Дыхание пророка или трудно быть Касандрой. часть 3 Лирическая

                Вдох VI
А потом в трубке застрекотал голосок любимой: Ты, почему трубку не берешь? Я тебе за последние десять минут раз пятнадцать звонила!
- Здравствуй дорогая.
- Здравствами делу не поможешь. Ты не ответил, почему к телефону не подходил?
- Ну не мог же я к телефону из туалета, со спущенными штанами бежать.
- А что, ты кого-то в своей квартире стесняешься? Ты не один? Он или она? – Застрекотало в трубку со скоростью скорострельного пулемета.
-  Нету ласковей, лучше, милее тебя.
   Нету краше, нежнее, добрее тебя.
   В своем сладком плену заточила мой разум,
   Даже в ревности нету искусней тебя. – Выдал я стишок.
- Ах, мы еще и шутим?
- Ладно, все, котеночек хватит. Сдаюсь. У меня были дела, я ушел в работу и не слышал твоего звонка.
- Все ты шутишь да работаешь, ты еще месяц назад обещал мне, взять выходные и свозить меня на юг. Милый, может сейчас, свозишь? А то меня этот Лондон с его сыростью уже достал.
- Лондон ей, понимаешь, надоел с сыростью. Я ее туда не отдыхать отправлял, а учиться. – Думал я. – Еще два года назад она была ведущим бухгалтером в одной крупной кампании. Нет. Захотелось романтики жизни, вольного труда вольного художника. Решила переквалифицироваться в дизайнеры. Я то в общем был не против, сначала, по мне так хоть дома сидит, денег на нашу с ней жизнь я заработаю. Потом оказалось, что бы стать дизайнером, нужно окончить курсы. Вы бы видели, сколько эти курсы стоят. Дальше после курсов ей нужно было зарабатывать себе имя. И мы начали зарабатывать вдвоем. Она имя, я деньги. Я же все-таки надеялся, что с оплатой ее счетов я то же буду в выгоде. Она будет, меньше находится дома, и все у нас будет в полном ажуре, любовь да благодать. Любовь и благодать наступили по телефону, а дома она стала появляться действительно реже, точнее даже не появляться, а наведываться, изредка. То в Париже семинар, то в Берлине, то в Лондоне и так далее и тому подобное. В общем, жизнь супружеская наладилась.
- Дорогая, в этом месяце не могу. – Соврал я, ну не говорить же что взял на неделю отгул и хочу его провести наедине с самим собой. Нужно же иногда и подумать.
- А как же юг? Я соскучилась.
- Я то же, ты лучше в Москву прилетай.
- Не могу. Здесь такой интересный семинар наклевывается.
- А как же: отвези меня на юг?
- Ну, ради полета с тобой на юг, я бы пропустила.
- А ради меня без юга ты пропустить не можешь?
- Иващенков, я не поняла, что за намеки?
- Да так…
- Ладно милый, завтра позвоню.
- Я люблю тебя.
- Я тоже.
- Ты хоть один раз в жизни можешь это сказать?
- Что?
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя милый- Трубка выплевывает слова, вроде как заставили.
Я вешаю трубку.
Интересно, а любит ли она меня еще?
А, я ее?

                Сны о любви
               
                1

Я…
Я Одиссей.
Я Одиссей с острова Итаки.
Я потомок Зевса и Гермеса. Вселенских богов молний и дорог. Власти и коммерции.
Я Внук Автолика и Аркесия. Сын Лаэрта-пирата, принимавшего участие в плаванье «Арго» и Антиклеи, ждущей его дома.
Я хитроумный муж, участвующий во взятие Трои.
Я стою на носу своего корабля. Чайки летают над кормой. Соленые брызги летят и ложатся на кожу лица и плеч. Ветер развевает мои волосы и смоченный морской водою попадает под хитон, от чего становится немного холодно.
Море несет мой корабль на Итаку. После десяти лет отсутствия.
После…
Весело кричат, да, именно кричат, а не поют мои гребцы. Этот рев невозможно назвать песней, но мне он милей и приятней, чем сотни песен Микенского аэда.
Я возвращаюсь.
Я возвращаюсь домой.
Я возвращаюсь к жене.
Именно!
Я возвращаюсь к жене!
К той, ради которой я пытался выжить все эти десять лет. К той, с чьим именем я шел в атаку и отступал.
Троя. Она стояла между нами. Между мной и той рыжей, узкобедрой девчонкой, которая родила мне сына.
- Я возвращаюсь! – кричу я.
Кричу в небо.
Кричу в никуда.
Кричу Пенелопе.
Она услышит, обязательно услышит. Нет, не ушами. Сердцем. Так, как сердце чувствительней ушей.
- Я вернусь! – кричу я небу. – Я люблю тебя! –
Волна ударяет в борт. Брызги, крики гребцов, скрип мачты.
И только ветер разносит над морем: Я верну...! Я люб…!

Я…
Я Ойсин.
Я Ойсин сын Финна Мак Кумала.
Я Ойсин сын Финна Мак Кумала, великого фиана водившего в победоносные походы свою дружину, фиана, в чьих руках простая вода становилась лечебной и могла исцелять даже тяжелые раны, фиана заслужившего уважение всей Эриннии.
Я Ойсин сын сиды Садб, превращенной когда-то завистницей в олениху.
Я Ойсин-олененок.
Я ложусь в постель с женщиной. Женщиной с головой свиньи.
Скрипит деревянное ложе. Сбиваются медвежьи шкуры. Запах пота и сена. Запах дерева и очага. Чад факелов.
Я спасу тебя Ниам, единственная дочь короля Тир На Н-Ог, страны вечной молодости. Я Спасу тебя от милости твоего отца, которую носишь вместо головы. Вместо твоей милой, прекрасной головы. Даже имя твое звучит как красота. Я преодолею себя, закрою глаза и представлю тебя настоящую. Без пяточка и торчащих свиных ушей.
Брезгливость…
Брезгливость?
Я преодолею тебя, брезгливость. Ради нее. Ради женщины, которую я люблю.
- Я люблю тебя.- Шепчу я.
- Я люблю тебя. – Скрипит кровать в такт двум сплетающимся телам. – Я люблю, я смогу!

