуряет своих покупателей, и  банки и политики охмуряют своих. Производством материальных ценностей нынче китайцы да корейцы южные занимаются, остальные охмуряют.
        А  народонаселение увеличивать надо. Во Франции  за это платят дороже,  но и в Израиле – это приятное и благородное дело! Разве вы против, я вас спрашиваю?
  Намек звучал столь откровенно, что  в горле у Изи пересохло и внутренне он даже покраснел.  Увеличивать народонаселение в компании с Аллой он готов хоть сейчас.  Но что об этом может сказать  так прямо вслух приличный еврейский мальчик? Мальчик и промямлил:
   – Ну что ж. С этим можно согласиться.
   Алла, сверкнув глазами  и движимая благородными порывами плоти, почерком отличницы  написала на клочке бумаги заветное желание и старательно воткнула в щель между огромными камнями.
   – Теперь мое желание обязательно исполнится! А вы не будете писать?
   – К сожалению, я  атеист и не верю в это.
   – Ну и что? Я тоже не верю. Но все же интересно! А вдруг исполнится?
   – Хорошо. Я напишу. Но на иврите  я не умею.
   – И я написала на русском!
   – А что, Бог умеет читать на всех языках? Это же Бог еврейский. Нужно писать на иврите!
   – Изя, не разыгрывайте меня. Он один на всех! Президенты тут записки оставляли.
   – Да,  но Он и не выполнит мою просьбу. Я субботу не соблюдаю, в синагогу не хожу и, простите меня, даже необрезанный! Так что писать мне бесполезно. Он и читать не станет! Пойдемте отсюда. Здесь воздух густой. Постоишь еще немного, и обязательно захочется отращивать пейсы.
   Потом они ели мороженое и тягучие арабские сладости, экзотические и липкие.  Впечатления менялись, как в калейдоскопе. Не хватало не только сил и времени на то, чтобы всмотреться и поразмыслить, но даже разговаривать друг с другом.
   – Хватит обжираться впечатлениями, – заявила Алла, чувствуя тоску обманутой плоти и скуку в желудке.
   – Надо поесть, – согласился Изя, слишком усталый  для более долгих рассуждений.
   Они нырнули в подвальчик ресторанчика с интригующим названием: «У тети Сони». Эта тетя оказалась  улыбчивой, сухощавой и проворной, но еда не лезла в рот, а вино и вовсе оказалось во вкусе чужого дядюшки. Видно, тетя пыталась выжить, экономя на всем, кроме своих расточительных улыбок.
     – Ну  вот и здесь нас охмурили, – шепнула Алла, высасывая настроение из банки апельсинового сока.
     – Да уж… – сказал Изя, вглядываясь в плохо работающий кондиционер. –  И дышать тяжело. А как у нас на Дону легко дышится, если бы вы знали! Там бескрайные степи. Как море в вашей Одессе, – конца и края не видно! Запахи трав и голубая лента реки! Если бы вы видели! А вот в Натании влажность сумасшедшая.      
   – Не понимаю, откуда там такая влажность, – согласилась Алла, – летом ни единого дождика. Наверно, с моря.
   – А может, от испарений? – предположил Изя. – Хотя вряд ли…  Если бы от обильного потения было столько испарений, то ливни давно бы смыли  Натанию в море.
   – Сумасшедшая влажность, словно сидишь в финской бане. Так и хочется снять лишние тряпки…
   – Так в чем же дело?
    – Ну что вы! Меня не поймут. А потом – обжигающие хамсины. И что хорошего, я вас спрашиваю? То ли дело у нас в Одессе! Летом тепло и сухо. Мы с девчонками целыми днями жарились на Лонжероне. Это пляж у нас так называется. Песочек, солнце…  Что еще нужно для счастья– размечталась Алла.
    – А что, здесь не такой песок или меньше солнца? – спросил Изя. – Вода – как теплое молоко. Рыба плавает почти вареная. Нет, что ни говорите, а море здесь мне нравится. Нужно быть справедливым. Это не то что загаженный нынче Дон. Зайдешь в воду – потом час нужно под душем отмываться от всякого дерьма. И это в Дону, из которого когда-то  можно было пить воду  без риска заразиться сифилисом или схватить какую-нибудь другую заразу!         
   – Совершенно с вами согласна. Разве можно сравнивать?! Черное море в Одессе и… Здесь вода не освежает.         
   Наконец,  когда наступил вечер,  измученная и несколько разочарованная Алла села в автобусе рядом с Изей. Она ожидала от этого путешествия большего. Ее не привлекали пыльные древности. Она  была несколько обескуражена тем, что Изя даже не попытался   к ней приблизиться, обнять или хотя бы взять за руку.
   – Как ваше впечатление от нашей прогулки? – спросил Изя, стараясь заглянуть Алле в глаза.
   – Как от посещения выставки импрессионистов. Ничего нельзя разобрать, все смешалось, перепуталось. – Но, увидев, как вытянулась его физиономия, сжалилась и добавила: – Хотя в целом впечатление приятное. Хорошо, когда не нужно всматриваться, вдаваться в подробности… Но, очень жаркий день мы выбрали для такой экскурсии, и я  немножко устала.
   – Да, конечно, жарко. Нужно было посидеть в парке на травке. Странно, но в России ходить по газонам не разрешается, а здесь – без проблем! Ходи, сиди, даже валяйся…
   – Да, – мечтательно согласилась Алла. – Хорошо бы поваляться на траве. Но мы уже едем домой.
   – Алла, – наконец решился Изя, – я так вам благодарен за этот день! За то, что вы согласились подарить его мне! Вы даже представить не можете, сколь значимо для меня ваше согласие!
   – Ах, бросьте! Я  вас умоляю!
   – В следующий раз я повезу вас в Тель-Авив. Мы будем гулять…
   – В следующий раз, если таковой и будет, мы будем гулять в Натании. Зачем куда-то ехать?

        – Ты все время делишь человечество на врачей и пациентов! – сказал Майкл, услышав подробный отчет Изи о поездке в Иерусалим. – Не забывай, please, что есть и другие особи в жизни. А ты вел себя, словно  одет в длинный сюртук и широкополую шляпу, из-под которой свисали пружинки немытых засаленных пейсов. Ты что, хасид  или  хабадник?
   – Нет… что вы!
   – А  ты  вообще умеешь  общаться   с   женщинами?
У тебя с этим делом все нормально? Или у тебя нетрадиционная ориентация?
   – Ну что вы! Все нормально, – сконфужено ответил Изя.
   – Sorry, не уверен…
        – А вы, прохвессор, тоже не очень-то умеете владеть своими привычками. Суете в свою русскую речь всякие там «сори» и «плиз», и еще меня просите, чтобы я вас поправлял.
   Майкл посмотрел на Изю с интересом. Экземпляр брыкается, значит, еще мужчина.
   – Я лишь стараюсь говорить по-русски модно.  Думаю,  все московские снобы так говорят.  Вот, с вашей эстрады поют:
                Аll you need is Love…
     Какая  Love,  чудаки,   когда  весь  лов «is money»!
И, заметь, они не сомневаются, что их слушатель поймет без пояснений. Такие времена. Таковы закономерности языка. Захватывая  куски чужой культуры,  народ захватывает и куски чужого языка. К примеру: sex, backs, security…
     В петровские времена и, кстати, в гитлеровские на Россию накатила волна немецкого со всякими там Main  Hertz, а в пушкинские целые диалоги шли на французском... И я хочу, как в высшем свете. Я не прав?
     – Если так, то чего вы спрашиваете поправки?
     –  Тут ты прав. Иностранец виден не потому, что вставляет слова родного языка в иностранный. Иностранец не  знает,  как говорят  сейчас и как не говорят,  даже если это грамматически правильно.  Не знает  и словечки всякие,  за которыми ни один словарь не поспевает. Нет, кажется, «поспевает» – это про урожай. Наверно, надо сказать «успевает».
     – Да нет, маэстро, и так и так правильно. Только по-вашему, – русский язык страдает комплексом преклонения перед иностранщиной.
     – Не волнуйся, господин патриот русского языка. Когда Англия была еще энергично диковатой, тогда  культура шла с юга из Италии и Франции. С ней пришли в английский и толпы слов итальянских и французских. Но вернемся к нашим баранам.
     – Конечно, ведь баран – это я.
        –  Скорее, в тебе взыграли социогены твоего деда или прадеда, у которого пейсы были длиннее полового члена.
   –  Не надо трогать моих предков. У них по десять детей было.
   – А ты-то вообще умеешь общаться с женщинами? У тебя с этим делом все нормально? Или у тебя нетрадиционная ориентация?
   –  У меня все  нормально, –  слегка обозленно заявил Изя.
   – Не уверен…
   – Это же было наше первое свидание!
   – Второго может и не случиться! Ты же знал, чего хочешь!
   – Если человек знает, чего он хочет, то он либо много знает, либо мало хочет, – возразил Изя.
   – Этот ловелас еще афоризмами будет со мной изъясняться! И что прикажешь делать, если в следующий раз она откажется с тобой куда-нибудь пойти? Разве ты не видишь, что девушка томится и ждет, ждет и томится? А ты проявил себя простоквашей, мямлей, размазней…
   Майкл, казалось, явно неудовлетворен тем, как прошло первое свидание.  Агент провалил операцию.
   Нужно что-то придумать, чтобы вдохнуть жизнь в этого умирающего лебедя, раздуть пожар чувственности. Иначе никакого романа и не случится. Неужели такая интересная задумка окажется пустышкой? Нет, он должен выступать как змей-искуситель. Правильно заметил этот Изя, – он должен играть роль Демона. Нужно раскрепостить этого эскулапа. Впрочем, за столом, особенно с гитарой в руках, он выглядел – вполне… Может, повторить  субботний обед? Что ж, можно. Да и к Алле стоит лучше присмотреться. Что ни говори, а она – героиня его романа! И вообще, хорошо бы побольше интеллектуальных бесед. Алла  оказалась падкой на заумные разговоры. У нее явно ощущается интеллектуальный голод. Конечно! Откуда в ее лавке  такие беседы? Кто их там будет вести? Итак, в субботу… Нужно будет сказать мадам Гринберг, чтобы она купила пару бутылок хорошего красного вина…
   – Ладно, – сказал Майкл. – Еще, я надеюсь, не все потеряно. В  исход субботы мы снова устроим обед. Но ты должен блеснуть не только красноречием и умением говорить на умные темы, но и немного, как это у вас говорят, освободиться… нет, раскрепоститься! Вот! Или я тебя должен учить? Пригласи ее танцевать. Прижми к себе, чтобы она  в твоих руках затрепетала и умерла, как лебедь в балете Чайковского.
   –  Но это же не кошерно, сэр,– ехидно заметил Изя.
   – Изя, в кошруте ты понимаешь меньше даже чем  в женщинах. Сказано – мужчина, работающий недалеко от дома, должен выполнять супружеские обязанности каждую ночь. О чем-нибудь это тебе говорит?
   – Еще как. Как стал пропускать ночи, так тут же рога и получил.
   – И по делам. Так вот забудь про свой нос. Пусть почувствует твою мужскую силу.
   – Пусть почувствует, – эхом отозвался Изя.
   – А есть в штанах эта сила?      
   – А я знаю?! Мне, право, неудобно об этом говорить…
   – Пробуди в ней желание. Неужели и этому я тебя должен учить?!
   – Вот это да! Нет, учить меня этому не нужно. Только я не привык исполнять роль подопытного кролика. Это как в телевизионной передаче «За стеклом»…
   – Пусть так! Мы с тобой заключили договор!
   – А я разве отказываюсь?! Но мне казалось, что не стоит форсировать, гнать картину. Если бы я сразу полез целоваться, что бы она обо мне подумала?
   – Успокойся! Ей уже немало лет, и она ждет от тебя не красивых слов, а решительных действий! Она мечтает о твоих объятиях, об облаке балдахина над кроватью. Она будет слушать тебя независимо от того, что и на каком языке ты будешь говорить! А еще лучше вообще не говори! Пусть говорят твои руки. Твои губы, глаза пусть убеждают ее!  Так любят. Любят, и все…
   – Я все понял, – согласился Изя. – В этой стране я  все делаю  не так. Даже пишу в другом направлении. Но – исправлюсь!
   – Вот что мне в тебе нравится, так это твой юмор!
   – Хотел бы  дожить, когда вы напишете этот свой роман! Интересно, каким идиотом я там буду выставлен?! Но идея хороша, нечего сказать. И премия  Букера вам обеспечена!
  – А это что за премия?
  – С девяносто первого года присуждают, по примеру англичан. За художественную прозу, написанную на русском языке.
   – Но я же пишу на английском.
   – Что вам стоит писать на русском? Иногда мне кажется, русский вы знаете лучше меня!
   – А судьи кто?
   – Председатель жюри – известный прозаик Владимир Маканин.
   – И что она стоит?
   – Точно не знаю, но, кажется, около пятнадцати тысяч долларов. Правда, с нынешнего года название премии несколько изменено и теперь звучит как «Букер – Открытая Россия».
   – Что ж, премия – это всегда хорошо.
   – Вы  равнодушны к славе?
   – Неверное, нет. Но пока слава равнодушна ко мне.
   – За доброту, ум, любовь к людям премии дают только на небесах.
   – А нужно ли это?
   – Душа растет, когда учится любить, сопереживать, радоваться. Это – главное.
   –  А ты – поэт! Премии – лишь приятное дополнение. Не более того. Хотя и приятно. Так мы договорились?
   – Хорошо. Только вы успокойте мадам Гринберг, если вдруг  после обеда я  уведу Аллочку в свою келью посмотреть, как живет отшельник Изя.
    – Это пусть тебя не волнует. Мадам Гринберг все прекрасно понимает и давно мечтает о женихе для своей дочери.
    – Ну что ж, раз нужно, значит нужно! Чего не сделаешь, чтобы вы получили премию Букера!
         В эту пятницу мадам Гринберг превзошла себя, заготовляя субботние блюда и размещая горячее, как она выражалась, «в горячих точках  и горячих бочках», а холодное в два холодильника.
   Ей бы в Одессу такую автоматику, она б тоже в субботу не варила, а только блюда выносила и восторги слушала.
    И вот  вечером в субботу, когда звезды сообщили о снятии субботних запретов, в просторном зале за большим обеденным столом, покрытым красивой белой скатертью и сервированным на четыре персоны,  собралась та же компания.
   Уже были  съедены разнообразные салаты – изюминки кулинарных секретов мадам Гринберг, фаршированная рыба, приготовленная по-одесски, выпито немало вина, но какое-то напряжение за столом все же не исчезало. Алла была насторожена и терялась в догадках, и чего это  немолодой и  несчастный красавчик вот уже второй раз приглашает ее?  Не питает ли он каких-то иллюзий? А его верный Санчо Панчо, к особенностям  физиономии которого она уже успела привыкнуть и не обращала на  них особого  внимания, сегодня  особенно возбужден.   
       – Вы, Аллочка, попробуйте форшмак! – говорил Изя, – предлагая очередное блюдо. – Во рту тает! Помнится, моя мама делала форшмак несколько иначе. Она туда еще натирала на терке яблоко, придавая  его вкусу пикантность и кислинку.
  – Вы, Изя, видимо, забыли, что готовила этот моя мама! Я хорошо знаю ее кухню, – Алла ножом переложила немного форшмака к себе в тарелку. – Мама и в Одессе делала форшмак и иногда соблюдала субботу.
   – Иногда соблюдала субботу, – эхом отозвался Изя. – Это  как быть немножко беременной. Что значит, иногда? И неужто вы, мадам Гринберг, столь религиозны?
   – Ну что вы такое говорите, Изя! Религиозные женщины лысые и ходят в париках. Мне на них  не то что походить, смотреть противно! А сколько у них детей, я вас спрашиваю? Видимо-невидимо! И все в  кипах, в очках, с пейсами и Торой в руках. Я же, должна вам заметить, современная женщина! А здесь – средневековье! Да, да! Так было и много веков назад! Ничего не меняется! Как у нас в Одессе на Молдаванке.
    – Очень убедительно, – улыбнулся Майкл. – Но тогда, sorry, чего же вы  приехали сюда?
    – Вот уж никак не из-за того, что не могла соблюдать в Одессе субботу! Могла соблюдать и пятницу, и субботу, и воскресенье! Хоть все дни недели! Разве вы не понимаете? Я таки патриотка! Я хотела на свою историческую родину!
  – Вы знаете, Майкл, – вступил в разговор Изя, – у нас говорили: лучше один раз уехать, чем сто раз услышать, и были лишь два варианта: уехать или остаться, но оба – плохие!
   – Вы слышали! Он говорит, «у нас говорили»! Это типичное одесское выражение! Так говорили и у нас! И почему же тогда вы так долго собирались, я вас спрашиваю?
   Мадам Гринберг была возмущена. Она могла простить все, кроме того, что кто-то покушался на славу самого остроумного и веселого города в мире.
   Изя вежливо улыбнулся, наполнил бокалы, особенно стараясь не забыть Аллочку, и, разглядывая на просвет рубиновое вино, произнес:
   – Я знал одного в Ростове. Он увлекался иудаизмом, ходил в синагогу, молился, не ел мясного с молочным, соблюдал субботу и  читал Тору. Потом уехал в Израиль. Через год вернулся. И сейчас – антисемит! Увлекается христианством. Посещает православную церковь. Знает всех монахинь по имени.
   – Развратник! Святая земля его просто не приняла!
   – Может быть. Но, согласитесь, было о чем подумать.   И,   кроме   того,  здесь  у   меня  никого  нет.
Я ехал, – как в воду прыгал со скалы, не зная, что там в воде. Языка не знал. Объяснялся больше жестами. Впрочем, и сейчас мои знания весьма ограниченны. Но их уже достаточно, чтобы совершать покупки на рынке.
   – К тому же  большинство торгующих – олимы!
   – Олимы, – согласился Изя.
   – И арабы…
   – И арабы.         
   – Так все-таки, почему же вы, Изя, приехали в Израиль? Или сбежали от алиментов?
   – Ну что вы! Я разошелся задолго до своего отъезда. Устал от русских просторов и холодов. Захотелось меньших масштабов и больше тепла.
   – Ну да! Потому и сменили в своей жизни все, от гражданства до московского времени?
   – Это точно!
   – Но ведь Израиль – та же совдепия, только есть что жрать. У нас минус в банке, и, тем не менее, мы все покупаем в кредит! Странные здесь порядки!
   – Тогда ваш вопрос я переадресую вам же, милая Алла. Почему вы приехали в Израиль? – спросил Майкл.
   – Не знаю, – задумчиво ответила девушка. – Сколько себя помню, мама всю жизнь ждала погромов. Она цепенела, когда слышала фанатичные выступления членов общества «Память». Ей казалось, что коричневые снова затевают хрустальную ночь, и она по ночам стала хуже спать. Все прислушивалась, дрожала. Так долго продолжаться не могло. Нет, в этом смысле я нисколько не жалею, что оказалась здесь. Только, как видно, и здесь небезопасно.
  – А разве есть в мире хоть где-нибудь безопасное место? – спросил Майкл и впервые посмотрел серьезно на девушку.
  – А я наблюдал недавно занятную картинку, – сказал Изя. – На площади у набережной играл скрипач из ростовского симфонического оркестра. Я его знал. Но что самое интересное, играл он популярные одесские мелодии. Проходящие люди щедро одаривали его шекелями. Вполне нормальный бизнес. Думаю, в Ростове он получал много меньше. Воистину, «судьба играет человеком, а человек играет на трубе!».
  – Ну и что? А я видела, как  мел улицу профессор кафедры психологии нашего университета. Чего не сделаешь, чтобы выжить! Только нужно ли так распоряжаться тем самым текучим материалом, который утекает из Союза?
  – Не понял, please? – переспросил Майкл.
  – У нас принято говорить, что из бывшего Союза «утекают мозги». А здесь-то они, оказывается, мало кому нужны! Профессора метут улицы! Разве это не нонсенс?
   – Наверно, – согласился Майкл. – А жизнь проходит мимо, даже не глядя на все эти несуразности.
   – Говорят – по спирали, а куда, не говорят, – добавил Изя.
   – А скажите-ка, Майкл, – спросила Алла, – зачем вы пишете свои романы?
   – Во-первых, это мой бизнес, sorry,  способ зарабатывать деньги. А во-вторых,  чтобы широта человеческого сердца и сила разума преобладали над тьмой. Разве не веская причина?
   – Вполне, – согласилась Алла. – И что вы сейчас пишете? 
   – Ну что вы! Я никогда не раскрываю секретов до того, как не выпущена книга. Но скажу лишь… впрочем, я уже об этом говорил, кажется. Роман будет написан с натуры, и, надеюсь, у меня это получится неплохо. 
   – А я как-то в Ростове забрел в общество рериховцев. Там на стене висел огромный плакат с его словами. Запомнилось.  «Не претендуй – будь. Не обещай – действуй. Не мечтай – свершай!»  Как это вам?
    – Ну что ж. Нормально. Как это по-русски… правильно! Человек делает себя своими делами…
    – Ну, это уж очень сложно для меня, – сказала Алла. – Вы разрешите, Майкл, закурить? В прошлый раз вы были столь любезны, что не отказали мне в этом.
    – Конечно, please, конечно…
    Алла достала из сумочки пачку и ноготками вытащила сигарету. Поглядев по сторонам и  увидев, что никто из мужчин не поднес ей  зажженную зажигалку, она  достала свою и прикурила.
  – Вы что-то сегодня плохо едите и мало пьете, – сказал Майкл. – Невкусно?
   – Ну что вы! Форшмак и фаршированная рыба  у мамы – фирменные блюда! Нет. Просто мало пью, потому что жарко.
   – Жарко? Ну, это поправимо!
   Майкл нажал какие-то кнопки на пульте управления кондиционированием, и в комнату полилась прохлада.
   – Вот интересно, – вставил Изя. – Вы жалуетесь на климат. Хорошо бы и мне дожить до того, чтобы я жаловался только на климат.
  – Что-то у нас разговоры какие-то невеселые, – подала свой голос мадам Гринберг. – Лучше сыграйте нам что-нибудь, Изя.
  – Да, да, сыграйте, – поддержала мать Алла.
  Изя снял со стены гитару, уселся поудобнее и сказал:
  – Только не взыщите. Мой репертуар из прошлого столетия. Помню, что пели в наши годы. Увы! Новых песен не знаю. Впрочем, они мне, как правило, не нравятся и малоинтересны.
   – Да ладно вам извиняться! Пойте. У вас это хорошо получается!
   Изя стал перебирать струны, потом, словно набредя на нужную тональность, начал петь, подыгрывая себе на гитаре:
       У бабушки на крыше  сеновала
       Курица-наседка проживала,
       Не зная ни забот и ни греха.
       И вдруг она узрела петуха!
  Майкл откинулся на спинку кресла-каталки и, улыбаясь, слушал, стараясь уловить смысл песни. А Изя между тем  продолжал:
      Увидевши красавицу-молодку,
      Петух наш изменил свою походку.
      Сказал ей: «Ку-ка, ку-ка, ку-ка-ре-ку!
      Пойдем со мной, красавица, за реку!
      За речкой все прекрасно так и тихо.
      Растет там кукуруза и гречиха!
      Там спелым зернам нет совсем числа!»
      Поверила,  дуреха,  и пошла!
   – Действительно, дуреха, – улыбнулась мадам Гринберг.
   – Как сказать, – возразила Алла. – А что она теряла? Девственность? Так она только у матери Марии, как я понимаю, и сохранилась!
   Пока женщины переговаривались, Изя делал проигрыш, демонстрируя свое мастерство игры на гитаре. Потом продолжал:
            Как только сеновал за речкой скрылся,
            Петух наш в тот же миг преобразился,
            Не стало в нем ни совести, ни лоску,
            Испортил он красавице прическу!
    – Я так и знала, что этим все кончится, – сказала мадам Гринберг.
            Поплакала, погоревала птичка,
            А к вечеру снесла она яичко!
            И народился у нее цыпленок,
            И по двору он бегал без пеленок!
            Я эту песню посвящаю, девки, вам!
            Не верьте вы уса-а-а-а-атым петухам!
            И не ходите с ними вы за реку,
            Иначе – запоете ку-ка-ре-ку!
   Все были довольны тем, как удачно Изя исполнил эту песенку, как легко и непринужденно он перевел разговор на легкую тему.
   – Что ни говори, а вы – молодец, – похвалила его Алла. Изя встал и раскланялся, как артист.
   – Я совершенно не знаком с этим творчеством, – поддержал ее Майкл. – Сегодня поют иные песни.
   – О чем вы говорите! Что сегодня можно слушать?
        – Кто же с вами спорит? – улыбнулся Майкл. – С вами можно спорить лишь тогда, когда не рискуешь оказаться  правым!
        – Нет, это слишком сложно для моей старой головы, – сказала мадам Гринберг и встала из-за стола. На соседнем столике все было приготовлено к чаю.

