Волчонок

                Волчонок

Декабрь 1994 года. Детская память сохранила гул самолетов и стрекотание автоматов, разноцветное ожерелье трассирующих пуль и грохот взрывов, звон разбитого стекла и запах пота в подвале, приспособленном под бомбоубежище. В нем, прижавшись к стене, сидели напуганные люди. Они говорили шепотом, как будто их кто-то мог услышать. Прислушивались к буханью бомб и молились. А где-то там, наверху, рвались снаряды, оседали здания, погребая под руинами людей, поднимая в воздух куски штукатурки, кирпича и облака пыли, и кто-то колотил колотушкой по оцинкованному корыту.
Ему исполнилось десять, когда ушел отец, и они остались с матерью одни. Мама была учительницей, но школа давно не работала, и она все больше сидела дома. Иногда запирала его в комнате и уходила на базар продавать вещи. Приносила что-то поесть, и тогда он засыпал на кровати, застланной шерстяным одеялом, не раздеваясь, только сняв ботинки. Это чтобы без долгих сборов добежать до подвала, когда начнется следующая бомбежка. Почему-то налеты совершались по ночам, а днем ему постоянно хотелось спать.
          Все это продолжалось довольно долго. Потом пришли вооруженные дядечки и, так как забирать в доме было нечего, ругались и кричали, спрашивая, где мама. Но он ничего им не мог ответить. Когда они уходили, тот, что повыше, страшный, со злыми глазами и шрамом на левой щеке, обещал обязательно вернуться.
          А вечером пришла мама и принесла немного поесть. Она прижала его к себе и гладила по голове, и не было для него ничего более приятного и, казалось, все беды позади.
          Ночью, когда он уже засыпал, пришел этот страшный человек со шрамом на левой щеке, что-то говорил маме, а она отказывалась выполнить его требования. Тогда он взял его, спящего, с постели и положил на пол. Комнатка была небольшой, и он лежал у самой кровати. А дядя, сняв куртку, лег на его место рядом с мамой. Они о чем-то спорили, и мама стонала и плакала. А он боялся открыть глаза, чтобы не заметил грозный дядечка. Но утром, когда он проснулся, того уже не было, и мама еще спала. Он не хотел ее будить, лежал и вспоминал сказки, которые давно, в прошлой мирной жизни, рассказывала ему бабушка. Но прошло время, а мама все спала и спала, и тогда он ее позвал. Но она не отвечала, и он стал ее звать громко, но мама не реагировала на его крики. Он тянул ее за руку, заглядывал в лицо, пока, наконец, не понял, что она мертва.
Ужас охватил его, рыдания заглушили новые взрывы и буханье пушек, но он не побежал в подвал, остался с мамой, не зная, что делать. Потом, когда налет прекратился, он постучал в соседскую дверь. Открыла девочка, его ровесница, с которой он иногда играл в той, другой жизни.
          – Заходи и закрой дверь, а то холодно! Тебе чего? – спросила она.
          – У меня мама умерла… – сказал он и заплакал.
          Из комнаты вышла тетя Фатима, мать девочки, и, узнав, что произошло, взяла его за руку, и они прошли к ним в комнату. Потом она его отвела к себе и позвала дедушку Шамиля.
          К вечеру пришли какие-то люди, завернули маму в одеяло и увезли. С тех пор он стал жить один.
Каждое утро он ходил на базар, где можно было раздобыть немного еды. Нет, он не просил подаяния, – зарабатывал, или воровал. К нему привыкли, как к непременному атрибуту рынка. Замурзанный, в своем коротком пальтишке и ботиночках, он страдал не только от голода, но и от холода, и жался к теплу. Шашлычнику он подносил дрова, убирал со столика остатки пищи. Продавщица сигарет и камуфляжной одежды жалела его и, как могла, подкармливала. А он в благодарность принес ей украшение, которое любила надевать мама. Часов в шесть, когда все расходились, он шел к себе домой - благо это было недалеко. Снимал ботинки и залезал на кровать, на которой лежал матрац, накрытый большим шерстяным одеялом, и подушка с темно-зеленой наволочкой. В комнате было холодно и неуютно, и он укрывался с головой.
