Инна

 ***
/в эпизодах, связанных со второй чеченской войной я постарался собрать воедино всё то, что мне пришлось увидеть во время моей армейской службы. события, имена и судьбы тех людей, с которыми меня свела судьба я намеренно изменил, пытаясь (насколько это возможно) соблюсти принцип конфиденциальности/С.К/
***
Она сжимала мою руку своими горячими пальцами каждый раз, когда я выходил из палаты.
-Серёжа, ты ведь не бросишь меня, Серёжа? Правда не бросишь?
Я целовал её ладони и говорил,что никогда не оставлю её и постоянно буду рядом и что всё будет нормально…
Инна попала под обстрел в колонне, у самой Ханкалы. Ни кто потом не мог понять и объяснить почему из тех нескольких кумулятивных зарядов, которые были выпущены по цепочке машин, почти все прилетели в  транспорт, на котором она сопровождала двух тяжелораненых вевешников.
Так уж получилось, что именно мне довелось первым оказать ей медицинскую помощь.
Инна – обыкновенная женщина лет 35 из какого-то городка в Средней Азии, у нас считалась загадочной и прекрасной Королевой. Каждое утро, когда она приходила на свой пост в госпитале, покосившаяся тумбочка, на которой медики пили чай, была завалена сладостями. Тащили всё, что было можно. От маминого печенья и бабушкиного варенья из посылок, вплоть до "прошареных" на КПП шоколадок и конфет.
У меня была мечта подарить Инне рижский бальзам и соригинальничать…вот только где ты его возьмешь здесь, этот бальзам.
С Инной фотографировались дембеля и возвращавшиеся из командировок, Инне дарили цветы невесть откуда и какими путями доставшиеся.
Одним словом, в Инну были влюблены все до единого...и  я , грешный, в первую очередь.
Ни что так не обостряет желание размножиться, как война. Все обещания и брачные узы оставались там, в России, а здесь была совершенно другая жизнь и совершенно другие женщины. Нас, служивших в медицинских войсках считали счастливчиками – именно у медиков больше всех числилось вольнонаёмного женского контингента. Так уж получилось, что именно меня из всего сводного медбата поставили в то подразделение, которое работало там же, где и Инна.
Мы изредка вместе пили чай, вспоминали прошлое, мечтали о будущем. Обсуждали командиров, политиков, наших раненых и эту чёртову, ненавистную нам войну.
Наверно, я бы прошёл мимо этой женщины, если бы нам довелось встретиться в на рижской улице или в питерском метро. Скользнул бы взглядом по её заурядному скуластому лицу, равнодушно выдержал бы вопросительное недоумение её карих глаз, и пошёл бы себе дальше.
Но только не здесь, не в этой жизни,  не на этой войне.
Каждый раз, когда я видел, как она нагибается над раненым, почти касаясь его своей грудью, у меня сосало под ложечкой и хотелось что непременно меня ранили, но только легко... и она вот так же, осторожно и нежно будет будить меня утром, положив свои руки мне на лоб.
Я писал ей письма. Долгие и красивые, неудержимо страстные, ежедневно закидывая в ту же самую тумбочку, которую набивали сладостями конкуренты. Потом, с ней же, и ещё несколькими ребятами рабочей команды и ранеными мы эти сладости благополучно уминали. Ни разу не случалось, чтобы что-то оставалось назавтра. Я, посмеиваясь, говорил, что нам, как придворным королевы по штату положено столоваться вместе с ней. Инна смотрела на меня взглядом учительницы и говорила, что если бы она была королевой, то первым бы делом воспроизвела своих придворных в рыцари…кроме Коломицина, потому что он "пиджак", а ещё слишком много жрёт сладкого и болтает. Такие рыцари будут только позорить её королевство.
Все при этом, конечно, ржали, а я говорил, что на рыцаря и не претендую, правда, на шута тоже и вообще, у меня мечта стать королевским архимагом.
Потом, когда из тумбочки выгребалось последнее, обязательно находилось моё письмо.
