Про смерть

               
                ИРОНИЯ СУДЬБЫ
                Этот рассказ посвящается одному зимнему человеку, светлому и важному. И дай Бог, чтобы он узнал об этом. Мой возлюбленный Экзюпери писал: «Сердце мое больно сжимается, когда я вспоминаю моего маленького друга, и нелегко мне о нем говорить. Прошло уже шесть лет с тех пор, как он вместе со своим барашком покинул меня. И я пытаюсь рассказать о нем для того, чтобы его не забыть. Это очень печально – когда забывают друзей. Не у всякого есть друг. И я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничего не интересно, кроме цифр». Давайте помнить друг дружку и любить. И никогда не обижать. Итак, Надежде Юрьевне посвящается…




                Глава первая
                БУТОНЫ
                По улице моей который год
                Звучат шаги – мои друзья уходят.
                Друзей моих бессмысленный уход
                Той темноте за окнами угоден…
                Из к/ф «Ирония судьбы»
   Зима звенит в руках. Идешь иногда по зимнему бульвару домой, мороз свирипеет, снег под ногами хрустит, а на деревьях он искрится и иногда падает вниз… Вдоль улиц горят оранжевые фонари и темнеют стволы деревьев. Свет и тишина пронизывают молчаливый город, а ты думаешь о доме, о родном доме, где тебя ждут, где есть хотя бы одна ласковая искренняя улыбка, есть кухня, крепкий чай, горы немытой посуды, колыбель с ребеночком и теплые-теплые тапочки, как твои родные руки…
   …Она шла по узкой аллее, выглядывала из-под своей вязаной шапочки голубыми глазками, прятала нежные женские руки в карманы, время от времени поправляла съезжающую с плеча сумку и отстукивала по асфальту свой ритм. А дома ее, наверное, ждали. Ждал человек, один… Самый важный, близкий и теплый… Тот человечек называл ее Солнышком, шепча и сверкая. Любовь (как обычно называли эту юную женщину) прошла мимо маленького зимнего садика перед домом и, поднявшись по лестнице вверх, нажала кнопку звонка. Дверь распахнулась, и на пороге стоял молодой мужчина лет двадцати семи. Любочка подняла на него взгляд, переступила порог и крепко-крепко обняла его, немного даже повисла у него на шее. Мужчина засмеялся, дотронулся теплыми губами до ее холодной щеки и сказал:
- Ну что, мое Солнышко? Как прошел твой день?
Любушка отпустила его из объятий и принялась расстегивать свою теплую куртку.
- Как обычно, Юра, все было хорошо! – она заулыбалась, - как наша маленькая крошка?
- Вот мы только недавно с прогулки пришли, ждали тебя, перед этим наша бабушка ушла, сказав мне, что спал малютка хорошо.
Любочка сняла и повесила на крючок куртку, положила на тумбочку шарф, перчатки, поставила на коврик не очень теплые сапоги и повернулась к зеркалу. Улыбнулась сама себе и сняла шерстяную шапочку – золотистые русые волосы упали на плечи. Люба повернулась к мужу, поцеловала его в горячую щеку, и они вместе пошли в комнату к колыбельке.
- Ну, как тут поживает мой Цветочек? – молодая мама включила свет и подошла к кроватке, в которой тихо сопел маленький мальчик.
Она щелкнула легонько сыночка по носу, поправила ему одеяльце, повернулась к мужу, Юра посмотрел на нее и тихонько сказал:
- Как я уже мечтаю, чтобы наш сын поскорее вырос, чтобы я с ним зимой катался на горных лыжах, чтобы мы все вместе на Новый Год наряжали елку, а ты бы читала ему вслух книгу про море…
- Эээ, папочка, это еще не скоро будет, - она подмигнула мужу и широко улыбнулась, - мы пока что такие маленькие еще, нам еще расти и расти… Ну что, Юрасик, пошли на кухню, будем ужинать.
И молодые супруги пошли готовить ужин. На кухне играла тихая музыка, а ребята все сидели на кухне и разговаривали, и совсем им не хотелось расставаться.
