Сказки про Хвостю

История первая

Кто такой Хвостя

        Мои сказки начинаются обычно. Жил-был Хвостя. У Хвости была заветная мечта: он хотел стать Кем-Нибудь! Только не Хвостей. Был он маленький и смешной. Любил прятаться в траве и виснуть на дереве. Висишь себе на ветке вниз головой, а земля под тобой раскачивается: туда-сюда, туда-сюда. Хлоп! Свалился. Ну вот! Теперь опять сквозь колючки ползти надо – пока ещё до того дерева доберёшься! Вот если бы долететь до него! Но Хвостя как-то слышал, что, рождённый ползать, он летать не может. Это когда Ребята хотели его с дерева на землю бросить и посмотреть, что будет. Тоже мне – додумались! Ребята, они вообще-то разные бывают. Некоторые очень даже ничего! Всё погладить норовят или на палочке покачать. Другие, как те, которые летать учили, в узелок завяжут и ждут, когда он развязываться начнёт. Как будто ему делать больше нечего, кроме как их развлекать! Он, Хвостя то есть, и лежит в травке, не шелохнётся, словно уснул! Ребятам-то скучно и станет. Они пошевелят его палкой, треснут ею для испуга по земле (страаашно! рядом с головой-то!) да и уйдут восвояси. А Хвостя шустренько так расплетётся и в сторону – шмыг! И заляжет до ночи, чтоб больше никто его не потревожил. Ну и что это за жизнь? Хорошо, худа нет без добра: когда Ребята его на дерево затащили, чтоб поглядеть, как он летать станет, Хвостя хвостом за ветку зацепился, раскачался да ка-а-ак даст головой одному Ребяту в живот! Тот сам чуть не слетел с дерева! А Хвостя обвился быстрей вокруг ствола да и пополз всё выше и выше, так что Ребята его из виду-то и потеряли. А он целый день проторчал на высоте, дух его змеиный захватывающей; птиц видал близко-близко – вот как тебя! А вечером, когда стемнело, осторожненько спустился вниз.
        Как? Ты всё ещё не понял, кто такой Хвостя? Ну, знаешь ли!.. Хвостя – маленький забавный ужонок; он безобидный и совсем одинокий, потому что мама его потерялась в старом Парке, таком огромном, что и за всю жизнь не проползёшь, а папа… Про папу Хвостя ничего не знал. Тоже, наверное, когда-нибудь потерялся, и теперь ищут они с мамой друг друга, но больше всего, конечно, они должны искать его, Хвостю! Как же они без него жить-то будут?! Старенькие… Беззубые! И не умеющие летать. Он-то вон хоть и маленький, а как уже здорово научился на ветке раскачиваться! Почти как птица! Только, скажи, не так высоко, как они, но это дело наживное. "Опыт приходит с годами!" – слышал Хвостя от Ребят, правда, от других: серых, как тучи, и с лицами, похожими на ствол той старой березы, что растёт у оврага. Корни её над обрывом свисают: вылезли из земли откуда-то сбоку и торчат во все стороны, как коряги. А Хвостя, на них распластавшись, мечтает о лучшей жизни. Он, конечно, не понял, кто такой Опыт и с кем он приходит, но ужжжасно ждал этого момента. Потому что тогда он смог бы не только летать, но и стать Кем-нибудь! А это была самая заветная мечта Хвости! Разумеется, если не считать наисильнейшего желания найти маму…
        Ну, а теперь пришло время рассказать о том, как Хвостя потерялся. То есть конечно, он не сам потерялся, а это мама куда-то его потеряла. Так Хвостя всем говорит…

              История вторая

              Как Хвостю мама потеряла

         У Хвости мама была самая лучшая! Она шипела вот так: "С-с-с-сладкий мой!" Это – ласково. А как сердиться захочет, так по-другому говорить начинала: "Ш-ш-шлёпну-у!" А Хвостя "боялся": вот ещё! Всё равно ведь пожалееш-шь потом!
         – Ты с–совсем, Хвостя, меня с-слушать не стал! – вроде бы и шипит мама, но как-то ласково так, по-доброму.
         Хвосте и станет стыдно. Он в клубочек свернётся и подглядывает за мамой из–под себя. А она делает вид, что сердится! А на самом деле – ждёт, когда Хвостя подползёт потихонечку и кончиком хвоста глаза ей зажмурит! Она тогда станет отгадывать:
         – И кто ж-же это такой! Ой! Уж-ж не с-сам ли Царь Уж-жей?!
         И Хвостя ну давай смеяться! Ему так гордо делается: с Царём сравняли! Здорово!
         И вот как-то раз мама снова на Хвостю обиделась: он почему-то есть, ну, ни капельки не хотел, и не стал, конечно! А мама взяла да и уползла в заросли, сказав, что раз он такой самостоятельный, то пусть сам о себе и заботится. Как Хвостя обрадовался-то! И первым делом решил никогда в жизни больше не обедать! И не завтракать! И даже от ужина, пожалуй, тоже можно отказаться. А зачем он? Только время зря переводит. То ли дело на закат любоваться?! Или, к примеру, на звёзды… Это такие маленькие блестящие точки в темноте – высоко-высоко! И мечтать, как во-он та, самая яркая, тебе на голову шлёпнется и ну сверкать, словно рассказывать всем: "Вот он, истинный Царь Зверей, пчхи, то есть Ужей!"
         И Хвостя изо всех сил пополз по направлению к звезде. Уж он полз-полз, полз-полз, и хвостом отталкивался, и головой вперёд бросался, а точка как светила далеко, так и не приблизилась совсем. А на пути откуда ни возьмись – возвышение неясного вида. И тоже двигается! Хвостя на него, а оно его – вниз. Хвостя опять на него, а оно его опять – вниз! Да что же это такое?! Насилу забрался! Забрался и сидит. Ну то есть не сидит, конечно, а лежит, а то, что Хвостю принимать не хотело, продолжает двигаться! Вот где было интересно-то! И к звезде поближе, потому что высоко. Правда, Хвостя ещё раза два книзу съехал, но вовремя назад забрался. А тут это самое неясное возвышение тарахтеть перестало (а оно тарахте-е-ело!!!) и остановилось. И слышит Хвостя голос, сердитый такой: "Бросай её здесь! Отцепляй! Утром разберутся". А другой, подобрее, отвечает: "Да подальше бы! Как же дети кататься-то будут? Горка прям в дерево смотрит". А тот, первый, ещё сердитее стал: "До зимы её сто раз передвинут, а то и на пункт, как лом сдадут."
         Хвостя ничего не понял, но слова на всякий случай запомнил. Чтобы потом маме всё передать. Хвостя всё–всё маме рассказывал. О-о-о-й-й! Ма-а-ма-а!!! А где же мама?! Хвостя – туда, Хвостя – сюда… А мамы нигде нет. Нет мамы! Ма-а-ма-а!
         Так вот Хвостя и потерялся. Вернее, это мама его так вот потеряла. И хоть искал её Хвостя, и звал её Хвостя, а только где ж её теперь найдёшь – в такой траве да в таком парке? А обедать Хвостя не бросил. И завтракает каждое утро. Вот только ужинать что-то не хочется… Всё на звезду грустится! Потому как мама, нет – не мама… Хвостя не знает, как в темноте еду себе добывать. Маму-то он не слушал! И самостоятельным стать до конца не успел…
         А-апчхи!!!

                История третья

                Самый первый Хвостин друг

         Маму Хвостя искал долго, наверно, целых сто лет… или тысячу! Как-то однажды Хвостя слышал, что один чудной Ребят "тыщу лет ужей не видел!" И так как Хвостя вообще с этим Ребятом знаком не был, он решил, что "тыща" – это или очень много или – никогда. В общем, маму он искал сначала много, а потом уже – никогда. Было очень грустно, потому что скучно. Хвостя жил один. Друзей у него не было и что это такое – друзья – он не знал. Хотя слышал не раз: жил-то Хвостя в парке, а там ребят было – … ну, в общем, "тыща"! И каждый день они разбирались, кто кому другом доводится. Могли заявить обиженно: "Мы тебе больше не друзья! И не ходи за нами!" Могли потом "подружиться": отдубасят друг друга, возьмутся за руки и трясут их, как будто оторвать хотят, и приговаривают: "Мирись, мирись, мирись! И больше не дерись! А если будешь драться, я буду кусаться! А кусаться не при чём, буду драться кирпичом! А кирпич ломается, дружба начинается!" Хвосте всегда удивительно было слышать, что странная человечья дружба начинается с ломания кирпичей. Но, с другой стороны, становилось понятным, почему так часто самый задиристый отбегал после "мирения" в сторону и кричал: "Чё, Михан! Струсил? Сразу – давай дружить?!" Михан вёл себя по-разному: мог опять в драку полезть, а мог засмеяться и сказать:"Ага! А ты не знал разве? Лучше побыть пять минут трусом, чем всю жизнь – врагами!" Задира-то и задумается!
         Хвосте этот Михан нравился, но он никогда не подползал к нему близко: кто знает, на что тот ещё, кроме драки способен? Вот на что способен его дружок, уже ясно: "летать"-то он его заставлял! А Хвостя с ним подрался! Не хуже Михана ка-ак даст головой в живот, так этот "хулиганствующий элемент" (как тётка одна сказала) руками замахал, будто крыльями обрастать начал, и чуть не полетел по правде с дерева на землю!
 Э-э… Друг! А это, случайно, не ты был?! Уж больно похож на того! Нет? Хм… Верю, верю! Но ты учти: маленьких обижать нельзя. Ни ужат, ни котят, ни ребят! Ладно! Давай о хорошем. Я ж говорю: Хвосте Михан нравился. Стал он тогда думать, как бы с этим Миханом поближе познакомиться. Но так, чтобы дружок его забиячистый ничего не узнал. Задача была очень трудная, согласись. Как можно с одним подружиться, если второй постоянно за ним, как хвостик, ходит? Да не как Хвостя! А как хвостик, я говорю! Думал, думал и – придумал!
        Михан иногда дрался с Забиякой, да? Ну вот. Хвостя дождался, когда эти друзья что-то не поделили, и Михан отдубасил-таки задиру, не желая праздновать очередного труса, – и подполз к Михану. Тот сидел в траве и кулаками вытирал слёзы, и ещё шептал:
        – И не надо! И не мирись! И я не буду! И посмотрим, кто кого! Только я не трус! А ты – дурак…
        Хвостя осторожно потёрся о руку, которой Михан упирался в землю и которой срывал траву, не замечая, впрочем, этого. Он и Хвостю долго не замечал. Понятливый ужонок свернулся рядом и закрыл глаза. А когда открыл, увидел, что Михан его рассматривает. Тогда Хвостя всполошился: как же это он проспал момент знакомства?! Ждал–ждал и – уснул?! Он тут же попытался исправить положение, поднял голову и сказал: "С-сс!"
 Михан его не понял. Тогда Хвостя опять сказал:
        – Сссс-сссс!
        Михан потрогал его пальцем. И взял на руки. Хвостя подумал, что пора приниматься за изучения человечьего языка. Понимать людей его мама научила, а вот говорить... Может, она и сама не умела. Нет! Мамы всё умеют! Мамаааа!!! Мамочка. Хвостя забыл про Михана и стал вспоминать маму. Сейчас бы она его заругала! "Хвостя, нельзззя! К человеку – нельзззя. Хвостя, несссслух! Маршшш домой"
        Хвостя вдруг испугался: так явственно прозвучал для него голос мамы. Он захотел соскользнуть с рук Михана, но тот задержал его, несильно, но настойчиво сжимая в ладони.
        – Не бойся, глупыш! – сказал Михан. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Хочешь, я отнесу тебя подальше от дороги? В парк! В самую глубину?
        – Хочу дружить! – неожиданно для себя прошипел Хвостя и страшно испугался: что подумает этот Ребят, услышав человеческую речь от ужонка?
        Но Михан даже не удивился: втайне он всегда подозревал, что при желании поймёт любой язык – и животных тоже.
        – И я! Хочу дружить, – ответил он, стараясь не слишком выдавать волнение от свершаемого события. – Я – Михан.
        – А я – Хвостя, – более уверенно ШИПнул Хвостя. – Я потерялся. Уже давно! Вернее, меня мама потеряла.
        – Да ты что?! Её же найти надо!
        – Да, – грустно согласился Хвостя. – Я всё время об этом мечтаю! А ты можешь помочь?
        – Угу. Только не сейчас. Мне домой надо, – с сожалением сказал Михан. – Я пока тебя спрячу, чтоб ты до завтра в безопасности был. А завтра я приду, и мы с тобой походим по парку и будем звать твою маму! Может, она и отзовётся. Угу?
        – Угу, – прошептал Хвостя как-то без энтузиазма. Он ещё не взял в толк, отчего у него вдруг кончилось настроение: вот только оно было, и сразу – нет. И лишь когда новый друг затолкал его в тёмный ящик и закрыл крышкой, прикрутив её к корпусу проволокой, Хвостя с ужасом осознал, что теперь ему весь сегодняшний вечер и всю долгую ночь, и даже неизвестно какую часть завтрашнего дня придётся провести в этой невольной тюрьме, называемой "безопасность"! Он попробовал шумно возразить, но шумно не получилось, потому что было неудобно и тесно. А сверху ржаво скрипела надёжно сворачиваемая проволока.

