Энциклопедия маленького мира. полностью

               
Бывают в городе места, частью которых себя ощущаешь. Центральная, но тихая улица, заросшая кустами живой изгороди и неплодоносящими фруктовыми деревьями. Дорогие, но полупустые, и кое где даже разрушенные дома. Церковь – завод скульптур, над забором которой в большой металлической клетке стоит разбитое авто. Кому мог придуматься такой сюр? Но на этой улице дисгармония не «по своему», а естественно красива. Соседство евроотделанного коттеджа, брошенного купеческого дома, вполне живой избушки, гармонично. Нет стиля, есть душа этого места. Маленький мирок, живущий со всеми рядом, но спрятанный за витринами магазинов центральных улиц уездного центра. Другой мир на заднем дворе.

На этой улице родился и вырос Влад. Старинный двухэтажный особняк, ржавые чугунные перила балконов и лестниц, веранда, заваленная хламом всех жильцов полукоммунальных квартир, коридоры без окон и лампочек, тумбочки для обуви и половые тряпки возле дверей. Соседи призраки, их всегда слышно, а смотреть им в глаза страшно. Жизнь в тишине, нарушаемой криками для временного ее уничтожения. Тишины ненавидимой и любимой тишины.
Квартира Влада была угловой на втором этаже. Выше чердак и насквозь прогнившая черепица крыши. Вылезти туда можно было только с балкона Влада. Угол крыши первого этажа, огороженный коваными решетками в виде переплетенных веток дуба, и примыкающая к нему арка входа во двор дома с улицы, по ней можно было перебегать на крышу соседнего дома. Островок человеческого счастья среди крыш.
До земли было хоть и недалеко, но хорошо видно ее было только осенью и зимой. Мешала бесконечная зелень яблонь.
Скворечником звал Влад свою квартиру, а себя иногда чувствовал хромой нелетающей птицей. В скворечник приходилось забираться по лестнице, а не влетать в дверь балкона.
И там приходилось пить чай летом, и хранить лыжи зимой, надеясь что когда ни будь они пригодятся.
Влад очень любил лето и ненавидел зиму. За что ее любить? А летом… Можно бегать по крышам, залезать на чердаки. И играть в Карлсона.
Карлсон перелезает через перила на карниз второго этажа, он улыбается возгласам страха соседей и уходит дальше по родному и опасному карнизу, ведущему вокруг дома, обратно в скворечник. Сначала его вылазок боялись, потом стали здороваться с ним в окне, потом каждый стал воспринимать его по своему, но страх и удивление исчезли. Что заставляло его так гулять? Только любопытство. Не было страха перед краем любимого дома и  неглубокой зеленой пропастью. Он шел как по берегу реки, зная, что шаг в сторону омута может поменять красоту и боль местами.
Самостоятельный мальчик, живущий почти на крыше, и вместе с тем наивный и добрый.
Не смотря на странности, ни кто не считал Влада дурачком. Это был не по годам образованный мальчик, из счастливой семьи, с недетской мудростью и иронией в глазах. Воспитанность и такт, логичная речь и тишина центральной улицы в душе.  Он хранил и оберегал свой маленький мирок, высаживал мамины помидоры в кадке весной, украшал арку в праздники. Маленький мирок маленького человека.
 

Утро началось. Маленький Владик еще лежал в кровати, но уже не спал. Он никогда не просыпался так рано.
Сегодня было по-особому солнечно, через шторы пробивался ослепительно белый луч, заполняющий сверкающим, бриллиантовым светом, отяжеленную советской мебелью комнату. Валуны в солнечной тенистой долине.
И на самом большом из них, на кровати, раскидав одеяла, грелся ящерка Владик. Сегодня он никому ничего не должен. Можно прикинутся больным.
Интересно, при абсолютном счастье нужно притворятся либо спящим, либо больным. Что бы ни кто не побеспокоил, и не спугнул ящерку счастья с валуна, где она ненадолго пригрелась.
И Влад, выдирая из подушки перья дул на них, пуская по лучу света, как парусники в стремительный поток вертикальной реки. И перо, кружась, цепляясь колышущимися пальчиками пуха, цепляясь за воздух, с одинаковым успехом могло лететь и вверх, и вниз. У него, как бы, существовал свой мимолетный разум. Разум полёта в утреннем бриллиантовом луче счастья.
Перья одно за другим уходили в полет - плавание, и Владик заворожено глядел за ними, переживая за судьбу каждого.
.Наверное, меня тоже так же кто-то выдернул, дунул в меня жизнью.
Сидит и смотрит на мой полет. Заплыв. Танец. И не мешает ему, не вмешивается. Наслаждаясь красотой моего падения в луче света…
Ящерка испугалась и юркнула в неизвестность.
Начался новый день.