- Знаешь, Юрка, мы такие с тобой счастливые – у нас есть свой дом, ребенок, мы ждем друг дружку… - Люба наклонила немного голову и положила ладони на стол.
- Да, Любонька, я… Я тебя очень люблю, моя милая, - он провел рукой по ее золотистым волосам и положил свои ладони на ее маленькие ладошки.
Он потянул ее легонько к себе, она поднялась со стула, встала перед ним, потом села к нему на колени, обняла и положила голову ему на плечо. Он обнял ее со спины и случайно дотронулся своей щекой ее лба. И так тепло им было, и такие они были молодые, и снег шел за окном, и за стенкой посапывал малыш, а они были такие живые, прозрачные, искренние, и казалось им, что так будет всегда, что никогда не кончится искрящаяся зима, и снег будет сыпать, и они будут сидеть вдвоем на кухне…
   Настало звенящее зимнее утро, в квартире скоро запахнет кофе и заплачет маленький мальчик. Громко зазвенел будильник, через несколько секунд он смолк от чьей-то руки и мягкий мужской голос сказал:
- Вставай, Солнышко моё, уже утро! Вставай мое любимое Солнышко!
Из-под одеяла показались заспанные голубые глаза, светлые волосы, а тот голос мягко продолжал:
- Хороший, мой, светлый мой Одуванчик, просыпайся милая!
Люба села на кровати, взяла руку мужа в свои две руки, погладила его по щеке, улыбнулась и, вскочив с дивана, направилась к умывальнику.
Когда кофе был уже выпит и малыш уложен в кроватку опять, в дверь позвонили. Это была бабушка. Юра подошел к кроватке с малышом, наклонился к нему и прошептал:
- Я тебя очень люблю, детеныш ты наш. Слушайся бабулю. До вечера, кроха.
Он ушел, дверь захлопнулась. А вскоре ушла на работу и Люба. Малыш остался с бабушкой.
   А Люба опять шагала по той аллее, солнце чуть просачивалось из-за блеклых декабрьских туч, асфальты покрылись тонкой корочкой молодого льда, а по дорогам бежали суматошные москвичи… Любаша шла на работу, шла в свою любимую школу, к любимым детям, журналам и суетливым переменам. Она перешла дорогу и побрела неторопливо вдоль шоссе, навстречу ей попалось ее любимое дерево, она уже много раз видела это дерево, но каждый раз все равно удивлялась ему.
Это была удивительняа липа, два ее сросшихся ствола были закручены, как две причудливые веревки. И никто не знал, может быть, какой-то неведомый ураган скрутил это дерево так или же оно само таким образом выросло и живет теперь, и радует нашу Любочку. У дерева этого были, казалось, какие-то слабенькие ветки, но толстые, никому не ведомые корни…
   Любочка приблизилась к знакомому зданию школы, отворила калитку, прошла мимо палисадника и уже почти поднялась по крылечку, как ее окликнул знакомый голос:
- Здравствуйте, Любовь Валерьевна! А вы уже проверили наши сочинения?
Любовь повернулась и увидела перед собой маленького мальчика:
- Нет, Саня, я еще не успела, - она улыбнулась ему и, открыв школьную дверь, вошла в здание.
Потек обычный рабочий день, все в школе жило, улыбалось; Любовь Валерьевна вела свои уроки, вызывала к доске и разбирала с ребятами новые темы. Уроки как обычно пролетели птицей, порхающей на юг, и за окном уже было темно. Люба спускалась вниз по школьной лестнице, застегивая на ходу куртку и одевая шапку. Она открыла входную дверь, вышла на школьное крылечко и увидела перед собой Юру с коляской. Она бросилась к нему, повисла у него на шее, заулыбалась и поцеловала его в морозную, почти ледяную щеку. Он обнял ее слегка, и они вместе побрели домой. В коляске мирно спал маленький Никитка, укутанный и уложенный в теплые одеяльца добрыми папиными руками. 