              История четвёртая

              Как Хвостя стал поэтом

         Михан ушёл, оставив Хвостю в темноте и в страхе. Вот ведь как бывает! Не успел обзавестись другом, а он тебя, бац! – и в ящик! И всё из лучших побуждений! Как будто бы Хвостя сам не нашёл, где спрятаться. Ведь жил же он до этого и ничего! Прятался! А теперь что? Лежи и бойся? А ну как вернётся Задира и станет ящик ногами пинать?! Ящику-то, может, и ничего, а Хвосте неприятно. А завтрак? Как Хвостя будет завтракать?! Где он себе еду найдёт? Это он без ужина легко проспит, но утром-то что делать? Михана ждать? До самого обеда… Так и с голода можно помереть!
         Хвостя совсем расстроился. Вот и стань в такой неуправляемой жизни Кем-нибудь! Всё у него не как у лю… ну то есть не как у змей. А ещё говорят, змеи му-удрые! Где уж змейкам вроде Хвости до "ум-разума" людей!
         Тут Хвостя встрепенулся. Что-то взволновало его, причём, даже очень сильно взволновало, только он никак не мог сообразить – что. Может, дождь пошёл? Хвостя прислушался: не–е, явно не дождь! Тогда, наверно, ночь настала. Он изловчился и приблизил голову поближе к щёлке: да, и впрямь темно, нич-чё не видно! Но это не то. Совсем не то! Ночь волнует, однако – иначе. Как обрыв посреди дороги или… осень в начале лета: так бывало, он-то знает! Но то, что смутило его сейчас, происходило из другого чувства. Словно мама позвала! Или похвалила – вот так: "А-ай, какой умница Хвостя!" Умница. Умница! Ну да! Так вот в чём дело! Где уж змейкам вроде Хвости до ум–разума людей! Михан бы сказал… нет, Михан бы ничего не сказал, а вот другие, знающие люди, сказали бы что это – стиКи! Ну, или почти стиКи. Хвостя так воодушевился, что начисто забыл, где находится. Ему ещё никогда не приходилось придумывать сти… Тут Хвостя несколько обеспокоился: как все маленькие дети (а их среди ужей тоже много) он слегка картавил. Совсем слегка и лишь в словах не до конца понятных. И сейчас был как раз такой случай! Что такое "стиКи", Хвостя разумел смутно. Знал только, что за них хвалят и ещё, что они похожи на считалочки. Как "раз, два, три, четыре, пять, вышел Хвостя погулять!" Но это кто-то придумал, а про ум-разум Хвостя! Значит, он тогда кто получается? Сти-карь! Тот, который стики делает из мысли. То есть из-мыш-…ляет! Во так-то!
         – Ур-ра! Я стики придумал! – закричал, наконец, Хвостя на всю свою темницу. И зашевелился, порываясь выйти, вернее, выползти. Потому что ящик, где он вроде бы прятался, почему-то оказался открытым.
         – Ну, иди, иди ко мне! А то меня мама заругает! Скорей, Хвостя!
         – Михан! – обрадовался Хвостя, не совсем понимая, что происходит.
         Михан – а это и впрямь был он – вынул ужонка из ящика и положил к себе за пазуху. И побежал – быстро-быстро, так что у Хвости все мысли из головы вылетели от такой дорожной тряски.
         – Мы куда? – попробовал он спросить, но Михан не ответил, и Хвосте сделалось тревожно. – Михааан!!! Я… боюсь.
         Михан устал бежать и остановился передохнуть. Но – всего лишь на чуть-чуть. Хвостя даже не успел голову высунуть из–под его взмокшей от бега рубашки. Мало того, внутри у Михана что-то стучало! Громко так и, главное, сильно! Того и гляди, выпрыгнет и прямо на Хвостю шлёпнется!
         – Мииихаааан! Мыыыы кууудааа?!
         – Не бойся! Мы – домой! – прокричал в ответ его друг, и Хвостя успокоился. Домой – это всегда хорошо. Это просто не может быть плохо. И Хвостя… уснул. Вот так вот взял и уснул! Ну устал он очень, перенервничал. Пусть поспит, пока Михан до дома не добрался! Согласен? Вот и ладно!
         …Свет был ярким. В Парке такого света не бывает. Во всяком случае, за то время, что Хвостя жил – вообще жил – он такого света ещё не видел. И ничего из того, что его сейчас окружало, тоже никогда не видел. Потому что нигде, кроме парка, ему обитать не доводилось.
         Михан сидел на корточках рядом и внимательно на него смотрел. Сзади возвышался ещё один Михан, только гораздо старше, к тому же он здорово походил на тех суровых Ребят, что иногда бродили по парку и дымили чем-то изо рта. Хвостя всегда опасался попадаться им на глаза, а теперь не знал, куда деться от изучающего взгляда Миханова отца. Хвостя понял, что он попал в гости к другу. Если бы ему ещё кто-то подсказал, как следует вести себя в подобных случаях! Хвостя в гости раньше не ходил. А впервые – всегда ответственно! Главное – не опозориться! И ничего не натворить! Потому наш ужонок счёл за лучшее спрятать голову под хвост и не шевелиться.
         – Нда-ааа! – сказал кто-то голосом, похожим на гром.
         – Вот и я о том же! – вторил ему отголосок раската.
         – Мамочка! Ну, только на одну ночь! Пап, скажи, что я не вру?! – это уже явно Михан, Хвостя в том не сомневался.
         – Ну-ну! Ты уверен, что завтра не будет "ещё одной ночки"?
         – Уверен! Завтра я отнесу его в парк. Мы найдём его маму!
         – Маму? Мне здесь ещё только мамы его не хватало! В общем, так: сегодня пусть ночует у нас, но завтра, с утра, чтоб я его здесь не видела! Миша, тебе всё ясно?
         – Угу… А покормить-то хоть можно?
         – Можно. Если ты знаешь, что он любит.
         Тут Хвостя подумал, что пора вмешаться, и сказал, очень скромно, между прочим:
         – Я люблю молоко. Я пил его в детстве. А ещё я сочинил стики!
         Михан совсем не удивился тому, что сказал Хвостя, а вот мама почему-то упала на пол… И папа едва устоял на ногах! Хвостя начал на распев читать свою любимую фразу, ну, ту, которая про "ум-разум", а Михан в это время прыгал на одной ножке и кричал:
         – Я же говорил!!! Папа! Я же говорил! Я не врал! Мама! Я же не врал! Его зовут Хвостя, и он говорит по-нашему!!!
         Хвостя, наконец, сообразил, что так напугало Миханову маму, и растерянно замолк. Ему и невдомёк было, что с этого момента начинаются приключения, что жизнь готова подарить ему массу сюрпризов, и что недалёк день, когда он не только исполнит свою заветную мечту и станет Кем-Нибудь, но и… Хм. Но об этом чуть позже. А пока Хвостя с удовольствием пьёт молоко и сочиняет в уме новые стихи: Михан сказал, что правильнее будет не "стиКи", а "стиХи"! И что Хвостя не "стикарь", а даже лучше: он – поэт!
         Ну, что ты расстроился? Это – всего лишь конец очередной истории! А сколько их ещё впереди! Надо просто набраться терпения и подождать, пока Хвостя допьёт молоко, поспит (и ты тоже!), потом проснётся и…
         До завтра!

                История пятая

                Хвостя – это я!