Улыбка. Странная улыбка осталась в наследство от этого утра. И не смотря на всю тяжесть мыслей о летящих перьях, они все равно улыбались ему: новый день, новая жизнь, новый мир. Он оделся, вышел на улицу, просто пойти погулять. Ему нравилось разглядывать людей. У каждого человека, когда он задумывается о чем-то своём, на лице в позе, возникает какая нибудь эмоция. И только зафиксировав ее, можно понять кто ты на самом деле. Влад искал в людях свет, который играл с ним утром, в который можно пустить кораблик своего доверия. Он шел по родной улице и вглядывался в эмоции случайно зашедших сюда людей.
По таким улицам часто просто гуляют, думая о чем то своем, давая выход всему, от общей любви к миру до ненависти к себе. Стоит просто подойти к человеку, улыбнутся, не обязательно говорить с ним, он тут же меняется.
А к некоторым подходить даже не хотелось. Не потому что Влад ожидал от них неприятия себя. А потому что есть люди, с возрастом их становится больше, которые как двери без замков, но с табличкой «закрыто». Человек, может даже симпатичен, но почему то, в силе каких то обстоятельств, собственных установок он «не тот». Может, похож на обидевшего когда то давно.
Но это не он. Не она. Просто они похожи, лицом, эмоцией. За ним совсем другой мирок. Не такой, как у Влада. И Влад решил не искать свои качества в других людях. Попытался понять красоту другого, чужого мира, сделать его частью своего, может быть.
Он улыбался всем встреченным им людям. Некоторые улыбались в ответ. Но это были «свои» счастливые люди, от которых ждёшь улыбки. Хотелось реакции таблички «закрыто». Не переворачивание ее на сторону с надписью «открыто», а тихий скрип открывания незапертой двери. В ответ на простую улыбку взрослого ребенка.
Улица упиралась в большое административное здание. А там была она…

               
               
Там была она, длинная, обычная лестница. Массивной своей полетностью, и изящностью перил, напоминающая винтовую. Может так казалось Владу. Он всегда мечтал увидеть винтовую лестницу и видел её в этой обычной. Входил в это учреждение, любовался просторным холлом. И этой лестницей за аркой, так похожую на собственную балконную. А под этой аркой стоял вахтенный стол, с сидящей за ним престарелой вахтершей.

Она вдруг растёт, перелезает через стол, увеличивается, пока не начинает занимать все пространство под аркой. И так и стоит. Ничего не говоря, а только показывая всем своим видом, что пройти к вожделенной, почти витой лестнице, может быть на другой балкон, еще более красивый чем родной, под столь похожей аркой, в мир, первый чужой мир, для первого раза, пусть, просто похожий на его мир, что пройти туда это пройти сквозь нее, сквозь ее табличку закрыто, запутаться  в ее теле, утонуть, исчезнуть…

Что за бред? Подумал Влад, и впервые за несколько лет зашагал вперед. Под почти свою арку, почти к себе домой. И проходя мимо вахтёрши, одарил пространство в ее сторону своей лучистой улыбкой. А она даже не заметила его.

