Телефонный звонок

Смеркалось…Легкая апрельская дымка предвещала еще одну тихую свежую весеннюю ночь. Такая ночь приносит людям наслаждение забытья, отдыха. Нормальным людям… тем, кто днём работает, а ночью спит. Для меня же всё перевернулось: днем – сон, ночью – работа. Да и можно ли это назвать работой? «Телефон доверия: 8-200-2000-200. Позвоните, и мы поможем Вам. Просто позвоните и спросите ‘надежду’». Таков рекламный лозунг компании, в которой я работаю. И каждую ночь сижу в своей будке, снимаю трубку и слышу:
- Это ‘надежда’?
 Такая у меня работа: слушать больные голоса, голоса самоубийц, жертв маньяков, насильников – людей, стоящих на грани. Чаще звонят женщины. Может у них проблем больше, чем у мужчин, а может последние, испытывая свою силу, переживают свои беды в одиночестве (да, и стыдно это, не по-мужски – признать свою слабость). На курсах нас учили: «Голос должен быть спокойным, сочувствующим, но иногда необходимо быть жестким и резким. Все зависит от ситуации. Вы – ‘надежда’. Именно вы должны предотвратить самоубийство. Человек звонит и кричит о своих бедах, напастях. Он на грани. Вы обязаны отвести его от грани: заставьте его вспомнить былые радости, дайте понять, что жизнь такая – сегодня больно, а завтра боль прошла. И не забудьте: мы отобрали ваш голос, так как от природы он внушает доверие, всё остальное зависит от ваших слов». Каждый вечер я вспоминаю эти слова, повторяю, как молитву, и держусь.  Держусь до утра, хотя сил иногда не хватает, и хочется плакать вместе с тем, кто на другом конце провода.
Помещение, где я работаю, напоминает лабиринт или пчелиные соты: всё пространство огорожено пластмассовыми кабинками. Здесь, в общем-то, тихо, если не звонят телефоны. В такие минуты я мысленно благодарю тех, кто не хочет или не может поделиться своей болью. Что бы там ни вещала реклама, а я не святой и не спаситель душ. Когда я решил  работать здесь, мне казалось, что я могу заглушить собственную боль болью других. Но я ошибся. Теперь моя боль удвоилась, если не сказать учетверилась. Хотя иногда мне звонят одинокие люди, просто так, чтобы кому-то высказаться, вылить всё, что у них накопилось на душе, и тогда я чувствую единение с таким человеком и не так остро переживаю собственное одиночество. А я одинок. Одинок настолько, что нет ни одного существа на земле, которое любило бы меня, а я – его. Родители ушли из моей жизни слишком рано: когда мне было пятнадцать лет,  моя мать умерла от туберкулеза, а через четыре года вслед за ней ушел отец. Теперь они там вместе и, наверное, счастливы. А я здесь и безумно одинок. Конечно, были в моей жизни женщины. Много или мало их было, я уже не помню. Они сменялись, как кадры фильма, глупого, серого и унылого, как, впрочем, и вся моя жизнь. Мне надоело чувствовать, как Жизнь проходит мимо меня, надоело ощущать себя отшельником в толпе, надоело ненавидеть солнце и дневной свет. И тогда я, разочаровавшись, прекратил свои поиски любви и смысла и изменил ритм своей жизни, поменял местами день и ночь. Таким образом, я очень редко вижу солнце и иногда даже радуюсь его восходу.
Телефонная трель, казалось, разорвала мои внутренности, возвращая меня к реальному, сиюминутному настоящему. Черт бы побрал это чудо техники! Я надеваю наушники и на третий звонок снимаю трубку.
- Алло.
- Здравствуйте. Это ‘надежда’? – надрывный женский голос или, вернее, всхлип раздается в моих наушниках. Сбивчиво, нервно она рассказывает о том, что муж её избивает, грозит убить, и она не знает, куда ей ещё обратиться.
- Как вас зовут?
- Лена, - всхлипнула женщина.
- Лена, ваш муж работает?
- Да, конечно. У него собственная маленькая фирма по продаже канцтоваров.
- У вас есть в городе родственники?
- Нет.
- А подруги?
- Тоже нет. Он запрещает мне общаться с кем-либо.
- В таком случае, я дам вам телефон Общества защиты женщин. Они смогут вам помочь, но прежде мне хотелось бы убедить вас не бояться мужа.
- Как же это возможно? Он придёт и убьёт меня, - в трубке послышались рыдания.