         Ну вот! Пока ты спал, Хвостя уже проснулся! В другой раз будешь вставать сразу, как мама чмокнет в щёчку или дёрнет за одеяло. Особо, однако же, не расстраивайся: ничего важного ты не пропустил. Хвостя как глаз один приоткрыл сначала, так до сих пор им и смотрит. Раскрыть второй у него не хватает сил – короче, он такой же, как и ты – соня! А вот Михан уже и зарядку сделал! Не веришь?! Ну и правильно! Михан, он так только, для видимости, махнул раз–другой руками, ну, и присел разок, а вообще он ещё не завтракал, поэтому сил у него тоже маловато, и он со своего приседания плюхнулся аж на зад. Но это я по секрету, а то Михан разобидится, и мы ничего про Хвостю не узнаем.
         Миханова мама, Валентина Егоровна, возится на кухне. Конечно, она не так "возится", как малышня в песочке, а по-взрослому: от плиты к раковине, от раковины к столу, от стола – в холодильник, из холодильника опять к столу, потом опять к раковине, опять к столу… или опять к плите? Фу, запутаешься! Короче – "возится"! Готовит.
         Миханов отец – это Михан-старший, мы уже знаем. Но по-настоящему его зовут дядя Гена. И он что-то мастерит на балконе. Какой-то ящичек, что ли, плохо видно. Но есть у меня смутное подозрение, что ящичек этот, или что там ещё? – имеет к нашему Хвосте очень непосредственное отношение: он будет непосредственно так с Хвостей… дружить. Потому что дядя Гена уже понял, что за один день Хвостину маму Михан вряд ли найдёт, и где же тогда Хвосте спать до следующего утра? Или даже двух… "утр"! О том, что по этому поводу думает Валентина Егоровна, дядя Гена решил спросить попозже – вечерком.
         Вот так обстоят дела к моменту твоего пробуждения! Вернее, обстояли: пока то да сё, Хвостя открыл второй глаз, моментально вспомнил, где он и что случилось, и… по-тихому уполз в комнату, под кровать. А до этого он был в прихожей, спал на коврике. Под кроватью Хвосте не понравилось: темно и пыльно. Суббота ещё только началась и Валентина Егоровна порядком пока не занималась – из-за возни на кухне. А так она женщина аккуратная, пыль у неё дольше, чем на часок-другой не задерживается. Но Хвосте от этого было не легче, он как раз попал в тот самый "другой часок", а потому не удержался и чихнул. Потом ещё раз.
        Михан услышал осторожное "пч" у себя за спиной. А надо сказать, он не видел, как вполз Хвостя. Михан всё ещё так и сидел на полу – после приседания – помнишь? Он рассматривал непонятно откуда взявшуюся дырку в паркете, забыв, что сам же и проковырял её на прошлой неделе, не зная, на чём больше проверить остроту недавно купленного складного ножа. Если честно, то Михан и про Хвостю… забыл. Он помнил только, что вчера с ним случилось что-то исключительное, а вот что именно – зарядка помешала вспомнить, и дырка. А то бы он уже сейчас бегал по всей квартире и орал: "Где Хвостя?! Куда дели МАВО ХВОСТЮ?!"
        И вот, услышав за спиной странное "пч", Михан, как на крутящемся стуле, повернулся на своей попе в сторону звука. Ужонок испуганно выглянул из темноты. Михан взвизгнул, откатился к двери и уставился на свернувшегося в клубок Хвостю потемневшими от страха глазами.
        – Ты! Ты… Хвостя!!!– закричал он, вспомнив, наконец, исключительность вчерашнего дня. – Фу, как ты меня напугал! А я уж думал – змея!
        О-о, как Хвостя обиделся!!! Как незаслуженно его оскорбили! Он так расстроился, что даже разговаривать по-человечески разучился. Зашипел на Михана и снова залез под кровать, в самый дальний угол: там хоть и пыльно, но никто не посмеет сомневаться в том, что он, Хвостя, пусть и ужонок, но всё же – змея. Это всё равно как брать под сомнение, что Михан – человек. Он, конечно, ребёнок, но от этого не становишься ведь кем-то другим: собакой, там, или рыбой. Ты – человек! А большой писатель Горький давно сказал, что это звучит гордо. (Горький – не потому что "горький", а потому что так его зовут: Алексей Максимович Горький. Вот.)
        Михан растерялся. Он сначала и не понял, что случилось. Затем подумал и – смутился.
        – Ну…ты, это… – пробормотал он виновато. – Хвость. Я ещё, наверно, не до конца проснулся. Правда! Я не хотел тебя обидеть, я же знаю, что ты змея, даже мама знает, поэтому она и не хотела, чтобы ты остался. Женщины змей боятся! Ну, Хвостя-ааа!
        Михан полез под кровать – извиняться. Хвостя это понял и уже даже простил своего не "до конца проснувшегося друга", только почему-то сразу вспомнил, как ему не понравилась Миханова безопасность. Кто пообещает, что Михановы извинения будут лучше?! И вот, пока тот не разглядел его в темноте подкроватного убежища, Хвостя бесшумно юркнул на свет, очень ловко обойдя, точнее, обползя Михана сбоку.
        И тут зашла мама, Валентина Егоровна. Михан, значит, под кроватью (неприбранной, между прочим) пыль собой вытирает, а Хвостя, наоборот, прямо посреди пола, – ну, и сразу на глаза ей попался. Как ты думаешь, если Михан забыл с утра про Хвостю, то мама, по-твоему, как? – помнит?
        А вот и не угадал! Мама помнит. Мамы всегда всё помнят! Особенно, если они что-то разрешают оставить только до утра. Хвостин момент, очень неприятный, я думаю, сию же секунду и настал. Валентина Егоровна держала в руках кухонное полотенце и машинально вытирала об него совсем сухие руки. Она раздумывала, с чего начать. И начала она так:
        – Та-а-а-аккк. Ну что! Я хочу сказать… Михаил! Я бы хотела лицо твое, всё-таки, видеть, а не то, по чему я сейчас этим полотенцем шлёпну.
         Михан быстро выполз из-под кровати и попытался незаметно отряхнуться. Ему было немного жаль, что футболка, с утра такая белая, теперь явно изменила цвет. Но не показывать же своего сожаления маме! Поэтому он стал защищаться – заранее.
         – Чего ты! Я там полы мыл.
         – Конечно! Своей одеждой! Молодец. Что я ещё могу сказать? Возьми-ка лучше вот этого друга, который мне чуть не на ноги лезет и – быстренько в парк.
         – Мама! Он же не ел! – забыв о себе, возмутился Михан. – К тому же он говорящий! Ты только представь се…
         – Ой, сын, хватит! Ты меня вчера чуть до инфаркта не довёл своими фокусами! Хорошо, я вовремя сообразила, что это – магнитофон. Но вообще – больше так не шути.
         Валентина Егоровна повесила полотенце на плечо и собралась выйти. Михан наклонил голову так, что чуть лбом об пол не стукнулся: он прогонял слёзы, о которых говорят "откуда ни возьмись". Обидней всего оказалось не то, что ужонка хотят в парк отправить, а то, что ему, Михану, веры нет. Да чего удивляться, раз ушам собственным не поверили – что тогда про сына говорить?! Такие горькие мысли и вызывали слёзы у обычно сдержанного Михана. Мы ведь помним, как он дрался и не плакал? А теперь… Эх!
         – Но, простите, а как же Хвостя?
         Это не я! Честное слово, не я! Это только что Хвостя отважился спросить. Он лежал–лежал, слушал-слушал, потом увидел, что Михан не справляется, и решил помочь себе сам. Он приподнял голову, посмотрел на маму-Валентину-Егоровну, раскрасневшуюся от кухонного жара, а потому даже на его, Хвостин взгляд, очень миловидную в эту минуту, и вежливо задал тот самый вопрос. А потом сразу и добавил, чтоб уж окончательно всё разъяснить:
         – Хвостя – это я! И я вам должен нравиться! Потому что вы мне очень нравитесь. У вас такое красное лицо, значит, такая тёплая душа, ну, прямо как… вот эта ваша нога в пушистой тряпочке!
         И он положил голову на пушок, украшающий мягкий, "бесшумный" тапочек Валентины Егоровны. Не знаю, что на самом деле хотел сказать Хвостя. По-моему, от большого смущения он всё перепутал! Возможно, всё должно быть наоборот: душа должна быть мягкой, как тапок, и тёплой, как нога, а может – тапок тёплый, как лицо, и мягкий, как нога… Или это я всё время путаю, как с вознёй на кухне: совсем устанешь, пока разберёшься, что к чему. К чему это я говорю? Да чтобы не описывать состояния Валентины Егоровны, в очередной, похожий на первый, раз. Теперь-то магнитофон включить точно было некому! Михан сидел на полу, глазами сверля в паркете ещё одну дырку, папа "дядя Гена" по-прежнему строгал-пилил что-то на балконе, а балкон находился в зале. От детской спальни далеко.
         Валентина Егоровна, правда, не упала, как вчера, но прислонилась спиной к той самой двери, в которую собиралась выйти. Трудно сказать, о чём она в этот момент думала. На её лице можно было прочитать всего два слова: "Я чокнулась!"
         Михан тоже слышал, что сказал ужонок, но ему было стыдно за свою слабость, и головы он так и не поднял. Поэтому он не видел маминого изумлённого лица. Такого изумления вообще никто никогда не видел! Наверное, такого изумления во всём мире ещё не было! Потому что Валентина Егоровна, Миханова мама, поверила в говорящего Хвостю.

                История шестая

                Как называется – не знаю!

         Разумеется, теперь и мысли такой не возникало – выгнать Хвостю из дома. Теперь Валентина Егоровна собиралась как-нибудь уговорить дядю Гену, чтоб он не настаивал на возвращении ужонка в родные пенаты. Пенаты – это не «пенал», и даже не от слова "пинаться". Так иногда в шутку называют родное жилище, и если для Хвости родной дом – парк, то, значит, он и есть его "пенаты"! Это я так, на всякий случай объясняю.
         Валентина Егоровна не знала, что её муж и не думал избавляться от нечаянного гостя. Поэтому она пошла быстренько переодеться: сменить кухонный халат на симпатичное платьице – тонкое, в мелкий синий цветочек и с большим вырезом на груди. Михан знал, что, когда мама надевала утром вместо халата платье – не обязательно это, могло быть и другое – то, значит, она хотела о чём-то просить папу. О чём-то таком, что папе могло и не понравиться! И вот тогда платье играло очень ответственную роль: оно помогало маме вернуть папу в день их знакомства. Михан уже сто раз слышал, что мама в тот день была жутко капризной, "ей всё не так и не этак, все раздражали и продавец на рынке – тоже!" Он, как ей казалось, пытался навязать бракованное платье наивной покупательнице. Покупательницей, естественно, была мама, а продавцом, что не обязательно естественно, был папа. У него тогда трудные времена настали, и чтобы совсем себя не потерять, он пошёл торговать на рынок (а вообще дядя Гена плотник). Так вот, чтобы худенькая "сероглазка" не думала про него всякой ерунды, он взял ей это платье и подарил! Просто так! Без денег! Эту историю Михан наизусть знал. Мама прямо не поверила. А папа сразу: "Меня Гена зовут. Давайте, я за вами вечерком зайду!" Михан всегда, про это место слушая, удивлялся: ну как же так? Они ж не дети! "Я за тобой зайду!" Это он Лильке–веснушке так сказать может: она его одноклассница, внизу живёт, на втором этаже. А мама с папой уже взрослые были! Да и сейчас не маленькие, но до сих пор папа, как увидит маму в платье, так сразу делает всё, что она велит. Из-за этого Валентина Егоровна ходит дома в халате, а по улице – в брюках.
         Так вот, переоделась она в красивое платье и пошла к дяде Гене на балкон. А дядя Гена ящичек уже сколотил, даже разукрасить успел всякими там реечками-вихлюшками, и как раз разглядывал его, когда Валентина Егоровна тихонько стала сзади.
         – Это ты не для ужа, случайно, делаешь? – осторожно поинтересовалась она, заглянув дяде Гене через плечо.
         Дядя Гена в этот момент думал, как бы сообщить ей, что ужонок временно останется у них. Вопрос ему не очень понравился: дядя Гена сразу заподозрил в нём что-то не в пользу Хвости, а потому тоже очень осторожно ответил:
         – Да та-ак я, от нечего делать! А ужа – нет! – мы ведь его куда следует отправим! Да?
         Валентина Егоровна захотела возразить, она и рот открыла, но побоялась навредить словами Хвосте, и только вздохнула, а потом поправила платье – просто, чтобы дядя Гена обратил на неё внимание. Но он не обратил. Он почему-то вообще старался не смотреть на свою красивую жену, а вертел в руках ящик, и так и эдак, словно в нём было спрятано счастье его жизни. Хвостя, между прочим, всю эту картину наблюдал из–под стола, куда он шмыгнул, когда приполз в зал. Он ещё не сориентировался, кто за кого, и кто конкретно за него, поэтому насторожённо помалкивал. Прибежал Михан: его совсем заела совесть, и он не желал больше отсиживаться, бестолково уставившись в пол. Он желал помогать! Даже спасать! Если понадобиться… Но пока вроде не надо было. Михан оглянулся на шорох, Хвостя юркнул обратно под стол. Валентина Егоровна тронула мужа за плечо. Он чуть ли не виновато посмотрел на неё и вдруг заметил, что она – в платье!
         – Валечка! – воскликнул он, не скрывая какой-то мальчишеской даже радости: – Неужели ты не против?!
         Но потом спохватился и запоздало уточнил:
         – Или я не о том?..
         – Да о том, о том!!! – обрадовано поспешила заверить Валентина Егоровна, внутренне ликуя от такого поворота событий. – Гена, да ведь он и впрямь говорящий! И не смотри на меня так! Я в своём уме! Ну Хвостя, где ты там? Подтверди!
         Хвостя с готовностью поднял голову. Михан затаил дыхание и за спиной скрестил пальцы: иногда это помогает. Его отец удивлённо ждал подтверждения. Он поставил ящичек возле ног и недоверчиво переводил взгляд с жены на сына, с сына на Хвостю, ну и, как обычно бывает в таких случаях – дальше по кругу. Хвостя долго ждать не заставил: он храбро, почти дерзко подполз к своему, если он правильно понял, домику, заглянул внутрь и довольно сказал:
         – Здорово! Главное – не тесно. Спасибо! Я рад.
         Дядя Гена свалился с корточек на пол. Почему-то он то–же думал, что вчерашние беседы и "стиКи" ужонка – забавные, но очень умелые проделки сына. Теперь получалось, что на свете живут по-человечески говорящие ужи! Даже если Хвостя один такой грамотный попался, то всё равно – это же ненормально! Не-нор-маль-но.
         – В-вы…ув-верены, что м-мы не б-больны?! – спросил потрясённый дядя Гена, на всякий случай не отводя взгляда от ужа. Но тот решил, что с него на сегодня хватит разговоров, залез в ящик и свернулся там клубком.
         Михан тихонько захихикал. Валентина Егоровна смешливо закашлялась.
         В это время в дверь позвонили.