Её звали Наталья Семеновна. Она была счастлива. Жизнь почти прошла, но опять появилось чувство новизны происходящего. Исчезли заботы о детях, о муже. Ей перестали нравится мужчины и начали нравится люди. А если человек и вызывал антипатию, это списывалось на его юность и неопытность, сколько бы лет ему не было. Её мир сжался до квартирки сталинки, в которой она жила вместе с внучкой, и работы вахтёршей, за тем самым столом под аркой возле лестницы. Совсем недалеко от родной квартиры. Старость не позволяла  совершать долгие утренние прогулки.
Вся работа сводилась к тому, чтобы отмечать всех прибывших и уходящих из департамента в большой журнал, менявшийся каждый месяц, заставлять их ставить подпись за свой визит, показывать документы.
Здороваться, спрашивать как дела, переживать за них. За тех, для которых Наталья Семеновна  была одним из впечатлений дня, а не человеком. Вечно опаздывающие, вечно занятые посетители и работники департамента. Для них не должно было существовать преград. Но..
Она испытывала ответственность, за тех кому ничего не должна. Она помнила каждого в лицо, знала постоянных посетителей по именам, чувствовала все отношения, связи в штате работников.
Но молчала об этом. Только здоровалась, брала для виду документы, не глядя туда записывала фамилию, давала расписаться, спрашивала как дела, и улыбалась, прощаясь с убегающим по лестнице человеком. Она была дверью в контору, которую: просто открывают, открывают пинком, захлопывают, или тихо прикрывают за собой.
Она была нужной! Она работала, и без нее стало бы по-ДРУГОМУ.
Наталья Семеновна заполняла собой пространство под аркой. Приглашая войти.
               
               
Влад бежал по лестнице, которой любовался, издали, не замечая красоты ее. Навстречу новому. Ведь для того чтобы узнать и понять новое, надо отказаться от своего или спрятать его подальше.
Ещё один холл, почти такой же как предыдущий на первом этаже. Отличающийся наличием двух лотков с булками и электроникой. Два длинных коридора с окнами вдалеке. И люди входящие и выходящие в двери.
Влад поднялся на этаж выше. Просто холл с двумя коридорами, без людей и лотков. Такая же картина на двух следующих этажах. И наконец…
Железная, новая, вертикальная лестница на чердак. Перед ней никто не сидел и не охранял. Она манила своей неиспользованностью наверх. И не медля ни секунды, он полез на нее. Пачкая руки в пыли, в неизвестность, в недозволенность. Упершись спиной в крышку чердака, он открыл ее. И сразу волна нагретого железом крыши воздуха, вперемешку с той же пылью накрыла его и как будто втянула внутрь. Этот чердак, в отличии от чердака Влада, огромное полупустое полузаброшенное помещение, затянутое черной паутиной.
«Если бы люди не забывали о своём чердаке, там бы не было так грязно и пусто. Всё так хорошо снизу, с фасада. А копнёшь поглубже, залезешь повыше – грязь, пустота и беспорядок в этой пустоте. А может я просто залез туда куда не следует попадать ни в коем случае. Может здесь, люди бережно хранят свою грязь? Да я и сам весь испачкался как маленький свинтус. Пойду отсюда. Какой то день пыли сегодня. Все слишком временно и зыбко.» Думал Влад, поспешно удаляясь домой.
«Может оно и так правильно? Может, я своими глазами хотел увидеть надежду? Может этот чердак и эта пустота коридоров чей то мир, которому тоже есть объяснение. У которого есть свои обитатели и обожатели. Может, стоит их понять?
 Не хочется!
А вдруг, мало открыть дверь. Нужно навести порядок в этом мире чужого чердака.»
Но Влад вспомнил попытку отца навести свой порядок на балконе и желание наводить марафет в чужом мире пропало.
«Не хорошо это, брать чужое и пытаться по своему усмотрению выкидывать. Пускай это даже мусор. Это мой мусор! И в нем может оказаться много важного, часто жизненно важного.               