- Лена, он не сможет вас убить. Во-первых, это грозит ему немалым сроком отбывания в тюрьме, а во-вторых, он всего лишь человек. А всякому человеку можно дать отпор. Когда он уйдет на работу, соберите свои вещи и уезжайте туда, где вас будут ждать члены Общества защиты. Уверяю вас, ваша проблема легко разрешима, если вы доверитесь людям. Они помогут вам. Верьте и надейтесь.
Я продиктовал ей телефон Общества. Её «спасибо» звучало уже спокойнее и, кажется, даже радостнее. Что ж, может, я и помог ей. «Верьте и надейтесь» - этой фразой я заканчиваю разговор. У неё какое-то магическое действие: человек успокаивается, начинает дышать ровнее и уже смотрит на жизнь не столь безумными глазами. 
Не успел я положить трубку, как снова зазвонил телефон: ещё одна ищущая утешения душа. Но на моё обычное «Алло» я услышал глупое хихиканье подростка, лет шестнадцати.
- С каких это пор у мужиков женские имена? А! Я знаю! Там у вас «голубые» сидят на телефонах. Ну ладно, Надюша, развлеки меня, расскажи о себе.
Я почувствовал, как во мне нарастает гнев. Кто-то другой не может в это время дозвониться, и завтра я прочитаю в газете заметку об очередном самоубийстве, в котором будут виноваты эти сопляки и я, потративший на них время. Но от таких шутников необходимо избавляться раз и навсегда, и на этот случай у меня была припасена хитрая уловка. Придав своему голосу надменность, я холодно произнес:
- Твой телефон высветился у меня на дисплее. Наша оперативная группа сейчас ищет по этому телефону адрес, и через некоторое время развлекать тебя приедет наряд милиции.
Я услышал испуганное «ой» и короткие гудки. Насчет милиции я, конечно, соврал, а вот штраф ему придется платить.
Ещё один звонок. Как я ненавижу эту трель: от неё холодеют руки.
- Алло, я слушаю вас. – но ответом мне было молчание. – Алло, ‘надежда’ вас слушает.
В наушниках раздался смех, сухой и прерывистый.
- Надежда? – язвительно переспросила она. – Слушает?! Да, неужели у надежды остались уши? А я видела, как её разнесло на мелкие рваные кусочки! – Последнюю фразу она произнесла ожесточённо.
Я немного опешил. Может быть, опять кто-то решил позабавиться? Волна ярости с новой силой накатила на меня.
- Послушайте, если у вас нет проблем…
Она не дала мне закончить фразу.
- У меня их много. -  И замолчала.
В этом молчании скрывалось что-то страшное, зловещее. Я не знал с чего начать: она вроде бы не хотела говорить и в то же время позвонила. У неё был приятный голос мелодичный. Но мелодию эту кто-то сломал. Может она сумасшедшая?
- Как вас зовут? – Молчание продолжалось, словно испытывало меня. Я терпеливо повторил вопрос, стараясь придать голосу мягкие нотки. – Как ваше имя?
- Что в имени тебе моём? Оно умрет, как шум печальный…
- Вы любите Пушкина? – Я был рад ухватиться за эту ниточку. Я чувствовал, что разговаривал с сумасшедшей, и по правилам должен был соединить её с профессиональным психологом. Но что-то удерживало меня.
- Пушкина, Есенина, Блока и многих других. Я любила читать, когда была человеком.  – задумчиво произнесла она. Я вспомнил, что в некоторых ситуациях нужно обращаться к человеку на «ты», это придаёт разговору интимность, а значит и доверие.
- Как тебя зовут?
- Да зови меня, как тебе угодно, раз без имени не можешь обойтись. Только не надо всяких деток, птичек, солнышек – всё это имена Природы, а я предала её и… убила. – Теперь она говорила с некоторой хрипотцой в голосе и очень тихо, но внезапно взорвалась. – А как твоё настоящее имя, надежда?! Кто скрывается под маской добродушия и святости? А?! Может такой же убийца, как и я? Какого черта ты тревожишь покойников! Имя! Я требую твоё имя! Что молчишь? Не положено по инструкции? Интересно, а предусмотрела ли твоя инструкция это? – В трубке раздался звон, лязг. А вслед за ним свирепый крик. – Назови имя, или я перережу себе вены! Считаю до трех: раз…
- Денис! – У меня перехватило дыхание. Сердце похолодело и замерло. Я чувствовал боль на запястьях, словно она не себе резала вены, а мне. – Денис, - повторил я уже более спокойно.