                История седьмая

                Приключения начинаются?

         Звонка никто не ожидал. Все на мгновение растерялись. Потом Михан спохватился и бросился открывать. На бегу крикнул: "Спрячьте его!" Валентина Егоровна ойкнула и срочно захотела примерить на только что сделанный ящичек "такую красивую, новую занавеску", которую, по правде говоря, ещё предстояло где-то быстренько найти. А дядя Гена вообще не придумал ничего лучшего, кроме как усесться на Хвостин домик сверху! Он, конечно, не совсем на него сел, а лишь так – для виду, но Хвосте внутри сразу стало темно и он удивлённо посмотрел вверх…Хм, нда. Оставим пока то, что увидел Хвостя и полюбопытствуем, кто пришёл.
        Прихожая для приёма гостей была явно не предназначена: темновато, знаете ли, – а Михан никогда не догадывался вовремя включить свет, поэтому первые приветствия обычно произносились "на ощупь". Выглядело это примерно так:
        – Ты чего такой чудной, Миха?
        – Кто чудной? Я чудной? Я только встал.
        – Ладно, забей! Те положено… Ты ж король!
        – … дворовых помоек!
        – А сама-то! Э–э, ты кто? Фу ты, Лилька, я вас перепутал! Я думал, это – Дрозд! Ну, Данка! А Дрозда куда потеряли?
        Михан поёжился – где-то рядом чуялся подвох.
        – Чего вы? В общем, я выйду через полчаса. Куда-а?!
        Девчонки чуть не сшибли его с ног и, заикаясь от хохота, пропищали: "Он та-ам!!!" На пороге откуда ни возьмись появился Дрозд – Гришка Дроздов, тот самый друг-забияка, с которым Михан то дрался, то мирился. Он почему-то тоже глупо ухмылялся. Стараясь не думать о последствиях, Михан хлопнул дверью перед его подозрительно невинными глазами. Разумеется, Дрозд обиделся. Выразилось это в том, что он запальчиво крикнул на весь подъезд: "А всё равно ты продул!!!" Михан опешил: он же ни во что не играл!
        – Не обижайся, Миш! Мы поспорили с Гришкой, что мы войдём к тебе, а он – нет, – несколько виновато объяснила Дана, подходя к Михану.
        От смущения у неё никак не получалось закрепить на левой руке, чуть повыше запястья, красивый, серебристый, но слегка великоватый браслет. Я думаю, она позаимствовала его у мамы: ведь Дана была кокеткой! А кокетка – это такая девочка, которая сильно хочет кому-то понравиться. Например, Михану! Вот Лилька совсем никому не собиралась нравиться, поэтому стриглась, как мальчишка, и вела себя также – как пацан! Браслетов она не носила, зато умела здорово драться и знала целую кучу таких приёмчиков, от которых не отказался бы ни один парень. Подругу свою она часто обзывала всякими ребячьими словами, самым невинным из них считалось «Шпикачка!» У Даны были длинные и пушистые волосы, она их часто распускала и красивым движением головы перекидывала с одного плеча на другое. А ещё Дана красила ногти перламутровым, с блёстками, лаком и носила золотые серёжки. Лилька ходила вечно лохматая, в затёртых джинсах и старой серой футболке, как будто у неё больше ничего не было. Лак она не признавала, потому что ногти грызла. Одним словом – рыжая! Но Михан её… нет, не любил, конечно! – но…питал слабость, что ли. С Лилькой всегда было интересно. Она – выдумщица. Если только не выдумывает что-то против него – как сейчас. Опять он поссорился с Дроздом! Вряд ли подобный спор пришёл в голову Дане. Это всё Лилька-веснушка! Михан вдруг рассердился и, забыв об осторожности, выпалил:
        – Ах, вот вы как! А я вам ещё ужа говорящего собирался показать!!! Вот вам теперь! – он злорадно высунул язык. – Не пойду я гулять!
        Девчонки притихли. Переглянулись.
        – Говорящего – кого? – недоверчиво уточнила Лиля.
        – Никого! – опомнился Михан. – Это я специально, чтоб вас позлить. Топайте отсюда! Я есть пошёл.
        Как бы в подтверждение этого заявления из кухни раздался голос Валентины Егоровны:
        – Михаил! Гостей в прихожей долго мариновать будешь? Завтракать пора. И девочек позови, пусть на кухню проходят.
        Михан ушам своим не поверил! Мама что – забыла про Хвостю?! А гостьи фыркнули и показали явно возмущённому другу "летающие рожки". Дана встряхнула волосами, неуловимым движением забрала их по обеим сторонами за уши, и первая воспользовалась приглашением. Лиля прошла к столу после Михана.
        Когда мама успела приготовить завтрак, для Михана осталось загадкой: ведь не за те же пять-десять минут, что он препирался в коридоре с подружками! Почему-то ему казалось, что с Хвостей они разбирались целое утро, и ничего, кроме этого, после пробуждения не произошло. В глубоком раздумье вся троица уселась за стол. Валентина Егоровна наложила каждому по ложке салата и по две – картофельного пюре. А сама направилась в зал за дядей Геной, который должен был устать сидеть на полукорточках, то ли пряча, то ли охраняя от неожиданных гостей Хвостю.
        Наш герой, как мы помним, остался в темноте из-за внезапного визита подруг, но – ненадолго. С некоторых пор тёмные ящики стали вызывать у него нечто вроде клаустрофобии – это болезнь такая, когда боятся замкнутых пространств. Хвостя, конечно, не знал о разных там человеческих заболеваниях, однако ему было над чем задуматься. На сей раз он думал мало, и пользы ему это не принесло: Хвостя пришёл к не слишком разумному решению – он заговорил.
        – Вы меня простите, пожалуйста! – начал он очень вежливо. – Мне крайне темно и даже чуточку…страшно. Вы не могли бы подвинуться, чтобы я выполз?
        Его речь была прервана совершенно неожиданно: дядя Гена вскочил, как ошпаренный, и вместо себя уложил на ящик здоровенную кипу "омакулатуренных" газет. А сам от греха подальше вышел с балкона и закрыл дверь. На шпингалет. Он решил, что очень надёжно спрятал их секретного ужа, а потому со спокойной совестью отправился на кухню вместе с Валентиной Егоровной.
        В ящике стало совсем темно и – тихо. Хвостя до такой степени растерялся, что самым натуральным образом застыл! Он стал прямо как бревно или, точнее, ветка: неподвижный и твёрдый. И, разумеется, неразговорчивый. Если попробовать отыскать пример такого вопиющего положения, в котором оказался Хвостя, среди людей, то лучше всего сравнить это с тем, когда ты лезешь под низкий диван достать закатившуюся туда вещь, и туда-то вроде бы и ничего, а вот обратно!!! Ну, никак! Возвышенности мешают. Во где страшно-то! Представляешь, каково показалось Хвосте?!

       А в это время все за столом собрались – завтракать. Сидят, значит, за полными тарелками пять человек, и только двое едят, а остальные думают: УЖ, говорящий. Что дальше?!
        А дальше было вот что. Лилька наелась и захотела подышать свежим воздухом. Встала и пошла на балкон! Хотя никто, между прочим, её туда не приглашал. Валентина Егоровна тревожно посмотрела на дядю Гену, но тот был уверен, что всё в порядке, и взглядом успокоил и её, и Михана. Но Михан не думал, что всё в порядке: он знал Лильку! Он чуть не подавился, торопясь выскочить из-за стола вслед за подругой. И всё равно опоздал!
        Лиля с интересом разглядывала палку, которая лежала в милом таком ящичке, зачем-то заваленном сверху газетами. Газеты она убрала сразу, как увидела, насколько красив ящик. Палка была узорная, волнистая и как бы ненастоящая… Лиля протянула к ней руку как раз в тот момент, когда в дверях показался испуганный Михан. Он заорал:
        – Не трогай!
        И тогда Лилька нарочно, наперекор ему, даже не пытаясь разобраться, что это, схватила странную палку и… бросила её вниз. С балкона третьего этажа! А потом разинула рот и округлила глаза – она увидела, как палка на лету оживилась, свернулась восьмёркой и радостно заорала: "Я лечу-у!!!" Михан от страха зажмурился, но, услышав бодрый крик ужонка, успел-таки проследить за его полётом. Хвостя шлёпнулся в траву на дворовой лужайке. "Рядом с пеньком" – отметил для себя Михан и, не обращая внимания на остолбеневшую Лильку, выбежал вон.

 История восьмая

 «Что есть я для муравья?»

        Так Хвостя ещё никогда не летал! Вот это было истинное летание живого змея! И приземление тоже… было настоящим. Довольно ощутимым. Хвостя вслушался в своё сердце: оно слегка беспокоилось. Место незнакомое, явно не парк, и нового друга нет рядом… Подождать его? А если он не придёт? Вообще, это даже странно, что его без Михана гулять отправили. Он ведь обещал помочь в поисках мамы! А теперь что же – один?!
        Хвостя совсем расстроился. Он высунул из травы голову и огляделся. Было довольно рано, так что люди и машины ещё не шумели громко, это и помогло нашему ужонку услышать из–под себя тонкий и недовольный голос:
        – Что за невоспитанность?! Развалился и лежит! Слезь, кому говорят!
        Хвостя удивился и чуть–чуть подвинулся.
        – Да не туда! – завопил голос. – Как раз в другую сторону! Я же задохнусь!
        Хвостя озадаченно скользнул по траве вперёд и замер. Он даже оглянуться не посмел: а ну как снова заругаются? Но голос миролюбиво пропищал:
        – Ну-ну, ты не уползай! Я на свободе!
        На травинке, прямо у Хвости перед глазами сидел, покачиваясь, муравей. В парке тоже муравьи жили, но там внимания друг на друга обычно мало кто обращал. Поэтому теперь Хвостя сосредоточенно разглядывал мелкое насекомое, болтавшееся туда-сюда на своём стебельке, а оно, это насекомое, без страха, но с интересом изучало Хвостю.
        – Ты – ядовитый? – деловито осведомился ужонок. И на всякий случай отодвинулся ещё дальше.
   – Кто-о? Я-а?! Да ты сам… ты на себя посмотри! – невозможно как возмутился муравей. – Я вообще пострадавший! А ты – бревно какое-то! Бесчувственное!
        Хвостя от столь бурного натиска оторопел. Однако решил "не связываться", пока Михан его не найдёт. Мало ли что! Но муравей такой вредный попался, что просто так от него отделаться не получилось. Что удумал! Спрыгнул со своей травинки прямо на голову Хвосте! А он и не заметил. Шмыгнул в кусты, вытянулся во весь рост, вероятно, чтобы снова появилось сходство с палкой, и, никого не трогая, стал друга дожидаться. Лежит себе спокойно и размышляет: "Вот я. Большой и длинный. И вот был он – маленький, писклявый. И вот вопрос: "Кто есть я для муравья?" или нет: "Что есть я для муравья?" Так красивее. Я же всё-таки ПОЭТ! Отличные стики… ой, стихи! получатся! Тут есть над чем подумать…" И вдруг слышит он – как бы в ответ на свои думы:
        – Бревно оно и есть бревно! И даже больше! А строит-то из себя! Тоже мне – царь ужей выискался!
        Хвостя весь так и встрепенулся. Это мама, мама его так называла! "Значит, она где-то рядом!!!" – заподозрил, и как закричит:
        – Мамочка моя, тута я! Тута-а!!!
        Муравей от неожиданности икнул и даже растерялся, а если совсем по-честному, то и испугался:
        – Эй, ты чего? Да не кусаюсь я! И яд у меня полезный! Слышь, ты, как там тебя?
        Но Хвостя уже ничего не слышал, он бросился искать маму. Он забыл про Михана, про муравья, про стихи и про полёт, про всё – про всё, кроме того, что его кто-то назвал Царём Ужей. Неосторожный муравей изо всех сил старался удержаться на гладкой поверхности "бесчувственного бревна", но вскоре был сбит проносящимися сверху кустами. Ну, или ещё чем-то в этом роде – у него не было времени понять – чем. Хвостя мчался по траве, словно у него ноги человечьи объявились! Он шмыгал влево, вправо, вперёд, ещё вперед, снова влево, а потом ещё дальше вперёд! И так до самого вечера, пока темно не стало. Ночь пришла, принесла с собой прохладу, а всю усталость свалила на Хвостю. Он уснул, совсем ни о чём не думая. Ни одной мысли в голове не осталось. Он тяжело дышал и вздрагивал. И мне очень грустно, потому что Хвостя, кажется, заболел.
        Такая вот короткая история вышла.