           Город продолжали бомбить. Говорили о штурме российскими войсками Грозного. Он никак не мог понять: как же это получается. Раньше они жили в большой стране и Российская армия  была их армией. А теперь она бомбит город, стреляет в них. Так что, теперь она – вражеская армия? Воюет с чеченцами? А как же тогда ему быть? Ведь папа у него был чеченцем, а мама – русской. Раньше никогда об этом никто не говорил. А теперь? И кто же ему – свои: российская армия, которая стреляет и бомбит дома, или чеченцы, которые грабят и убивают всех подряд. И зачем это нужно?
Вчера на углу поймали тетечку – снайпера. Она засела на чердаке дома, что стоял напротив, и стреляла во всех, кто проходил по улице. Ранила дедушку Шамиля. Когда же к нему подбежала тетя Фатима, она вторым выстрелом ее убила. Зачем это она делала? Кому мешал дедушка Шамиль и тетя Фатима? Жители соседних домов поймали ее и здесь же, на улице, убили…
            Он уже привык к смертям, к крови, к холоду и голоду. Девочка-соседка уехала к родственникам в село, и теперь их квартира была такой же сиротой, как и он.
           Когда начинался обстрел и бомбежка, он уже не бежал в подвал. На соседней улице люди прятались в подвале, но пришли военные и бросили туда две гранаты. Теперь, когда начиналась бомбежка, он ложился на кровать, клал на голову подушку и крепко закрывал глаза. Когда не слышишь грохота взрывов и выстрелов пушек, не так страшно. Как только все смолкало, он выходил на улицу и осматривался вокруг. Здесь он впервые увидел, как собаки набросились на окровавленную руку. Дядечка лежал неподалеку, и голова его была запрокинута, а открытые глаза смотрели в небо. Но он уже ничего не видел и не чувствовал. Он был мертв. Собаки рычали и лаяли, вырывая добычу друг у друга.
            Одноэтажный дом, в котором он жил, был с двух сторон зажат высокими строениями, и он думал, что если они рухнут, его дом развалится. А недавно сгорел один, что стоял рядом. Потом сорвало крышу у другого. И теперь в этих развалинах он был, пожалуй, единственным жильцом.
           Он разбил окно соседской квартиры и залез в нее. Брать здесь было нечего. На кухне увидел хозяйственную сумку с картошкой. Рядом, на гвоздике – сетка с луком. Это было целое богатство. Но как все это перенести к себе? Потом подумал: а зачем? Ведь он может жить в этой квартире, пока нет хозяев. Здесь две комнаты и кухня, на которой была сложена большая кирпичная печка. Он собрал обрывки газет, нашел возле печки коробок спичек и, вложив их в топку, поджег. Бумага загорелась, но весь дым повалил в комнату. Тогда он вспомнил, что, когда они гостили у бабушки, у нее была такая же печь, и бабушка выдвигала задвижку, чтобы была тяга. А когда в печке все прогорало, она ее задвигала, чтобы сохранить тепло.
            Став на табурет, он выдвинул задвижку, и бумага вспыхнула и быстро прогорела. Но спичек было в коробке совсем немного, и, решив, что нужно их сохранить до следующего раза, стал думать, как открыть дверь. Ключей не нашел, выбить дверь не хватило сил, и он решил, что будет в свое новое жилище попадать через окошко, которое выходило в общий коридор. Он вытащил остатки стекла и вынес на улицу. Потом вернулся в свою комнату и перетащил все, что мог. На развалинах соседнего дома стал собирать щепки и деревяшки, чтобы вечером растопить печку. Наконец, взял бидончик, который нашел в кухне, и пошел искать воду. Было временное затишье, и он, прижимаясь к стенам домов, пробирался на соседнюю улицу, где, как он знал, был колодец.
            Вернувшись, он пошел в свою старую комнату, взял с этажерки мамины книги и стал их рвать для растопки. Потом положил бумагу в печку, а сверху уложил щепки и дрова потолще, которые нашел в соседнем доме. Наконец, поджег и стал ждать, что все это разгорится и в комнате станет тепло и можно будет даже сварить или спечь в углях картошку. На чугунную плиту печки он поставил чайник, наполненный водой, и кастрюлю, куда положил две картофелины.