Иногда даже я сам его ей протягивал, глядя прямо в глаза, и говорил, что вот ,   опять письмо от кого-то. Инна спокойно брала конверт и уходила.
Я так ни разу и не видел её, читающую мои послания. Мне казалось, что она давно знает , что это всё моих рук дело и , скорее всего, всучит мне стопку моих писем нераспечатанными, когда придёт время расставаться.
Даже если так тому и быть, вряд ли меня бы это остановило. И я продолжал нещадно исписывать страницу за страницей, не забывая при этом, отписывать Ирке (жене) и Катьке (любовнице).
Солдаты сопровождения уже оттаскивали Инну от горящей машины, когда я подбежал со своими бойцами.
Я положил её на землю и попытался осмотреть. Начал расстёгивать бушлат.
Остальные и бросились мне помогать. Я наорав на них что это женщина и ничего интересного здесь нет ,  послал разбираться с остальными ранеными.
Бушлат….так…сейчас. …так…скорее всего ранение в живот или грудь. Всё уже пропиталось кровью… сейчас,Иннушка, подожди немножко, подожди.
Вот и открылась вожделенная нагота моей  королевы....
Белый простой бюстгальтер пропитан кровью, ниже грудей настоящее месиво...нужно было расстегнуть штаны и осмотреть низ живота... я торопливо раздевал Инну, срывая с неё одежду и моё сердце сжималось, как пружина при виде всех этих милых женских принадлежностей : от аккуратно сложенного носового платка, который невесть откуда выпал, от белизны белья...
Старался не смотреть на лицо Инны, старался думать о ранении, а не о  том, что сейчас передо мной женщина, о которой  мечтал, но не мог...не мог.... останавливал кровь,пеленал рану бинтами,  а в голове порхали мысли,что вот и произошло то, о чём я так долго и страстно грезил...нужно было расстегнуть бюстгальтер, чтобы освободить грудь. Я просто разорвал его спереди, там , где сходятся чашечки...затрепыхались груди, чуть -чуть опущенные с нежно-розовыми, чуть огрубевшими сосцами, видно, что женщина рожала и выкармливала детей своим молоком... я знал, что у Инны двое детей...двое детей...двое...и мне снова, как тогда, когда убили Адаша, захотелось выть во всё горло, чтобы не сойти с ума.
Подбежал наш майор из военно-полевой хирургии, властно отстранил меня от раненой…..
Когда мы таки добрались до Ханкалы, я узнал, что Инну с первой же партией трёхсотых переправят то ли в Ростов,то ли в Питер... короче, куда-то переправят, потому что она очень тяжёлая.
Через две недели, в день возвращения домой, меня контузило.
Хорошо помню, как меня втащили  в расположение , в котором уже  располагались - обживались сменщики, всего несколько часов назад приехавшие на гостеприимную кавказскую землю. Они косились на мою перебинтованную голову и заляпанную кровью форму, и рожи у них при этом, вынужден признать,  были самые что ни на есть хмурые.
Мне втиснули в зубы справку о ранении, похлопали по плечу и пожелали доброго пути. Всю дорогу на Большую Землю мы пили спирт. Много. Как воду. Почти без закуски. Пили и не пьянели. Я вспоминал эту чёртову колонну. Белый бюстгальтер, пузырящуюся ранку на роскошной женской груди,живот и бёдра,тоже залитые кровью, и курчавые волосы лобка, открывшиеся, когда я, осматривая живот, привычным движением медика приспустил с инниных бёдер брюки... одним рывком,  вместе с трусами...
Так уж получилось, что мы привыкли к мужской смерти и мужской боли. Привыкли настолько, что только горько матерились , когда видели очередного трёхсотого или двухсотого, но когда речь шла о женщине. О женщине, которая призвана дарить жизнь, о нашей восточной красавице Иннушке…я не мог думать об этом, я мог только пить, заливать это страшное воспоминание.