Я…
Я Александр Волков.
Я сын своих родителей.
Я сын заместителя главного бухгалтера Петра Петровича Волкова и сельской учительницы Александры Васильевны Лукиной.
Я старший офицер советской армии.
Я защищаю Москву.
Зима. Снег. Лед, Ветер. Холод. Нет, хуже, это не холод, это мороз, что замораживает сквозь шинель, до внутриностий, до самого сердца. Миттель, шум, свист, кровь, взрывы.
Они наступают. Они наступают уже не впервой. А нас все меньше и меньше. Но мы выстоим. За нами Москва. За мной мой, двор, мой дом, моя женщина.
Моя женщина.
Моя жена.
Женщина, которую я люблю!
Танк. Тигр. Он ползет на нас, он не хочет останавливаться.
Руки сами рвут чеку. Ноги сами бегут.
- Я люблю тебя Маша! – Крик сбивается на хрип. – Живи!
Взрыв, огонь, дым.
И где-то в грохоте разносит ветер по районам Москвы: Люблю.… Живи…

Я …
Я Джон Кобански.
Пилот боевого космического одноместного корабля объединенных сил Земли.
Я управляю этой «игрушкой» и нам предстоит сражение против Кробов, негуманоидной цивилизации захватчиков, старше, могущественней, сильнее нас.
Но мы выстоим.
Наши корабли срываются с носителей на встречу вражеской армаде.
Тишина. Космос. Точечные искры звезд. Множество кораблей. Краснота лазерных потоков. Мерцание двигателей самонаводящихся ракет.
Он вышел в лобовую. Мы сходимся, точнее, слетаемся лоб в лоб.
Кто точнее?
Кто быстрее?
Я шепчу. Нет, не молитву, не просьбу к господу о спасении моей грешной души. Нет.
Я шепчу: Я люблю тебя Элли.
Кнопка на штурвале управления. Немножко влево, вверх…
Огонь.
Взрыв.
Попал.
Мой корабль несет меня дальше в гущу сражения.
- Я люблю тебя Элли! Я буду жить ради тебя. Я буду жить, что б защищать тебя. – Оглашается радиоэфир.
- Живи! – Отвечает космос.
Космос отвечает?
Космос?

Я…
Я проснулся. Ну, приснится же такое. Приснится же такой каскад снов. Мотнул головой, сбрасывая останки сна. Рядом заворочалась Ленка.
- Да не Пенелопа ты все-таки. – Прошептал я и поплелся на кухню ставить чайник.
Пора собираться на работу.
- Да не Пенелопа ты, не Ниам, не Мария и Элли. Ты Ленка. – Шепчу я, чтоб не разбудить жену, попивая горячий чай и закусывая его бутербродами с колбасой. – За это я и люблю тебя.
- Я люблю тебя Ленка! – Шипит еще неостывший чайник.

                2
Первые в ворота Трои ворвались доблестные отряды Диомеда Тидида, ванакта Аргоса. Они смяли поднимающееся сопротивление, пробивая дорогу отрядам других Ахейских ванактов. Да, и какое сопротивление? Сотни еще непроснувшихся, но вставших по тревоге и выбирающихся на улицу в исподнем воинов Трои?
Троя падала. Нет. Троя пала.
Тысячи гоплитов бежали по улицам древнего города. Тысячи гоплитов убивали и насиловали, Убивали и грабили, Убивали и рушили, исполняя тем самым заветы предков и наказы военоначальников. Три дня на разграбление. Три дня начались. Песочные часы Клио перевернулись. Песок сыпется по новой.
Он стоял около своего двора. Он не думал, что он выживет. Он не хотел победить. Он знал, что все проиграно. Он видел огонь. Огонь охватывающий трою. Его город. Он видел приближающиеся щиты. Бронзовые щиты Спарты, украшенные черной буквой «лямбда». Лакедемоняне. Самые злые из спартанцев, самые обученные и опасные. Он хотел лишь одного. Драться как можно дольше, чтоб дать время спастись своей семье. Жене, двум дочерям и сыну.
Они пришли. Бой был не долог. Может, он и превосходил их умением и мастерством, но они превосходили числом и умением этим пользоваться.
Нет, его не убили. Его ранили и обездвижили. Двое вытащили из дому семью. Его, подняв за волосы голову, заставили смотреть, как насилуют его жену, дочерей и даже сына. Их насиловали долго, со вкусом. Со знанием дела. После этого, они увели детей, их участь была решена. Ему опять подняли голову и вожак медленно, смакуя, перерезал горло уже несопротивляющейся женщины.
Потом ему выкололи глаза, подрезали жилы на ногах и руках. И оставили подыхать. Вспоминая каждый миг, перед смертью, самых дорогих ему людей.
Вспоминая любовь.
Вспоминая уничтоженную любовь.