                4       

        Через пару дней вечером Изя предложил Алле после работы прогуляться по набережной. Легкая  приятная прохлада и отражающиеся  в воде огоньки делали их прогулку сказочной. За столиками прямо на тротуарах сидели люди, пили напитки, ели мороженое, слушали доносящуюся из открытых дверей многочисленных кафе музыку. С пилоткой под погоном, с автоматом «Узи» на плече,   положив голову на грудь рослого парня, черноволосая девушка танцевала медленный танец, не обращая внимания на все происходящее вокруг. На пароходах и катерах горели тысячи разноцветных лампочек. Из синагоги после богослужения возвращались домой хасиды в своих неизменных широкополых шляпах,  в черных сюртуках и белых сорочках. Рядом или несколько поотстав, шли женщины и дети в кипах, громко разговаривая между собой. Они шутили, смеялись, иногда шалили. Дети – везде дети!
       Чувствуя, что Изя так никогда и не решится, Алла твердо взяла его за руку и, прижавшись к нему, сказала:
       – Мне кажется, нам давно пора перейти с вами на «ты». «Вы» нас отдаляет… и я себя неловко чувствую.
       – Согласен! Между этими «или-или», как говорили у нас в Ростове, «ты» лучше, чем «вы». Или я не прав?
       – Или! О чем ты говоришь?! Конечно, лучше!
       – И это – голая правда, причем крупным планом и под музыку! Разве я не прав?
       Алла поощрительно улыбнулась и несколько замедлила шаги.
       – У меня какое-то предчувствие, будто что-то должно сегодня произойти.
   – А мне кажется, что именно сейчас это с нами и происходит!
   – Нет, вы… ты не смейся. Я серьезно. Не пойму, чего хочется. Все вокруг кажется ярким, красочным, будто цветная клякса перед глазами…
   – Уж не угостилась ли ты в своем магазине? – спросил Изя. – Вино располагает к иллюзиям и изменению сознания. Впрочем, это скорее не от вина, а от происходящего. И у меня в душе звучит какая-то торжественная музыка… как свадебный марш Мендельсона. Я не могу поверить, что иду с прекрасной девушкой, самой красивой на свете… Словно сплю…
   – Вот заливаешь! Совсем как у нас в Одессе в дюковском парке!
   – В честь того самого дюка Ришелье?
   – Наверно. Потом его переименовали в парк Победы.  В том парке есть озеро и много соловьев. Вот они так же, как ты, заливаются… «Самой красивой девушкой на свете!» Сказал тоже! Или мне семнадцать? Или я нецелованная? Не преувеличивай и послушай!
   – Марш Мендельсона?
   – Нет, мир! Но он почему-то лишился запахов.
   – А у меня, наоборот, огромное множество запахов! Разве ты не слышишь аромат моря, йода и соли?  Разве ты этого не чувствуешь?
   – Увы! Это как немое кино, только  не без звука, а без запахов.
   Проходя мимо цветочного магазина, Изя повел девушку в павильон, где пестрая палитра красок дополнялась множеством ароматов. Чего здесь только не было! Бархатные розы всяческих цветов и оттенков соседствовали с удушающими белыми лилиями, привычные гвоздики – с крупными ромашками и высокомерными георгинами… Изя купил три нежные белые розы с тонким пьянящим запахом.
   – Это тебе, – сказал он, передавая цветы девушке. – Понюхай. Уж они-то наверняка хоть чем-нибудь, да пахнут!
   Алла с благодарностью взяла розы и, понюхав, сказала:
   – Нет, их запах я таки да чувствую! Спасибо тебе!
   – Значит, не все потеряно, – улыбнулся Изя и, взяв девушку под руку, повел ее дальше по набережной Натании.
   Было уже поздно, когда они подошли к ее дому.
        – Интересно, как звучит иврит с японским акцентом? – спросил Изя.
        – Зачем  тебе?
        – Так… Интересно…
        – Какие мы с тобой евреи? Думаем и говорим по-русски, менталитет, модное сегодня слово, у нас русский. Читаем русские книги. Да и судьба России нам не безразлична! А здесь все нас считают русскими. Не смешно?
         – И что? Мы стали русскими? О чем ты говоришь? Судьба у нас еврейская!
         – Мы таки должны благодарить антисемитов! Если бы не они – через несколько поколений не было бы в наших потомках ничего еврейского…
        – В наших потомках? Это мне нравится!
        – И хватит серьезных разговоров! Посмотри, какой вечер! Какая красота вокруг!
        – Это правда, – согласился Изя. – Даже неудобно портить картину своим видом.
        – Ай, брось, пожалуйста! Сколько можно?
        – Это я о себе. Разве можно достичь гармонии с моими внешними данными?
        – Для мужчины самым важным является его внутреннее содержание.   
        – Нет! Я к тому, что это ты украшаешь картину прекрасного вечера. На свете нет зрелища прекраснее, чем твое лицо, и нет музыки слаще, чем звук твоего голоса. Я же – как клякса на чистом листе бумаги, как фальшивая нота в прекрасной мелодии…
        – Ты случайно не в Одессе родился? Так охмуряют дурочек только на Дерибасовской! Твоя фамилия, случайно, не Пушкин? Я тебя умоляю! Или хочешь, чтобы я таки тебе сказала: «Нет, ты прекрасен! Ты…»
        – Ну, зачем же так?
        – Ой, я тебя прошу! Что у тебя за комплексы? Ты – нормальный мужчина. Тебе нужно обратиться к психоаналитику! Нет! Я, пожалуй, справлюсь и сама!            
        – Спасибо! Я буду счастлив, если ты возьмешься меня лечить! Мне твоих слов достаточно. Лишь бы тебе...
        – В твоей голове неразбериха, форшмак, когда не знаешь, что ты ешь, не знаешь, для чего живешь и что будет дальше.  У тебя есть цель?
        – Цель?
        – Да, цель! Для чего ты живешь?
        – Да не думал я об этом! Живу и живу!
        – А я поставила перед собой цель!
        – И какую же?
        – Хочу тебя поцеловать!
        От неожиданности Изя остановился и повернулся лицом к Алле. А она, обняв его, поцеловала в губы. Тогда он, осмелев, стал страстно целовать ее в губы, глаза, щеки… Его нельзя было остановить. Алла отвечала на его поцелуи и радовалась, что разбудила этого закомплексованного мужчину. Видимо, он так сильно обжегся в Ростове, что боялся женщин  как огня.
   – Ах, постой, погоди! Хватит, успокойся! Заводишься с пол-оборота! Какой ты страстный, прямо огонь!  Ну, подожди… Люди смотрят!
    – Пусть смотрят.
    – Нам же не семнадцать лет!
    – Это точно. Поэтому нужно наверстать упущенное!
    – Нами еще ничего не упущено. Ну, погоди. Остынь. Все! Вот не думала, что ты так легко воспламеняешься.
    Алла бережно, но настойчиво отстранила Изю и улыбнулась, стараясь представить себе его глаза. Сквозь линзы очков ей чудились его расширенные зрачки, словно черные дыры в космосе, и они неожиданно ее испугали бездной страсти. Но в стеклах она ничего не могла разглядеть, кроме своего отражения. 
   – Пожалуйста, успокойся немного. Никогда бы не подумала, что на севере такие страстные живут казачки!
   – На севере?
   – Конечно. Ты же с Северного Кавказа? Не часто встретишь такого страстного мужчину даже в моей солнечной Одессе! Я никуда не ухожу.
   – А я – страстный казачок с Севера, – глухо произнес Изя, вдруг отчего-то засмущавшись.      
   – Это правда. И все же, если бы я тебя не поцеловала, ты бы никогда так и не решился меня обнять…
   И тогда Изя снова обнял и поцеловал Аллу. Но этот поцелуй был  не столь страстным, и те, что дарил он ей минуту назад,  были много приятнее.
   Алла достала зеркальце, чтобы привести себя в порядок,  поправила прическу, подкрасила губы.
       – Зеркало и фотография позволяют оценить себя со стороны. Не люблю зеркал… не люблю фотографироваться…
       –  Опять?
       – Нет, нет! Я самый привлекательный и неотразимый! Но  куда мы идем?
       – Домой. Ты меня провожаешь домой. Незаметно, но уже пролетело два часа, как мы гуляем. Мама  беспокоится…
       – Но  когда я тебя увижу? Я хочу тебя видеть!
       – Я работаю до шести. Мы можем встретиться с тобой завтра часов в семь.
       – Хорошо. Где?
       – Здесь. Это мне удобно. Вот мой дом.
       Изя с сожалением взглянул на дом, который оказался так близко, и снова привлек к себе девушку. Алла, отстранив его, сказала:
       – На сегодня хватит! Оставь что-то и на завтра!
       Чмокнув  его, она повернулась и быстро зашла в подъезд, а он поплелся к себе, размышляя о том, что план Майкла успешно реализуется. Но что потом? Как отреагирует он на столь бурное развитие событий? Нужно ли все рассказывать? Нет! Скрывать ничего нельзя. Да и что скрывать?
 