         История девятая

         Отчаяние

        Михан совсем на капельку опоздал! Когда Хвостя разговаривал с муравьём – он ещё бежал по лестнице, а когда ужонок бросился искать маму, Михан уже вовсю искал его. Правда, не там, где надо: надо было под кустом, а Михан зачем-то раз двадцать обежал вокруг пенька, куда, как ему запомнилось, шлёпнулся с балкона Хвостя. Так они и разошлись, к несчастью.
         Валентина Егоровна пребывала в ужасном смятении: её сын плакал.
         – И… и… и ес… ли Д-дроз его най–най… дёт, то…то всё! Ха-на… ка-юк… Хвос…Хвосте-э!!! – рыдал Михан, глотая слова вприкуску со слезами.
        Лилька притихла и виновато хлопала ресницами. Дана не понимала, что происходит и отчего её друг в таком состоянии. Дядя Гена не выдержал и спустился во двор.
         – Фьюк, фьюк, Хвостя! Фьюк! – посвистел он ужонка, как собачку.
         Ага, так прям Хвостя и отозвался… Даже если бы он и слышал, то всё равно бы не понял, что это его ищут: слишком недавно стал общаться он с человеком, чтобы привыкнуть ко всем его фокусам.
         – Лиля, ну зачем ты это сделала? – в очередной раз вопрошала Валентина Егоровна, но Лилька только пожимала плечами и помалкивала. А когда дядя Гена вернулся ни с чем со двора, то и вовсе ушла. Дана потихоньку вместе с ней.
         – Да-анка!!! Что я видела! – зашептала Лиля, едва за ними закрылась дверь.
         – Да-а! Эт точно! Я ещё тоже ни разу не видала, как Мишка плачет! А-бал-деть! – поддержала было Дана, но Лилька её перебила.
        – Да я не о том! Что я на балконе видела! Вернее – слышала! Я выбросила эту палку, которую они назвали ужом, а она… заговорила!!!
        Дана встала, как вкопанная. Лилькины глаза не врали: они были ужасно круглыми, удивлёнными и даже испуганными. Тем не менее, Дана недоверчиво отмахнулась:
        – Болтушка! Уж мне ты не сочиняй!
        – Да нет же! Ты думаешь, Михан так просто ревёт?! А дядя Гена прям из-за какой-то палки расстроился?! Валентин Егорна и то вон какая стала! Я те серьёзно говорю: у них Уж Говорящий!
        – Угу. Был!
        – Я его выбросила, я его и найду, – неожиданно твёрдо сказала Лиля. – И если это то, о чём я думаю, то фиг два он у меня его получит!
        – Это же нечестно! – возмутилась Дана, представив, каково будет Михану без говорящего ужа. Она, разумеется не поверила ни единому Лилькиному слову про живую палку, но помочь другу считала своим долгом. Пусть даже и теоретически.
        – А ты думаешь, он честно поступить хотел? Да он бы сроду ничего не сказал! Так и жил бы один во дворе, а то и во всём городе со своей говорящей змеёй, и потом попал бы в книгу Гиннеса!
        – Куда?!
        – Во всемирную книгу рекордов! Тоже мне – "зубрила"! Таких элементарных вещей не знаешь!
        – А ты не обзывайся! Иди вот и ищи сама! А я домой пошла, – обиделась Дана.
 И она действительно ушла. Лилька постояла чуток, поразмыслила и пустилась на поиски "палки". Искала добросовестно. Но безрезультатно. Часа через два устала шарить по траве и царапаться об ветки кустов и тоже засобиралась домой.
       "Пусть сам ищет! Найдёт, так и ладно. А нет, вечером поищу!" – решила Лилька и побежала к себе.
       Но вечером она не вышла, потому что мама заставила её убрать комнату, а Михан, облазив все уголочки родного двора и даже дальше, Хвостю, как мы знаем, найти не сумел. Потому что Хвостя уполз так далеко, что никому бы и в голову не пришло его там искать: он добрался до следующей улицы и заснул в небольшой городской посадке, где зимой катались на лыжах, а летом фотографировались на фоне берёз. Трава там была высокая, но место прохожее: широкая тропинка разветвлялась на три узких, и возле одной из них лежал Хвостя.
       Утро застало его врасплох. Он не успел спрятаться, а потом понял, что и сил на это не осталось. Раньше Хвостя никогда не болел, что такое температура, не знал, и почему в мозгах шумит, не догадывался. Мозги у Хвости были – как же без них? Вот и стал он ими шевелить. Прятаться-то всё равно надо, даже с шумом и свистом в голове. Не все такие хорошие в мире людей, как друг Михан. Михан… Где он? Почему его бросил? Почему гулять одного отпустил? Или он тоже, как мама, потерялся? Теперь кого первого искать-то: Михана или маму?
        Хвостя очень лениво думал, ему тяжело было. Он шевельнулся и тихонечко пополз. И вдруг!..
       – Ну да! Как же! Угу! Нет, ну ты куда-а? Стой, кому говорят!!!
       Дорогу Хвосте преградила палка. Да не простая – заковыристая, как рогатка. Кто-то невидимый прижал этой рогатиной ужонка к земле так, что не шевельнуться, ни тем более вырваться из западни он не мог. И не стал пытаться. Невидимый ухватил его за хвост и начал поднимать. Всё бы ничего, но голова-то к земле прижата! Хвосте стало больно и он подумал, что так, наверное, и умирают змеи. А это значит, что даже если ему страшно, он должен принять конец своей жизни достойно. И он сказал, превозмогая боль:
       – Мамочка моя, прощай! Прости, что я тебя не нашёл.
       И закрыл глаза. Приготовился.
       Немного подождал. И ещё чуть-чуть подождал. Почему-то ничего не происходило. Правда, голова ни с того ни с сего завертелась свободнее, а часть тела, которая была вверху, вдруг шлёпнулась наземь. Хвостя воспользовался моментом и изо всех сил дёрнулся. Удалось! И пополз быстрее в траву, высокую и лопушистую. Никто его не задерживал. Любопытство, которое, как известно, сгубило кошку, заставило ужонка на секунду остановиться. Он посмотрел назад и увидел Невидимого: обычный маленький Ребят: сонный, лохматый и злой (мама в магазин с утра послала). Сидит посреди тропы, сжимает в руках палку и выпученными глазами смотрит, как ускользает говорящий уж. Хвостя сообразил, что времени у него немного, и поторопился исчезнуть в траве. И очень вовремя! Потому что Невидимый вскочил на четвереньки и – цап! – чуть не схватил его. А потом как дал на коленках – следом!
       – Говорящий! Он говорящий!!! Ну где есть-то? Ты теперь мо-ой!!! – шептал, ползая по-пластунски и обшаривая лопухи.
       Но Хвостя уже сидел в безопасном месте – на дереве. Болезнь его на время куда-то делась, так что сил забраться по стволу на ближайшую ветку хватило. Там он и затаился.
       Расстроенный недруг с досадой рвал траву, елозил по всей посадке, но сбежавшего ужа так и не нашёл.
       – Ах, так?! – слышал напуганный Хвостя. – По-русски говоришь да ещё и в прятки играешь?! Всё равно найду! Ты мне денег принесёшь – миллион! Ой! Деньги! Куда я дел деньги?! У, гад!
       У Хвости сердце тук-тук, бух-бух! В голове снова шум, с ветки того и гляди свалится. "И почему всем так странно, что я говорить умею?" – подумал он. – Язык у меня есть – и длинный!"
       Он стремительно высунул и посмотрел на свой язык. Впрочем, тут же и спрятал его, чтоб было удобнее думать.
       "Слушать я умею, запоминать тоже. Что удивительного в том, что я так быстро научился? Интересней другое: что такое деньги? и зачем они? И, главное, где я их возьму? да как ему отдам?"
       – Ю-у-ра-а!!! Ю-ра! – на всю утреннюю улицу раздался сердитый крик. Я куда тебя послала?! А-а?!
       Хвостя от неожиданности не удержался и – шлёп с дерева! Только успел подумать, что "Ю-у-ре", наверно, не до него: сердитая мама и потерянные деньги куда важнее, – как Невидимый сгрёб его вместе с пылью в охапку, запорошил глаза и сильно сдавил шею. Хвостя почти задохнулся, от страха зажмурился и…


