Цыганочка

Это был не табор, скорее его осколок, отдельное цыганское семейство. Оно расположилось недалеко от главного вокзального перрона. Я наблюдал его всякий раз, спеша к метро прямиком через железнодорожные пути.

Когда я увидел их впервые раз, стоял жаркий день. Грязные вялые мужчины и женщины вперемежку с голыми детьми разного возраста жались к парапету, ища спасения в исходящей от него тени. Они лежали на полинявших матрацах. Наверное, семейство только прибыло, потому что его скарб ещё находился в большой коробке от импортного телевизора. Усталый, сгорбленный, обросший щетиной цыган со слипающимися глазами выуживал из неё почерневший от копоти чайник. Он уже разжёг небольшой костёр и обложил его двумя кирпичами. Мужчина подошёл к колонке с водой, большим пальцем скорректировал угол падения струи, чтобы набрать чайник. В его иссиня-чёрных нечёсаных волосах застряли кусочки ватина из матраца.
От кочующих цыган у нас отвыкли с тех пор, как после войны в Абхазии были перекрыты пути их миграции. Как бы меня ни разбирало любопытство, остановиться и глазеть на экзотику таборной жизни было неприлично. К тому же цыгане желали бы оставаться незамеченными. Мужчина с чайником несколько замялся и принял виноватый вид, когда я изучающе глянул на него через плечо. Ему показалось, что, едва прибыв, он уже привлекает внимание. Тбилиси стал для них непредсказуемым и опасным. Из кучи мала цыганских тел у парапета меня кольнул чей-то тревожный взгляд. Другой раз окликнули бы на цыганский манер: «Чего уставился, очкастый!?»

К вечеру, когда я возвращался со службы, табор уже освоился, развернул своё нехитрое хозяйство. Стоял непрекращающийся слегка приглушённый гомон. Нагой годовалый ребёнок подошёл к самому краю платформы, но никто не обратил на него внимания. Мужчины вернулись с «промысла». Они сидели кружком с женщинами и вынимали из сумок снедь. Чумазые дети бегали рядом. Кто ел только что принесённые «сникерсы», «марсы», кто пил «коку». А один пострел тянул сок из надкушенного апельсина. Он был в обновке, на грязное худое тельце ему напялили импортную майку с изображением какого-то монстра. Вот он швырнул в набирающую скорость марнеульскую электричку недоеденный апельсин, потому что из окна одного из вагонов на него с насмешливым любопытством посмотрел толстый азербайджанский мальчик - в такой же майке. За проступок бедняге задал трёпку старший брат. Да так безжалостно, что один нервный прохожий всполошился, решив, что ребёнка хотят сбросить на рельсы. Брат посмотрел на прохожего - его вид выказывал воспитательные намерения.

Меня забавляла простота их нравов, особенно цыганская манера сквернословить. Щедро вкрапляя всевозможные формы извращений в мат, родительница могла попросить ребёнка подать спички, а пятилетний внук приласкаться к бабушке. «Свобода слова» в таборе была безграничной.
Но однажды она меня покоробила. Проходя мимо, я как-то обратил внимание на девочку-нимфетку. Она была красивой - выразительные чёрные глаза, облачённый в лохмотья тонкий и стройный стан. Признанных красавиц такого возраста обычно окружают подружки помладше, их приближённые. Юные «королевы» позволяют себе смотреть оценивающе. Эта же стояла особняком, и её одиночество не казалось гордым - в её взгляде я различил страх и неуверенность. «Эй ты, б... подзаборная!» - резко, но не грубо окликнула её толстая цыганка. Девочка вздрогнула. Я возмутился внутри себя и... вынужден был прибавить ходу, чтобы опередить заходящий на вокзал состав. В таких случаях приходилось перебегать пять-шесть линий. Всегда трудно определить, на какую из них будет подан приближающийся поезд.
В последующие дни я ловил себя на том, что, минуя табор, искал глазами нимфетку и что маршрут до метро стал для меня неизменным. Если видел её, то на расстоянии, иногда со спины, что вызывало досаду, впрочем, несильную. Однажды я застал её за одним занятием. Вместе со взрослыми и детьми она разгребала огромную мусорную кучу в конце перрона. Цыгане веселились. Но глаза девочки были по-прежнему задумчивыми, причину этого я угадал позже.

Выйдя из метро, я обнаружил, что собирается гроза. Падали редкие крупные тёплые капли, время от времени гремел гром. Надо было бежать, чтоб поспеть домой и не промокнуть. Я быстро поднялся по лестницам на перрон и чуть не споткнулся, став свидетелем странной сцены. Отходил батумский поезд, царила характерная перед отправкой состава суматоха. Безразличная к суете и начинающемуся дождю, не позаботившись о том, чтобы укрыться под козырьком вокзала, вела «разборку» цыганская семья. Она обступила знакомую мне девочку.  Та вся скукожилась и прятала лицо в подол своего платья. Ей было страшно и хотелось исчезнуть: не поднимая головы, цыганочка вытянула вверх правую руку то ли в знак смирения, то ли ища опоры. Над ней склонился мужчина средних лет, кажется, цыган из другого табора, ещё можно предположить, осёдлый. Неприбранный, как остальные, он отличался тем, что был светлее и выше ростом. Тут меня осенило, что в вокзальной суматохе под дождём сватают цыганскую девочку! "Жених" обзывал девочку последними словами, но в голосе не было агрессии, а только мягкая назидательность. "Педофил, наверное. Раза в три старше!" - подумал я о нём. Молодая смуглая женщина (видимо, мать) в коричневом платье, с платком на голове, с золотыми серьгами стояла несколько в сторонке. Она участливо и снисходительно улыбалась. А потом решительно подошла и перехватила руку дочери. "Ей бы самой замуж". Пожилые цыган и цыганка стояли и молчали.
Под впечатлением я было сбавил шаг, но усилившийся дождь подстегнул меня. Я часто оглядывался, но потом потерял их из виду.
На следующий день я не увидел нимфетку. На перроне носились друг за другом, как угорелые, её братья и сёстры. Некоторые мальчишки, имитируя приёмы каратэ, выкрикивали: «Йа! Йа!».   

Днём позже я не застал её. Снова стоял жаркий полдень. Цыгане спали в тени от забора. Только один мальчонка бодрствовал. Он перебирал выброшенные в мусор книжки. Лицо его было сосредоточенным и серьёзным. Оставалось предполагать, что девочку увёл тот самый осёдлый цыган.

Дня через два я заприметил девочку издали. Невольно прибавил шагу. В какой-то момент она была совсем рядом, можно было даже дотронуться до неё. Тут раздался крик толстой цыганки: «Ты всё ещё здесь!? Беги за хлебом на ту сторону ...» и далее мат-перемат.
На этот раз я не мог не остановиться и не посмотреть внимательно. Чуть подобрав платье, она, босоногая, пританцовывая в ритме чередущихся рельсов, пересекала железнодорожное полотно. В угловатой пластике подростка уже угадывалась манерность мягких женских движений. Она слегка повизгивала, как бы преодолевая мнимое препятствие, на самом деле кокетничала.