   Всю неделю Изя в семь вечера встречал Аллу и они гуляли по городу, ужинали в небольших кафе, ходили на выставку, которую устроил художник одесской команды КВН, ныне проживающий в Натании. И всякий раз, когда  возвращался домой, он рассказывал Майклу во всех подробностях об их разговорах, ее суждениях,  необычных для  современной девушки. Его рассказы были столь эмоциональны и выразительны, что у Майкла вновь возникло желание ближе познакомиться с героиней своего будущего романа. Он попросил передать ей приглашение на обед на следующую субботу.      
    – Это становится традицией. Мне бы не хотелось ее менять. Здесь, вдали от мест, где прошла моя молодость, я ощущаю себя, как это сказать по-русски, словно в своей семье. В самом деле, вы и есть  моя семья! Мне больше никто и не нужен. А потом всю неделю хорошо работается.
  – Но мы хотели в эту субботу…
  – Я прошу изменить ваши планы. Если ваши планы столь важны, их можно будет осуществить в любой другой день.
  – Но, Майкл, вы, вероятно, забыли, что Алла работает  и у нее единственный выходной…
  – Ничего я не забыл! – резко возразил Майкл. – Я же говорил, что намерен ей предложить место секретаря. Вот об этом и поговорим в эту субботу. Я жду вас к обеду. Ты, надеюсь, помнишь наш уговор?
   В голосе Майкла появились металлические нотки, и Изя согласился. В самом деле, поездку к ее приятельнице в Ашкелон можно и отложить до следующего раза.
   В субботу часам к двум пришла Алла. Она принесла букет ромашек и попросила мать поставить их на стол господина Майкла.
  – Они напоминают мне Одессу.
  – Спасибо, – с интересом взглянув на девушку, сказал Майкл. – Обычно принято, чтобы мужчина дарил женщине цветы. Но я воспринимаю это как намек и благодарю вас за доброе ваше сердце. Изя скоро придет. Я его попросил купить утренние газеты.
  – Но сегодня же шабат! Все магазины закрыты.
  – Нет. Рядом с автовокзалом есть ларек, который обычно открыт, – сказал Майкл и пристально посмотрел на Аллу, словно оценивая и сверяя какие-то свои мысли. – А за цветы я вам  благодарен. Мне очень приятно… – повторил он.
  – Что вы! Мне самой приятно сделать вам что-нибудь приятное!
   Алла рассмеялась, и на щеках ее появились ямочки, которые так нравились Майклу.
   – И как продвигается ваш роман?
   – Пишу, – неопределенно ответил Майкл. – Чувствую, что искренности  не хватает.
   – Понимаю. Искренность – источник гениальности, – со знанием дела произнесла Алла. – Но у вас должен быть большой опыт, коль скоро вы взялись писать о любви.
   – Опыт есть, только он давний и многое уже забылось. Разве сегодня так же любят, как и тридцать лет назад?
   – Вот уж что не меняется, наверно, так это любовь!  И   во  времена   царя  Давида  так  же  любили!
И Адам так же, как сейчас, ласкал и говорил приятные слова Еве, а потом и любил ее!
  – Вы так считаете? Я ведь говорю не о страсти, а о любви! Неужели за столько лет ничего не изменилось?
       – Мне кажется – нет! Но любовь ведь не всегда счастье! Сколько драм играется за закрытым занавесом!
       – Вы представить себе не можете, как мне это интересно! Но рассуждения на эту тему малоинтересны читателю. Его интересуют действия. Да, да! Действие увлекает читателя, его воображение. Рассуждения интересны лишь немногим.
        – Может быть… А мне почему-то кажется, что любовь – это как… полет в самолете! Увлекательно и быстро все происходит. А потом часы скуки, прерываемые мгновениями панического страха.
        Майкл улыбнулся.
        – Никогда не слышал столь странной ассоциации. Но если продолжить этот образ, то нужно признаться, что и я не очень люблю самолеты, но, конечно, не из-за страха летать!
        – Тогда  почему?
        – Чем быстрее летают самолеты, тем дольше добираться до аэропорта…
         Нельзя сказать, что Алла хорошо поняла мысль Майкла, но сочла, что лучше одобрительно улыбнуться.
         – И вот о чем я хотел  у вас спросить: почему вы грустите? Как вам живется? Как работается? Интересно ли? Не хотели бы вы сменить работу?
         – Столько вопросов, что я таки теряюсь… Как живу?   Я, конечно,  грущу не только от усталости, хотя и это достаточная причина. А вообще можно назвать любую причину, и ничего от этого не прояснится.  Наверное, в свои тридцать лет хочется влюбиться. Вопрос только – в кого?  В придуманный мною образ, совершенно  не  совпадающий  с   реальным  человеком?
У реального человека могут быть недостатки, своя придурь…
        – Придурь? Это как понимать?
        – Придурь – это придурь, странности, которые мне  то нравятся, то не нравятся. Свои тараканы в голове. Но я о реальности забываю. А  это опасно.
        – Свои тараканы? О русский язык! Я много лет преподавал его в университете, но так мало знаю! Но простите, я вас перебил…
        – Проблема еще и в том, что человек больно не подходит для влюбленности, много у него всяких «но». Боюсь заблудиться и запутаться окончательно. И тут возникает второй вопрос – зачем? Совершенно незачем, то есть я ему ни к чему… Но как только начинаешь отказываться от самой мысли – привязываешься сильней. Это мне не нравится, и такая охватывает вселенская тоска…  А работа... Что работа? Скука, однообразие, жалко, что жизнь проходит мимо меня…
        – А скажите, Аллочка! Можно, я так буду вас называть? – спросил Майкл и, не слушая ответа, продолжал: – Не хотели бы вы сменить работу?
        – Это непросто. Во-первых, не так просто ее найти. Сейчас все больше требуются  девочки, с ногами, растущими от  шеи, в коротеньких юбочках, из-под которых  виднеются  трусики.  Я  уже  не в том возрасте.
И, во-вторых, уже привыкла. Да и материально меня устраивает. Мой хозяин платит. Не могу сказать, что щедро, но вполне прилично. Грешно жаловаться!
        – Это понятно, – согласился Майкл. – Но у меня есть предложение: мне нужен секретарь. Я много работаю. В его функции должно входить делопроизводство, стенография, работа на компьютере. Вы  ведь  владеете этими навыками?
        – На компьютере я вполне свободно работаю  как пользователь. Но стенографию не знаю.
        – Это как раз дело вполне поправимое. Существуют диктофоны. Можно записывать на диктофон, а потом перепечатывать текст на компьютере.
        – Можно… Но я что-то не понимаю. Вы мне предлагаете работу секретаря?
   – Именно так. И платить за вашу работу я буду ровно в два раза больше, чем платит ваш нынешний босс.
   Алла с интересом посмотрела на Майкла.
   – И какие у меня будут обязанности помимо оговоренных в контракте?
  Майкл пристально взглянул в ее вдруг заблестевшие глаза, улыбнулся и ответил:
  – Пока – никаких. Все зависит от многих обстоятельств. Но мне кажется, эта работа вам больше подойдет. – Потом, отведя взгляд, продолжал удивленно; – В ваши глаза нельзя заглянуть, можно утонуть. Они слепят, как летнее солнце на голубом небе. В них нет ответа. В них только и можно, что безответно влюбиться.
   Алла поощрительно улыбнулась.
   – Спасибо. Если бы вы знали, как мне это приятно. Что же касается вашего предложения, то я, пожалуй, его приму. Несомненно, это намного интереснее, чем стоять за прилавком жалкой лавчонки.
   – Ну что ж! Это достаточный повод, чтобы скрепить наш договор хорошим вином.
   – Но где же Изя?
   – А мы сейчас узнаем.
   Майкл позвонил в колокольчик. В комнату вошла мадам Гринберг.
   – Я вас слушаю, господин Майкл.
   – Я думаю, можно подавать обед. А Изя пришел?
   – Да. Он в своей комнате.
   – Что он там делает? Принес газеты?
   – Да. Он сказал, что вы никогда раньше не читали столь легкомысленных газет. Это же желтая пресса!
        – О вкусах не спорят, спорят, закусив. Прекрасно. Так давайте же обедать! – Потом, повернувшись к Алле и словно продолжая беседу: – Я всегда желаю большего, чем могу достичь.
        – Я знаю, что чудеса там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются, – приняла его игру Алла. Ей было приятно флиртовать с таким человеком.
        – Я не волшебник. Я только учусь. Но ради вас я способен на любые чудеса, – сказал он и направил коляску в зал, где был уже сервирован стол к обеду.
  В зал вошел Изя. Он поздоровался с Аллой и, взглянув на Майкла, сказал:
  – Ваши газеты. – Он положил на журнальный столик большую пачку газет на русском и английском языках. – Только никак не пойму, зачем они вам?
  – Тебе нужно начать писать, и тогда ты не будешь задавать таких вопросов. Я же пишу роман о любви не в США, а в Израиле. Мои герои – олимы, репатрианты, волей судьбы оказавшиеся здесь, начинающие новую жизнь с нуля. Но довольно разговоров! Сегодня у нас есть повод открыть мою заветную бутылочку вина. Изя, достань, пожалуйста, из бара вино в хрустальной бутылке. Это марочное вино из Испании. Я хотел ее выпить в знаменательный день…
   – О! – воскликнула мадам Гринберг. – Сегодня такой день? Это прекрасно! И я давно не видела вас таким счастливым и радостным…
   – Это правда. С завтрашнего дня у нас будет работать моим секретарем Аллочка!
   Мадам Гринберг от удивления открыла рот и присела на стул. Изя с ревностью взглянул на Аллу, стараясь понять, что же произошло? А Майкл, довольный произведенным эффектом, продолжал:
   – Друзья мои! Если вы хотите, чтобы жизнь улыбалась вам, подарите ей свое хорошее настроение! Сегодня шабат! Это праздник! Давайте же скорее восславим Господа нашего и выпьем хорошего вина!
   Все сели на свои места, и после короткой молитвы  мадам Гринберг стала разливать в тарелки свой знаменитый  борщ, говоря:
   – Вы знаете, Майкл, когда я услышала о том, что Аллочка будет работать у вас секретарем, мне показалось, что я попала снова на свой теплоход и палуба уходит из-под ног или я проваливаюсь под землю.
   – Странно. Разве вы были так огорчены?
   – Нет, что вы! Но я и мечтать не смела. Я спала и видела, что моя дочурка уйдет от этого плешивого Бени. Вы не можете представить…
   – Неужели? Почему же вы никогда мне об этом не сказали?
   – Ну что вы! Разве я могла?!
        –  Все на Земле постепенно уходит под землю, – скептически заметил Изя. – Может, и мы разделим участь Атлантиды. Венеция, например, каждый год опускается на двадцать три сантиметра. А если учесть, что человечество за последние два десятилетия увеличилось на два миллиарда, можно предположить, что Земля просто не может выдержать такой нагрузки!
  – Ой, Изя, что вы такое говорите! Разве вы не рады, что Аллочка будет работать у такого достойного человека?!
  – Ну, почему же не рад? Очень даже рад! Лишь бы в действительности было так, как на самом деле…
  Изя взглянул на Майкла, который будто не слышал разговора за столом и с аппетитом ел борщ мадам Гринберг.
   – Я ничего-таки не понимаю. Что у вас за зихерты, Изя! Вы в чем-то не уверены? У вас сомнения?..
        – Ну что вы! Но кто сегодня может сказать, в чем-то уверен? Вы неправильно меня поняли. Я ли могу быть недоволен тем, что Алла будет работать у господина Майкла, такого благородного и щедрого хозяина?! Я даже очень доволен, чтоб я так жил!
        Все время, пока шел этот диалог, Алла усиленно думала, чем объяснить, что этот красивый и богатый американец выбрал ее на роль секретаря? Неужели она ему понравилась? Но, Боже, ведь он – калека. Впрочем, ну и что, что калека? Клавка Гриценко, с которой она когда-то работала в Одессе, тоже была замужем за калекой с детства, но   родила ему троих чудесных мальчуганов! Впрочем, неизвестно, от него ли? Да и чего это она размечталась: «тоже была замужем!». Майкл что, ее под венец позвал?! Все еще вилами по воде писано. А этот Изя недаром ревнует. Чувствует, ох, чувствует  что-то!
        – О чем вы так задумались, Алла? – спросил Майкл, наполняя ей бокал вином.
        – О разном… Вино хорошее. Люблю испанские вина. Но знаете, как говорили у нас в Одессе? Много пить вредно, а мало неинтересно!
        – Сегодня можно! Please. Но что это у нас сегодня так, как это сказать по-русски, все… словно на ходулях… кажется, так… нет,  мы чопорны! Вот, наконец, нашел нужное слово. Не я ли тому причиной?
        – Чопорны, это точно, – поддержала хозяина мадам Гринберг. – Всякие там цирлихи-манирлихи! И Изя сегодня какой-то… как англичанин: тю-тю-тю! Нуте вам!
        – Не только Англия, но и каждый англичанин – остров, – улыбнулся Майкл. – Но, я думаю, скоро тучи рассеются  и снова будет хорошая погода.
        – Не обращайте на меня внимания. Просто я не привык к таким темпам, а жизнь просто  скачет через две ступеньки… Да и выпить хочется. Уж очень вино хорошее!
        – Будь так любезен, пожалуйста, только, как мне кажется, ты же не пьешь, и от алкоголя тебе всегда становится плохо. Да брось, как у вас говорят, напускать туман! Честность – это когда собираешься сказать одно, а говоришь правду. Чем ты так огорчен?
        – Да нет, Майкл! Наблюдательность на этот раз   вас подвела.
   – Вряд ли, – с сожалением констатировал Майкл. – Я знаю, этикет – это когда думаешь: «Чтоб ты сдох!», а говоришь: «Здравствуйте». Чем я так тебя обидел?
   – Вы не правы! Кроме благодарности, что я могу к вам чувствовать?!
    – Ну  что ж, не хочешь говорить – как хочешь! Как говорится – sorry… Прости, будь добр, пожалуйста.
    Майкл повернулся к мадам Гринберг и, не обращая больше внимания на Изю, попросил:
    – А расскажите-ка, мадам Гринберг, так ли чувствовали вы антисемитизм, когда жили в Союзе? Мне говорили, что он ощущался лишь наверху, когда человек проявлял необыкновенную, как это сказать по-русски, энергичность…
  – Прыть…
  – Да, да, прыть, и добивался должности  руководителя.
       – Лез в руководители, вы хотели сказать?
       – Ну да! Лез! Полз… Выдвигал свою кандидатуру…
       – Ну   что  вы!  –  ответила  вместо  матери  Алла. –
А как вам это нравится?!  Соседка в нашем дворе кричала маме: «Мадам Гринберг! Вы же знаете, как мы все вас любим! Мы вас даже за еврейку не считаем!».
       – И это антисемитизм? Это, скорее, недостаток культуры.
       – К тому же, – сказал Изя, грустно взглянув на Майкла, – в каждой нации есть подонки, позорящие свой народ. Как часто сами евреи своими поступками способствуют антисемитизму!
        – С этим трудно спорить, – согласился Майкл.
        – Но  что это мы снова о сложных проблемах? – Алла подняла бокал с вином. – Я предлагаю выпить за любовь! – И посмотрела сначала на Майкла, потом на Изю. – За любовь!
        – За любовь!
        Все дружно выпили.
        – А Майка Вайсман, приехавшая недавно из Винницы, мне рассказывала, что ее пригласил работать один расторопный москвич, некий Зяма. Он открыл забегаловку для олимов. Как вам это нравится, я вас спрашиваю? А? Но, говорит, сразу предупредил: может платить только натурой. Майка, естественно, не сразу поняла и жаловалась мне: до чего, говорит, дожила! Вот нахал! Я сама привыкла расплачиваться натурой! Но чтобы со мной расплачивались так – это что-то новенькое!
        – Может, хозяин имел в виду, что будет платить продуктами?
        – Какими продуктами, мама?! Какими продуктами!
        – Да… нравы. А какое образование у этой Майки? – спросил Майкл.
        – Женщине, конечно, необходимо высшее образование, но, с другой стороны, зачем оно ей? Она очень эффектна и устроилась к Мойше в контору. Сидит себе, бумаги перебирает. Мойша ее посадил к окну, чтобы прохожих привлекала, и сам с нее глаз не сводит. Так и мурлычет, а сам коготки свои выпустил в ожидании мышки.
        – Это как?
        – А она сидит у окна, как живая реклама. Говорит, что с ее приходом у них отбоя нет от посетителей.
        – Это интересный опыт, – улыбнулся Майкл. – Молодец этот Мойша. А чем его контора занимается?
        – Не знаю. Наверно, обычная контора «Рога и копыта».
        – Ну что ж, – вставил Изя, – скоро твоя Майка выскочит замуж. И что нового в твоей истории?
        – Не   думаю.  Не   все  так   просто,  как   кажется.
И, кроме того, сейчас принято выходить замуж… постепенно.
        – Это как? – не понял Майкл.
        – Поживут, привыкнут друг к другу и решат, нужен ли им их союз. Так давно принято в Европе.
        – Да? Не слышал.
        – Это как безалкогольная свадьба, – пояснил Майклу Изя. – От безалкогольной свадьбы к беспорочному зачатию! Нет, я против такого опыта.
        – Почему? – удивилась Алла. – Так поступают далеко не все, но нужно каждому дать возможность реализовать свое право на свободу выбора. И, кроме того, правила – это одно, а опыт – это учет исключений из правил. Не вижу ничего противоестественного.
        – Да? Это интересно, – улыбнулся Майкл и взглянул на Изю.
        – А как же будет, господин Майкл, – поинтересовалась мадам Гринберг, – ведь Аллочка должна предупредить своего прежнего хозяина.
        – Какие проблемы? Позвоните и предупредите его, – сказал Майкл.
        – Что вы! Этот Беня строго соблюдает субботу и к телефону не подходит. Ортодокс. Завтра  с утра подойду в магазин и поставлю его в известность.
        – Ну, что ж. Пусть будет так. Никто не может меня упрекнуть в отсутствии демократичности.
        – А мне кажется, чтобы у нас была демократия, нужно поддержать диктатуру, – мрачно изрек Изя.
        – Нет, нет, – с укором взглянув на Изю, прошипела мадам Гринберг. – Мы все вам так признательны… – и тихо добавила, стараясь, чтобы никто, кроме Изи, ее больше не слышал. – Ох, Изя, Изя! Вы себя ведете совсем не интеллигентно. Разве можно ревновать к Майклу?! Вы причиняете себе больше зла, чем другим.
        Изрядно захмелевший Изя никак не хотел успокаиваться. Он поднял бокал и, стараясь говорить громко, чтобы все слышали, произнес:
        – Я    предлагаю    выпить    за    верность!   Да,   да!
За верность. Раньше у меня была собака. Нет, не здесь, дома, в Ростове. Ее звали Шура… нет, Шарик. Да, Шарик. Так вот, я раньше всегда уважал женщин и собак… Но теперь я их поменял местами…
        – Изя! – укоризненно сказала мадам Гринберг. – Вы сегодня на себя не похожи. Вы не умеете пить. Идите в свою комнату, отдохните!
        Изя  согласился и, покачиваясь, вышел из зала.
        После десерта Алла первая встала из-за стола и подошла к роялю. В этот вечер она играла  с вдохновением, вспоминая все, что знала. Потом, закрывая крышку пианино, словно оправдываясь, посмотрев в глаза Майклу, проговорила:
        – Я не очень понимаю, почему Изя так расстроился. Не я тому виной.  А мир движется вперед благодаря  неравнодушным  людям. И вы, Майкл, такой! Я рада, что буду здесь работать.