История 10

Вот такие ребята…

       ...и пришёл в себя в летающем ящике. То, что это был ящик, Хвостя понял сразу: узкий, тёмный, с неровными щелями, сквозь которые пугливо, полосками, пробивался свет – он мало отличался от множества других, виденных раньше. А вот то, что ящик летает, пришло на ум попозже. Хвостя то и дело подпрыгивал, скользил вниз и вбок, ударялся о стенки, раза два выхватывал взглядом из щели сначала дерево на небе, а потом дорогу на траве… а может – и наоборот. Но в любом случае сообразил: Невидимый на улице и подкидывает ящик. А в ящике – он, Хвостя. Но теперь ужонок знал: он будет молчать – во что бы то ни стало!
       Юрка уже не плакал: от матери, конечно, досталось за деньги, но – что поделать? – дала ещё полтинник и снова отправила в магазин. А он и рад стараться! Ужа-то в подъезде за дверью спрятал, затянул шнурок покрепче и к батарее привязал, чтоб не ускользнул до его прихода. Хорошо, видать, притянул – уж вялый, как верёвка, глаза закрыты, еле дышит. Но – живой и ладно. Надо признать, такого приключения в Юркиной жизни ещё не случалось. Были происшествия весёлые, вроде бабочки под краном, были запоминающиеся, как щенок в трёхлитровой банке, но такого! Такого – с говорящей змеёй – ещё не было! Ни у кого не было! И теперь он постарается остаться единственным, у кого это будет!
       Юрка шёл и подбрасывал старый папин ящик для инструментов, украдкой вынесенный из кладовки: змее там самое место. День начинался неплохо.
       Он не выдержал и на ходу заглянул в щель, оставленную ужу для воздуха. Ого! Наверное, ему всё-таки показалось: не мог же пленник и в самом деле плакать?! Это было бы уже слишком! Не человек ведь – пресмыкающееся внутри! Ему не положено плакать.
       – Понял, ты? – не совсем уверенно обратился Юрка к ящику, повернув его вверх дном. – Ты – мой раб! Пре-смы-ка-ю-щийся! И у тебя не может быть слёз, потому что ты ничего не понимаешь.
       – Это ты ничего не понимаешь! – отчаянно возразил расстроенный Хвостя, забыв, что он не собирался больше разговаривать. – Просто мне жарко! Тебя бы сюда! Сам бы стал этим… прес-мыкатым!
       Хвостя не только расстроился, он ещё и рассердился здорово. Ну что это такое: чуть что, так в ящик?! И ещё: сначала один усомнился в том, что уж – это змея, а теперь другой обзывает его каким-то пресмыкатым! Но помочь себе Хвостя пока не мог, так что он спохватился: "Зачем по-человечески-то я говорю?!" – и снова притих.
       «Рабовладелец», между тем, дошёл до магазина и уже приготовился открыть дверь, как вдруг она открылась сама. Да, история с говорящим ужом явно выбила его из колеи: нос к носу столкнувшись с Циклопом, своим давним недругом, Юра растерялся. Обычно он более быстро реагировал на появление этого увальня, которого на самом деле звали Боря, и давал дёру, едва завидев где-нибудь его треугольную голову. Циклоп был слегка глуповат: два года пробыл в третьем классе, – но очень силён! И испытывал совершенно необъяснимую, по мнению Юрки, нелюбовь к нему. То, что Борька просто восстанавливал справедливость, особой роли для Юры не играло.
       – Опять ты?! – зарычал Циклоп и сделал страшное лицо. – Я кому говорил, чтоб на глаза мне больше не попадался?!
       – Чего надо-то? Я в м-магазин, – даже заикаться начал Юрка, но ящик прижал покрепче, на всякий случай. И вовремя.
       – Продавать несёшь? У кого свистнул? – кивнул Циклоп на его ношу. Он протянул руку, готовясь рассмотреть «товар» поближе, но Юра неожиданно ловко оттолкнул его и проскочил в освободившийся проход.
       – Ну, ты, смотри у меня! – крикнул вслед довольный Борька и для большего испуга затопал ногами, как будто догонял.
       Юрка топоту поверил и, торопясь, на бегу, задел одну из металлических тележек, стоявших в углу при входе. Грохоту было – на весь магазин! Корзинки на колёсиках повели себя по-разному: какие-то выкатились вперёд, какие-то свалились, а та, которую Юра задел, вообще отлетела к кассе! Юрка, может, и был хулиган, но стыдно ему всё равно стало от своей неловкости. Он поставил ящик на пол и, конфузливо улыбаясь, под неодобрительные взгляды продавцов стал наводить у входа порядок. А Боря хоть и был добрым, и за справедливость, но особой положительностью всё-таки не страдал. Он увидел, как неприятель усердно старается исправить невольный промах, понял, что ящик остался без охраны и… воспользовался этим! Когда Юрка, пыхтя от смущения и досады, устанавливал последнюю тележку на место, Циклоп убегал от магазина, крепко прижимая к себе добычу.
       Хвостя ничего из того, что произошло, не знал, поэтому в очередной раз решил отменить обет молчания. Да не «обед», а «обет», это такое стра-ашное обещание! Ну, и отменил – на своё счастье. Он сказал:
       – Может, хватит уже надо мной издеваться?! Найду я тебе твой миллион!
       Так вот и получилось, что, пока Юрка со злостью бегал по магазину в поисках ящика, а Михан в отчаянье носился по городу, разыскивая Хвостю, Борька разучился бегать совсем. Он споткнулся, вернее, зацепился ногой за ногу, каким-то образом попал кроссовкой в брючину и растянулся во весь рост на дороге. Говорящий ящик отлетел в сторону, сильно ударился о дерево и сломался. Испуганный Циклоп тут же забыл про боль в коленях и содранные локти, живо вскочил, но Хвостя, который вдруг увидел, что он свободен, оказался проворнее. Он шмыгнул с прохожей дороги в траву и, не останавливаясь, пополз, куда глаза глядят. Беда была в том, что глаза никуда не глядели: после тёмного ящика ужонок чуть не ослеп от внезапного света. К тому же чувствовал он себя всё хуже, сказывались усталость и вчерашнее недомогание.
       Боря оправился от первого изумления, забегал взглядом по траве. Засёк шевеление впереди, проследил курс и, прихрамывая, отправился следом. То, что его напугало, ползло сначала быстро, потом всё медленней и медленней, пока не остановилось совсем. Произошло это довольно скоро, но полный мальчик успел запыхаться. Сильно болела нога, пот щекотал подмышки и живот, Борька чувствовал, что злится.
       – Ну, и кто тут у нас такой шустрый?! – сказал он, наклоняясь к самой земле.
       Хвостя услышал его и даже понял, что ничего хорошего такой тон не сулит, но убегать уже не было сил, поэтому он вяло пошевелился и не ответил.
       Борис увидел в траве полуживую змею, инстинктивно зашарил руками в поисках палки. Не нашёл. Присел на корточки, осторожно дотронулся пальцем до жёсткой змеиной кожи. Неожиданно подумал: «Почему так?! Если человек кого-то боится, то обязательно убивает? Так, на всякий случай… Чтобы тот не опередил». Ему вдруг стало жалко эту малютку с красивой кожей, которая, к тому же, могла быть и не опасной. Боря змей никогда не видел, но об ужах читал, потому и засомневался относительно ядовитости Хвости. Но теперь он не знал, что делать. Вспомнил, как Юрка вцепился в ящик, вспомнил, что так сильно напугало его самого, из-за чего он от неожиданности даже упал, ещё раз внимательно посмотрел на неподвижного змеёныша и… взял его на руки.
       Хвостя почувствовал осторожные касания, открыл глаза и посмотрел на того, кто не желал причинять ему боли. «Михан?!» Это был не Михан. но это и не был Невидимый. Ещё один «ребят», совсем незнакомый, не из парка, разглядывал его, словно какое-то чудо неизвестное. Хвостя так и хотел спросить: «Ты кто?», – но изо всех сил себя сдерживал. Из-за этих вопросов у него одни неприятности! Мама правильно раньше осекала: «Любопытному уж-жу нич-чего не расскаж-жу!» Но что она имела в виду, Хвостя начинал понимать только сейчас.
       Боря раздумывал, что делать. Нести ужа (ну, да – ужа! кто же он ещё?) домой нельзя, в памяти ещё жива была сцена, когда мать выбросила на лестницу спрятанного в ванной щенка, а самого его без разговоров отшлёпала полотенцем. Спрятать в шалаше? Но туда в последнее время стал наведываться этот придурок с компанией, так что скрыть что–либо серьёзное просто невозможно: Юрка всё вылазит! То, что находку можно и в покое оставить, Циклопу почему-то в голову не приходило. Но это, наверно, и к лучшему: Хвостя был измучен и голоден, и уползти далеко самостоятельно вряд ли смог бы. А Борис, поразмышляв, пришёл-таки к выводу, что придётся рискнуть ещё раз и тайком принести животное домой. А если вдруг окажется, что оно и впрямь говорящее, неужели мама посмеет его выкинуть?! Хотя, скорей всего, ему показалось: слишком жарко на улице становилось, ни ветерка, ни облачка. Вот и мерещится всякое-разное несуразное!
       Часто, поступая правильно, человек в этой правильности сомневается и волей–неволей выдаёт своё смятение близким. Так вот и Боря, едва войдя в дом, сразу допустил оплошность. Обычно он разувался и шёл на кухню перехватить чего-нибудь вкусненького. Мать, женщина суровая (не в пример Валентине Егоровне), постоянно ругала его за это, но, в общем-то, смирилась и приняла, как данность, что её сын – обжора. Представляете, как она удивилась, когда Боря, вместо того, чтобы забежать в кухню на блинчики с мясом, ни с того ни с сего отправился в спальню? И это бы ещё ничего: мало ли, что там может произойти у парня в тринадцать лет, – но он не откликнулся на зов и не поторопился выйти, даже когда Татьяна Игоревна этого потребовала!
       Ну, понятно, что Татьяна Игоревна – это Борина мама. И
понятно, что она рассердилась. Сполоснула под краном руки, наспех промокнула их полотенцем и, оставив на газу недопечённый блинчик, пошла к сыну
       – Борис! Я спросила – что случилось? – она озадаченно встала в проходе. – Ты где?
       Почему-то все мальчишки любят прятаться под мебелью. Борька хоть и был толстым, в исключениях не значился. Сидя под столом, накрытым бахромистой скатертью, он приложил к губам палец и умоляюще посмотрел на ужа в конфетной коробке: «Тс!» Но Хвостя и рад бы пошуметь, да мочи не хватало, так что предупреждение оказалось излишним.
       – Так, ну-ка быстро из–под стола! – сообразила, куда мог спрятаться её отпрыск, Татьяна Игоревна. – Сын, я кому сказала?
       Боря, усердно сопя, как будто это стоило ему огромных трудов, стал выползать наружу, а наш дружок остался лежать под столом. Ну, что ж, пусть полежит, отдохнёт, потихонечку в себя придёт. А мы узнаем, как у Михана дела обстоят, да у несостоявшегося "рабовладельца" Юры.

