Автобус

Однажды, когда мне было пять или шесть лет, я с мамой и папой ехал куда-то на автобусе. Помню, это был зимний вечер накануне какого-то праздника, и автобус был переполнен отработавшими гражданами, стоящими стеной вокруг меня. Я же сидел на коленях матери.

Незадолго до этой поездки я довольно сильно повздорил с ней, и во мне еще не до конца погасла детская обида, однако в моей голове уже стояло то просветление, которое обычно бывает после долгого и неутешного плача.

Автобус еле тащился и путь был не близкий, поэтому я, от скуки, принялся изучать салон автобуса. Я видел разрисованную и разбитую внутреннюю обшивку стен, отполированные до блеска поручни за которые держались стройные ряды рук, видел красный билетик, кем-то просунутый в щель оконной рамы. И видел непроглядное количество разного люда: старики и старушки, молодые женщины и угрюмые юноши в черных кожаных куртках с неоправданно огромным количеством молний и карманов.

Я пребывал в таинственной светлой грусти и именно тогда я обратил внимание на одну привлекательную женщину лет двадцати пяти в длинном по щиколотку черном пальто. Я загляделся на ее усталое лицо со скучными правильными чертами. У нее были светлые глаза, и она бессмысленно смотрела куда-то вперед. На первый взгляд ее глаза были такими же равнодушными, как и у всех остальных пассажиров, но, тем не менее, я спокойно и пристально вглядывался в них. Она так ни разу и не одарила меня своим вниманием. Но даже и так я стал замечать то, что я впоследствии понял, не было на самом деле. Неожиданно для себя я увидел слезы, стоящие в прозрачности ее глаз. По моему телу ходили электрические импульсы, но я не отрывал от них глаз. Мне казалось, будто я без спросу проник в чужую душу. Но также я чувствовал, что и она сама была не против случайного гостя. Я чувствовал ее боль и тут я увидел, как на ее женственном лике разлилась нездешняя нежность, которую, я уверен, никто кроме меня никогда не видел. И вдруг я подумал, что ее бросил любимый. В том возрасте я, конечно, был еще далек от всех этих амурных страстей. Просто я спокойно осознал это.

И как только я закончил погружаться на самое дно ее души, прозрачной как лесной ручей, я перевел взгляд на молодого мужчину стоящего неподалеку. Точно не помню, как он выглядел и во что был одет. Только помню, что он выглядел вполне прилично. Я принялся также пристально смотреть ему в глаза, которые он устремлял в сторону непроглядно замороженного окна. И также как та дама в пальто, он не обращал на меня ни малейшего внимания. Через минуту изучения его карих татарских глаз, я увидел, что и из них стекали несуществующие слезы. Ярость и буран, ярость и тоска – яростная тоска. Я сразу перевел взгляд на потрепанного старика. Усталость и бессилие, бессилие побороть свои пороки и смирение перед смертью. И одиночество – он пережил своих жену и детей.

Я любовался их душами и чувствовал боль каждого, чьи глаза мне удалось увидеть. И когда я принялся проникать в душу одной девушки, в ее кислотную лужу безмерной оскорбленности и озлобленности, мама сняла меня с колен и сказала - «На следующей выходим», и мы стали пробираться к выходу.

Я выходил из автобуса и понимал, что половина его пассажиров стали мне близкими людьми, а не просто какой-то массой серых лиц. Я видел их души обнаженными, я попробовал их боль и тихую радость.

С тех по мне так больше и не удавалось погрузиться в океаны душ других людей. И я не знаю, что является тому причиной. Может, потому что я уже не ребенок и давно отравлен чужими убеждениями и предрассудками и их безжалостной правотой. А может, это было всего лишь детской фантазией. Не знаю. Но все же, с тех пор все люди стали немножко родными для меня.