                5

        На следующий день Изя чувствовал себя препаршиво. Болела голова, и на душе было скверно. После завтрака его пригласил Майкл. Он уже работал, стуча, как дятел, по клавиатуре компьютера.
        – Доброе утро! – сказал Изя, стараясь не смотреть хозяину в глаза, потому что под пристальным взглядом Майкла всегда чувствовал легкое головокружение, слабость и желание подчиняться. Даже мысленно сравнивал себя с лягушонком, которого вот-вот проглотит уж.
        – Доброе… – ответил Майкл. – Не скажешь ли, будь так добр, please, что это с тобой такое было вчера? Что за, как это сказать по-русски, фертиля, да, да, фертиля, ты делал, нет, рисовал… нет, выписывал, так, кажется. Говорил намеками и наконец напился, как последняя корова, то есть свинья, алкаш.
        – Простите меня, Майкл. Не знаю. Видимо, я увлекся игрой и вообразил, что…
        –  Как у Пушкина, «счастье так возможно, так близко»…
        – Да… но, судьба моя… другая…
        – Это почему? Что же произошло вчера?
        – Началось с того, что вы меня послали за ненужными вам газетами, зная, что они в шабат продавались только у автовокзала. Я шел пешком через весь город, потому что автобусы не ходили. Потом сообразил: вам просто нужно было меня удалить, чтобы без помех  поговорить с Аллой.
        – Что за бред, то есть чушь, ты носишь, нет, несешь? Так, кажется, говорят у вас? Я бы и так мог с ней поговорить у себя в кабинете, запретив тебе во время разговора заходить. Разве не так?
        – Наверно, так… Я ж говорю – меня переклинило.
        – Переклинило? Это для меня новое выражение. Ладно, проехали, как говорит мадам Гринберг! Я с тобой совершенствую свой русский. А ревность за столом? Что ты себе позволяешь, пожалуйста?!
        – Я же сказал: простите меня, пожалуйста.
        – У нас говорят: когда ты запускаешь бумеранг, подумай, хочешь ли ты, чтобы он вернулся к тебе. И что такое воля, как не мысль, переходящая в дело? Неужели ты совершенно безволен?! Мне крайне неприятно все, что вчера произошло. Во-первых, потому, что мы обо всем договорились. Что же тебя так расстроило? Или ты мне не все говорил, или я чего-то не понимаю.
        – Я ничего не забыл. Это мое больное воображение. Сам не понимаю, какое право имею  ревновать? Она – свободный человек, не моя жена. Да и вряд ли ею станет. Не по мне орешек.
        – Так… Features! Все начинаем сначала. Она – обыкновенная бабенка…
        – Позвольте…
        – Повторяю, обыкновенная бабенка, достаточно хищная, которая хочет устроить свою судьбу. И ты у нее далеко не первый…
        – Но позвольте…
        – И, можно предположить, не последний. Но, впрочем, современные взгляды не мешают ей мечтать о большой и красивой любви, своем гнездышке… То, что вы с нею чаще будете видеться, разве не лучше для исполнения  нашего  плана?  Ты  должен  быть  доволен.
Но  ты так своеобразно выражал радость, что я было подумал, что разрываешь наш договор.
        Изя сидел, понурив голову, и молчал. Как он мог сказать парализованному человеку, что ревнует Аллу к нему, потому что увидел, скорее почувствовал, ее к нему интерес.  И что он мог против этого возразить? Пока она – не его жена  действует закон конкурентной борьбы.
        Потом, спохватившись, что давно молчит, пробормотал:
        – Да, да, конечно, вы правы… Извините меня, пожалуйста… Больше такого не случится.
        – Да уж будь добр! – в задумчивости тихо произнес Майкл. – Всякий видит, чем ты кажешься, но не многие  чувствуют, кто ты на самом деле…
       Потом, словно встрепенулся от задумчивости, произнес с металлом в голосе:
       – Значит, так: я больше не потерплю твоих истерик. Мы вместе уже больше года. Ты мог удостовериться, что я исполняю все свои контракты, то есть обязательства. У меня нет необходимости что-то скрывать. И уж тем более дважды не буду повторять свое неудовольствие. Ты вполне мог отказаться от участия в этом предприятии. Но теперь уже поздно. Я начал работать. Please, будь добр, соблюдай наши договоренности.  Все. А теперь иди и принеси мне, пожалуйста, свежие газеты.
        – Как обычно?
        – Все, что напечатано на английском и русском языках.
        – Хорошо. Спасибо вам, Майкл. Этого больше никогда не повторится.
        Изя вышел, осторожно прикрыв дверь кабинета, а Майкл подумал, что напрасно так напугал бедного Изю. Он искренне полюбил эту Аллочку, а теперь… это как голодной собаке показать кусок мяса, а потом его убрать… Он вспомнил, как в школьные годы у них был один замухрышка Билл. Так тот привязывал  леской кусок колбасы и давал  своей собаке. Потом со словами: «Поела? Теперь нужно оставить и на ужин!» вытаскивал колбасу из желудка бедного животного.
        Майклу стало жалко Изю, и он думал позвать его и подбодрить. Но потом воздержался. Ничего. Все должны знать свое место! И нити этого романа нужно держать в своих руках. Ведь ему все равно, куда ехать, при условии, что он сидит за рулем. Ладно, как говорит мадам Гринберг, проехали… Сколько новых выражений в последние дни! Хорошо бы все-таки поехать в Петербург. Когда-нибудь нужно осуществить свою давнюю мечту…   А Аллочка эта не так уж проста, достаточно умна и начитанна. И что самое удивительное, имеет свое, не всегда общепринятое мнение. Это не так уж часто встречается. Да и женские ее прелести вполне соответствуют стандартам. Конечно, Изя истосковался по свободе. Если так на него нажимать, он вообще превратится в робота. Нужно несколько расслабить удавку. Степень свободы зависит от размеров клетки. Значит, клетку нужно увеличить. Пусть у него создается иллюзия свободы. Так будет много естественнее и интереснее. Но почему же мне не нравится ситуация? Впрочем, когда состаришься, привычки становятся тиранами. Нет, нужно расслабить вожжи…
        Майкл перечитал последние несколько абзацев очередной главы, потом очернил их курсором и стер.
        «Все не так… все неправда!» – подумал он.

         А накануне вечером, когда мадам Гринберг и Алла пришли домой, между матерью и дочкой тоже произошел необычный разговор.
        – И что ты себе вообразила? С чего ты так осмелела? Ты ему нужна, как рыбе зонтик! Да и он тебе – тоже. Ты разве не понимаешь, что он никогда не встанет из своей коляски?
        – А мне что, ждать у моря погоды? У меня нет желания ждать, когда этот твой Изя наконец станет мужчиной.
         – Но Изя – реальная партия! Что еще тебе нужно? Ну и вознеслась ты, доченька, выше неба, я таки тебе скажу! Голова не кружится? Ох, недаром меня Бася, официантка с «Петра Великого», предупреждала-таки, что все от твоих книг! Начиталась, навоображала себе! Видите ли, ей принца подавай!
        – Успокойся наконец! Что я сделала? Посмотрела на него ласково? Так если хочешь знать, он мне много приятней, чем твой Изя. Разве ты не видишь, что этот Изя – ни рыба ни мясо! Я все время должна его подталкивать. Ты хочешь, чтобы я его и на себя уложила? Зачем мне нужен такой муж? Кисель, медуза, лягушка мокрая и холодная!
        – А где ты возьмешь другого? Марика прогнала – он был маленького роста. Боря сам от тебя ушел. Удержать его не смогла. Он картавил и косил.  Ося, о, Ося был так тобой увлечен, так влюблен, что готов был  заложить в ломбард последние штаны. Но тогда бы он ходил без штанов! И ты Осину любовь сменила на развратника Илюшу Кирзнера. А тот, картежник и шулер, очень быстро проиграл все, что можно было проиграть. Ты разве не помнишь, как этот гонеф  играл на  твое  колечко,  которое  я  тебе привезла из Франции?
И проиграл-таки его в преферанс на пляже, в «Отраде». И что осталось, я тебя спрашиваю? Что? Или к тебе очередь стоит?
        – А мне не нужен просто штамп в паспорте! Хочу настоящего мужчину! Защитника, кормильца. И уж если выбирать между ними, мне много приятнее возиться с Майклом, чем с Изей. Но ты напрасно беспокоишься. Мне еще ни тот, ни другой не предлагал руку и сердце.
        – Как же… когда ты строила глазки Майклу, только слепой этого бы не увидел. Бедный Изя с горя пить стал. А ведь я знаю, что он не пьет. Ему достаточно рюмки, чтобы у него язык заплетался. Тоже мне, нашла шикера!
        – Ну и что? А мне было хорошо! Видела, как Майкл оценивающе смотрел на меня? А я ему так, невзначай, ножки  показывала… Ты не знаешь, у него парализованы только ноги?
        – Бесстыдница! Откуда я могу знать. Видимо, только ноги, так что детей он делать может!
        – Ну,  вот!  А  ты  говоришь – не пара! Вполне пара!
И кто мне при таком муже, с таким тылом, запретит смотреть на других мужчин? Я что, в гарем собираюсь?
        – Ну, Готеню, и как тебе это нравится?! Она еще не соблазнила бедного Майкла, а уже мечтает ему наставить рога! Ох, Алла! Ты только не сделай так, чтобы  он не прогнал и тебя, и меня. Вот тогда мы точно пойдем с протянутой рукой. Здесь в синагогах не принято просить милостыню. Это у нас в Одессе возле Успенского собора полно попрошаек. Здесь – нет. Так что самый малый ход или бросай якорь! А то быстро пойдем ко дну.
        – Ты что, мамуля! Разве я не понимаю? Я – скромная секретарша. Исполнительная, тихая. Буду вести с ним умные беседы, исполнять его прихоти. А там видно будет. А Изя? Что Изя? Мы уже две недели с ним по городу шландаемся, а он все целомудренно меня целует своими мокрыми губами. Тошнит от его прикосновения, как при беременности… Он так ни разу даже не попытался меня завалить! Ну, скажи на милость, это мужик?!
        – Он же тебя любит, дура! У него, может, серьезные намерения. А ты… И в кого ты у меня?
        – В тебя, мамочка, в тебя!
        – Молчи, беспутная! Если бы у меня было хотя бы одно серьезное предложение! А то все наши морячки только и могли, что заваливать! Эх, Алла, Алла! Не знаешь, как это быть одной! Так-таки так! Но ты же не дура! Только дурачка учится на своих ошибках, умная  учится на чужих! Ты представить себе не можешь, как я не любила выходные и праздники! Мне становилось грустно,  и  такая  тоска  охватывала,  что выть хотелось.
И выла, как собака, задрав морду к небу! Если б ты слышала, как выла! Мысли путались. Я покупала бутылку и пила в одиночестве. Выпивала рюмку, а  развозило, как этого бедолагу Изю, будто выпила целую бутылку.
   – Знаю… мамочка, все я знаю…
        – Вот то-то! Ты становишься дурой, когда перестаешь считать деньги. Прикинь наши доходы и  долги – тогда расхочется тебе шландать по Натании с мальчиками! Пора браться за ум! Не первой свежести товар! А то – раскудахталась, как та курица, о которой пел твой Изя.
       – Во-первых, он не мой. А во-вторых, он пел больше не о курице, а о петухе…
       – Ладно тебе, какая разница, о курице или петухе! Хватит. Пора спать. Мне рано вставать. Нужно с утра еще на базаре купить рыбу.  Капитану захотелось фаршированной рыбы! И  откуда он в своей Америке привык к фаршированной рыбе, я тебя спрашиваю? А с ней знаешь сколько возни!
        Мадам Гринберг переоделась, разобрала постель и, укладываясь, спросила:
        – Ты когда пойдешь  в свой магазин? Неужели и здесь нужно подавать заявление и отрабатывать две недели?
        – Не знаю. Представляю физиономию этого садиста-импотента! Знаешь, как в Одессе у нас пели?
                На бульваре Беня жил,
                Беня мать свою любил.
                Если бы не Бени мать,
                Было б некуда послать!
         Ах, как здорово, что я смогу послать его к  Бениной маме! Уже сейчас предвкушаю удовольствие! Сколько он поиздевался надо мной! Ты же многого не знаешь!
        – Раскудахталась. А забыла, как жарилась, как бычки на сковородке,  на этом нещадном солнцепеке, когда искала работу?! Тогда ты готова была на все, лишь бы получить  место в его магазине. И тогда он казался… да о чем говорить! Ты готова была… Хватит! Туши свет, спать пора! 