       История 11

       Прописные истины

       Главное горе, конечно, было у Миши. И дядя Гена, и Валентина Егоровна, разумеется, понимали, кого они потеряли, но они же не успели так подружиться с Хвостей, как их сын! Поэтому и переживали гораздо меньше. Михан, потративший всю субботу на поиски пропавшего друга, в конце дня принял совершенно нелогичное решение – открыть тайну Лильке. О чём он думал в тот вечер, сидя на полу в спальне и расковыривая ножичком дырку в паркете, неизвестно. Только в результате пришёл к такому вот странному выводу и впоследствии нисколько об этом не жалел.
       В то воскресное утро, когда Борис незаметно сбежал от поручений матери на улицу, а Хвостя тщетно пытался ускользнуть от Невидимого, Михан, проигнорировав завтрак, спустился на второй этаж и нетерпеливо, несколько раз, позвонил в восемьдесят вторую квартиру.
       – Что?! Что такое?! – открывать дверь прибежали все члены многочисленной Лилькиной семьи.
       – Я к Лиле, – Михаил был суров, не испугался даже бабки Тони с веником, который та для острастки положила на плечо.
       – Господи, Миша, инфаркт ведь хватит, разве так можно? Или случилось чего? – продолжала тревожиться Лилькина мама. Сама девочка, сильно обескураженная поведением приятеля, стояла позади, округляя в недоумении глаза. Она не забыла, что произошло вчера, и справедливо опасалась Мишкиного гнева. Но тот вёл себя хоть и странно, но не угрожающе.
       – Зайди, – сказала она после того, как Михан упрямо повторил «я к Лиле!», отобрала у бабушки веник и повела гостя к себе.
       Михан зашёл; и растерялся. Ну вот почему так бывает? Стоит оказаться один на один с девочкой, которая тебе капельку нравится, как тут же забываешь, о чём говорить с ней собирался, и стоишь, как дурак, посреди комнаты? А девочка смотрит и молчит, и даже помогать начать разговор не собирается!
       Внутренне наш решительный друг был возмущён таким безразличием к себе со стороны Лильки, но внешне он, конечно, старался этого не показать. Прошёлся взад–вперёд по маленькой комнатке, когда-то давно служившей кладовкой, и остался недоволен: пять шагов туда, четыре – обратно, – разве этого достаточно для того, чтобы собраться с мыслями?
       Лиля терпеливо ждала. Нет, вру! Она чуть не сгорела от любопытства, но не показывать же ей своего нетерпения соседскому мальчишке!
       – Может, чаю? – поинтересовалась для приличия.
       – Его зовут Хвостя! – ответил Михан. – И он говорящий!
       – Кто?!
       – Уж. Ты выбросила его с балкона!
       – Так это была змея?! – очень похоже изобразила испуг Лилька. – А я подумала – палка!
       – Единственный в мире говорящий уж это был, – тоскливо повторил Михан, делая упор на слово «говорящий». – Тебе, что – неинтересно? Или не веришь?!
       – Верю, верю! – перестала придуряться Лиля и заговорщицки сообщила: – Я сама всё поняла! И даже искала, чес–слово! – но не нашла. Где ты его взял?! Ты сам научил его говорить? Или он уже умел?! А разве ужи разговаривают? Ведь это же чудо!!!
       Наконец-то Лилька начала вести себя правильно, так, как и полагается настоящей девчонке. Михан приободрился. Выдержал томительную для девчачьего любопытства паузу и начал издалека, с самого-самого начала. Лилька раскрыла рот и так и слушала, как будто хотела съесть всю эту вкусную историю вместе с рассказчиком!
       Часа через два, когда Хвостя, весь больной и усталый, лежал под столом и разглядывал разбросанные там бумажки, а Борька выслушивал нотации рассерженной мамы, Михан и Лиля выбежали из подъезда в твёрдом намерении найти ужонка. Даже если для этого придётся обыскать весь город!
       Юрка тем временем расстроено плёлся домой, лениво вспоминая, а зачем же, собственно, его посылали в магазин? Разумеется, он всё забыл! Кто ж будет помнить о какой-то рыбе, если в руках оказался «фрукт» посерьёзней?! Другой вопрос, куда теперь этот «фрукт» делся, хоть Юра и подозревал – куда. Циклоп украл! Больше некому! Кто позарится на дурацкий ящик, в котором неизвестно, что находится?! Да сейчас время такое – чужих вещей боятся, как огня, вернее, как взрыва! Во всех троллейбусах объявлений понавешано: «Если вы обнаружили бесхозную кладь, не прикасайтесь к ней»! Ну, или как-то так, точно не вспомнить. А то, что ящик – кладь не бесхозная, знал только Циклоп! Вот он и не побоялся, взял.
       – Ну, Бряха! Я те устрою! – пообещал Юра вслух и передумал идти домой: всё равно от матери попадёт, так уж лучше позже, чем сейчас.
       Он остановился, пощупал карман – на месте ли полтинник? – и задумчиво посмотрел в сторону девятиэтажного панельного дома, где жил Циклоп. Надо было как-то выяснить, что у него там происходит. Юра знал Борькину мать, знал, как она умеет расправляться не только с сыном, но и с его друзьями, если они чего-нибудь такого натворят. И если Бряха притащил змею домой, его мать так просто это не оставит. Она вполне может выбросить её из окна, а Борьку отлупить! Насчёт последнего Юра не возражал бы, но бросаться говорящими ужами считал излишним: это ж деньги на ветер! Ба-альшие деньги!
       Здесь возникал второй вопрос: как разузнать всё, не вызывая подозрений? Не будешь же глупо спрашивать: «А вы тут, Татьяна Игоревна, ужа говорящего не видели?» Может, он и не дома у них! Может, Бряха его в подъезде спрятал или ещё где?
       Дойдя до этого места в своих мыслях, а заодно и до Борькиного дома, Юра хлопнул себя ладонью по лбу: да шалаш же проверить надо! Борька же Робин Гудом себя представляет! И за гаражами из разного барахла очень даже неплохую хатку соорудил. Юра и сам бы от этого укромного местечка не отказался, но раз не он это придумал, то, значит, Циклопу надо вредить! И он вредил – по всякому. Вот интересно, почему так всегда? Это же неправильно! А?
       Но сейчас пакостить времени не было, надо было срочно найти ужа. Как раз в тот момент, когда Михан и Лиля взяли курс на Берёзовую улицу, где жили наши новые знакомцы, Юра осторожно подкрался к шалашу. Постоял, послушал. Всё тихо. Выходной, рано ещё. Огляделся: у дальнего, самого первого, гаража навострила уши дворняга Марта. С Юркой у них была взаимная нелюбовь. Собака подозрительно смотрела на незваного гостя, но не двигалась. Юра заторопился, отодвинул от входа фанерную дверь и, пока дворняжка не поняла, что он задумал, пролез внутрь шалаша. Темно! Ну да, сам же на прошлой неделе лампочку здесь сшиб! А что? Они электричество незаконно у гаражей воруют! Нечего им свет расхищать у государства!
       Но, думая так, оправдывая себя, Юра почему-то не чувствовал себя уютно в этом тёмном месте, слишком большом для того просвета, который образовался при входе. Почти наощупь он стал шарить тут и там в надежде обнаружить длинное и живое. Не решаясь открыто позвать ужа, Юра тихо бурчал: «Ну, где ты? Ало! Ты должен быть здесь. Не молчи!»
       Но Хвостя молчал – потому что его там не было! Однако он помалкивал и там, где был. Он ничего не видел, но всё слышал: Борькина мама только-только перестала кричать, что у всех дети как дети, а у неё неслух какой-то, а Борька на это ответил:
       – Мам, ну, ты не сердись! За хлебом я сейчас, быстро! А заодно и ведро вынесу!
       – Ну да! После того, как я наругалась досыта! Так бы и убила! – всё ещё на взводе, но уже не столь возмущённо, подвела черту мама.
       Борис виновато уставился в пол, он был себе на уме. Не возражал, не препирался, слушал. И думал. Самое главное – незаметно забрать ужа и вынести его из дома! Наверное, это и нелогично, потому что всего несколько минут назад он отвергнул лежащий на поверхности выход, но лучше, чем упорствовать в просчете. Шалаш – место небезопасное, да, однако, более подходящее для всякой разной живности.
       Хвостя тихо–тихо лежал в низенькой коробочке, стараясь ничем не выдать своего присутствия. От всего пережитого ему было очень нехорошо, и он не хотел, чтобы стало хуже. Но вдруг, ни с того ни с сего, ему пришло на ум, что из-за таких переживаний можно запросто забыть человеческую речь! А это совсем не входило в его планы! Как же он тогда станет сочинять стихи?! И даже если сочинит, то кому сможет рассказать их? Михан вряд ли поймёт его шипящий язык, а все остальные, которые не Миханы и вообще не люди, и в толк-то не возьмут, что за чудо такое – стихи! И Хвостя, лишь для того, чтобы удостовериться, что он ещё может разговаривать по-русски, тихонечко так произнёс: «Досыта лучше есть, а не ругаться!»
       Татьяна Игоревна изумлённо посмотрела на сына: Боря замер и, казалось, по цвету готов был слиться со своей бледно-жёлтой футболкой. Он отчётливо расслышал то, что до ушей его мамы, слава Богу, не дошло. Но она вообще всё не так поняла, расценив реакцию Бориса, как испуг на её последние слова. Поэтому примирительно сказала:
       – Ну… Ладно тебе, с-сынок! Я погорячилась, да! Кто ж убивает собственного ребёнка на самом деле?! Ты что, радость моя?! Э–эх, дурачок ты мой! Иди, умойся и садись ешь, в магазин попозже сходишь.
       Сказала и ушла! А Боря остался один, в комнате с говорящим ужом! Между прочим, это страшно – для тех, кто ни во что не верит. В целом свете, может, только Михан и не испугается, услышав, как змеи говорят! С осторожным любопытством Боря присел на корточки. Приподнял край стащенной до пола скатерти, увидел свернувшегося в клубочек ужа и, в глубине души считая себя идиотом, спросил:
       – Ты правда разговаривать умеешь или у меня с головой «не того»?
       – Да того всё, того, – нехотя отозвался Хвостя. – Я есть хочу. И спать. Мама меня потеряла, а Михан, наверно, бросил… Ну, хоть ты-то меня в ящик не сажай, а?
       Борька с корточек шлёпнулся на зад. Уж не просто говорил – у него была интонация! Тон маленького ребёнка! Он слегка пришепётывал, чуток картавил, но от этого его речь была ещё интересней! Первый раз в жизни тринадцатилетний мальчик столкнулся с необычным явлением природы! Ну, то, что Хвостя – явление, думаю, никто сомневаться не будет. Но что с этим явлением делать, конкретно Борис не знал. Он вдруг начал понимать, почему Юрка с такой силой вцепился в ящик. О-о! Это тот ещё проныра! За всё деньги подавай! Поди, и за ужа бабло стремился получить!
       – И как тебя зовут, если не секрет? – стал понемногу приходить в себя Боря. Стараясь не сильно беспокоить гостя, он выдвинул коробку с ним из–под стола и, не скрывая любопытства, ждал ответа.
       – Хвостя, – скучным голосом ответил Хвостя. – Отнеси меня к Михану!
       – Эт кто?
       – Мой друг. Только он меня и понимает!
       – Ничего подобного! – возмутился такой несправедливостью Борька. – Я тебя тоже понимаю!
       – А вот и нет, – ещё скучнее ответил ужонок и спрятал голову под хвост. – Что: если мы говорим на одном языке, то тебе всё сразу ясно?! Не-ет… Понимать – это когда…
       Тут Хвостя задумался. Он хотел сказать что-то такое, что не само собой разумелось, но что, в любом случае, было бы понятно и человеку.
       –…это когда чувствовать так же! Я могу сказать "Да", но испытывать "Нет"! Понимаешь?..
       – Н-не совсем, – нашёл в себе силы признаться Борис.
       – Вот и я о том же! – вздохнул Хвостя и приподнял хвостик, чтоб поглядеть на непонятливого мальчика. – Язык у всех может быть разный, но понимать друг друга всё равно надо! Чувствовать надо другого! И то, что этот другой ощущает – тоже!
       Борька вдруг понял. И стало ему так неудобно за свой "тормоз", что он покраснел – неожиданно.
       – Блин! Так ты о чём? О том, что "поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой"?! Ты об этом?!
       – Наверное, – не слишком уверенно подтвердил Хвостя. – Возможно, у тебя это так называется.
       – И как же твой Михан тебя "чувствует"? – ревниво поинтересовался Борис.
       Однако Хвостя посмотрел на него так жалобно, что Боря решил повременить с расспросами. Действительно – в сказке сначала полагается накормить-напоить,
спать уложить, а уж потом вопросы задавать. Чем мы хуже?!
       И Боря, задвинув коробку с Хвостей под стол, отправился на кухню.