Прошло несколько дней и мысли о чужом грязном чердаке ушли, оставив только след в подсознании. Наступила осень и Влад первый раз пошел в школу. Он никогда не видел столько ровесников сразу. И не смотря на всю охоту общаться с людьми, не стремился к общению с детьми. А теперь они стали вдруг его семьёй. Появилась первая учительница. Друзья мальчики. Подружки девочки.
Каждое утро из мира «скворечник» в мир «школа» появлялся еще один мир «дорога». Три квартала через дворы мимо одних и тех же домов и лиц. Раньше он шел куда хотел, без цели дойти. И как бумеранг приходил всегда домой, в семью, к папе, маме, любимому псу, и балкону.
Теперь из точки А в точку В по отрезку АВ, вышел пешеход.
Вопрос. За какое время он пройдет это расстояние, если скорость (s) болтания руки с портфелем равна 45 взмахов в минуту, а длинна отрезка равна 400 метров.
Этот вопрос стал значимым в жизни Влада. Он начал задавать себе такие вопросы. Точка А – любимый дом, В – школа, друзья, АВ – магазин с странными шляпами, злой дворник в оранжевом комбинезоне, дыра в заборе, и многое другое, каждый день разное и то же самое. Совершенно новые понятия, стали понятными, они обозначали связь между родным и новым. Его новым. Нет он не полюбил логику и математику, он полюбил мир школы, в котором познавал новую, как ему казалось, истину. На ровесниках и преподавателях не было табличек. Одни отдавали себя любимому делу, другие не знали что это такое.
Классный руководитель Влада был мужчина средних лет. Интеллигентный до мозга костей, сверхтактичный, и весьма робкий. Владу его преподавание казалось передачей важной тайны по секрету. Тихо, не требовательно, но вместе с тем это казалось жизненно значимым.
Влад запоминал всё до точек, и свято хранил тайну своего знания. Но если вдруг ситуация требовала от него действий, предмет выдавался от корки до корки во всей красоте структуре и фактах. Потом глаза Влада делали умоляющий жест. Только не выдавайте меня Николаю Михайловичу, читалось в них.

               
Он был счастлив. Когда то Коля родился в семье бывшего знатного дворянского рода. Родители чудом пережили все гонения переехав в среднюю Азию и сменив фамилию. И сохраняя все традиции благородства, прятали старую интеллигенцию под маской новой инженерской зарплаты.
Колю всегда учили. Не показывай своей гордости! Не выделяйся! Будь таким как все!
Но вместе с этим. Будь выше этого! Это не достойно тебя! Честь - вот главное в мужчине! Не опускайся до уровня быдла!
И повзрослев он с красным дипломом окончив педагогический институт, уехал по распределению в российскую глубинку, на родину. Устроился работать учителем в школу, бывшую усадьбу его рода. Не выделяясь влился в коллектив учителей. Он никогда не ставил свои заслуги выше заслуг коллег, хоть и было их гораздо больше. Он так и не сделал карьеры, не осуществил юношеские мечты. Дворянин достиг тихого мещанского счастья, даря свои знания и опыт детям и прячась от взрослых.
Копилась в душе пустота. Хотелось крикнуть «Господа! Доколе мы будем терпеть всё это..». Но господ рядом не было, и крикнуть, даже шепнуть, можно было только себе. И он был счастлив. Сохраняя возможность крика, с пустотой, которую всегда можно заполнить гордостью, он может оставаться таким как все. Быть выше возможности закричать.

               
Город, неужели это всё, решил Влад. За знакомыми районами есть другие города. Там есть другой свет. Не такой как здесь. Пускай не пальмы, но и не голубые ели городской администрации. У Влада не было бабушки в деревне, он никогда не выезжал из своего города. И ведь только год назад начал робко выходить за пределы квартала. Сейчас уже: не дом, не улица, не район, а город  был единицей измерения мира. Хотелось других городов. Он выпросил отца забрать его с собой в командировку на юг. Трудов это стоило много, но Влад умел добиваться своего.
«Проблема, что это? -подумал Влад.  Неужели  тот гнилой забор на пути в школу? Он проблемой был. Я большой уже, и спокойно могу проломить в нем пару досок, а не обходить его как другие. Когда то давно за этим забором был монастырский сад. Сада не стало, а забор остался. Проблемы надо решать, ломая ненужные заборы, перед заброшенными садами».
И в это лето он впервые уехал из родного города, в неродной. Весьма приветливый только к ненадолго приехавшим в него людям.  Впервые Влад ничего не делал целыми днями, праздно гулял, лазил по садам. Без надзора, без правил, без графиков. Он отдыхал.