Рязань была окружена. Орда стояла под стенами. Залп осадных орудий. Второй. Третий. Стены рухнули. В город ворвались нукеры. Отборные, тяжелые части татарского войска.
Бойня. Яростная бойня. Татары не жалели ни кого. Сопротивляющихся было мало. Отбивались всем, чем можно. От копья и меча до сковороды и скалки.
Они ворвались в город стремительно. Тяжелая конница. Элита. Сломав порядок в стане сопротивления. Превратив одно целое во много кучек защищающих не город, а улицу, дом, двор. Дальше шла пехота. Рязань была отдана на разграбление.  Разграбление, а дальше…
А дальше Батый сожжет этот город. Сожжет до основания, а затем…
А что затем?
Да, ничего. Девок и баб на базары, выживших мужчин, если найдутся туда же.
И все.
Он стоял посреди улицы. Они подъезжали. Их было десятеро. Десять хорошо обученных, хорошо вооруженных мужчин в железных пластинчатых доспехах. Против него. Против него одного, с одной саблей в правой руке.
Двое слезли с коней, вытащили прямые мечи и пошли на него. Так ходят на хищного зверя. Слегка согнув колени, пружиня, перекатываясь, точнее переплывая из шага в шаг.
Поворот, свиля, свиля, удар, поворот, свиля, подсад, слив, удар.
Два монгольских трупа и две раны. Одна на бедре, другая поперек груди.
Трое конников опускают копья и пускают коней вскачь. Пригнутся, удар, удар, удар. Кони ржут от боли. Кони плачут. Заплачешь тут, когда рубят ноги. Простите милые, другого выхода не было. Он перерезает голо оглушенным всадникам. Остальные достают луки и натягивают тетивы. Пять стрелков, пять луков, пять наконечников-жал хищно прищурились, дрожат, ждут момента, что бы полететь, что бы впиться в незащищенную плоть. Залп. Пять стрел попадают. Попадают точно. Тело белобрысого варвара оседает в пыль дороги. Кто-то подходит и режет ему живот одним движением. Их уже не интересует он, не интересуют трупы. Их сознание уже занято домом, откуда доносится вой и плачь. Опять пять стрел срываются в полет, но теперь не в тело, они несут маленькие язычки огня, которые, слившись, сделают из дома большой костер. Пытающихся выбраться из полыхающего дома добивают ножами.
Он ползет. Немеющие пальцы скребут по земле. Он ползет спасти Василису. Свою любимую. Взгляд вверх. Какой-то молодой татарин заносит нож над его Василисушкой.
Последний рывок…
Чей-то сапог вдавливает его лицо в грязь, боль пронзает шею.
- Живучий, русский собака.
Так он и умирает, видя перед глазами занесенный нож над его любовью.
Слыша предсмертный крик его любви.
Его любви.
Крик.


Емелькины входили в село шумно, весело. Убивая всех кто против. Кто против решал сам Емелька. Точнее не сам, а его казачки. Они неслись по селу: улюлюкая, размахивая саблями. Кони давили тех, кто не ушел в сторону, кто ушел в сторону, рубили саблями наездники.
Он сидел дома. Налет был молниеносный и неожиданный. Он услышал крик жены. Дикий крик. Так не может кричать человек, так не может кричать его жена. Но кричала. Кричала его жена. Он схватил топор и ринулся из избы.
Он увидел ее. С нее уже сдирали подол, предварительно уложив на траву. Она кричала и билась в отчаянье. Но что может сделать баба супротив пяти мужиков.
- Убью! Не тронь! – Кричал он, несясь ей на помощь.
Один встал поперек дороги, но тут же рухнул с раскроенным черепом. Второй, недолго думая, взвел пистоль.
Выстрел. Дырка. Падает тело. Падает тело в грязь, не закончив своего бега.
А жинку уже бесчестят.
Бесчестят его любовь.
Это последнее что он видел в этой жизни.
Бесчестят. Его. Любовь.


Он и она. Они. Они смотрят телевизор. Передача про роды. Он скоро станет отцом, она матерью. Уже видно. Уже давно видно. Они давно этого ждали. Давно хотели. Она будет лучшей матерью на свете.
Шум на леснечной клетке. Входная дверь вылетает от удара. Комната наполняется толпой бритоголовых мальчиков с пушками в руках. Его связывают. Задирают голову.
- Ну, что ментовский ублюдок, ты сделаешь то, что просили?
Он молчит.
- Ну, смотри.
Бригадир рвет платье на его жене, поглаживает округлый живот.
- Папой готовишься стать?
Он достал бутылку шампанского. Ее сопротивляющуюся кидают на диван, раздвигают ноги.
- Если войдет это, - бригадир поглаживает горлышко бутылки, - То ребеночек выйдет нормально. Прямо сейчас. Прямо сейчас ты станешь папой.
- Нет!!! – Режет помещение крик. – Не надо! Я все сделаю. Все, что вы скажете.
- Молодей. – Бригадир похлопывает потерявшую сознание женщину по бедрам. – А ее мы заберем с собой, чтоб ты не передумал.
Через неделю дело закрывают за недоказанностью и за нехваткой улик. Следом исчезает майор Седов. Бесследно. Через два месяца грибники найдут в подмосковном лесу два трупа, изрешеченных  из автомата. Медэксперты покажут, что женщина перед смертью была жестоко изнасилована и не один раз, беременность прервана самым жестоким способом, анальное отверстие и половые губы разорваны, как будто туда попал противотанковый снаряд, на теле нет места без синяков и порезов.
Они лежат в обнимку, в глазах застыла любовь. В мертвых глазах.
Растоптанная, обруганная любовь.


Я рывком вскочил на кровати. Нет. Рядом. Нежно рядом сопит моя Ленка. Как хорошо, что ты есть. Что ты рядом. Я погладил ее по голове, чмокнул в губы и пошел на кухню, ставить чайник.
Как хорошо, что ты рядом.
Моя Ленка.
Моя любовь.