                Глава вторая
                ЛЕПЕСТКИ
                О, одиночество, как твой характер крут,
                Посверкивая циркулем железным,
                Как холодно ты замыкаешь круг,
                Не внемля увереньям бесполезным…
                Из к/ф «Ирония судьбы»
   Неумолимо подступало лето. Сколько лет пролетело с той морозной зимы, с тех пор, как Никитка был маленьким!? Тому маленькому мальчику теперь уже около десяти лет. Да, быстро летит время! Куда делись те золотистые волосы, те голубые яркие глаза, те морозные щеки и теплые руки?
   На улицах все цвело, и молодые пары даже порой задыхались от такого обилия запахов. Нет, Юра с Любой не задыхались, они привыкли уже к ежегодным приходам лета, как и привыкли к семейной жизни, к маленьким ссорам и к тому, что они, если приглашены на юбилей или на какой-то другой праздник, вот уже почти десять лет ходят вместе, рассказывая о себе, говорят «мы» и «наше» и носят обручальные кольца, которые раньше казались такими священными и непривычными. Любочка научилась повышать голос на своих учеников, научилась даже ссориться с мужем по пустякам, сохраняя при этом мягкость и тишину голоса. Конечно же, ее грусть в глазах не пропала, как не пропала ее доброта и ласка рук. Все в ее жизни было поправимо и циклично. День сменялся ночью, а ночь – днем. И все это повторялось, и ночные посиделки на кухне сменились непринужденными разговорами за ужином, и мальчик их рос, и умерла бабушка… В волосах Любоньки больше не жужжали случайно залетевшие туда весенние мухи и пчелки, не запутывались тоненькие веточки яблонь и на глаза не наворачивались беспричинные слезы. Любовь все так же работала в школе, проверяла дома сочинения и ходила на педсоветы. Только вот больше Юра не встречал ее с коляской после работы, да и она не любовалась так больше собой, глядя в зеркало.
   Смеркалось, и Любовь возвращалась домой по любимой аллее, вот и та липа, она все такая же скрученная вдвое, у нее заметно уплотнились ветки, они стали толще, даже кажется могущественнее, и корни разрослись. И сейчас, поздней весной, липа вся уже в листьях и пахнет так удивительно! Люба думала сейчас о своих учениках, о том, как Паша или Саша ответил у доски, как написал контрольную, как усвоил материал… Любаша вдруг созналась сама себе, что работает вот уже около десяти лет в школе, а так и не появилось у нее друзей-учеников, так она ни с кем близко и не общалась, и даже когда она обедала в столовой с учетилями, никто из них не был близок ей, никого нельзя было назвать другом. Всё у нее осталось на уровне деловых отношений. И так грустно ей стало, и так больно, когда она поняла, что может быть кто-то и хотел с ней сблизиться, а она не подпускала к себе, никто из «ребятишек» не знает ее, как человека… А она не знает их. Она поняла, что нужно срочно открываться, что нужно быть достпуней, ближе своим «ребяткам», нужно уметь помогать им, уметь учить их жить. И промелькнули перед ней, как в кино, вся ее жизнь в школе, все лица ее учеников, вся ее валерьянка и головные боли, и глаза, глаза, глаза… И руки ребят, и их взгляды… Так она добралась до дома, думая о себе, о людях… Она позвонила в дверь, на пороге стоял сын Никитка. Он бросился к ней, посмотрел на нее снизу вверх и обнял крепко-крепко. Любаша заулыбалась:
- Здравствуй, здравствуй, мой мальчик!!! – она гладила его по голове.
- Мама! Мама пришла! Папа скорей иди сюда!
Но папа уже стоял в коридоре:
- Что же ты так кричишь, Никита? – он посмотрел на сына, а потом перевел взгляд на жену, - Ну что, Любонька, как день прошел?