Маленький южный городок держался только на туристическом бизнесе. Сувениры, экскурсии, санатории, курорты, все для отдыхающих подыхающих. Город, когда то основа древней и весьма внушительной империи, державшей в страхе и поклонении половину известного в то время мира, сосредоточие основ многих культур. Когда то центр всего. Все стремились покорить его, стать частью его. Но город: не любил чужаков, не верил слезам, и колол судьбы как грецкие орехи.
Теперь… «Колыбель легенд» жила прошлым, в настоящем поклоняясь варварам как богам.
Влад пожирал впечатления с аппетитом обезумевшего Гулливера. Грандиозность заброшенного и силы, гордившейся своим упадочным существованием. Всё это вызывало в нем неподдельный восторг. Всё величие истории, её неустойчивость и хрупкость. Сегодня ты все, а завтра, в лучшем случае, гордишься своими развалинами. Осознавая свою красоту но мирясь с бессилием. Он понял, что пока молод может многое, а возраст убьет в нем желание, и сделает созерцателем собственной ограниченности.

Вернувшись домой он представлял себе как могли бы выглядеть его город раньше, кто жил в нём. Кто был человек, который жил в его доме, в его мире. Чем был он велик, чем ничтожен. Влад знал что на чердаке можно что-нибудь найти. Мать и отец Влада перенесли туда вещи прошлых жильцов, когда вселились в квартиру. И в один из дней, Влад, прибежав домой, выбрался через балкон на крышу, а через крышу на чердак.


Он был счастлив. Его звали Аарон Израилевич Бромберг.  Всю свою жизнь он работал. В детстве помогал отцу в аптеке, принадлежащей их слишком многочисленной семье. В юности ездил в столицу за товаром, лекарствами и спиртом. Он не любил, но ценил и уважал свою семью. Он считал что деньги должны работать а не оседать где то в банках. Он стремился развивать дело. Юноша видел всю отсталость города. И прекрасно осознавал его потребность в новом и неизведанном, а значит приносящем выгоду. В шестнадцать лет Аарон выпросил у отца кредит. На эти деньги он сам поехал в столицу и купил товар по своему усмотрению, у своих людей, по своим ценам. По возвращению продал  в тридорога, устроив новому товару крикливую рекламу. Часть диковинок была подарена нужным людям. Появились связи. Отец ликовал.
Теперь уже семья работала на молодого сына. К девятнадцати годам Аарон на свои деньги выстроил двухэтажный особняк в на центральной, но тихой улице города. И переехал туда один, оставив управляющим аптеки старшего брата. в доме не было никакого шика, никакой роскоши, все для дела. Первый этаж – новый магазин. Второй – личные комнаты, зал для приема гостей, комната прислуги, детская и женская. Он уже тогда готовился к семейной жизни.  Он не верил в удачу, не верил в любовь. Везде только тонкий логичный подсчёт, и поиск выгоды. Брак по расчету не заставил себя ждать. И жена с детьми как бесплатная рабочая сила.
И как отец когда то он говорил что все что он делает, все ради семьи. Ради накопления, а не использования в семье. Используя внешний мир из за страха остаться  незамеченным и голодным, он огораживал себя деньгами не ведая, что за ними. Он залеплял свои страхи деньгами и был счастлив.