                3

Петр перекинул кувалду из руки в другую. Борька был привязан. Привязан к забору.
- Ну, Васек, давай…
- Че давать то?
- Держи… мать….
- Кого держать?
- Ты что, придурок или прикидываешься? – Изумился Петр. – Борьку держи.
- Как?
- Да за шею. Чудак городской.
Васек бросился к бычку. Но тот мотнул головой в сторону бежавшего, и тот остановился в нерешительности. Животные они такие. Они все понимают. Говорить не говорят, но понимают. В отличие от человека. Который говорить говорит, но редко когда понимает. Понимает через раз, да и то по большим праздникам.
- Кувалдой ударить сможешь? – Сплюнул Петр.
- Смогу, наверное.
- Бить будешь в центр лба. Понял?
- Угу. – Кивнул Василий, беря кувалду.
Петр ловко подскочил к бычку, обхватил шею.
- Бей.
- У-у-у-х.
- Твою ма….
Петр отскочил от упавшего, но еще хрипевшего Борьки.
- Ты че, урод цивилизованный, делаешь? – Петр взял кувалду и с одного раза добил мучающегося бычка. – И его не убил и меня чуть не покалечил.
- Да, понимаешь…, не люблю я этого. – Потупил взор Василий, двоюродный брат, родившийся и проживающий в городе. – Убивать зверюг не люблю.
- А, говядину любишь? Ладно, пошли жрать, горе-убийца. – Петр развернулся и поплелся в сторону избы, волоча за собой окровавленную кувалду.
- Да. Говядину я люблю. – Запоздало пробормотал Василий и пошел вслед за братом.


Она красила губы. Долго. Придирчиво. Карандаш. Помада. Кисточка. Долго и придирчиво. Потом глаза. Тени. Тушь. Также долго и придирчиво. Платье. Ну, с этим проще. Оно должно притягивать взгляды, но не фамильярно и броско. Нет. Она уже немолодая женщина, и в отличие от своих более молодых конкуренток, знает толк в одежде. Одежда должна подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Она недолжна, быть фривольной и вызывающей, но должна призывать мужчину сорвать ее и посмотреть что же там под ней. Как истинная женщина, Мила знала великую женскую тайну: голая женщина не возбуждает, возбуждает слегка одетая женщина и возможность ее раздеть.
Бибиканье машины.
Она закрывает дверь и сбегает вниз по лестнице, благо второй этаж.
Цок, цок, цок. Стучат каблучки-шпильки. В такт цоканью покачиваются округлые, манящие бедра. Старички и старушки улыбаются-скалются и желают здравствовать. Мужики пялятся, да прикалывают как бы они ее и в каких позах.
Мила садится в машину. Закуривает длинную сигарету.
- Слушай Милка, Я тебе удивляюсь. Ну, в возрасте уже, а как на тебя все смотрят.
-Люблю я это дело.
- Курить?
- Секс люблю. Дурак. Трогай. – Отвечает она сутенеру.
Машина трогается с места.
- Люблю я сам процесс. – Шепчет Мила строчки из бородатого анекдота про поручика Ржевского.


Ну и день выдался. Чертова работа. Леонид пришел домой. Бухнулся на кровать. Вошла жена.
- Развалился…. Разделся бы с начала.
- Да ладно тебе. – Он не хотел спорить с женой.
- Мог бы хоть поинтересоваться, что нужно сделать по дому.
- Ну, и что нужно сделать?
- Тебе сразу весь список или по отдельности?
- Давай список, но по отдельности. – Он понял, что от жены сегодня просто не отделаться.
- Кран течет, розетка искрит, постоянно выбивает пробки, не работает утюг, нужно выбросить мусор.
- И ты хочешь, что б я все это сделал сейчас?
- Да.
- Все?
- Хотя бы что-то.
Жена была непреклонна. Это ухудшало настроение и сводило к нулю все шансы спокойно провести вечер с телевизором.
- Давай завтра. Завтра выходной.
- Ты меня уже месяц своими завтраками кормишь, хорошо, что хоть, обещаешь, не отказываешься. – Она развернулась и пошла на кухню. – И на том спасибо.
Он встал. Мужская гордость взяла свое.
- А ты не хочешь поинтересоваться, как у меня дела, как здоровье, как на работе? – Он встал в проеме дверей кухни, уперев руки в бока.
- Вот, вот, как дела на работе. Ты любишь свою чертову работу больше, чем меня. – Она зарыдала.
Он сплюнул и пошел в комнату. Вечер был полностью и неисправимо испорчен.
- Да, я люблю работу. Там меня хотя бы ценят. – Подумал гробовщик и включил телевизор, предварительно плюхнувшись на диван.


Вечер. Памятник в центре Москвы. Два человека стоят около памятника.
- Товар доставил. – Сухой очкарик.
- Сколько? – Такой же сухой. Но эта сухота больше от борзой или от матерого волка.
- Килограмм.
- Килограмм чего?
- Килограмм в тротиловом эквиваленте.
- Ты не мудри, ты лучше пальцем ткни.
- Все шутишь?
- Шучу, шучу.
- Деньги где?
Матерый достает из кармана пачку банкнот иностранного, точнее американского производства. Очкарик быстро пересчитывает и прячет в карман.
- Ну?
- Все в ажуре. С тобой приятно работать.
- С тобой тоже.
- Будет что нужно, звони.
- Позвоню.
- Слушай, а ты, правда, от этого кайф испытываешь?
- От чего?
- От убийства.
- Наверное.
Очкарик сплевывает, поворачивается и уходит. Матерый достает пистолет. Направляет в спину уходящего. Палец ложится на курок. Щелчок. Ствол озаряется пламенем. Синим пламенем. Матерый подносит пистолет-зажигалку к губам, прикуривает сигарету.
- Ты мне еще нужен. – Шепчет он. – А убивать я действительно люблю. Нет ничего более возбуждающего, чем игры с жизнью и смертью.