   Очень скоро Алла стала просто необходима Майклу. С нею работа шла быстрее и легче. Она оказалась прекрасным секретарем. Ни одно замечание, случайно высказанное пожелание не оставалось без внимания. Когда Майкл гулял с Изей по городу, продумывая фрагменты своего сочинения, Алла, хорошо владея английским, без труда распечатывала наговоренный на диктофоне текст.
  С приходом Аллы кабинет стал иначе выглядеть. Любая вещь, книга, газета имели свое место. Стоило Майклу лишь заикнуться, как тут же нужный предмет оказывался в его руках. Непонятно, откуда она этому научилась, но как опытный делопроизводитель  пронумеровала многочисленные книжные полки и внесла в базу компьютера всю  домашнюю библиотеку. Теперь можно было легко найти необходимую книгу, папку с нужными материалами, вырезку из газеты.
    Алла получила неограниченный доступ к информации и постепенно стала чувствовать, что работа ее захватывает. Ей было интересно искать в Интернете древнюю  греческую легенду или  африканский обычай, о которых Майкл лишь упомянул в разговоре, а потом поражать его глубиной своих познаний. Вскоре она стала действительно незаменимым помощником.
   Утром, приходя на работу, Алла проветривала кабинет, приводила в порядок его записи. Иногда позволяла даже спорить с писателем, считая, что тот или иной поступок его героев психологически мало обоснован. Она считала, что психологию репатриантов, олимов из Союза, она знает лучше. И нередко Майкл прислушивался к ее аргументам, исправлял или переписывал целые фрагменты уже написанной главы.
   Через каждые два часа работы Майкл устраивал небольшой перерыв, когда мог расслабиться, покурить свою трубку. Он разрешал и Алле составить ему компанию, делясь какими-то своими задумками и планами.
        – Ну что ты, Аллочка, – говорил Майкл, отбрасываясь на спинку кресла. – Причина ошибки – незнание лучшего. Вы там, в Союзе, жили как в клетке и ничего не видели. Поэтому, я полагаю, это не вина ваша, а беда. Вам не с чем было сравнивать! Что же касается различия христианства и иудаизма, то, как мне кажется, наша современная гуманистическая цивилизация вытекает из этого различия. Да, да, именно так! Речь идет не о столкновении интересов национальных и общечеловеческих, но лишь о том, что является высшей ценностью – общество или человек? Христианство отстаивает  интересы общества, а иудаизм утверждает примат интересов человека как творения Господа. Найди еще какой-нибудь народ, который бы так много страдал и выжил, сохранив себя!
        – Ну что вы такое говорите, Майкл! Это уже философия, а я в ней мало смыслю, хоть и слышу здесь об этом на каждом углу. Но не понимаю, зачем в романе о любви такие высокие материи? По мне, напишите больше приключений, свиданий, наконец, постельных сцен. Ведь именно этого сегодня требует публика.
        – Каждому овощу свое время, так, кажется,  у вас говорится…
        – Я к тому, что у вас в романе только на словах в любви объясняются. За ними должны следовать дела!
        – Но ведь мой герой – калека! Не всякая девушка способна полюбить калеку!
        – Ой, я вас умоляю! О чем вы говорите?! Какой он калека? Для того  чтобы создать семью, у него все есть!
        Сказала – и вдруг как громом ее поразила запоздалая догадка, что Майкл пишет роман о себе, об их отношениях, лишь незначительно изменив биографию своего героя и ситуацию, происходящую с ними. И ее поразила глубина чувств этого человека. Она стала фантазировать. В ее голове возникли сложные конструкции, которые, чтобы проверить свою догадку, она пыталась реализовать в жизни. Через неделю она укрепилась в сознании, что Майкл свой роман пишет  именно с них. Недаром же он многократно говорил, что пишет с натуры! Алла вспомнила, как еще школьницей десятого класса она согласилась позировать одному художнику. Допозировалась до того, что лишилась девственности. Но художник все же закончил свою картину, на которую ей было стыдно смотреть.
       Почему-то история с тем художником, даже имя которого она позабыла, сейчас вспомнилась и позабавила. «Ситуация кардинально изменилась! – думала Алла. – Мне уже нечего терять, но, оказывается, я снова позирую!»
        – Когда люди не сходятся в главном, они расходятся из-за пустяков, – сказала как-то она, подавая Майклу распечатку.
        – Ты считаешь, что их развод был  предрешен?
        – Конечно! У них не было ничего общего! И, кроме того, когда человек действительно чего-то хочет, он не ищет оправданий, а добивается желаемого.
        – Не всегда это возможно! И, кроме того, у моей героини была хорошая репутация.
        – Ай, я вас умоляю! Хорошая репутация ясно доказывает, что вокруг не слишком любопытны соседи.
        – Вы не верите в возможность чистого чувства, в  целомудренность?
        – Почему же? Только что считать чистым или грязным? Разве можно считать грязным чувство, когда женщина поставила себе целью выйти замуж, создать семью и добивается этого всеми средствами, на которые способна?
         –  Но при чем здесь чувство? К тому же она  соблазнила своего хозяина!
         – Ай, я вас умоляю! И что здесь такого?! Никогда не поверю, что он девственник! Я в целомудренность не верю.
         – Он не девственник, но человек достаточно опытный и вполне может различить истинные чувства от наигранных.
         – Ай, бросьте! Знаете, как в современной музыке? Главным стилистическим приемом является шум. Никому не нужен голос, смысл слов. Голос отвлекает, тогда как шум бьет по ушам и заставляет вибрировать. И, кроме того, мне кажется, что у вашей героини вовсе не наигранные чувства. Она ведь действительно может полюбить вашего героя. Не вижу в этом ничего особенного!
         – О чем ты говоришь?! Он же  много старше ее.
         – И что из этого? Мы же говорим о любви. Или я что-то не так понимаю? Может, для постели он не самый лучший партнер, но вы же говорите о любви!
          – Вынужден признать, – сказал после некоторого раздумья Майкл, – что ты, кажется, права. Как это сказать по-русски? В  твоих замечаниях есть процент правды!
        – Говорят: «доля правды».
        – Доля правды… Но  старческая любовь – это  безобразное явление.
        – Ну что вы! Я так не считаю! Любовь всегда прекрасна!
        – А скажи-ка мне, Алла, пожалуйста, разве ты никогда не жалела, что любила не того, кого следовало бы?
        – А что без толку жалеть? Что было, то прошло! Но любила же! А это – прекрасно!
        – К сожалению, старость – неизлечимая болезнь, – думая о своем, сказал Майкл.  – Но, давай, please, работать.

        После работы Алла обычно уходила домой с матерью. После тяжелого дня она хотела отдохнуть и гулять отказывалась. Так продолжалось достаточно долго, и однажды Изя спросил Майкла, не означает ли это разрыв первоначального с ним договора? После изменения ситуации, видимо, необходимость в нем уже отпала? Майкл весело ответил, что ничего не изменилось, но ему следует в отношении с Аллой быть более настойчивым, женщины это любят.
        – Мне приятно, что между вами постепенно возникли дружеские отношения. Теперь эти дружеские отношения должны перерасти в любовные! Но ты ничего не делаешь для того, чтобы завоевать   ее  сердце.  Она  не  так  проста,  как кажется. И достаточно умна. Пригласи ее куда-нибудь и прояви себя мужчиной. Или я тебя и этому должен учить?
        – Ну что вы! Но как только дело доходит до поцелуев, она последнее время начинает  жаловаться на усталость и уходит домой.
        – Чтобы ничего не делать, нужно уметь делать все! Ты же мужчина!
        Однажды, когда Алла пришла на работу, в кабинете Майкла не оказалось. Она прошла по дому, но ни матери, ни Изи нигде не было. Постучалась к Майклу в спальню. Здесь она никогда не была, и ее удивила обстановка этой комнаты. Рядом с кроватью стояло кресло-коляска, на которой Майкл проводил весь день. Тут же располагались всевозможные тренажеры, гири, штанги… Широкое окно выходило в небольшой дворик, увитый плетущимися  розами.
        В первый момент Алла даже испугалась, не увидев хозяина в коляске. Потом взглянула на кровать. Майкл сидел, а его мускулистое туловище и голова  лежали на высокой подушке. Он держал в руках гантели.
        – Извините меня, please, пожалуйста, – невольно подражая Майклу, произнесла Алла, – но никого в доме нет. Я уж подумала, не произошло ли что? Не нужна ли моя помощь?
        – Нужна, – улыбнулся Майкл. – Положите, пожалуйста, будьте так добры, гантели на место.
        Алла подошла, но в этот момент Майкл сам отложил гантели в сторону, обнял ее и стал  целовать. Алла ответила на его поцелуи. И тогда случилось то, что должно было случиться. Все произошло быстро, страстно, неистово. Потом Алла, счастливая и радостная, встала, сказав:
        – Сюда же могут зайти!
        – В доме никого нет. Я всех отправил с поручениями. Их не будет часов до одиннадцати!
        – О! Это другое дело!
        И она снова подошла к лежащему на подушках Майклу и стала  целовать его губы и глаза, шею и грудь, шепча:
        – Если бы вы знали, как я мечтала об этом! Если бы вы только знали! Как я счастлива! Спасибо вам, милый! Как мне хорошо с вами.
        Истосковавшийся по женской ласке, Майкл вновь овладел ею, но теперь не было той неистовости и страсти, и Алла снова и снова проваливалась куда-то в бездну, и ей казалось, что это и есть рай!
        Когда, наконец, они очнулись, Майкл подтянулся на руках, прыгнул в стоящую у постели коляску и сказал, как будто между ними ничего не произошло:
        – Ты, пожалуйста, прости меня… Я не хотел тебя обижать… Приведи, please, себя в порядок, а я поеду помоюсь. Иди, будь добра, в кабинет. Будем работать.
        Алла хотела сказать ему, что она счастлива и прощать его не за что. Что благодарна ему за мгновения счастья. А то, что сейчас произошло, ей напомнило  ее первое увлечение с тем художником, который заставлял ее раздеваться и подолгу позировать, а потом, словно в благодарность за работу, дарил ей свою любовь.
        Никогда после него она не испытывала так остро этого чувства. Нет, Майкл действительно ей послан Богом. Какое счастье, что он решил писать свой роман с натуры. Какая ей разница, как позировать?! Она счастлива, и этого достаточно.
        Алла оглянулась. В комнате зеркала не было. Тогда, оправив платье, прошла в зал и посмотрела на себя в большое венецианское зеркало. Ей показалось, что она помолодела, и не знала, радоваться этому или нет. Ведь Майкл был старше ее на двадцать лет! Но потом, решив, что и старикам нравятся молоденькие курочки,  подкрасив губки, пошла в кабинет.
 