             Дрова быстро разгорелись, неся тепло и уют. Он бросал в топку новые и новые щепки, но они сгорали быстро, и очень скоро нечего стало подкладывать. В кастрюльке вода почти закипала, но печка уже прогорела. Он достал картофелину и попробовал надкусить. Конечно, она еще не сварилась, но есть так хотелось, что он не заметил, как съел. Потом достал одну луковицу и, макая ее в соль, как это делала мама, съел, хрустя и заливаясь слезами. Ему показалось даже, что он наелся. Налив в кружку теплую воду, он запил съеденное, вспоминая, как мама его поила сладким чаем, и к чаю намазывала кусочек хлеба маслом, и сверху клала еще варенье. Но это было давно, в той, довоенной жизни…
           Довольный тем, что вполне, как ему казалось, справился с этим сложным делом, он притащил из комнаты подушку, одеяло, положил все это на стол и, плотно прикрыв дверь, улегся на одеяле. В кухне было теплее.
Весна в том году пришла неожиданно. Еще вчера моросил холодный дождь со снегом, а сегодня уже все подсохло и солнце светило ярко и по-доброму. В марте российские войска заняли Грозный. По улицам грохотали военные машины, танки коряжили гусеницами асфальт, стреляя в воздух, распугивая ворон и кошек.      
 Группы военных ходили по улицам, забрасывали гранатами помещения, где могли спрятаться боевики или снайперы. Прошли они и по их улице. Но бросать гранату в его покосившийся, похожий на одноглазого пирата, дом, не стали. Из двух выходящих на улицу окон одно было наглухо забито досками, а красная крыша с высокой трубой, съехавшая чуть в сторону, напоминала лихо надетую шляпу. Офицер, увидев его, прижавшегося к стенке в своей коморке, только спросил:
 – Кто здесь еще проживает?
   – Никто. Я сам.
   – А где твои родители?
   – Я сам, – повторил он, не ответив на вопрос. Что он будет жаловаться этому человеку в пропитанной потом гимнастерке?
           – Заладил, тоже… – сказал офицер. Потом из сумки достал краюху хлеба и пачку печенья. – Это тебе… Подрастешь, поймешь… А пока берегись, а то пристрелить ненароком могут…
Когда они ушли, он отломил кусок хлеба и долго жевал засохший мякиш, пока во рту не появился сладковатый привкус.
На соседней улице жил такой же мальчик, только года на три старше. Они встречались на рынке. Сначала тот возмутился нахальству новичка, который от шашлычника, в награду за то, что убрал мусор вокруг его территории, получил кусок жилистого мяса.
           – Ты кто? – спросил он. – Откуда взялся? Здесь я хозяин!
  – Ну и что?
  Безразличие и смелость ответа его поразили. Потом они стали вместе промышлять в поисках пищи. Один отвлекал внимание торговцев и прохожих, а другой хватал что-то съестное. Если вдруг его замечали, он надеялся на свои быстрые ноги. Особенно им доставалось от злого горбатого мужчины, который за бесценок скупал поношенные вещи, приводил их в товарный вид и продавал.
          – Идите отсюда, байстрюки! – кричал он и топал ногами.
 Летом все много проще. Не было такого холода, не бомбили, и на базаре продавали больше продуктов. Третьего июня 1995 года ему исполнилось одиннадцать, и они решили отметить это событие. Приятель спек четыре картофелины, по две на брата, положил на стол зелень, два помидора, а к чаю выложил даже плитку шоколада.
           – Это мой тебе подарок, – сказал он, приглашая его сесть.
           Жил он в погорелом доме. Каким-то чудом в одной комнате сохранились стены и потолок. Он забил окно большим листом фанеры, приспособил дверь от туалета, и хоть та и не запиралась на замок, но зимой все-таки защищала от ветра.
          В комнате стоял большой диван непонятного цвета. На нем он расстелил старый грязный ковер, который с трудом приволок из соседних развалин.