Она подошла к мужу, легонько взяла его за руку, посмотрела ему в глаза, нежно улыбнулась и ответила:
- Как обычно, Юрка! Все как обычно…
Она повернулась к зеркалу, расстегнула легенькую курточку, передала ее мужу, он повесил куртку на крючок. Любаня встала перед огромным зеркалом, посмотрела на себя, нахмурилась, сняла тоненький берет – русая копна волос ударилась о плечи. Люба прищурилась, наклонила немного голову, а потом вдруг резко повернулась к мужу:
- Пошли ужинать?
- Да, милая, со вчерашнего дня, кажется, еще остались несколько кусочков куриного филе…
- Юр, ты подожди минут пять, я очень-очень устала, - и она направилась в комнату переодеваться в домашнюю одежду: теплый махровый свитер, тепленькие штаны и любимые тапочки.
Вечер прошел как обычно. Сначала ждали ужина, потом сели все вместе кушать, затем уложили спать Никитку, а сами остались на кухне. Разговор начала Люба:
- Юрка, а ведь мы с тобой почти уже десять лет вместе!
- Да, Любочка! – он глянул на нее и улыбнулся.
- Я тебя очень-очень…хм…просто я хочу, чтобы ты знал, я тебя очень люблю, Юрка!
Он поднял на нее взгляд, можно сказать, уперся глазами в нее, да так, что она почувствовала даже смущение. Его глаза наполнились чем-то сладким, приторно сладким, как мед или сгущенка вприкуску с сахаром. Потом что-то промелькнуло в его глазах, мимолетное и прозрачное, кажется, это была нежность и доброта, а может быть, даже глубина его груди промелькнула у него на щеках. Затем все вновь сменилось ароматным «козинаком», твердым или даже застывшим. Он тут же отвел глаза, как будто стесняясь чего-то, и сказал в пол:
- Я тоже тебя…хм… - он как будто запнулся.
Она взяла его за руку, сжала ее в своих двух, почувствовала холод его пальцев и ладони. Он опять поднял глаза, так же быстро опустил их и сказал:
- Пошли спать, Люба, - получилось у него строго.
Он тут же поднялся, прошелся как будто нервно по комнате, открыл нараспашку форточку – теплый весенний ветер ворвался в квартиру и заполнил ее, как вишневый сок заполняет ковер, если пролить целую кружку. Впитался тот ветер и так и остался там.
               
                Глава третья
                ШИПОВНИКИ
                Позволь мне встать на цыпочки в твоем лесу,
                И на конце замедленного жеста
                Найти листву и поднести к лицу,
                И ощутить сиротство, как блаженство…
                Из к/ф «Ирония судьбы»
   Ах, как проворно летят годы! Они, как птицы, улетающие на юг,  всё спешат куда-то, торопятся. И руки наши грубеют, и слова, и мысли, и даже глаза грубеют… Не видать больше дрожащей жилки на лице, озябших, простуженых рук, неуверенной походки, взгляда в пустоту! Нет больше с нами и кружащего голову чувства разлуки или безостановочного биения сердца, нет потерянных глаз и неожиданной, неуместной улыбки. Все продумано, расшифровано и закончено. Так может быть и жить не стоит, если все уже заранее предрешено?
   Шёл сентябрь, именно шёл, маршировал, шагал по бульварам и площадям… Пурпурные листья струились вниз, и (С?)солнышко редко баловало своим появлением. Такой пасмурный, холодный сентябрь выдался в том году… Молодежь прогуливалась, раскидывая осенними ботинками сухую листву по тротуару.