Когда я выписался из госпиталя и оформлял увольнение в запас, Инну привезли  с Северного Кавказа в нашу кафедру - клинику  Военно-медицинской академии. Ту самую клинику, где я начинал, а теперь уже заканчивал службу в медицинских войсках.
Нам сказали, что придёт борт с тяжёлыми, что надо будет поехать на Ржевку принимать трёхсотых и сортировать и сопровождать их и что в партии ожидается женщина, поэтому надо будет обязательно взять врача или медсестру, короче, чтоб был кто-то женского пола.
Стоявший рядом в строю Ванька  по кличке Гоблин - однокашник - тоже тянувший офицерскую лямку после Университета -  заехал мне локтем в бок. А у меня и самого  сжалось сердце.
На Ржевку той ночью не попал, сказали, что и здоровых хватает и что я со своей забинтованной башкой буду только мешать. Ждал Инну  в приёмном покое. Три с половиной часа сидел там и молился, чтобы она была в сознании, но когда пришла колонна, там уже было не до встреч , надо было помогать другим, таскать, бинтовать, спрашивать , доставать носилки и каталки.  Так и не встретил свою королеву.
Увиделись мы на следующий день.
Я зашёл в палату и увидел, как зажглись её глаза, как она попыталась приподняться.
-Ты ранен, Серёжа? Ты ранен?
-Да что ты, Иннушка, пустяк.
- Серёженька, а я думала, что больше тебя не увижу.
Инна  заплакала. Я бросился к ней и стал целовать её руки.
-Серёженька, посмотри на тумбочке, посмотри.
-Что? Иннушка, что?
- Письма, твои письма, мальчик мой.
- Я оторвался от рук Инны и обернулся к тумбочке. На ней лежала книжечка, сделанная из писем. Моих писем. А к первой странице была пришпилена моя фотография, которую мы Ромкой сделали в первые дни войны.Только на этой Ромка был аккуратно отрезан.
Я не выдержал и разрыдался прямо у неё на коленях.
В тот день несколько раз я пытался выйти из палаты, но Инна меня не отпускала. Сидел у неё несколько часов, пока она не потеряла сознание. Меня вытолкали.
Инне сделали операцию ….потом ещё одну, потом третью…. А потом она умерла.
От меня это, конечно, скрыли, кто-то вызвонил Ирку, чтобы она приехала и забрала меня домой под любым предлогом.
Мы занимались любовью с женой, а тело Инны ,тем временем, отправляли домой, к матери ,отцу и двум маленьким сыновьям, в родной город.
****
- что ты мне ещё скажешь? Ну что? Пообещаешь завтра начать новую жизнь? Заработаешь миллион долларов за две недели и мы уедем на Гавайи?
Ты села на постель и , повернувшись ко мне спиной, продолжила.
- Я , как дура всё жду и надеюсь, что мы с тобой когда-нибудь заживём по-человечески, что ты перестанешь спасать свою Родину и человечество заодно. Сколько можно, Серёжа....ну сколько можно?...
Я лежал на спине и разглядывал люстру. Кстати, люстра у нас фиолетового цвета, и как я раньше не обращал внимания? Я ведь терпеть не могу фиолетовый цвет с тех пор, как в наши края стали завозить заграничные шмотки, разукрашенные всеми оттенками фиолетового....бр-р-р-... как вспомню, так вздрогну.
-Ир, давай люстру новую купим, а? – сказал я, перебивая твою новую тираду.
- Люстру? – ты остановилась на полуслове. – А чем тебе эта не нравится?
- Да она же фиолетовая, ты что не видишь?
- Ну да, фиолетовая, я сама выбирала, между прочим, цвет святости, ты на иконы внимание обращал?
- Ну, обращал, и?
- Так вот, там достаточно много фиолетового цвета.
- Да? – вяло пробурчал я, е находя, что ответить.
- Да. – торжествующе ответила жена.
- Хорошо, я не против, но люстру давай таки новую купим, ладно? Такую же, только другого цвета.
- Коломицын, по-моему нам с тобой надо поговорить.