Я проснулся. Поворачиваюсь. Ленки рядом нет. Она на даче. Значит сегодня выходной. Значит, на работу не идти, супружеский долг не выполнять. Одна проблема: есть придется готовить самому.
Я иду на кухню и открываю холодильник. Там десяток яиц и печеночный паштет. Десяток яиц. Десяток неродившихся трупиков куриц.
Я беру паштет. Не люблю я печеночный паштет…, но жрать-то чего-то надо.
- Надо пить валерьянку, - думаю я, глотая, бутерброды с чаем, - а то сны какие-то странные снятся. Нервы, наверное…


                Выдох VI
               
                Анатомия любви

Влюбленность бьет по сердцу первой,
Сплетая из гормонов нить,
Играя сонмом чувств и нервов,
Возможность, нам, даря любить.

Мы влюблены и все нам можно,
Мы можем рушить и творить.
На этой стадии нам сложно
Предмет влюбленности забыть.

Второю страсть приходит в тело,
Нас душит трепетный соблазн.
И мы готовы, но не смело,
Принять в себя ее оргазм.

И стонем мы от ласк партнера,
И секса чашу пьем до дна,
И ест подобно солитеру
Нас страсти жаркая волна.

В уме нашла оплот привычка,
С ней мы ложимся на кровать
Подобно обгоревшей спичке.
Проснись! Тебе пора стонать!

Котлеты, суп, компот и каша,
Огонь в сердцах потух, забыт.
Привычки тишь – вот доля наша,
Важнее чувств мы ценим быт.

Вот вся нехитрая наука,
Все что мы знаем о любви:
Влюбленность, страсть, привычки скука.
Гори любовь, в сердцах живи!


                Вдох VII

Вот так всегда. Женщина – это, как кто-то сказал, пуля со смещенным центром тяжести. Попадает в сердце, бьет по карману и выходит боком.
Кто создал женщину? Бог? Все может быть. Но если бы Бог не создал бы женщину, то ее следовало бы создать Дьяволу. Ибо такое оружие массового поражения и совращения еще поискать нужно.
Жила была одна девушка по имени Елена, царица спартанская. И что? Что приобрела Троя? Одну дамочку. Что потеряла? Город, земли, союзников и жизни. И это вы скажете, был равный обмен?
Крики феминисток: Этот мир мужчины придумали и сделали для себя, и мы вынуждены жить по их законам.
Кто? Мы делали?
Что бы мужчины ни делали, они это делают для любви, ради любви, во имя любви. А значит для, ради и во имя женщин.   
Все что нам нужно, это чтобы милая, любимая шепнула на ушко: Я тебя люблю. И вот для этого мы и строим империи, рушим города и захватываем страны, творим, сочиняем и вообще пытаемся как-то проявить себя.
А что получаем в ответ? Я потратила на тебя лучшие дни своей молодости.
А мы дураки бьемся, пытаемся все вам принести на блюдечке с золотой каемочкой.
Я закурил. Голода как такового не было, но от нахлынувших чувств, захотелось что-нибудь съесть. Дурная привычка. Нервы – еда – нервы – еда – ожирение.
А насчет ваших желаний вообще разговор особый. Мне иногда кажется, что дамам нужно дарить только то, что они хотят именно сейчас и именно сегодня. Если опоздать хотя бы на минуту, то подарок уже не нравится. Смотрит девушка на шубку – дари шубку, смотрит на духи – дари духи и не дай бог, что б ты подарил шубку когда девушка смотрит на драгоценности.
«Дорогой я хочу сидеть дома».
Сиди дорогая, любимая, я заработаю денег на нас обоих.
« Дорогой, я не хочу сидеть дома, ты не замечаешь во мне личность. Я хочу работать».
Да кто же против. Иди дорогая, работай.
 Что вы хотите? Вы сами то знаете?
И почему в литературе вампиры чаще всего мужчины? Вот кому, кому, а женщинам кровь сосать то привычнее.



                Кровь любви


Тоску блаженную ты знаешь ли, как я?
Как я, ты слышишь ли всегда названье: Странный?
Я умирал, в душе влюбленной затая
Огонь желания и ужас несказанный.

Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,
Чем уступала грусть послушнее надежде,
Тем тоньше, сладостней была моя тоска;
Я ждал покинуть мир, родной и близкий прежде.

Тянулся к зрелищу я жадно, как дитя,
Сердясь на занавес, волнуясь и грустя…
Но Правда строгая внезапно обнажилась:

Зарю ужасную я с дрожью увидал,
И понял я, что мертв, но сердце не дивилось.
Был поднят занавес, а я чего-то ждал.