                6          

         В местной газете появилась статья о последнем романе Майкла «Белая королева».  Автор статьи, известный критик, похвалил его литературный слог, форму, но неожиданно обвинил в том, что поступки главных героев психологически не всегда оправданны, не подготовлены и верить им нельзя. Он приводил примеры диалогов, сравнивая с подобными образцами классики, и в итоге – камня на камне не оставил от романа. Как ни странно, книга в магазинах пользовалась спросом, и никто бы не обратил внимания на недоброжелательную и, можно сказать, тенденциозную и несправедливую статью: видимо, это был заказ  конкурирующего издательства. Ее перепечатали другие англоязычные газеты, и шумиха, поднятая газетами вокруг романа, с одной стороны, увеличила спрос покупателей и популярность Майкла, с другой – надолго испортила ему настроение.
        Целыми днями он находился в ужасном состоянии, совершенно не мог работать. Пытался отвлечься, но делать ничего не хотелось. В эти дни он много гулял с Изей по набережной, благо дни были облачными и не- жаркими.
        Как-то в пятницу днем, прогуливаясь по набережной, Изя толкал коляску и по просьбе Майкла молчал. Хозяину не хотелось разговаривать. Он о чем-то напряженно размышлял. Они остановились на площади возле двухэтажного магазина, на первом этаже которого было фешенебельное кафе. У входа прямо на площади сидели за столиками люди. Кто-то пил кофе, кто-то лакомился мороженым или просто читал газету.  Майкл предложил выпить по чашечке кофе, и они сели за крайний столик. Изе было безразлично. Он устал. Ноги гудели. Вялые мысли, цепляясь друг за друга, сплетались в странные кружева логических построений, и он неуклонно приходил к одному и тому же выводу, что жизнь его не удалась,  перспектив  – никаких и нужно все же на что-то решаться. Так долго продолжаться не может. Но тут же голос его второго «Я» говорил ему, что все эти фантазии, логические построения – бесплодны, никуда уйти от Майкла  он  не  может.  И  Алле  он   давно  безразличен. На горизонте нет ничего, кроме полной зависимости от этого Дьявола, которого не интересуют его переживания. А может, он  понял, что ничего путного из этой затеи не получится? Что она – голый номер? Почему-то вспомнилось, как в юности он с приятелем, заядлым рыбаком, ездил на рыбалку в станицу Багаевскую. Они взяли лодку и поплыли проверять перемет, переброшенный почти до другого берега реки. Приятель сидел на веслах, а его дед, старый, почти шолоховский казак с синей фуражкой, неизвестно как держащейся на голове, из-под которой торчал уже седеющий чуб, поднимал со дна проволоку, на которую были привязаны крючки с наживкой. Изя расположился на носу и наблюдал весь процесс ловли. Добрались до середины реки, но ни одной, даже захудалой рыбешки не  попалось в тот вечер.
       – Голый номер. Я же говорил – напрасный труд. Рыба ушла… – сказал дед, опуская на дно проволоку перемета и закуривая «Приму». – Греби к берегу, у меня вяленая есть. Пивка попьем с рыбцом.
       Так и уехали они в Ростов без рыбы.
       «Может, и Майкл напрасно проверял перемет? – думал Изя. – Напрасно  гребли? Ничего путного на сей раз  не получилось. Только бы он не обозлился на меня и не выгнал». Изя просто не знал, что делать. За то время, когда он жил у Майкла, отвык думать о квартире, о питании… Деньги, хоть и небольшие, откладывал в банке на «черный день» и очень боялся, что он вот-вот наступит.
       Официант принес кофе и пирожные. Майкл закурил. Было приятно сидеть в тени огромной акации и пить крепкий душистый кипяток, не утруждая себя беседой. Можно было просто подумать о своем, лениво разглядывая отдыхающих и прохожих.
       Когда они уже допивали свой кофе, Изя боковым зрением вдруг заметил, что к ним приближается девушка, закутанная в черные одежды. Огромные глаза ее блестели и выражали решимость. Походка была напряженной. Так не ходят женщины, прогуливающиеся по набережной. Но у Изи не было времени все это анализировать. Какое-то интуитивное чувство ему выдало информацию о надвигающейся опасности, и он, несмотря на удивление Майкла, резко развернул коляску и оттолкнул ее подальше от входа в кафе. В это же мгновение раздался оглушительный взрыв, звон разбитого стекла,  вопли и стоны.
       Изя сначала даже не почувствовал боли. Не оглядываясь и не обращая внимания на бегущих в разные стороны людей, сирены полицейских и санитарных машин, он быстро, почти бегом толкал коляску к дому.
        – Вас не задело? – спросил он Майкла.
        – Со мной все о’кей.
        Дома их встретила перепуганная мадам Гринберг, слышавшая грохот взрыва.
        – Изя, вы же весь в крови! Готеню! Надо вызвать доктора!
        Рукав сорочки промок от крови. Изю уложили на диване в гостиной. Майкл вызвал врача, а мадам Гринберг до его приезда наложила жгут на плечо. Врач, осмотрев рану, сообщил, что ничего страшного нет, кость не задета. Он остановил кровотечение, зашил рану несколькими швами и наложил повязку.
        – Пару дней покоя, теплое питье, хорошо бы чай с лимоном. Завтра я к вам загляну… Ничего страшного…
        После ухода врача все расположились в гостиной, продолжая переживать только что произошедшее. По телевизору передавали подробности. Диктор назвал число погибших и раненых. Оператор показал развороченный вход в кафе и выбитые стекла, множество испуганных людей, машины, увозившие  погибших и раненых. Майкл выключил телевизор.
        – Боже мой! – воскликнула мадам Гринберг. – Когда же это кончится?!
        Изе стало лучше. Он чувствовал себя героем. Сидя в мягком кресле он снова и снова вспоминал ту, всю в черном, женщину-шахидку. «Что-то в ней было необычное. Глаза? Походка? Нет, это на уровне подсознания», – подумал он, а вслух сказал:
        – Мы заслужили эту кару. Разве можно было нам, пережившим столько за всю нашу историю, рассориться с целым народом, со всеми вокруг?!
        – Ох, Изя! Ты есть, как это сказать по-русски?  Продукт  пропаганды! Да, да, так именно! Что ни говори, а знанием истории ты не был обременен. Я правильно сказал?
        Мадам Гринберг принесла Изе крепкий горячий чай, и он, отхлебывая  обжигающую жидкость мелкими глотками, продолжал рассуждать:
  – Нет… Нужно признать, что и мы – достаточно агрессивный народ. Наше поведение самоубийственно! Ведь вокруг – враги! А их ох как много!
  – Знаешь, Изя, не говори, о чем и представления не имеешь. Тебе вдолбили в голову всякую чушь, и ты поверил.
  – Ну почему же чушь? Евреи  согнали палестинцев с их земель…
  – Хорошо. Тогда, будь добр, скажи мне, пожалуйста, что это за государство – Палестина? Когда оно возникло? С кем граничило? – продолжал Майкл.
  – Не давите меня эрудицией. Я действительно этого не знаю.
  – А может, скажешь, какой город был его столицей? Это была монархия или республика?
  Видя растерянность Изи, Майкл только больше распалялся.
  – Ну, хорошо! Назови мне лидера этой Палестины, который  правил  до  Арафата?  Или  язык  этого народа?
Ну хоть что-нибудь…
  – Я не силен в истории.
  – Тогда почему ты судишь о том, в чем не силен?! У нас в Америке каждый обыватель прекрасно знает, как управлять страной, как сделать жизнь людей счастливой и безбедной…
  – Это знают  в любой стране. Я знаю, что по решению ООН возник Израиль…
  – При чем тут Израиль? Мы говорим о Палестине. Так вот что я тебе скажу. Никогда не было такой страны! И народа Палестины не было. Все, кого сегодня называют палестинцами, – обыкновенные арабы.
  – Но этот народ многие века жил здесь!
  – Да, жили среди еврейского народа арабы. Жили дружно, как братья. И что? Как только возникло еврейское государство, на него напали арабские страны, которые не хотели, не могли допустить, чтобы, как Феникс, возродилось государство иудеев.
   – Что, их жаба душила? Завидовали?
   – Не знаю… Напали, и что? Получили по зубам! Но не успокоились. Они и сегодня мечтают уничтожить Израиль, хвастают, что утопят евреев в море. Но теперь хотят это сделать руками наемных террористов.
  –    И что?
  – А ничего. Создали в Газе, Иудее, Самарии мощные террористические организации и назвали  цинично их народом Палестины!
   – Ну и ну!
   – А как иначе объяснить, что ни Иордания, ни Египет не желают принять обратно  к себе  «Западный берег» и Газу? Зачем им  доморощенные террористы? Эти люди не умеют и не хотят жить в мире и согласии. Их лидеры привыкли получать подачки из арабских стран. Да и Соединенные Штаты немало дают Арафату в надежде, что он как-то наладит мирную жизнь людей. А вместо этого тот роет подземные тоннели для подвоза оружия и взрывчатки, которые закупают в Сирии, Ираке, да мало ли еще где!
   – Но это же будет продолжаться до бесконечности!
   – Конечно. Идет третья мировая война. Ее одни называют мировым заговором террористов, другие – джихадом. Но суть от этого не меняется. Сегодня вовсе не нужны огромные и дорогостоящие  армии с танками, ракетами и авиацией.
  – Да, но то, что мы называем терроризмом, можно назвать  освободительным движением. Во второй мировой войне разве наши партизаны чем-то отличались от террористов? – спросил Изя.
  – Это правда. Только нужно, наконец, принять общие правила игры, выработанные  человеческим сообществом. Иначе кровь  зальет мир. После одиннадцатого сентября это поняли все страны. Америка в том числе. Ни океан, ни огромная современная армия и космические войска не защитят и не могут защитить ее от террористов. С ними еще не научились бороться. Но хватит об этом. Уж очень печальная тема. А о сегодняшнем взрыве в кафе что можно сказать? Жалко того парнишку, которого  несли на носилках. И женщину, у которой оторвало руку. И конца этому не будет…
        Когда к обеду вернулась домой Алла, мадам Гринберг  рассказала ей, что произошло с ними у соседнего кафе и как мужественно проявил себя Изя. Бледная девушка стояла и смотрела на Майкла, думая, что в одно мгновение могли  рухнуть ее надежды на счастье. Она даже не взглянула на Изю. Смотрела и смотрела на Майкла, потом вышла в кабинет, положила папку с бумагами и снова зашла в зал.   После того памятного дня прошло больше недели, и Алла ни единым движением, ни словом, ни взглядом не  напомнила ему о том, что произошло между ними. Она умела держать паузу. 
        – Ну что, нашла? – спросил ее Майкл, чтобы отвлечь от мыслей о недавнем взрыве. – Это могло быть в «Диалогах» Платона. Да, да! Кажется, в диалогах Сократа и Критона.
        –  Я  отксерила.  Прочитать?
        –  Будь добра.
        Алла вернулась в кабинет и тут же вышла с двумя   листками  в  руках.   Сев  к  столу,  стала  читать. Но голос ее дрожал. Она никак не могла успокоиться.
       Изя, почувствовав, что им больше никто не восторгается, вышел, сказав, что приляжет в своей комнате: уж очень кружится голова. Ушла в кухню и мадам Гринберг, чтобы оставить Аллу наедине с Майклом. Никто даже не взглянул в их сторону.
        – «Но, дорогой мой Сократ, – стала читать Алла, –  и теперь еще говорю тебе: послушайся ты меня и не отказывайся от твоего спасения. Ведь меня, если ты умрешь, постигнет не одна беда: кроме того, что я лишусь друга, какого мне никогда и нигде не найти, еще многим из тех, которые не близко знают нас с тобою, покажется, что я не позаботился спасти тебя, будучи в состоянии сделать это, если бы захотел истратить деньги. Ну а может ли быть хуже такой славы, когда о нас думают, что мы ценим деньги больше, чем друзей?..»
        – Прекрасно. Это то, что мне нужно. Спасибо, пожалуйста, – произнес Майкл.
        – Вы сегодня расстроены. Все к одному: этот взрыв, а еще пасквиль в газете. Когда вы волнуетесь, ваш русский становится похожим на мой английский.
        – Не знаю. Вероятно, с возрастом становлюсь labile, sensitive, vulnerable…
        – Лабильным, чувствительным, ранимым,  – вслух повторила Алла.
        – Совершенно правильно… Спасибо, пожалуйста. Наверное, ты права… Ничего не хочется делать, ни писать, ни читать…
        – Какой, однако, вы! Вас чуть поругали – и вам уже писать неохота. Ну, если можете –   не пишите! Но боюсь, что не писать уже не сможете. Вы, конечно, судите себя строго, очень строго, заносите планку до небес. Может, так и нужно! В этом и есть смысл жизни. Иногда задранная планка делает с человеком просто чудеса:   он преображается и  берет высоту.
        – А что есть хорошо и что есть плохо? Кто может это оценить? И для кого хорошо, а для кого плохо? Это такие условности, что и говорить не стоит.
         – Или! – одобрительно воскликнула Алла. – Видите ли, Майкл, я сравниваю вас таки с  классиками! Не с  мурой сегодняшней же вас сравнивать! Ой, я вас прошу! Рядом с нею вы  просто гений. Дюма, тот, что отец, Марк Твен или даже Ги де Мопассан! Можете этой простой мыслью утешиться!  Но я вас умоляю! Жизнь приносит не только наслаждения, но и трудности. Вы всегда их преодолевали и тогда чувствовали себя счастливым. Разве не так, я вас спрашиваю?
       – Спасибо тебе! Ты не можешь представить, как нужны мне твои слова. Sorry! Последнее время я мало с тобой общался. А твои слова меня почти вывели из оцепенения.
        – Эх, Майкл, Майкл! Вы не понимаете, что для меня теперь значите! Даже дюку Ришелье, что стоит у нас в Одессе на Приморском бульваре, видно, как я к вам отношусь! Вы должны знать, что мне очень хорошо с вами, и я счастлива, что могу вам хотя бы чем-то быть полезной. А если когда-нибудь вы меня прогоните, я пропаду. Пропаду окончательно, потому что… потому что… Нет, вы не улыбайтесь! Вот поэтому я так боялась этого признания, а мне так не хочется, чтобы в ответ вы просто рассмеялись мне в лицо…
        Алла засмущалась, но потом, встрепенувшись, взглянула в его глаза.
        – О чем ты говоришь, Алла? – воскликнул Майкл. – Разве я дал тебе повод? И почему я тебя должен прогнать? Откуда такие мысли?
        – Я вам благодарна за все… за все… за доброе отношение, несмотря на мое свинство.
        – Свинство? Что есть свинство?
        – Я до сих пор не прочла ваших книг.
        – Это не самый большой грех. Но мне приятно твое общество. И я благодарен тебе!
   – Не знаю, как вам, а мне всегда общаться  с вами было интересно и приятно. Но вряд ли я для вас сейчас достойная  собеседница.  Вы полны творческих планов, а я? Что я? Как старая калоша…
   – Это ты-то – старая калоша?! Тогда что говорить обо мне?
   – Ай, бросьте мне морочить голову! Вы – заветная вершина, на которую мне никогда не забраться. Только смотреть снизу вверх!
   – Это ты-то не заветная вершина?! Тогда какая же вершина заветная? Только ты понимаешь все в упрощенном сексуально-фрейдистском смысле, словно какая-то научная зануда. А я в  это понятие вкладываю много разных смыслов.
   – Ой, я вас умоляю! О чем вы говорите! Вы такой благородный человек! Я таких не встречала! Мне кажется, вы из другого времени. Из девятнадцатого, серебряного века, где благородство и честь высоко ценились людьми!
   Майкл рассмеялся.
   – Где ты  у меня разглядела благородство и честь? Что за фантазии?! Честь что фиговый листок. Я – прагматик. Мне приятно делать людям приятное. Приятно жить весело. Так уж получилось, что я могу позволить себе быть щедрым. Да и то не так, как хотелось бы. Кстати, книги мои можешь вполне не читать. Не шедевры, даже более того, вовсе не литература. Но ты мне подарила свою любовь, и я не знаю, как тебя благодарить за это.
   – А разве за любовь нужно благодарить? Это что-то новенькое. Любовь дарят, не ожидая чего-то в ответ. Ее дарят, получая при этом огромное счастье. Разве это не так?!
   – И все же я тебе благодарен…
   – Не за что меня благодарить. Я вас люблю! Разве это не ясно?
   – Спасибо!
   – Что, спасибо?! Ой, я вас умоляю! Понимаю, что недостойна вас. Вам нужна не такая замухрышка, а молодая красавица…
   –    Для меня понятие «красивая женщина» – это совсем не то, о чем ты подумала. Красивая душа, внутренний свет, жизнь в гармонии с собой…  И ты – подходишь под этот стандарт! Должен тебе сказать, что с некрасивыми женщинами я долго не общаюсь. Мне просто неинтересно.
   – Клянусь мамой, мне это очень приятно слышать!
   – Но мне бы хотелось сделать тебе что-нибудь приятное…
   – Вы уже сделали! Сказали, что вам со мной хорошо! Лучшего подарка мне не пожелать!
   – Спасибо, милая… Мне действительно было с тобой хорошо!
   – Вот это и есть счастье! А я принесла изумительные цветы. Не знаю, как они называются, но  они столь необычны, что мне захотелось купить их вам. Правда, они желтые, а я не знаю, как вы относитесь к этому цвету. У нас в Одессе говорили, что желтые цветы к разлуке. Я об этом подумала только после того, как  купила.
   – За цветы спасибо. Но ты напрасно в желтом цвете подразумеваешь разлуку. В фэн-шуй  желтый цвет   означает   хорошее   и  непринужденное  общение.
И, как видишь, это учение не лукавит. Но, вообще-то, срезанных цветов я не люблю. Это – мертвые цветы. Увядающие цветы распространяют отрицательную энергетику.
  – Я восторгаюсь вами, вашей эрудицией, умом, талантом!
  – Пожалуйста, не преувеличивай!
  –  Разве вы  можете запретить восторгаться вами?! Разве я восторгаюсь  формами? Вашей, извините меня, грудью или бюстом? Я восторгаюсь вами! И мне это никто не может запретить!  Вы  даже можете любить и мечтать о другой женщине!  Боже мой, мечтайте, любите! От этого я не буду меньше восторгаться вами! Хочу только, чтобы она подольше приносила вам радость, счастье и восторг. Пусть  вы будете здоровы и благополучны, и большего счастья мне не нужно!
   – Алла! Милая Алла! Мне слушать это непривычно, хоть и не скажу, что у меня не было женщин. Но такой жертвенности не приходилось еще встречать. Мне думалось, что ты любишь только одного человека, которого всегда видишь в зеркале.  Видимо, я был не прав. Но никогда не поздно признать свою неправоту. Еще раз, спасибо за твои чувства ко мне!
   – Я же говорила, что за любовь нельзя благодарить! Ведь, по большому счету, счастлив не тот, кого любят, а тот, кто любит! А я впервые, может быть, полюбила по-настоящему. Мне приятно вам помогать, дышать одним с вами воздухом, просто находиться рядом! Я хотела быть вам верным псом, вашей тенью…
   – Алла! О чем ты говоришь?! Мне самому очень важно общение с тобой! Да, да, правда! Одиночество хорошо, но... общаться иногда хочется. Конечно, не всегда и не со всеми, но...
  – Я по гороскопу – собака! Я буду вам верна, как пес…
  – Повторяю, мне хорошо с такими, – он улыбнулся, – славными псами, как ты! Кроме верности и преданности они могут лаять на врагов и охранять от друзей. Разве ты этого не знала?!
  – Я   буду  лаять  на   всех,  на  врагов  и  на  друзей!
Я ведь люблю вас!
  – Не знаю, достоин ли я твоей любви? И, кроме того, я не терплю жалости! Не нужно меня жалеть! Я – калека  и ходить никогда не смогу!
    – Ну и что? Зато я не знала мужчин, лучше вас! Вы сильный и ласковый, грубый и нежный, в вас одновременно уживаются и святость и порок! Я люблю вас!
  – Ты меня идеализируешь. Придумала, сочинила…
  – А мне и правда часто снится, что мы с вами в раю. Плывем по небу, отдыхаем на облаках, смотрим сверху на всех. Но мне почему-то не понравилось в раю. Там   бесполые чувства, безразличная любовь и  питаются святым духом… Но и там вы сможете одаривать или не одаривать своего пса  ответной  любовью. Но я с удовольствием отдам право быть в раю за счастье быть с вами на земле!  Нет, не хочу жить в раю! Скучно и противно. Для меня не может быть рая, когда кто-то в аду!
 – Вот это мне в тебе нравится!
 – Когда-то в Одессе я, как молитву, повторяла слова из песни Жака Бреля: «Laisse-moi devenir... l'ombre de ton chien» – «Позволь мне стать... тенью твоей собаки». Поскольку сильные желания, посланные в Космос, исполняются вне зависимости от их разумности, теперь такая возможность мне  предоставлена в самом прямом смысле.
   – Это только вначале тебе так кажется! Ты только сейчас так говоришь, но очень скоро тебе все наскучит и станет невыносимым. Ты просто сбежишь от меня! Ничего хорошего, experto crede!
   – Ах, я вас умоляю!
   – Ты ведь совсем не знаешь меня! Я несдержан и эгоистичен, бываю вспыльчивым, грубым и резким...
   – Ругать себя нехорошими словами не стоит! Лучше чаще смотрите в зеркало на любимого мужчину и признавайтесь ему в любви, говорите комплименты.  Поверьте, это правда! Вы – необыкновенный мужчина, и мне кажется, что я всю жизнь вас ждала! Вы мне посланы Богом! Не улыбайтесь! Я не верю в Бога, но в этом случае  готова в Него поверить, потому что я люблю  вас! А это божественное чувство! И, видит Бог, дело совсем не только в сексе! Хотя, признаюсь, так, как с вами, мне никогда не было  хорошо.
   Алла говорила, и на глазах у нее выступили слезы. Майкл не знал, как поступить, что сделать. Он взял со стола какие-то листки и, чтобы переменить тему разговора, сказал:
  –  Успокойся и послушай лучше стихи. Изя мне дал несколько стихотворений поэтов из своего Ростова. Это некий Алексей Бурцев. Мне понравилось.
  И Майкл стал читать стихи, смешно растягивая слова и вытягивая шею.
                Я у тебя надолго.
                Видимо, на всю жизнь.
                Дьяволу или Богу –
                ты лучше мне молись.
                Да не поникнут плечи,
                помни же про меня!
                Я коротаю вечность,
                мельчая день ото дня.
                Время над нами мчится
                тихо, не торопясь.
                Я на тебя молиться
                буду.  На солнце грязь
                высохнет, станет, как камень,
                о капле дождя скорбя.
                Знаю я, что руками
                не  удержать тебя.
                Было дано мне право,
                право и грех большой –
                сладостная отрава – 
                властвовать над душой.
                Годы ли сердце сушат,
                чары ли?  Но, губя
                наши слепые души,
                я отпущу тебя.
                Рухнут слепые запреты.
                Чистыми станут пути.
                Любишь? Я тоже. Поэтому
                и говорю:  лети!
   Алла молчала. Она, не понимая глубинного смысла стихотворения, почувствовала красоту его мысли, напевности, лиричности. Потом, взяв листок, прочитала еще раз  и, возвращая их, глухо произнесла:
  – «Я на тебя молиться буду…» Но никто не дал мне такого права – властвовать над вашей душой! Да и не нужно мне этого! Я хочу, чтобы вы властвовали над моей душой! Впрочем, вы и так властвуете!
  – Но я не хочу, чтобы когда-нибудь ты могла сказать: привлек, соблазнил, а потом… Я привык  быть свободным человеком, не хочу никому  принадлежать!  Этого никогда и не скрывал.
   – Разве я покушаюсь на вашу свободу?! Вы свободны.  Вы  вправе  встречаться  и быть с кем хотите! Я вам не  стану мешать! Я буду вас оберегать! И как ваш друг, заранее прощаю все возможные и невозможные ваши грехи. Я хочу просто раствориться в вас и только об одном молю Бога, чтобы Он сделал так, чтобы вы не утратили ко мне интерес. Больше мне ничего не нужно!
  Майкл молчал. Многоопытный и прагматичный, он понимал, что нужно переменить тему разговора. После непродолжительного молчания, набивая трубку табаком,  спросил, изменив тон, по-деловому:
        – Кстати, я просил тебя найти материалы об армянском царе Тигране.
        – Я не успела. В следующий раз, – разочарованно сказала Алла, так и не получив внятного ответа на свое признание.
        Майкл же специально старался уйти от этой темы.
        – Да. Нужно будет внимательно посмотреть историю этого народа.
        – И зачем  вам нужны эти армяне? У вас же роман о любви!
        – Конечно. Но художественное произведение – не фотография. А армяне – великая, талантливая и Богом обреченная на несчастья нация. Трагическая судьба этого народа, разбросанного по всему миру, очень напоминает судьбу нашего народа. Он перенес и геноцид, когда погибло  до полутора миллионов армян. До сих пор день 24 апреля считается у армян днем траура. И сегодня все повторяется. Резня армян в Сумгаите и Баку…  А Россия наплевала на договор о дружбе и взаимопомощи с Арменией.
        – Я все-таки ничего не пойму. При чем здесь армяне? Где евреи, а где армяне?! Это же все-таки две большие разницы!
        – Везде, где бы ни жили армяне, они дарили добро людям, свой ум  и сердце, – продолжал Майкл. – Есть несколько гипотез. Одна из них: армяне – одно из утерянных колен еврейского народа. Другая – исполнение приказа царя Тиграна, пленившего сто тысяч евреев, которых он не казнил, не превратил в рабов, не скормил их диким зверям, а заставил жениться на армянских девушках. Такое кровосмешение не могло не иметь своих последствий!  В армянах течет немало еврейской крови! Потому-то и судьба у этого народа так напоминает нашу  судьбу. 
        – Вы таки, Майкл, самый умный человек, которого я когда-либо встречала в жизни. Мне таки с вами жутко интересно! 
        – Вот и хорошо, – улыбнулся Майкл. – Но, кажется, пора обедать! Вы составите мне компанию?
        – Нет. Мне еще нужно кое-что доделать из того, что вы мне поручили.
        – Доделаете позже.
        – Нет, Майкл. И, кроме того, я перекусила в кафе библиотеки. Приятного вам аппетита.
        Алла встала и пошла в кабинет.               