- Ой, да ладно, Ир, ну ладно....что ты всё заладила – Родина – херодина. Мир я тут спасаю. Любовниц кучу завёл... Что ты несёшь?
- Я несу? – Ирка захлопала глазами и возмущённо запахнула халатик. – это я несу?
- Ну да. Ты. Выучила ворона Якова и твердит про всякого..- когда у тебя начинался приступ гнева, то у меня, наоборот, только прибавлялось покоя.
- Значит так, да? – Ирина снова приняла воинственную позу – это я, выходит, несу. Ну конечно! Ты у нас мужчина, ты у нас всё решаешь. Захотел – поехал на войну, захотел – остался в армии, захотел – умотал с любовницей в Латвию, захотел – снова засунул свою тревожную жопу на Кавказ. Тоже мне, Лермонтов. И что мне прикажешь при всём этом делать?
- Ир, ну что ты этсамое, - я встал с кровати, потянулся и начал одеваться – и вообще, у меня нынче адаптационный период, а ты мне тут мозги трахаешь, вместо того, чтобы оказывать всяческое содействие –  Ирка молчала и я воодушевился:
 - Сейчас поедем, выберем нам новую люстру, тебе купим новый гардероб – распушим к едрене фене мои "боевые".
- Во-во. Распушим... Слушай, Коломицын, ты же вообще еврей, откуда в тебе все эти купеческие примитивизмы? Распушим, разгуляемся, цацек накупим, тоже мне, Рогозин.
Ирка подошла ко мне, чтобы заглянуть в глаза, но это-то её и сгубило. Я сгрёб жену в охапку и поднял, над головой. Она начала брыкаться руками и ногами, но не тут –то было.
- Во-о-о-от, повисите над грешной землёй, сударыня, подумайте над своим поведением.
-Коломицын! Мамочка...Серёжка...опусти, уронишь ведь!
- Ага – торжествовал я – пощады?
- Да, Серёжа, пощады – защебетала жена .
- ТО-то. Будешь у меня знать, как мне тут это самое . Давай, одевайся. Шаркнем по душе, как говорил товарищ Шукшин...
 *****
У меня было смутное чувство тревоги, которое я списывал на то, что недавно совсем вернулся домой, понимая, тем не менее, что на этот раз к моим переживаниям добавлена новая, ещё не ведомая мне тоска. Тогда я ещё не знал, что тот вечер в клинике военно-полевой хирургии умирала Инна .
Мы с Ирой покупали всякую всячину домой, потом сидели в кафе, потом, уже вернувшись,занимались любовью, расстелив одеяла на полу, чтобы не надоедать соседям скрипом тахты.
Я долго не мог получить оргазм. Перед лицом всплывало лицо Инны, кровавые лохмотья на броне БМД-шек, бурые пятна запёкшейся крови на грязных бинтах, которыми были забиты контейнеры с мусором в перевязочной нашего медбата.
Наутро, проснувшись около четырёх я, чувствуя смутную тревогу, осторожно стащил с себя Ирину, быстро и бесшумно оделся, вызвонил машину и рванул в клинику.
Всю дорогу курил, пытаясь убаюкать мандраж, который всё ни как не отпускал.Около КПП я уже перешёл на бег. Так, бегом, и влетел в клинику, где лежала Инна.
Кровать без белья. Черный дерматиновый матрац...кварцевые лампы, стоящие посреди палаты , освещают всё бледно-синим цветом.
Умерла.
Мандраж сразу же пропал. Навалилась усталость и сонливость. Я вышел на ватных ногах  прочь, в коридор, и, опустившись на корточки около дверей, полез в карман за сигаретами.
Стоп. Здесь нельзя курить. Надо выйти на лестницу.
Ко мне подошла дежурная медсестра Вия, с которой мы были очень хорошо знакомы , и без слов протянула мне пластиковый стакан с какой-то дрянью.
Я кивнул ей, осушил стакан , как оказалось, с накапанным в него успокоительным. Вия взяла меня за руку и вытащила на лестницу, на которой обычно курили.