Шарль Бодлер


Проснулся я рано, часов в девять. Тело еще не пришло в себя, от того чувствовалась слабость и ломота в суставах. Во рту был неприятный привкус после вчерашнего. «Собутыльник» попался плохой, до сих пор присутствовал вкус спирта и железа во рту.
 Я выскочил из лежанки и побрел чистить зубы. Зубы – это важный орган в моем организме, даже можно сказать – важнейший. Я, можно сказать ими работаю.
После чистки своего рабочего инструмента (замете, очень хорошей чистки со щеткой и пастой, зубной нитью и полосканием), я заглянул в ежедневник.
- Что день грядущий нам готовит? – Напевал я  себе, переворачивая листки украшенные цифрами и названиями месяцев.
День готовил многое. Точнее одно дело, но на всю ночь. Сегодня было назначено: явится на день рождения одного банкира, что должен будет проходить в его загородном доме. На день рожденье надо было, явится в костюме Екатерининской эпохи или хотя бы в классической тройке. Бал маскарад, так сказать. С недавних пор карнавалы и маскарады снова вошли в моду, и чем богаче был человек, тем ближе к царским временам его тянуло. Богатый, но безродный всегда хочет почувствовать себя графом или герцогом, ну на худой конец захудалым князьком.
Я поплелся к шкафу. С классической тройкой дело обстояло неважно, ну не было ее у меня, раньше как-то не пригождалось.  А вот с костюмом Екатерининской эпохи было проще. Я достал из шкафа костюм и чихнул. Пыль разлетелась по всему жилищу. Костюм был старый, но не дырявый, а пыль? Ну что пыль? Она дело наживное и легко убираемое.
Вдох. Выдох….
Пыль пропала, ткань разгладилась, золотые пуговицы заблестели, отражая лунный свет из окна. Помнится, за этот костюм я когда-то отдал неимоверные деньжищи, но это того стоило. Молодым гвардейцем в этом костюме на балу у графа…. Как его звали то? Ну да ладно, это не важно. Но какие были деньки! Я вздохнул от переизбытка чувств и эмоций.
 С костюмом все ясно, теперь стоит позаботится о своей внешности. Я быстром пасом соорудил перед собой отражение самого себя. Зеркал при себе не держу, незачем.
Критически осмотрев себя, я принялся меняться. Начнем с волос. Брюнет или блондин? Вспомнив недавние советские времена и женских кумиров тех времен Баталова и Тихонова, я остановился на брюнете. Крутой подбородок и широкие скулы, в придачу с прямым, греческим носом придали моему лицу мужественный вид. Время смазливых мальчиков унисекса уходит в сторону, и женщины хотят влюбляться в героев, ну или не в героев, но с мужественными, волевыми чертами лица. Глаза я менять не стал. Синие, зеленые, карие? Все это хорошо. Но, вот что женщинам во мне нравилось моего истинного, так это глаза. Черные омуты с глубиной в вечность, в которые засасывало при первом же взгляде. Рост? Ну, с ростом все понятно. Метр девяносто мне подходит. Индивидуумы выше обычно вызывают у женщин только сожаленье, а ниже сочувствие или могут быть незамеченными особами модельного сложения. Так, как в кошельке особо не шуршит, мне приходиться брать внешностью. Это когда в кошельке слышен плотный шелест зелено-серой бумаги, можно не задумываться о своей внешности. Недавно услышал хорошую современную шутку: в мужчине самые эротичные органы – Это толстый кошелек и черный мерседес.
С внешностью было все улажено. Я надел костюм, поверх него нацепил твидовое пальто, пара перстней на моих руках  дополнили образ небедного человека. Золотой портсигар с сигарами во внутренний карман, и я полностью готов для выхода в свет. Теперь стоит позаботиться о подарке. Я подошел к комоду и вытащил первую попавшуюся вещь. Это оказался пистоль семнадцатого века с золотой инкрустацией и травлением. Кстати, действующий, с порохом и пулями. Положив его в кожаный портфель, я вышел из дома. Поймать такси или частника труда особого не составило. У притормозившей рядом волги опустилось стекло, и лицо кавказкой национальности не первой свежести уставилось на меня со словами: Куда, брат?
- В Балашиху.
- Э, Это же через всю Москву переться, да еще за нее, брат.
Я помахал перед его носом стодолларовой бумажкой, и это сразу изменило его настроение.
- Так бы сразу и сказал, брат. – Улыбнулся водитель и открыл передо мной дверь, при этом перегнувшись через кресло штурмана.
Я плюхнулся на сидение рядом с ним. Машина дала газу, и заснеженные просторы нашей столицы поплыли за стеклом.
- У тебя в машине курят?
- Кури брат. Кто платит тот и правила заказывает.
Я достал портсигар, вынул из него сигару и прикурил от зиппоря. Выдохнул и принялся курить, держа сигару в левой руке, украшенной перстнями. Мне все равно: курить или не курить, я не чувствую вкуса табака, но понт, он дороже денег.
Доехали мы быстро и спокойно. Водила по имени Армен сначала пытался мне жаловаться на жизнь и называть меня братом, но после непродолжительного моего взгляда, он замолчал и уставился на дорогу. Не люблю, пользоваться гипнозом, но….
Но иногда без него просто не обойтись. Высадив меня около ворот загородного дома банкира, и получив, свой стольник, он умчался обратно в Москву. Благо, ему благо, голосовавших по обочинам, было пруд пруди, для этого времени суток.
Я показал охране приглашение. Охрана была знатная: четыре парня размерами немного недотягивающих до слоненка, но явно превосходящих стандартного медведя, в дорогих костюмах. Широкие шеи мягко переходящие в бритые головы дополняли этих совершенств магии анаболиков, штанг и других разнообразных талантов. Мне долго пришлось объяснять, что коробка в моем портфеле, заключавшая в своих недрах пистолет, пули и порох всего-навсего редкий и дорогой подарок их босу, а не мое личное оружие самозащиты, которое нужно сдавать при входе, во избежание….
Во избежание.