          После того, как с пиршеством было покончено, хозяин показал свой автомат, который подобрал в развалинах после бомбежки. Быстрыми ловкими движениями зарядил патронами пристегивающийся рожок и поставил затвор на предохронитель.
         – Теперь меня голыми руками не взять. Я отомщу за своих.
            – У тебя родителей убили?
            – Отца застрелили наши, а мама и два брата погибли при бомбежке.
            – А отца за что?
            – Не знаю.
            – Кому же ты будешь мстить?
            – Не знаю… – растерянно проговорил он. – Найду! Они от меня все равно не уйдут! А давай на крови поклянемся, что будем братьями до конца жизни…
            – Это как?
            – Смешаем нашу кровь! Будем кровными братьями!
            – Как смешаем кровь?
            Ему стало немного не по себе. А приятель достал наточенный как бритва нож и сделал надрез на пальце. Потом такую же процедуру проделал с другом. Они смешали капельки выступившей крови и поставили красное пятно у себя на лбу, торжественно произнося слова клятвы: «Ты – мой кровный брат, и я обещаю всегда помогать тебе. Клянусь!»
          – Мы должны взять себе новые имена, – сказал старший. – Я буду Барсом, а ты?
          – Не знаю, – нерешительно сказал он. – Может, Волк?
          – Хорошо. Но ты пока Волчонок! Я тебе достану автомат, и мы будем ходить на охоту. Они о нас еще услышат! А пока возьми этот пистолет.
          И он достал из-под дивана пистолет, завернутый в промасленную тряпку, и протянул другу. Удержать одной рукой тяжелый пистолет он не мог.
        – Держи его двумя руками! Только в меня не целься! Вот так!
        – А знаешь, Барс, ты лучше перебирайся ко мне. У меня квартира, и печка каменная. Зимой ее можно топить.
        Сказано – сделано. В тот же вечер они перетащили все нехитрое имущество Барса к Волчонку, и теперь не такими страшными были долгие вечера.
        – Эта печка прожорлива, как Шайтан на рынке. (Шайтан – большой пес, который был отъявленным воришкой и полноправным хозяином территории рынка).
        Вместе они собирали дрова и аккуратно складывали их в коридоре.
        – Надо готовится к зиме!
        Каждое утро они ходили на рынок, помогали знакомым торговцам. За это их, чем могли, подкармливали. И не было случая, чтобы кто-нибудь из них съел кусок, не поделившись с другом.
А по городу распространялись слухи о том, что федералы разбомбили дом Басаева. Погибла вся его семья, жена, дети, родители. И теперь он объявил им кровную месть, захватил заложников в Буденновске.
           Днем было относительно спокойно, а как только темнело, оживали и те, и другие, словно переговаривались азбукой Морзе: автоматная очередь, потом взрыв артиллерийского снаряда, и снова рулады автоматных очередей. И начинался стереофонический концерт, на выстрелы живо откликались то тут, то там такими же трелями и буханьем барабанов. Где-то пылал дом, где-то, словно свечка, освещая окрестные улицы, горела армейская машина. Потом все на время смолкало, пока через час - другой снова не повторялось, будто кто-то крутил испорченную пластинку.
        Однажды, это было в мае 1996 года, Барс предложил "пойти на охоту".
        – Ты что!?
        – Пора мстить! За смерть отца, за смерть матери и братьев, за смерть Дудаева! Это им так с рук не сойдет!
         – Но твоего отца убили не федералы!
         – Вот и будем мстить и тем, и другим.
         Барс слазил на чердак, принес свой автомат и пистолет Волчонка, и они, спрятав оружие под рубахами, пошли на соседнюю улицу к разрушенному зданию, куда уже не раз ходили, чтобы потренироваться в стрельбе.
         По разрушенным лестничным пролетам они добрались до второго этажа и притаились у стены, в которой зияла сквозная дыра. Отсюда хорошо просматривалась улица и перекресток.
Когда наступила ночь, они уже не прятались, а смотрели на улицу из своего укрытия.
         Неожиданно со стороны перекрестка они заметили рослого мужчину. По-видимому, это был военнослужащий, потому что на плече его был автомат, а в руках большой сверток.