                7

        Зима в Израиле дождлива и ветрена. В такие дни выходить на улицу не хотелось. Все больше времени приходилось проводить дома. Для Изи это было особенно тяжело. Он все больше ощущал свою ненужность. Майкл  многие часы проводил с Аллой. Последнее свое произведение Майкл писал на русском языке, и Алла прямо с голоса печатала, по ходу правя неудачные выражения. Майкл был ею очень доволен. Изредка, когда они оставались в доме одни, она подходила к нему, и тогда он обнимал ее. А она, торопливо и жадно целовала его губы, все его могучее тело, доводя до неистового возбуждения. И тогда он брал ее, брал страстно, как мужчина, давно истосковавшийся по женскому телу.
        Потом она еще некоторое время его ласкала, целуя и прижимаясь к волосатой груди. Наконец,  остыв, снова занимались делом.
        Работа быстро приближалась к финалу, и Алла подумала: что будет, когда он закончит роман? Захочет ли писать еще на русском? Ведь все, что писал раньше, – на английском. Она стала придумывать различные причины, хитроумные ходы и  их развитие с кульминацией и финалом. В Интернете находила интересные факты. Майкл обычно доброжелательно выслушивал ее, потом хмыкал, прося разместить в папке с нехитрым названием  «Идеи».
        Если же выдавался  хороший денек, Майкл отправлялся на прогулку. Ему помогала одеваться Алла, шла с ним на прогулку, легко толкая коляску и продолжая рассказывать очередной сюжет. И откуда они только рождались в ее голове?! Исторические и детективные, убийства и финансовые аферы, любовные приключения и истории из жизни олимов, пьесы на библейские темы и околонаучные фантазии буквально фонтаном лились на Майкла. Он едва успевал входить в проблему, как у Аллы вдруг возникала новая идея, еще более заманчивая и интересная.
       – Вы знаете, Майкл! Мне кажется, вам нужно писать одновременно два-три романа. Когда надоест один, вы всегда можете, отбросив его на время, писать другой. Думаю, это следует попробовать!
        – Может быть… – улыбался Майкл. – Ты говори, говори! Я люблю слушать твой голос. Под него хорошо думается.
        – Понимаю. Я как фон для размышлений…
        – Я, вероятно, не то сказал. Но мне действительно не хватает реального продуктивного спора.
        – Ай, я вас умоляю! Вы явно меня принимаете не за ту! Реальный продуктивный спор и столкновение мнений – это совсем не моя стихия! Я просто живу со своими, как говорится, прибабахами и закидонами, ведь каждый сам находит свой путь.
   – Прибабахами и закидонами? Это как понимать?
   – Со своими чудачествами…
   – А, чудачествами? Понимаю. Но истин столько, сколько листьев на деревьях,  говорят буддисты.
   – Вот именно!
   – И в споре рождается истина!
   – Ай, я вас умоляю! Кто вам такое сказал? Например, если человеку все до лампочки, он обязан допустить, что и другому все по фигу!  И как здесь найти истину? О чем здесь можно спорить?
   – Может быть, очень может быть! Но я так не привык. Я должен сделать сначала одно дело и только после этого могу взяться за другое. Хотя вовсе не обязательно, что я прав.
  Изя, чувствуя, что Алле теперь не до прогулок, старался быть полезным по дому. Он покрасил забор, отремонтировал дорожки во дворе, поправил упавшую от ветра телевизионную антенну, с удовольствием выполнял поручения мадам Гринберг: ходил в магазины, банк, на почту. По просьбе Майкла ходил в библиотеку подбирать необходимые ему для работы книги. Когда же нечего было делать, иногда, чтобы привлечь к себе внимание, жаловался мадам Гринберг:
        – Человечество стоит перед чудовищным выбором: либо работа, либо дневные программы телевидения. Боже, какую только чушь не передают. Эти сериалы, в которых давно известно, чем что окончится, просто невозможно смотреть!
        Мадам Гринберг наконец успокоилась. Алла стала мягче, ласковее. Исчезла нервозность, резкость, когда в пылу она могла нагрубить, обидеть. Она понимала, что дочка все же  поймала в свои сети этого  Майкла! И что теперь будет? Скоро ли она ему надоест? Впрочем, пока никаких признаков нет: целыми днями они – вместе. Это у них называется работой! Но однажды, убирая в кабинете, увидела лист, распечатанный на принтере. Обычно Майкл пишет на компьютере, а этот листик лежал у хозяина в кровати, и мадам Гринберг, перестилавшая постель, невольно пробежала глазами первые строчки. Потом внимательно прочла  текст до конца, думая, что это отрывок из романа, который пишет Майкл. Но вскоре поняла, что это письмо ее дочери.
   «Родной мой, счастье мое! – писала Алла. – Только в письме я осмеливаюсь называть вас на ты. Так чувствую тебя лучше – ты ближе! Здесь твой запах, твое тепло, по которым я так тоскую. Перепечатала все, что вчера наговорил ты на магнитофон. Посмотри! Столько хотелось тебе сказать! Столько всяких мыслей кружило  в   голове   в   эти   дни.   Все  о любви, родной.
О моей любви. Но суть  в одном – всегдашней тоске по тебе. Я забываю о ней на короткое время, когда мне перепадает счастье  и ты ко мне благосклонен. Не знаю, сделала ли я тебя хоть чуть счастливей?! Знаю лишь, что я – самая счастливая женщина в этом  городе, а может – мире, хоть и печали во мне тоже много. Помнишь, я тебе рассказывала про Бахчисарайский фонтан? Там вода все время сочится сквозь скалы. Так и сердце мое, кажется, тоже плачет все время. Но я  знаю: то, что есть у меня сегодня, – лучшее, что может предложить жизнь. Моя любовь к тебе очень сильная. Хотела бы любить потише, поменьше. Но не могу. Вот отчего так хочу от тебя ребенка. Вовсе не оттого, что во мне вдруг проснулся материнский инстинкт. Я знаю, что мир жесток, и не хотела бы своего ребенка подвергать испытаниям. Но мне так хотелось иметь тебя – своего. И потом, мне кажется, что твой ребенок справился бы с жизнью, даже если бы ему пришлось рано остаться одному. Но – все. Пора идти домой, а то мама будет волноваться. Поздно. Кажется, что я не живу, а существую как фантом, который оживает только в минуты, когда  он рядом с тобой.  Любимый, мне очень нужно,  чтобы ты был счастлив, здоров. Все, заканчиваю. Иначе буду бесконечно писать одно и то же. Я не могу просить у Бога ничего больше, чем  Он мне дал. Я люблю тебя – сильнее нельзя. Твоя Алла. Целую всего – от волос до кончиков пальцев».
         «У-у-у! Здесь вовсе не флирт, и неизвестно, кто в чьи сети попал! – подумала мадам Гринберг и положила листок под подушку. –  Но, кажется, в Библии сказано, что лучше быть живой собакой, чем мертвым львом. Но собачья жизнь – разве это жизнь? Вот не думала, что моя Алла может так втюриться! Тем более в калеку! А может, не такой уж он калека?! Вот новость так новость! Да! Это меняет дело. Но тогда мне жаль этого неудачника Изю. Впрочем, как говорил наш первый помощник: «Что наша жизнь? Борьба!» И все же Изю жаль... Тоже мне: Ростов-папа! Одесса-мама, это таки да! Ну и ну!..»
        Вечером она решила расспросить дочь поподробнее.
        – Слушай, Алла, ты что, и вправду надеешься поймать эту золотую рыбку? – спросила она, когда они пришли домой.
        – Это ты о чем? – притворилась, что не поняла вопроса, Алла.
        – Тише ход! Разве не знаешь, что в камбуз посторонним вход запрещен? Или забыла старый анекдот?
        – Анекдот?
        – Вот именно?
        – И какой же?
        –  Один еврей захотел наконец обзавестись семьей. Пришел  в синагогу и говорит: – Ребе, я хочу жениться! – Так женись! – Но ей только двадцать лет! – Тогда не женись. – Почему? –  Через двадцать лет ей будет уже сорок. Зачем же тебе жениться на такой старухе?!
        – Это ты к чему? – спросила Алла.
        – К тому, что я прочла твое письмо Майклу.
        – И что?
        – Ничего. Только, ты, дочка, играешь с огнем! Как говорил наш старпом, от счастья до несчастья – один шаг. От несчастья до счастья – вечность! Не понимаешь, что он никогда на тебе не женится?
        – Мне это ни к чему. Тебе нужен штамп в паспорте?
        – А этот Майкл! Ну, я тебе скажу! Все тот же старпом, помнится, учил нас, что нельзя быть честным и нечестным одновременно, даже если это происходит в разных местах. Такой правильный был на словах, а сам каждую ночь наших курочек по ночам у себя в каюте ощипывал.
         – А тебе завидно было?
         – Дура ты, Алла. Завидно? Я с ним барахталась полгода. Потом сама ушла. Но не обо мне речь. А если вы сделаете ребеночка? На это они спецы!
         – Если бы! Ты знаешь, сколько раз во сне видела себя с пузом!
        – Вареники во сне – это не вареники, а сон.
        – Но мне это не грозит. Ты думаешь, мои былые аборты еще оставили шанс забеременеть?
         – Да… Без пальцев и кукиша не покажешь.
        Мадам Гринберг посмотрела на дочь, потом обняла  и поцеловала ее:
        – Пошли спать. Бедный Изя. Жалко мне его…