Через долгих десять минут я был впущен в дом и, отдав пальто мажордому, был сопровожден в залу, где и происходило само действие праздника.
Я элегантно подошел к имениннику и подарил свой подарок, рассыпавшись в куче комплиментов ему, его бизнесу и его жене, именно в такой последовательности. Он благосклонно принял подарок и мою речь, немало не заботясь, что видит меня впервые в жизни. Ему, как и другим людям его круга было не привыкать видеть на личных праздниках чужие лица. Праздники для этого и созданы, что б заключать выгодные контракты и сделки с новыми людьми.
Закончив официальную, часть я приступил к празднованию. Первое что я сделал, это окинул шумное сборище взглядом. Костюмированных людей было мало, все больше женщины лет двадцати-двадцати двух. Мужчины, кроме меня и хозяина дома, пришли в дорогих классических костюмах, женщины, что постарше в вечерних платьях. Длинный стол был сервирован по-шведски: что хочешь, то и бери, где хочешь, там и ешь. Посреди залы танцевали танго, под живую музыку квинтета музыкантов, приютившегося на одном из балконов (здесь еще балконы имеются?), несколько меняющихся пар (по-видимому,  приглашенные актеры). Я улыбнулся. Окончится праздник, и мужчины с лысинами и большими животами будут тащить в койку стройных танцовщиц, а их жены, давно пережившие времена расцвета и заката, не отставая от мужей, будут соблазнять, скорее всего, драгоценностями и деньгами, страстных молодых танцоров. У проходящей мимо служанки, я взял с подноса фужер шампанского. Пить не хотелось, но еще больше не хотелось привлекать внимание. Непьющий на празднике – шпион. Я окинул помещение «внутренним взглядом». Странно, но наших здесь было мало. Из тех, кого я засек, мне были известны лишь оборотень, который подался недавно в бизнес и занимался своим истинным промыслом только в полнолуние, когда терпеть голод сил не было, и некромант который в данный момент договаривался с каким-то чиновником о возможности приватизации или покупки в собственность кладбищ. Через некроманта я и получил приглашение сюда. В дальнем от меня конце залы семья главного редактора какого-то крупного журнала была развлекаема суккубом и инкубом одновременно. Про них я только слышал, но представлен не был. Эта пара любвеобильных демонов рекламировала и продвигала в массы свингерство. Люди соглашались и менялись партнерами, чего этим бестиям было и надо. Каждый получал свое: люди – незабываемые ночи любовных утех, демоны – свою порцию энергии. Привидений и призраков вокруг видно не было, да и откуда им взяться в новом доме, да и такое шумное общество их пугало, заставляло забиться в самые темные места. Нашего брата здесь не было.
Хотя…
При тщательном рассмотрении, я увидел родственника. Точнее это  был не родственник, это был амулет-вампир, что пристроился на шее весьма юной особы, явно не достигшей возраста совершеннолетия. Скорее всего, это была дочь какого-нибудь толстосума. Даже полностью бессовестный и аморальный тип не посмел бы придти на вечер с  любовницей-тинэйджером. Многие хотели бы но….
Но свои привычки и причуды в области сексуальных утех смертные хранят дома, подальше от чужих глаз. Всегда есть шанс, что после такого вечера твои фотографии появятся во всех журналах и газетах (свои же друзья-враги продадут, не пожалеют) и тогда прощай карьера и уважение. Я кивнул «младшему брату» и он ответил мне отблеском на полированном боку.
- Вы танцуете?
 Вопрос был задан женским, ангельским голосом. Это-то и выдернуло меня, из состояния рассматривания себе подобных.
Я обернулся.
- Вы здесь один? – Внешность мало, чем отличалась от голоса. Такая же ангельская.
Передо мной стояла юная леди в изящном красном платье, декольте которого было настолько глубокое, что молодая, упругая грудь чуть не вываливалась наружу, а разрезы на боках открывали стройные ноги настолько, что дальше уже живот. Девушка была хороша собой так же как голос и платье вместе взятые. Длинные волнистые волосы водопадом спадали на обнаженные плечи, тонкая, лебединая шейка поддерживала очаровательную головку с тонким, прямым носиком, по-детски пухлыми губками и большими карими глазами. Тонкое, без излишней худобы, тело манило и звало (чему способствовало платье) вкусить этот сладкий плод. Девушка была просто ангелом. Я даже не удержался и навел на нее «истинный взгляд», что бы проверить: не ангел ли она по настоящему (только вот встречи с конкурирующей фирмой мне тут не хватало). Нет. Она не была ангелом, ни другой, какой либо другой ипостасей света. Так же она не была и слугой тьмы. Смертная, просто смертная.
- Так вы здесь один? – Повторила она.
- Да, мадмуазель.
- Это хорошо. – Она улыбнулась улыбкой богини. – А то тут одни папины знакомые, которые только и делают, что говорят о дебета и кредитах, о новых вложениях. И их жены, которых ничего не интересует кроме новых тряпок, да жемчужных берегов теплых стран.
- Лазурные берега. – Поправил я.
- Да хоть алмазные. – Она взяла с подноса фужер с шампанским и пригубила его. – Я надеюсь, вы не будете разговаривать со мной на тему денежных пополнений?
- Нет. – Ответил я, озаряясь нежной улыбкой. – О тряпках и лазурных берегах тоже не буду.
- Даже если узнаешь, как меня зовут и кто я такая? – Вопрос был явно с подвохом.
- Нет, честное слово нет. – Я говорил чистую правду: денежные дела меня не интересовали, лазурные берега тем более. Не сейчас, это уж точно.
- Тогда, я Мария Александровна Назарова, дочь сегодняшнего «новорожденного». – С гордостью выпалила она и протянула мне руку.
-Олег Старолетов, молодой бизнесмен. – Кивнул я в знак знакомства и поцеловал протянутую руку.
- Ну, а если вы не будете говорить о деньгах то, что вы намерены делать? – Поинтересовалась она. – Девушку же нужно развлекать.