          Барс замер, словно приготовился к прыжку. Он замедлил дыхание, перевел автомат на одиночные выстрелы и стал дожидаться, когда мужчина приблизится. А тот, словно чувствуя опасность, остановился у разрушенного дома и посмотрел на чернеющий на фоне неба скелет здания. И в этот момент, разрывая тишину, прозвучал одиночный выстрел. На такие выстрелы уже давно никто не обращал внимание.
         Мужчина упал, как подкошенный. Барс поставил автомат к стене, взглядом приказав:
         – Сиди здесь!
         Он мигом спустился по обломкам лестницы, рискуя сломать себе голову, подбежал к своей жертве. Мужчина был мертв. Пуля попала прямо в сердце.
         Барс снял автомат, взял сверток и снова скрылся за руинами. Тихо свистнул:
         – Спускайся!
         Быстрым шагом они добрались до своего логова и спрятали трофеи на чердаке. В свертке оказались шесть полных магазинов с патронами.
          На следующее утро, как ни в чем не бывало, они были на рынке.
           С тех пор, не реже чем два раза в неделю, они выходили на «охоту». Днем часто они специально ходили по мертвому городу, выискивая место, где вечером можно было бы спрятаться, притаиться и терпеливо поджидать свою жертву. Пощады не было никому.
           Однажды Барс увидел горбуна, который всегда издевался над ними на рынке. Он не стал раздумывать. Горбун повалился, ударившись головой о бордюрный камень. Но Барс не стал к нему бежать, обыскивать. Он знал, что у него взять нечего. Просто, он отомстил ему за себя и своего друга.
            Так прошло почти два года. Барс возмужал. Теперь у них были деньги, чтобы купить себе что-нибудь поесть. Они не ходили больше на базар, целыми днями бродили по городу, высматривая или место следующей охоты, или слушая, о чем говорили люди.
А говорили они о ваххабизме, о законах шариата, о ненависти ко всему российскому.
           Уже давно никто не бомбил город. "Суверенная Ичкерия" пряталась по подвалам, боялась выходить вечером на улицу. Все говорили, что война с Россией неизбежна и, как могли, готовились к ней.
           Во всех этих охотах Волчонок участвовал, как свидетель. После того, как Барс хладнокровно убил женщину и девочку, их ровесницу, он потерял интерес к «охоте» и под любым предлогом оставался дома. Но однажды, в ноябре 1999 года, когда снова стали бомбить, на улице он случайно встретил мужчину, которого, как ему казалось, никогда не забудет. Он шел в компании друзей, в камуфляжной форме, с автоматом в руках, и о чем-то громко говорил своим приятелям. Глаза у него были такими же злыми. Он сразу вспомнил его хищную улыбку и шрам на левой щеке. Он бы его узнал в толпе.
          Некоторое время Волчонок шел за ними, пока мужчина не скрылся во дворе за высоким кирпичным забором. Остальные пошли дальше.
          Теперь у него появилась цель. Он рассказал другу, что выследил человека, который убил его маму, и они, осмотрев окрестности, выбрали удобное место для засады. Несколько вечеров выходили "на охоту", но он, словно в воду канул. И вот, однажды, поздним вечером они уже собирались уходить, когда со стороны площади увидели его. Он шел медленно, прижимаясь к забору, то и дело оглядываясь. Город бомбили. Грохот взрывов и стрекотание пулеметов в Октябрьском районе города, доносился и до них.
           – Он – мой! – прошептал Волчонок.
           За многие месяцы тренировки он научился стрелять без промаха.
            Выстрела не было слышно. Верзила вдруг стал оседать, цепляясь руками за каменный забор и глядя на небо. Он не понимал, откуда стреляли.
           Барс несколькими прыжками оказался возле него и хотел добить жертву, но тот из последних сил приподнялся над землей и в упор выстрелил.
           Подбежал Волчонок. Он добил врага. Потом наклонился над другом. Тот умирал.
           – Мы его все-таки убили! А ты молодец… Ты уже Волк…
           Он хотел еще что-то сказать, но силы оставили его, и он потерял сознание.
           – Барс! Не умирай! Мы еще не со всеми поквитались, – шептал Волк, пытаясь поднять друга. Но тот уже не слышал его.