- Денис, - напевно произнесла она, и я услышал её улыбку, тихую и мягкую. – Денис. Ты так испугался, что не смог придумать ничего лучше, как назвать своё собственное имя. Ну что ж, вот и познакомились.
- Не совсем. Я не знаю твоего имени.
- Что ты пристал к нему. – Как-то устало сказала она. – Не можешь придумать, как назвать меня? Тогда я сама…- она замолчала на некоторое время и вдруг с сарказмом произнесла, – прах. Это имя мне более всего сейчас подходит.
От её слов у меня по спине побежали мурашки. Я понял, что она хочет убить себя и мне её не остановить.
- Можно я буду называть тебя дитя?
- Дитя? Дитя, - задумчиво протянула она. – Называй. Все равно я всего лишь прах, а мой дух не Феникс, чтобы возродиться.
Её голос звучал язвительно, будто говоря всем и вся: «Вы убивали меня, вы убиваете меня, но я не доставлю вам такой радости – я сама убью себя». Но если она позвонила, значит, есть надежда остановить её.
- Дитя моё, у тебя проблема, беда, горе. Доверься мне, может, я помогу тебе, -  видит бог, я говорил искренне, никому я так не сострадал как ей.
- Помочь мне? – Я услышал слёзы, но их перекрыли железные ноты. – Нет. Никто мне не поможет, – пауза. – Ты называешь меня «дитя моё», а сам не намного старше. Примерно 36 лет. Хотя я младше тебя… намного. И в то же время – старше. Заметь это – старше. Вот так, одновременно и старше, и младше. Человек без возраста… человек без имени… человек без сердца. У меня нет сердца: я растоптала его. Вырвала в один прекрасный день и растоптала, чтобы не мешало мне мстить. Я слепа: мои глаза вытекли вместе со слезами. Я больше не слышу : меня оглушил предсмертный хрип. Я нема: мой язык отняли, когда убивали отца и мать. Они убили их… Всё это сделали люди. Они тоже хотели помочь.
Она замолчала, задумавшись о чём-то, а может, вспоминая. Я же спросил (я знал ответ, но почему-то спросил):
- Ты отомстила?
Она рассмеялась хрипло и сухо, как в первый раз, когда я услышал её голос. – С лихвой. За себя, за них и за многих других.
- Что ты собираешься делать дальше? Попробуй начать жизнь с нуля. Месть закончилась, и жизнь продолжается. А для тебя она только началась. Начни свою книгу с чистой страницы, а все прошлые вырви и сожги.
- Нет, месть ещё не закончена. Ты, верно, не знаешь: месть – это круговая порука. Ты убил человека, его родственник отомстил за него, твой родственник – за тебя. И так по кругу, большому и бесконечному. Хотя и у него есть конец. Останется один человек. Один. А месть в конце ставит  точку, человека она не оставляет. И этот последний должен отомстить… сам… себе… Так же как и я. Я должна убить себя. Таков закон.
Последние слова она произносила веско, тяжело чеканя. И каждое из этих слов рвало струны во мне, раздирало меня на части. Подступивший комок сжал моё горло, лишил дара речи. Внутри же меня кто-то кричал, вопил: «Не делай этого! Останься, не покидай меня! Ты нужна мне!» Я не понимал, что со мной творилось.
- Но зачем? Зачем ты звонишь, если всё уже решила, если я не могу остановить тебя? Зачем? – я почти кричал, задыхаясь от своего бессилия.
- Месть – молчаливая фурия. – Грустно произнесла она. – Молчание – плата за исполнение её ритуала. Но ритуал закончен – я могу говорить. И вроде бы слов во мне накопилось столько, что они разрывают меня на части, а говорить нечего. Хотя может это и не слова вовсе, а один долгий и протяжный крик. Но как бы там ни было, теперь я могу умереть спокойно. Спасибо за то, что ты меня выслушал.
Эти слова, произнесённые так тихо и с такой печалью, заставили меня оцепенеть от ужаса. Я должен был остановить её - и не мог. Должен был разговаривать с ней – и не мог. Должен был переубедить – и не мог. И я знал, что никто не смог бы. Она уже была мертва. Я услышал вздох и слова, наверное, последние в её жизни:
- Прощай, Денис – надежда. Может, ты и возродишь её. Кто знает? А моё время истекло. На этом свете ещё есть законы, которые не подвластны лживому уму.