   Перед окном кухни сидела Люба, она наслаждалась шумом листвы, который был даже дома слышен, скрежетом веника о голый асфальт и полетом осенних листьев. Как Любаша изменилась за прошедшее время! На руке ее плотно сидели маленькие черные наручные часы, запястье уплотнилось и шея тоже, и стан… Когда-то иссине-голубые глаза стерлись, на щеках почти не было румянца… А золотая копна сказочных волос была коротко острижена. Но видно было, что эти волосы вились когда-то – на кончиках их искрились невзрачные завитки. Никто уже и не помнил, как та девушка Любочка плакала, боролась с горем и болью, билась с бедой. Давно не было такого с ней, все текло своим чередом без особенных взрывов чувств. Кольцо обручальное она теперь позволяла себе изредка снимать, а липу у шоссе почти забыла. Однако эта липа была жива. Все такая же, закрученная и загадочная стояла она у дороги, казавшись еще более одинокой, чем раньше…
   Вот с работы пришел Юра, вот они вдвоем сели ужинать, потом принялись пить чай с пирожками… И, кажется, все располагало к беседе: и тишина вокруг, и поселившийся здесь давным-давно весенний ветер, и уютный Любашин халат, и руки, твердо-замороженные… А разговора не получалось. Эти двое сидели и молчали. Люба смотрела куда-то поверх всего, а Юра…а он уперся взглядом в чашку с чаем, как когда-то упирался взглядом в свою жену.
   И за этим чаем прошли годы, быстрые, убегающие и молниеносные годы, которых никто: ни Юра, ни Любочка не могли предвидеть… Удивительно быстро исполнилось им сорок, потом сорок один, а затем и сорок три…
   Одна природа была постоянна, умирала на время, потом оживала вновь, как каждый год задыхалась в морозе осень и подступала весна, оглушался от птичьих голосов февраль, и подступала весна, а потом и лето, и вновь осень…
   И вот опять летят снежинки с блеклого неба, реальность превращается в сказку, родной город засыпает, и ты вновь и вновь чувствуешь себя уютно и тепло в этом городе, кутаясь в вязаную шапку и прячась под свитерами, шубами и пальто… Прячась от реальности…
   Вот недавно отмечали день Рожденья Никитки, ему уже восемнадцать исполнилось. Мужчина. Он теперь сам выбирает свой путь.
   В тот день Никита и папа поехали кататься на горных лыжах. Снег шел чувствительный, всё Крылатское покрылось снегами. Снег… Снег, наверное, заметает смерти. В тот день ему, по крайней мере, пришлось замести две.
   Иногда гибнут любимые люди. И часто уходят самые хорошие, а на небе зажигается новые звездочки, где поселяются души милых вам людей. Найдите ту звезду и почувствуйте, откуда смотрит на вас печальными и заботящимися глазами дорогой вам человек.
   О, сколько слез было пролито Любушкой, сколько бестолковых дней прошло с той смерти… Она долго не ела, не спала… Искала валерьянку и плакала, плакала, плакала. Безостановочно. Иногда тихо, иногда громко, долго или молниеносно, горько…или очень горько… И жить не хотелось, и думать, и действовать… А ждать не было сил. Люба лежала в больнице, долго, туманно… Возненавидела слово «Солнышко»… Да…
   Она пыталась бороться, вдруг набирала сил, а потом они стремительным потоком сбегали по горе ее боли, и не оставалось ничего, не могла она больше терпеть. И пила таблетки, и мучилась, и успокаивала себя. Она начала, как наивный ребенок, бороться с этим миром. И сложно ей было, и горько, и совестно…
   Через некоторое время Люба возвратилась к работе. Пыталась всё забыть, уничтожить в себе, заставить умереть. Но…
   Однажды ее класс опустел. У кабинета стояли ученики, ждали урока, переминались с ноги на ногу, теребили тетради, а Солнышка все не было. Вскоре все разошлись по домам, только один человек заглянул за стеклянную дверь кабинета, прижал руку к стклянной дверце, и на глазах у него появилось нечто подобное слезинке, она быстро высохла. Только в душе теплился осадок боли…
   На белой доске и сейчас видны следы фломастера, которым писала Любаша, можно разобрать ее какой-то детский почерк, можно почувствовать запах ее духов, этот сладкий запах, как будто пахло пирожками и чаем с сахаром.
   Ее звонкий голос живет в той комнате, ее грустные улыбки, взлеты ее волос… Слишком ей было сложно бороться. Неравная борьба.
   Иногда случается что-то в жизни и выводит тебя из суетности дня, из монотонности и рутины. А на зиму посмотришь, она такая белая, прозрачная, искристая… Хрустит зима и заметает смерти...