       История 12

       Что можно, когда ничего нельзя

       Михан, основываясь на каком-то непостижимом чутье, тащил Лилю за собой через посадку.
       – Да почему ты думаешь, что он туда пошёл?! – едва не задыхаясь от бега, выкрикнула Лиля.
       – Я думаю, это гораздо возможнее того, что ты только что сказала! – Михан остановился, упёр руки в колени и, тяжело дыша, посмотрел на подругу.
       – А что я сказала?
       – Что он "пошёл".
       – Тебе послышалось!
       – Нет, не послышалось! Потому что я представил, как у него выросли ножки, и он встал на них! А это выглядит по-дурацки! А я не дурак, понятно?!
       – Понятно.
       Лилька надулась. Михан отдышался. И неожиданно снова представил Хвостю, бегущего через лесок на ножках. Только теперь это почему-то показалось не обидным, а смешным. Глаза его потеплели, он озорно посмотрел на спутницу и весело хохотнул:
       – Ну, ты и кургубая! Держи, а то отвалится!
       – Очень самокритично! – тряхнула волосами Лилька и спохватилась:
       – А что отвалится?
       – Губа твоя отвалится! Смотри, как выставила! Я ж говорю – кургубая!
       – Сам такой! – топнула ногой Лилька. – Слово-то какое выдумал! Нет такого слова!
       – У тебя нет, а у меня есть, – возразил Михан и разогнулся. – А чего мы с тобой,
как очумелые, бежали?! Искать же надо! Под кустики заглядывать. А мы-ы….
       – Сам ищи! Я кургубая и искать не могу!
       – Одно другому не мешает! И нечего обижаться, – снизошёл до объяснений Михан. – Когда тебя называют курносой, ты же не обижаешься? Ну, а кургубая – это то же самое, только с губами! Но если тебе так хочется, могу курногубой называть!
       – Мне никак не хочется! Слова какие-то издевательские придумываешь и ждёшь, что тебя похвалят. Правильно говорят: мальчишки – сущие дети! Пошли, дитё!
       Лилька демонстративно сделала несколько шагов вперёд, села на корточки и начала разглядывать траву. Михан озадаченно постоял, понял, что где-то допустил оплошность и выпустил инициативу из рук, и… подчинился! Кое-как соблюдая видимость самостоятельно принятого решения, он лениво, вразвалочку, подошёл к Лильке и плюхнулся на колени рядом.
       – Ну! Чего тут?
       – Мятая трава.
       – Удивила!
       – А как искать, если даже спросить не у кого?
       Лилька решила, что она озадачила приятеля. Но тот снисходительно хмыкнул и насмешливо сказал:
       – Ах, ты ещё и спрашивать собралась? Ну-ну. Ты поспрашивай тут у прохожих о говорящих ужах…
       – А что? – вскинулась обиженная тоном девочка.
       – …а я за реакцией людей понаблюдаю, – как ни в чём не бывало, закончил Михан.
       – Нет, ты чё смеёшься? Что тогда можно, если ничего нельзя?!
       – Хороший вопрос! Будем думать! Пошли.
       Михан взял Лилю за руку и повёл напрямик через посадку: почему-то он был уверен, что Хвостя уполз на чужую территорию.
       Порой каким-то непостижимым образом не только люди что-то твёрдо знают, но и животные – чуют беду. Юра ещё только готовился к пренеприятному моменту в своей жизни, а Марта, умная дворовая собака, уже знала, что потребуется помощь. Она беспрепятственно позволила ему проникнуть в шалаш, но, какой-то миг постояв неподвижно, вдруг ни с того ни с сего сорвалась и опрометью бросилась во двор.
       В то время, пока один шарил в темноте, ища того, кого там не было, а вторая неистово лаяла около подъездов, третий, соблюдая предосторожности, нёс живое чудо на сохранение в укромное местечко. Борис нашёл предлог, чтобы снова выйти из дома, и теперь был движим единственной целью: как можно скорее и надёжнее спрятать ужонка от человеческих глаз. Он уже забыл, а может, и вспоминать не хотел, что шалаш не самое надёжное место для тайны, и что враг в лице Юрки или ещё кого не дремлет.
       Хвостя смирно лежал в конфетной коробке, с пониманием относясь к цветастой крышке, которую на него нахлобучили сверху. Вернее, крышка была разрисована только с одной стороны, не с Хвостиной, но ему этого и не надо было – любоваться красотами ненастоящего неба. Так он понимал эту крышку – как небо. Потому что примерно так растолковал ему это новый друг. То, что Боря – друг, Хвостя всё-таки уяснил. Вообще, за последние дни он столько нового узнал о людях, о том, какие они все разные, о том, что даже те, кто кажутся плохими, не всегда такие есть. Вот Михан – точно хороший! А Борька, может, и не точно, но тоже не плохой. Хвосте не понравились пока только двое: Забияка и Невидимый. Но, может, если с ними подружиться как следует, они и ничего из себя будут?
       Это не я, между прочим, это Хвостя так рассуждал, полёживая в коробке с искусственным небом. Боря нёс коробку прямо перед собой, ни от кого особо не таясь, потому что рассудил, что так его никто ни в чём не заподозрит. Подумаешь, конфеты! Да весь двор в курсе, что Борька поесть любит! А друзьям перепадает только по великим праздникам: по дням рождениям там, или, в крайнем случае, под Новый год. Потому что тогда конфет у Циклопа – гора! Отца-то у Борьки нет, зато мама на работе подарок получает обязательно, бабушка из Пскова присылает обязательно, и бабушка, которая "чужая", то есть папина, у школы подкарауливает тоже обязательно. И подарок за пазуху сунет непременно. Вот. Но об этом Борька помалкивает. Только Хвосте и рассказал, уткнувшись в пол, чтобы от стыда сквозь него не провалиться.
       Хвостя первый раз слышал, что бабушек ещё и прятать можно! От мам. Интересная,
должно быть, бабушка! У Хвости тоже когда-то была "ба" и не одна, но все его родственники почему-то постоянно теряются! И "ба" исключением не были. Тут он заёрзал в коробке, вспомнив, как попал впросак, спросив у Бори: "Она всё время, что ль, у вас в прятки играет? Или только по праздникам?" Тогда-то Борька ка-ак хлопнется лбом об пол! И ка-ак зашепчет чего-то! А потом говорит: "Да нет. Она не играет. Это мы играем. С ней". И Хвостя понял, что сказал лишнее. Больше он ни о чём не спрашивал, а расстроенный мальчик вылез из–под стола и суетливо засобирался на улицу.
       У Бориса с детства была привычка загребать носами кроссовок дорожную пыль. В этот раз он шаркал особенно громко, так что Юрка услышал его загодя. Осторожно выглянув, он увидел, что Циклоп идёт не просто так, а чего-то в руках несёт. Тотчас же сообразил, что это и есть его добыча, и заторопился покинуть убежище. Он едва успел выскочить и, не зная, куда деваться, бросился в ближайшие кусты. К несчастью…
       Боря зашёл в шалаш, не подозревая, что в трёх метрах от него человек попал в беду: иногда колодцы случаются в самых неподходящих местах. Споткнувшись о разбросанные доски, Юра упал на край открытого люка и… кувырнулся вниз. Пока Боря, освещая фонариком полутемь постройки, выискивал безопасное место для Хвости, Юра без сознания висел на перекрещенных палках, которые не дали ему свалиться в воду. Но палки-то гнилые, и в таком удачном положении застряли случайно! Так что я всерьёз опасаюсь за жизнь нашего бедолаги.
       Тем временем Михан и Лиля совершенно непостижимым образом добрались до дома, у которого бешеным лаем заливалась собака. Не нашлось объяснения и тому, почему при виде чужих детей она лаять перестала. Потому что обычно бывало наоборот: посторонним вход во владения Марты был заказан. Из-за этого происходило много неприятностей с прохожими, но сами жильцы не жаловались: дворняга знала каждого в лицо и, фактически, охраняла дворовую площадку.
       На этот раз собака повела себя странно: заметив остолбеневшую от страха девочку, она сделала стойку, навострила уши, и после долгого и внимательного изучения "проходимцев" умиротворённо тявкнула. Михан записал очко на свой счёт: рассудив, что псина просто  голодна, он вынул из кармана недоеденный беляш и помахал им в воздухе. Откуда он мог знать, что Марта не из тех собак, которые покупаются на "съедобное" движение руки! И уж тем более ему не пришла в голову мысль о каком-то там предчувствии бродячего животного. Зато он понял, что пёс их не тронет, а возможно, и пригодится. Марта обнюхала ставленный на скамейке пирожок и, к удивлению Михана, отошла.
       – Неправильная какая-то собака! – презрительно заключила Лиля.
       Она ещё не забыла пять секунд испуга и поглядывала на чёрно–белую лохудру с большой опаской.
       – Ну да, – вынужден был согласиться Миша. – А я хотел её использовать.
       – Не, ну ты совсем! Как ты будешь её использовать?! Понюхать что-то дашь? Может, уж твой кожу сбросил?
       – Знаешь, что?! – рассердился вдруг Михан. – Хватит уже мне тут выкобениваться! Не хочешь искать – и не надо! А не веришь – так и скажи.
       – И ничего такого я не имела в виду, – надулась и Лиля. – Просто ты всё время ерунду говоришь! То змея на ножках ходит, то собака будто знает, где твой Хвостик прячется!
       – А ты всё время путаешь! Хвостя! А не хвостик. Вот сядь и сиди. А я с ним поговорю. Тебя как зовут, пёс?..
       И Михан присел на корточки перед Мартой. Да-а, видел бы он лицо Лильки! Наверно, это не очень хорошо – предпочесть подруге собаку. Во всяком случае, ни одна уважающая себя леди подобного безобразия терпеть не должна. Подумав так, возмущённая девочка осторожно попятилась от повернувшегося к ней спиной друга.
       Детская площадка здесь была приличная, стояли даже непогнутые качели. Поначалу Лиля направилась к ним, но неожиданно передумала и пристально всмотрелась в серевшие неподалеку гаражи.
       – Вот найду ужа, и фиг тебе его дам! – прошептала Лилька так, чтобы приятель её не слышал. – А то командир нашёлся! Это нельзя, то нельзя! А что тогда, спрашивается, можно?!
       И, сердито тряхнув волосами, Лиля пошла к гаражам.

       История 13

       Если вдруг в беду попал… не друг

       – Ты побудешь тут немного, да? А я узнаю, кто такой Михан и приведу его к тебе! Ага? – неуверенно спрашивал Боря у свернувшегося клубочком Хвости разрешения оставить его одного в небезопасном месте.
       Ужонок догадался, что надо ответить «да», хотя чувствовал, что уютней «нет», и нерешительно подтвердил:
       – Ага. Только ты… не долго! Мне же маму надо искать, а здесь её точно нет.
       – Да вижу я! – расстроено кивнул Борис. – В общем, я скоро. А ты сиди тихо и не высовывайся!
       Он вышел из шалаша, тщательно прикрыв вход ветками, и Хвостя остался один в темноте. Ему не было страшно: темноты он не боялся, – но было одиноко и непонятно. Кое-что уяснив для себя о жизни людей, ужонок сомневался, что новый друг сумеет найти Михана. Тут нельзя быть уверенным, что это по силам Хвосте, хоть он и знает Михана хорошо и долго, а что же говорить про других? Поразмыслив так немного, наш дружок совсем сник. Лежать, ничего не делая, было скучно. Стихи сочинять не хотелось. И Хвостя решил нарушить данное Боре обещание. Он подумал, что это вовсе и не обещание никакое, а так – отговорка. И пусть ему сейчас немного стыдно, что он такой… неправильный, зато не придётся больше торчать в этом унылом месте.
       Подумано – сделано. Спустя мгновение ужонок пробрался сквозь ветвистое заграждение, а ещё через секунду с любопытством, забыв об опасности, заглядывал в большую круглую дыру, в которой что-то шумело. Разглядеть, что именно шумело, не удалось: мешали палки. А на палках – человек. Хвостя не знал, что люди водятся и в таких неподходящих местах. Всё-таки ему показались подозрительными неподвижность и молчаливость этого «Ребята», и он тихонько позвал: «Эй!»
       Тот, кто жил на досках, молчал. Хвостя забеспокоился и окликнул погромче: «Вам там удобно? А?» Тут он сообразил, что из-за бурчания снизу его должно быть плохо слышно, и осторожно скользнул вниз.
       Да-а! Хорошо, что Хвостя умел плавать. Не удержавшись на гладкой отвесной стене, он пролетел мимо досок и шлёпнулся в воду. Потом кое-как взобрался на перекрытия, прополз по маленькой спине человека и с интересом заглянул в его лицо. Лицо как лицо. Глаза закрыты, рот открыт. Спит, что ли?.. Странное какое-то место для сна выбрал.
 



в процессе...


Рецензии
На это произведение написано 11 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.