 


Эти слова навечно врезались мне в память. Они остались там, как проклятье и одновременное благословение на дальнейшую жизнь. В эту ночь больше звонков не было. Да я и не смог бы на них ответить. Придя домой утром, я не смог даже выпить чашку кофе: меня мутило от осознания того, что её уже нет. Мне казалось, я потерял то, что так долго искал. И я боялся. Я знал, что эта ночь будет преследовать меня всю жизнь, а Она – являться во сне.
До начала новой смены оставалось 11 часов. Нужно было выспаться, чтобы помочь кому-то другому. Теперь я всю жизнь буду помогать кому-то, стараясь помочь ей. Едва я коснулся подушки, как погрузился в свинцовое забытьё.


Тишина... Тишина предрассветного времени, не прерываемая ни гулом машин, ни хлопаньем форточек, ни даже электрическим светом фонаря. Таковой тишина осталась лишь на окраинах города. И в этой тьме и тишине простирается озеро, манящее своей чёрной пустотой. Я поднимаю глаза и вижу мост, а на его перилах стоит девушка лет девятнадцати. Это ОНА. Её чёрные волосы развеваются на ветру, и сама она одета во всё чёрное, как ангел смерти. Её руки раскинуты, как крылья птицы в полёте. Её взгляд устремлён на горизонт: она ждёт солнце. И оно медленно и неотвратимо поднимается ей навстречу. Его лучи ползут по мерной глади воды, подбираясь к мосту и указывая путь. Я вижу её лицо, её глаза. В них столько страдания. Но оно уходит, словно отделяется от неё. Она дитя природы, и теперь возвращается к ней. Луч солнца коснулся её лба - так отец благословляет свою дочь. И я вижу, как медленно она отделяется от моста. Она не прыгает, она летит камнем вниз, за своей душой. Вода сомкнулась над её головой, сжала в крепких объятьях, чтобы никогда уже не отпустить. И всю эту тишину вдруг режет крик. Крик потери. Я с ужасом осознаю, что это мой крик, что я опустился на колени и кричу…

Я проснулся от собственного крика. Время: 18-30. Осталось три часа до смены. Встав, я через силу выпил крепкого кофе. Почтальон принес свежие газеты, и я, пролистывая их, остановился на небольшой заметке:

 
Сегодня утром на берегу озера местными рыбаками было обнаружено тело девушки. По всей вероятности, это очередное самоубийство, одно из тех, что участились в нашем городе. Единственное, что отличает его от многих, - это одежда, выбранная девушкой в последний раз, и предсмертная записка. Вероятно, выражая скорбь и траур по своей утраченной жизни, она выбрала чёрный цвет одежды, а записка её отличалась кратким и неординарным изложением мысли. «Так я ставлю точку», - говорилось в ней. Что этим хотел сказать автор, мы никогда не узнаем. Труп отвезли в морг, где по истечению срока его кремируют.
 



 
Я отложил газету в сторону и посмотрел в окно. Смеркалось…