- Как это случилось, Вия, -спросил я, закуривая.
- Да как случилось... -Вия зажгла сигарету – как это обычно случается. Надя дежурила. Она сегодня днём будет, расспросишь.
- Давно?
- Давно. Почти сразу, как ты уехал.
Я скрипнул зубами. Вспомнил, как Ирка долго уговаривала меня поехать домой хотя бы на несколько дней.
- Тело уже....
- Уже – перебила меня Вия и , не докурив, выщелкнула сигарету в мусорный бак. – пойдём.
Мы вернулись в отделение. Вия попросила меня, чтобы я подождал её в комнате отдыха медсестер, а сама пошла по палатам.
Я сел около стола, за которым  медперсонал обычно пил чай.
Вошла Вия.
Она наполнила электрический чайник  водой и поставила его кипятиться. Вымыла кружки , порезала бисквит, лежащий на столе.
Потом подошла к шкафу, где лежали журналы и дела больных, достала из него что-то, завёрнутое в пакет. Положила мне на колени.
Я бессмысленными движениями рук развернул пакет. В нём лежала пачка писем, обёрнутая резинкой и ещё одна моя фотография, вырезанная из группового фото, сделанного в той же Чечне.
-Это что? – тихо спросил я, чувствуя, как во мне всё закипает.
- Это теперь принадлежит тебе, Серёжа. – сказали Вия.
- Мне? Вия, скажи мне честно, вы это всей клиникой решали? Как лучше передать? На консилиуме?
- Погоди, успокойся, Коломицын.
- Успокойся? Да это же ей принадлежит, Вия, как ты не понимаешь, надо было с ней отправить.
- Ага. – Вия посмотрела мне прямо в глаза – в цинк запаять.
- Ты что, дура? Передала бы семье.
- Спасибо. Семье...- Вия устало повела головой, разминая шею - Вот-вот. Семье. А они прочитали бы эти письма и стали бы тебя такого умного искать.
Да. Она была права. В таких вещах надо идти до конца. У Инны осталось двое детей. Родители. Наверняка, деньгами бы им можно было помочь. Деньгами. Теми самыми, которые я вчера беззаботно тратил. А эти люди попытались бы меня разыскать и разыскали бы наверняка , - женатого и бодрого. Что бы я сказал им, как бы в глаза посмотрел?
- Оставь их лучше себе, Серёга. Хоть какая – то память останется. У тебя её фотография есть?
- Нет.
- Ничего, зато письма останутся. Надька палату убирала. Когда вещи собирала,то увидела фото с твоей рожей ...ну прочитала кое-что, дурёха любопытная. Я её меняю, а она ревёт в три ручья. Передаёт мне это и говорит, что для тебя.
- Кто-то ещё в курсе?
Вия, глядя мне в глаза, отрицательно покачала головой.
- Кому это надо, Серёжа?
- Да, верно. - Я завернул письма в пакет и встал. – пойду, я Вия.
- Чай не будешь?
- Пойду. Спасибо.
- Давай. – Вия кивнула мне и захлопотала над заваркой.
Я вышел из комнаты отдыха, прошёл мимо ординаторской, где дрых намаявшийся за ночь дежурный врач , побрёл к выходу. Проходя мимо палаты Инны, задержал дыхание и зажмурил глаза. Стопка писем жгла ладонь.
Выйдя из клиники взглянул на часы. Ещё только начало шестого.
Над городом поднималось солнце. Я присел на скамейку в небольшом скверике и закурил.
Было чувство, что сейчас закончилось что-то большое, что–то очень серьёзное в моей жизни и нужно было начинать что-то новое.  Только сил на это новое не было совсем.
Передо мной открывался Питер. Над Невой вставало солнце.
Инна.
Инна умерла.
 А мне надо жить, жить  дальше... с этой тяжёлой мыслью, с этой вечной болью, с этой памятью о том, что Инна, умирая, верила в мою любовь, в мои слова и  нежность, навсегда унеся с собой мои прощение и покой.