- Сначала я предложу девушке потанцевать. – Я опять кивнул, но уже в знак приглашения на танец. Оркестр, точнее квинтет, ударил вальс, и остальное я уже договаривал, положа руку на талию Маши и медленно вальсируя. – Потом приглашу посмотреть красоту ночного, звездного неба.
- Вы очень подходите своему костюму. Другой бы сказал, что отвезет меня в ресторан или в ночной клуб.
- Вам еще не надоели все эти рестораны и ночные клубы?
- Ужасно надоели. – Она положила мне голову на плече. – И давайте на «ты». Ладно, Олег?
- Хорошо, Маша.
Мы танцевали не одни. Многие пары, оттеснив профессионалов сцены с танцпола, кружились в вальсе. Это были те пары, которые по причинам возраста, застали в молодости времена, когда на танцплощадках играли живые музыканты. Мужчины, которым повезло жениться на дамах более позднего времени, ангажировали на танец танцовщиц.
Вальс нес нас по залу. Я что-то шептал Маше на ушко, она отвечала или смеялась в зависимости от того, что я шептал. Но, как и все хорошее, вальс когда-нибудь заканчивается.
- Жаль. – Тихо и расстроено проговорила она, не спеша отстраняться.
- Маша, пойдемте смотреть звезды?
- Ты на полном серьезе? – Удивилась она. – Я думала это ты так, для поддержания стиля беседы.
- На полном серьезе. Серьезней, не бывает.
Мы пошли на открытую веранду. Я надел свое пальто и помог одеться даме. Портфель я брать не стал, подозрения мне не нужны, да и вещь эта была одноразовой, купленной специально для этого вечера, а точнее для транспортировки подарка.
Мы стояли и смотрели на звезды.
Молча.
Ее рука накрыла мою сверху.
- Знаешь, ты не такой как все. Не такой как все знакомые моего папеньки и не такой как все мои знакомые. – Прошептала она.
- Это плохо?
- Нет. Это очень хорошо.
- Ты когда-нибудь видела старую Москву ночью?
- Тысячу раз.
- Нет, нету Москву, которую ты видишь из окна своего или папиного автомобиля. Старую ночную Москву, где дома помнят старые времена, тени еще не забыли звуки мазурки и летают старые приведения, помнящие балы, революции, бунты и даже празднование победы Наполеоном?
- А такие места еще сохранились?
- Конечно, хочешь, покажу?
- Да.
Мы спустились во двор.
- Ты знаешь, я без машины… - начал, было, я.
- Ничего, зато я за рулем.
Она крикнула охраннику и через минуту, нам подогнали новенький «пятисотый».
- Ты сегодня ведешь, так что тебе за руль и садиться. – Улыбнулась она.
Я сел за руль. Доехали мы без проблем. Тяжело было найти на дороге проблемы, когда на машину прикручены правительственные номера. Я показал юной барышне те места, которые она еще не видела. Мы гуляли по Москве почти час, я так же как и в танце, что-то говорил, она что-то отвечала.
- Мне холодно. Обними меня. – Прошептала она и прижалась ко мне. – Поехали к тебе.
- Понимаешь, я в Москве недавно. Квартиру снимаю, а хозяйка, ну просто мегера. Поздно не приходить, женщин не водить. – Начал я врать.
Ну не домой же ее вести. Как она среагирует на стоящий посреди комнаты гроб? Что я ей скажу? Для антуража? Дизайнер посоветовал?
- А давай снимем номер в гостинице?
- Давай? – Согласился я, наверное, даже быстрее, чем следовало. – В какой?
- В «России». – Она произнесла это так, как будто кроме этой гостиницы в Москве не было ни одного постоялого двора.
Номер в гостинице мы сняли легко. С ее то именем. Мне пришлось выложить последние деньги, ну, да это не важно. Деньги это прах, а прах бесполезен. Обед мы заказывать не стали, только шампанское и два фужера.
В номере она сбросила с себя свое волнующее платье и накинулась на меня, как озверевшая кошка.
Я целовал ее всю: от кончиков волос, до кончиков ногтей на ногах. Языком и пальцами я ласкал ее нежные «врата страсти» и чувствовал, как откликается ее тело, как стучит ее сердце. Я сжимал ее ягодицы, и она кричала в исступлении: Еще, еще!
Я целовал ее губы, а она молила: Войди, войди же!
Я вошел в нее, и ее тело изогнулось в сладком стоне. Ее ногти рванули мою спину. Она кончала, я чувствовал это.
Но я не мог кончить, так как для этого мне нужна была ее шея.
Я лизнул ее шею.
- Да. – Прошептала она.
Мои клыки рванули ее нежную плоть, сладкая пелена застлал глаза, кровь потекла по языку и гортани. Она кричала. Но уже от страсти, уже не от одной чистой страсти, а от помеси страсти, блаженства, испуга и боли.
Я продолжал двигаться и сосать ее кровь.
Я кончил.
Поднявшись с постели и надев свой костюм, я последний раз бросил взгляд на мертвое тело той, которая еще полчаса назад была дочерью банкира Назарова. На ту, которая при жизни была ангельски хороша собой.
Высохший труп сейчас ни как не напоминал былой красоты. И завтра ее опознают, только по записи в журнале. Но меня это больше не интересовало.
Я растворился туманом, что бы стать самим собой у себя дома. Наступал новый день. Восходило солнце. А солнце для вампира – смерть, и следовательно, мне было пора ложиться спать.
Я затворил бархатные шторы и улегся в гроб. Нужно было выспаться, завтрашняя ночь обещала быть не менее интересной, чем сегодняшняя.

                Выдох VII 

Мысль пробила черепную коробку. Я схватил кусок бумаги и ручку лежавшие на журнальном столике и быстро стал записывать мысли-рифмы.

                Что хочет женщина?

Хотите розы и подарки?
Хотите нежности, любви?
Хотите, что б объятья жарки
И серенады до зари?

Хотите верности и неги?
Хотите мира возле ног?
Что б восхищались им соседи?
Что б сторожил вас словно дог?

Ну, что же вы, когда сойдется
Вот это все в душе одной,
Вы быстро, быстро развернетесь
И ищете души другой?

Что хочет женщина?  Увы,
Нам не дано ее понять.
Поверить, сдаться и принять.
Не объяснимы словно сны.

Опять зазвонил телефон. Я отбросил ручку и бумажку и поднял трубку.
- Предупреждение третье. – Меланхолично заметил голос.
- Тьфу. – Сплюнул я и положил трубку. – Когда же это все кончится?