        Через несколько дней на кухне произошел разговор, который имел серьезные последствия в нашей истории.
        – Из всех молочных блюд я предпочитаю мясо, – сказал Изя, предвкушая удовольствие от искусно приготовленной индейки. – И почему у нас в Ростове я не видел в продаже мяса этих замечательных птиц? Зато там мне приходилось есть рыбу, которой здесь, по-моему, нет  в продаже!
        – И что это за диво такое? – удивилась мадам Гринберг. – Но знаете, что я вам таки скажу? По секрету, чтобы не обидеть Майкла. Здесь мне совсем не нравится рыба! Разве это рыба, я вас спрашиваю? У нас в  Одессе –  это таки  да  рыба!  Одни  бычки чего стоят!
А камбала?! Я жарю бычки на ароматном подсолнечном масле, которого здесь днем с огнем нигде не найдешь. Жарю   до   золотого   цвета,   до   хруста   хвостиков! Заходишь во двор – из каждой квартиры запах жареных бычков! Это таки, я вам скажу, лучше парижских духов! Пахнет детством! А камбалу делаю в томатном соусе! Ах, что бы я только не отдала, чтобы снова попробовать одесских бычков! И чего меня, дуру, сюда занесло, я вас спрашиваю? Чего мне не хватало? Квартира была хорошая, двухкомнатная. Нам с Аллочкой вполне хватало. Ну и что, что  государственная? Все мы были государственными! Зато – все родное! Меня вся Одесса знала, и я знала всех! Там прошла вся моя жизнь. Помню, как на Привозе после плавания я ходила, как королева! Все могла купить! Да что нам нужно было особенного?!
        – И чего же вас занесло сюда? Вас здесь ждал богатый дядюшка?
        – Какой там дядюшка! Да  если бы и был, здесь никто своим богатством особенно не делится. Так… дурь попутала. Знаешь, Изя, что я тебе таки скажу? Похмельный синдром – это когда голова перевешивает. А у меня не как у людей – перевесила, извини, задница!
        – Мадам Гринберг, – удивился Изя, – я вас просто не узнаю! Вам-то чего так расстраиваться?
        – Ты, Изяле, таки прав. Но, мне кажется, что я все время сплю, что мне все это только снится. И знаешь, что я тебе скажу? Мне не хочется-таки просыпаться!
        – Чего же тогда вы сюда приехали?
        – Послушала, дура, свою соседку. Знаешь, как у нас в Одессе говорят: глухой слыхал, как немой рассказывал, что слепой видел, как хромой побежал. Вот и я, дура, решила, что здесь меня действительно ждут молочные реки…
        – Что вы такое говорите! И чем вам плохо? Слава  Богу, ни в чем не нуждаетесь…
        – Ой, я тебя прошу! Ты-то зачем меня успокаиваешь? Или я совсем уже дурочкой выгляжу? Сегодня быть бедным стоит уже на двадцать процентов дороже!
        – Инфляция?!
        – Вот именно! Но о чем говорить? Моя песенка спета. А вот ты-то чего здесь штаны протираешь? Чего ждешь у моря погоды? Или вернуться некуда?
        – Как вернуться?
        Изе и в голову не приходило, что ведь можно и вернуться в Ростов. Он же не потерял российского гражданства. Правда, квартиру свою продал. Но за это время, пока работал у Майкла, кое-что скопил. Да и работу там проще найти. Пораженный вдруг этим внезапным открытием, он сидел, с удивлением глядя на мадам Гринберг.
        – А чего тебе терять? Знаешь, в чем-то этот крещеный еврей был-таки прав, так это в том, что тебе нечего терять, кроме своих цепей!
        – Он что, обо мне говорил?
        – А о ком же? Ты что, Рокфеллер или Ротшильд твоя фамилия? Ой, я тебя умоляю! Найдешь в своем Ростове какую-нибудь шиксу с квартирой и машиной. Ты же еще совсем не старый. За первый сорт, правда, не сойдешь, но за второй – вполне! И какая тебе разница? Все эти местные еврейские штучки мне уже знаешь, как надоели! Знаешь, Изя, даже в нашей Одессе не было такого национализма, как здесь, в нашем благословенном Израиле! Только и слышу: евреи, евреи, как будто нет других разговоров!
       – Мадам Гринберг! Что вы такое говорите?
       – А что? Знаешь, у нас в Одессе жила одна женщина. Торговка с Привоза. Колоритная такая дама, я тебе таки скажу! Килограммов на сто двадцать весу! Так у нее как-то спрашивали (сама слышала, чтоб я так жила!): «Мария Исааковна Петрова! Вы что, еврейка?» А Мария Исааковна отвечала голосом гудка с нашего теплохода: «По-вашему, Исаакиевский собор – синагога? А ну, сгинь с моих глаз, антисемит проклятый!» Так того любопытного словно волной смывало с горизонта!
       После этого памятного разговора  у Изи возникла мысль вернуться в Ростов. Он стал узнавать о возможности этого предприятия. Слава Богу, он никому ничего не должен. В банке у него лежала небольшая сумма, которую он наращивал ежемесячно. Ее, правда, вряд ли хватит, чтобы купить хоть какое-нибудь жилье в Ростове. Впрочем, нужно списаться, узнать, сколько сегодня стоит небольшая квартирка и можно ли найти работу в городе.
           Изя написал письмо приятелю, с которым работал на  «скорой», и через месяц получил ответ. Как оказалось, некоторые из тех, кто уехал, вернулись и вполне сносно устроились. Цены на квартиры в Ростове были несравнимо ниже, чем в Натании. Так что приобрести в Ростове жилье не составит большого труда.   И тогда Изя решил уехать. Он некоторое время  обдумывал, как сказать об этом  Майклу. Ведь вместе прожито два года, и, по большому счету, ему не на что было жаловаться. Майкл был не мелочным. Соблюдал условия договора. Практически всю зарплату Изя переводил на свой  счет в банке.
        Ничего хорошего ему не принесла эта Земля Обетованная. Алла, которую, как ему казалось, он полюбил, думала совсем не о нем. Ей больше нравился Майкл. Еще бы! Красив, богат, удачлив. А то, что ноги не ходят, так зачем ему ноги?! Работает Майкл все больше головой и руками. А он? Неудачник, Квазимодо, без своего угла, без работы.  Зачем он ей?
        «А в Ростове? Что в Ростове?! Куплю небольшую квартирку, – думал Изя. – Тряпки на первое время у меня есть. Буду работать. Не соцработником, а каким никаким, но  врачом! Если получится, постепенно обставлю квартиру. Пусть  не  итальянской  мебелью,  а  нашей,  ростовской. Но буду сам себе хозяином. Хотя  можно ли ни от кого не зависеть? Наверно, нельзя».
         Размышляя таким образом, Изя последние дни жил сосредоточенной и целеустремленной жизнью. Куда-то ходил,    о    чем-то   договаривался,    наводил   справки. И однажды сказал о своем решении хозяину.
        – Дорогой Майкл! Я все же решил вернуться в Ростов!
        – Как вернуться? Куда вернуться? Зачем? Разве тебе здесь плохо?
        – Хочу еще раз попробовать начать все сначала!
        – И к кому же ты едешь?
        – Ни к кому. Я в этом мире один. Но, может, мне там больше повезет, и я найду все-таки какую-нибудь отчаянную женщину, которая не испугается и согласится  разделить со мной судьбу.
        – Но позволь! Ты уже не самый молодой жених!
        – Я это понимаю. Но есть же матери-одиночки. Я с удовольствием усыновлю ребеночка. Это меня не пугает. Да и работы я не боюсь. Только бы мне хоть какую-нибудь квартирку купить…
        – А ты интересовался ценами на квартиры в Ростове?
        – Да. У меня недостает на приличную квартиру, но, может быть, удастся купить гостинку.
        – Что есть гостинка?
        Майкл взглянул на Аллу, которая, побледнев, потупила взгляд.
        – Гостинка – это квартира с малыми условиями комфорта. Такие строили в советское время для молодых семей как временное жилье, – пояснил Изя.
        – А нормальная квартира сколько стоит – не успокаивался Майкл.
        – Дорого.
        – Сколько не хватает?
        – Тысяч восемь долларов…
        Майкл взглянул на Изю, потом на Аллу и решительно произнес:
        – Вот что, Изя! Я тебе дам десять тысяч долларов!
        – Дорогой Майкл! Я вам никогда не смогу их вернуть!
        – Я это знаю. Возвращать не нужно. Как говорится в писании,  Бог не изменит в людях ничего, пока они не изменят то, что в их сердцах. Важно, чтобы в твоем сердце мы остались твоими друзьями! Я правильно   говорю   по-русски?  –    спросил   он   Аллу.
       И тогда она, точно очнувшись, посмотрела на Майкла и ответила:
        – Мне кажется, Изя, что ты правильно делаешь, что уезжаешь в свой Ростов. У тебя все еще может быть хорошо! Только ты должен наконец поверить в свои силы. Ты прекрасный человек! Я говорю искренне. Ты только не забывай нас. Знаешь, как говорится: о друзьях нужно помнить не только в присутствии их, но и в  их отсутствие. И я тебе желаю удачи во всем. У тебя еще все будет хорошо!
        – И что это вы такое говорите! Он что, уезжает на тот свет? Не понравится – приедет! Таки да, Изя? Сейчас, слава Богу, можно ездить взад и вперед, туда и обратно, чтоб  ты так был мне здоров! Давайте лучше выпьем по этому поводу! Я правильно говорю, Майкл?
        – Конечно, мадам Гринберг! Вы всегда точно выражаетесь.
       Мадам Гринберг разлила в фужеры белое вино, поставила на стол вазу с фруктами.
        – Вы только, Изя, не торопитесь с женитьбой! Ох, не торопитесь, я вам говорю! Найдете там красивую казачку! А что?! Быстрицкая, чистокровная еврейка таки, как сыграла роль Аксиньи? Лучшая казачка, чтоб я так видела счастье своей Аллочки!
        – Если продолжать, то можно упомянуть Розенбаума, почетного донского казака! Разве дело в том, что записано в паспорте?
         – А сейчас и в паспорте национальность не пишут! Я к тому, что  Изя таки молодец. А то пришлось бы ему жениться на этих… Нет, я вам скажу! Вчера мне одна местная говорит на базаре: «Грех ходить с непокрытой головой!» Я спрашиваю:  «Какой такой грех?» А эта идиотка  мне, старухе, говорит:  «Такой же, как и грех прелюбодеяния!» Вот насмешила, так насмешила! Я ей говорю, что ходить с непокрытой головой и спать с чужим мужем  –  две большие разницы, так она стала что-то на своем птичьем языке кричать… Не стала с ней я спорить. Попалась бы она мне на одесском Привозе. Я бы ей  все волосы  повыдергала!
        – Она же лысая, мама! – засмеялась Алла. – А Изе это не грозит. В России женщины еще не дошли до того, чтобы брить голову.
        – Потому и еду в Россию, – улыбнулся Изя. – Но, дорогой Майкл! Не знаю, как вас благодарить! Поверьте, я вам многим обязан и не сделал ничего такого, чтобы заслужить столь щедрого подарка!
        – Ну что ты, Изя!  Знаешь, как говорится: первый шаг неблагодарности – это исследование побуждений благотворителя. Ты, видимо, забыл, что спас меня при взрыве возле кафе. Мы с тобой провели два года, и у меня не было причин на тебя жаловаться. Рассматривай эту сумму как премиальные за безукоризненный труд. Так, кажется, говорят по-русски?
        – Спасибо, Майкл! И вы не забывайте меня. Я искренне привязался к вам. Я буду скучать. Но так надо. Там мне обещали место в частном медицинском учреждении с громким названием «Гиппократ». Буду работать врачом!
        – Да… Это хорошо! Но я знаю, что Россия еще не демократическая страна.
        – Ну, что вы! В России уже многопартийная система, – сказала Алла, демонстрируя свои познания.
        – Да, да! Я знаю. И все же там нет свободы слова! Правда, и здесь не то, что в Америке.
        – Что вы такое говорите, Майкл! Это в Америке свобода слова? Не смешите меня! Все газеты куплены. Кто платит, тот и заказывает музыку!
        – Да, да! Я забыл, что ты, Изя, философ…
        – Точно, философ кислых щей, – скептически заметила мадам Гринберг. – Я не могу им  доверять вообще, и тем более – в частности. У нас старпом…
        – Мама!
        – Что, мама? Ты не стесняйся своей мамы! Я правду говорю… Но ты права. Если бы все прокрутить в обратную сторону, жили бы мы в нашей Одессе и никуда бы не рыпались… Но в то время трудно было выбрать…
         – Что выбрать? – не понял Майкл.
         – Решиться, ехать или не ехать. Знаете, приходилось выбирать. А выбирать было не из чего! Как у Мойши Цукера, когда его спросили, что бы он больше хотел иметь, пять тысяч карбованцев или пять дочерей, тот ответил:  «Конечно, пять дочерей!» – «Почему?» –«Потому, что сейчас у меня их восемь!»
        – Мама! – воскликнула Алла.
        – Что мама?! Давайте выпьем за то, чтобы Изе повезло. А мы к нему в гости будем ездить! Не знаю, как ты, а я с удовольствием поеду. Я никогда не была в Ростове. А разве можно так относиться к родителям, я вас спрашиваю?
       – К каким родителям? Что ты говоришь? Тебе нельзя пить!
       – Говорят же, что Одесса – мама, а Ростов – папа! Так почему же не взглянуть на своего папу, я вас спрашиваю? Разве я не права?!
       – Права, права! Пошли-ка домой! Майкл, мы сегодня уйдем немного раньше. Я должна проводить маму домой.
        – Хорошо. Но я не понял, когда же ты, Изя, собираешься уезжать?
        – Я уже и билет купил. Вот. На пятнадцатое апреля. Это через десять дней. Соберусь. Упакую багаж.
       – Хорошо. А теперь помоги мне. Я сегодня что-то устал. Хочу раньше лечь спать…

         Десять дней пролетели в заботах и сборах. Майкл снял в банке деньги и вручил Изе:
         – Бери. Тебе на старте они пригодятся.
         В зале аэропорта Бен-Гурион толпились люди. Алла держала в руках цифровой фотоаппарат и то и дело  снимала Изю, мать и Майкла.
         – А можно я вас из фоторужья щелкну? – спрашивала  она, всякий раз выбирая новую точку съемки. – Ты, Изя, как только купишь квартиру, сразу же сообщи нам свой адрес. Мы тебе пришлем фотографии.
        – Конечно… спасибо… – мямлил Изя, стараясь не расплакаться. Ему действительно не хотелось расставаться с этими ставшими ему родными людьми, но…
        – Ты, Изяле, покрась волосы в черный цвет, а то твои  редкие рыжеватые кудри и не видно. Создается впечатление, что ты совсем уже лысый. Я таки тебя уверяю! Тебе будет лучше с черными волосами. К тому же брюнеты всегда более конкретны, даже в зеркале!
        – Хорошо! – улыбался Изя. – Обязательно воспользуюсь вашим советом, мадам Гринберг. А вы, Майкл, сделайте что-нибудь великое – такое, что сможет изменить мир. Вы можете!
        – Нет проблем! Обязательно…
        Наконец, объявили посадку.  Изя подошел к Майклу и крепко пожал ему руку.
        – Спасибо вам за все, Майкл.
        – Хватит  благодарить! Сколько можно?
        – Я знаю, что лучшее в добрых делах – это желание их утаить. И все же я повторяю: спасибо! Я вас никогда не забуду!
        Потом  подошел к мадам Гринберг.
        – Не поминайте меня лихом, мадам Гринберг!
        – Вот! Он еще не успел ступить на свою казацкую землю, а уже заговорил, как настоящий казак! Что я вам говорила!
        – Я всегда буду вспоминать ваши незабываемые блюда! Так готовила еще  только моя мама. Но, к сожалению, первое время мне придется пользоваться кафе или ресторанами,  хоть это и дорого, а я уже отвык и от общепита, и от хамства официанток.
        – Ты, Изяле, не прав. Сегодня и в России, наверное, все изменилось. Впрочем, мой шеф-повар говорил: чем хуже готовят повара, тем вежливей должны быть официанты. Но, мне кажется, проблема будет не в этом. На рестораны денег не напасешься. Ты должен научиться готовить сам. Помнится, ты неплохо умел жарить яичницу!
        – Спасибо! Но это было под вашим руководством!
        Подойдя к Алле, Изя церемонно поцеловал ей руку и, избегая взглянуть в глаза, сказал, вдруг заторопившись:
       – А   тебе   я   желаю   счастья!   Ты  его заслужила!
От всего сердца… и чтобы исполнились все твои мечты! Спасибо за то, что ты есть! Я даже сочинил стихи. Возьми. Прочитаешь, когда  улечу.
        Он передал ей сложенный вчетверо листок бумаги, подхватил  сумку и скрылся за дверью таможенного досмотра.
        Мадам Гринберг всплакнула, поднося платок к глазам. Алла подошла к Майклу и положила руку на его плечо, как бы говоря: «Я здесь, я с тобой, милый! Я никуда от тебя не уйду!»  Они постояли некоторое время, почему-то не решаясь сразу уйти. Алла наклонилась над Майклом, на секунду задержав щеку у его щеки, и, смешно прищурив глаза, спросила:
        – Поедем домой, милый?
        Майкл заметил, что в уголках глаз ее блеснули слезы.
        – Поехали, девочка моя! – тихо прошептал он. 
        Алла развернула коляску и  направилась к остановке.
        Уже в автобусе вспомнила о листке, который передал Изя, прощаясь. Прочла и молча вложила записку в руку Майкла. Тот, с трудом разбирая корявый Изин почерк,  прочитал:
                Благодарю тебя безмерно я
                За теплоту и дружбу верную,
                За улыбку твою и нежность,
                За убийственную безнадежность…
                Хорошо на душе и радостно мне,
                Что ты просто живешь на земле!
        – Я надеюсь, что там, в России, ему повезет больше!
        Потом, помолчав, взял руку Аллы и с грустью произнес:
         – Вот и закончился роман, который я пытался написать с натуры. Теперь я ничего уже не смогу добавить. Ни строчки. И только читатель пусть решит, стоило ли его начинать  или нет.