Влад  сидел над кучей бумаг, перенесённых им из чердака в комнату. Желтые учетные журналы, письма и извещения. Сухая жухлая история маленького мира больших денег. Этот мир рухнул, давно поддавшись влиянию большого мира общества. Семья Аарона Бромберга неизвестно почему приняла революцию, а в последствии сам глава семьи был расстрелян как враг народа. Детей и жену сослали куда то.
Что же нужно делать, подумал Влад, чтобы сохранить то, что вечно копишь в себе, для себя? Что нужно чтобы всё не рухнуло в одночасье? Почему нельзя однажды сделать так чтобы все было хорошо, и оставить себе это навсегда.
А по крыше дубасил нескончаемый дождь. Из-за туч и плотной стены воды не было понятно день сейчас или вечер. Не было солнца, и его зайчики не прыгали по выгоревшим листьям. Настроение желало лежать, не выдавая признаков веселья. Влад решил опять залезть на чердак. Взял с собой фонарь и полез под дождем на крышу. По выемкам шифера текли прямые реки, смешивающие пыль в грязь, и бросающие эту грязь с водой на асфальт вниз. Невольно залюбовавшись, Влад не рассчитал шаг  и, упав, покатился вниз. Остановится удалось только на краю. И вот так лёжа  одной половиной тела над багрово зеленой пропастью, рукой хватаясь за едва заметные опоры, находясь в поиске возможности зацепится. Видя перед собой темноту тверди и край родного карниза, и делая выбор в пользу тверди, он на секунду замер.
Вот. Вот тот момент, когда Влад  мог потерять все, ринувшись к любимому, а не вернувшись назад. Сейчас он был на самой настоящей грани между тем, чем жил и тем, что мог либо понять, либо приобрести со временем от того нового старого внешнего мира. Остаться с ним или уйти в себя? Осторожно отползти назад и жалеть потом о том что, испугавшись двух трех синяков не смог упасть с четырехметровой высоты. Я прыгал с карниза, который всего двумя метрами ниже. С раннего детства смотря сквозь листья  на дорогу, по которой ходил каждый день, он и ждал неизвестного от расстояния которое отделяло его от нее. Познать неизведанное в своём собственном, поперек изученном маленьком мире. Он знал начало, он знал конец, он не знал пути от начала к концу. Тут было другое начало, и конец, который через боль даст ответ на многие вопросы.
Но Влад испугался.
И осторожно, медленно забрался на крышу. Сел и начал смотреть на безмозглые струи воды. Они прыгали и ни о чем не задумывались. Не умели.
Лестница. Балкон. Ванная. Кровать.
 

Влад увидел странный сон. Будто находится он на шумной вечеринке в доме на окраине города. Вечеринка закончилась, и он пошел одеваться, что бы уйти. Надел куртку, и вдруг почувствовал, что забыл что-то. Начал рыться по карманам, и действительно, слишком много всего оттуда исчезло. Но это были несущественные мелочные предметы. Зажигалка, сигареты, клочки бумаг с записями, мусор, вечно валяющийся в глубине карманов. Их не было. Ключи и деньги были на месте. Как будто провёл уборку карманов и взял, как плату покурить. Не зная то ли благодарить, то ли негодовать Влад пошел домой. Вышел на улицу и настоящий, а не мороз во сне, окутал его. Спрятавшись поглубже в куртку и шарф он зашагал по заметённой снегом улице, думая о своём и находясь в полном недоумении.
Впереди замаячила фигура юноши, идущего на встречу Владу. Он что-то читал на ходу, а потом, комкая, выбрасывал листы  в снег. Одет юноша был точно так же как и Влад и имел такую же прическу. И поравнявшись с Владом, кинул очередной ком бумаги в него, потом посмотрел в глаза и сказал. «Я провожу за тебя чистку, неведающий идиот»
Он  был копией Влада. Потом развернулся и зашагал прочь.
Влад не думая, поднял листок со снега, развернул и прочитал. Это был один из тех номеров телефонов,  которые важны, но их вечно забываешь записать в книжку, и поэтому всегда теряешь. Дорожишь ими, но вечно забываешь о них. Влад попытался вспомнить, что было на других пропавших бумажках. Но как не силился не смог.
И так с телефоном в руке он пришел домой. Сел на кухне и стал ждать, когда придёт мать. Она пришла, села рядом, и, протягивая связку ключей сказала. «Твоя квартира этажом ниже, там будет твой мир».
Этаж ниже.  И стоя перед дверью квартиры, Влад, понимал, что цела в ней только дверь и пространство вокруг двери. Все остальное, обвалившиеся стены, с кусками выцветших грязных обоев, разломанные старые полы. И через дыру в стене он вошел в прихожую. В этой квартире единственным, более-менее, похожим на жильё помещением оказалась кухня. Страшная, грязная, но довольно обжитая. Ему захотелось назад, домой, в порядок и комфорт, в скворечник. Развернулся, что бы уйти, и не увидел никакой дыры в стене, доски пола под ногами блестели новой краской и были накрыты мягким половиком. У стены стоял кухонный шкаф старинной работы в идеальном состоянии. Вокруг Влада были идеальный порядок и чистота. Немного успокоившись, он опять развернулся вокруг. Там, среди разрухи и грязи стоял он, тот парень с улицы.  И  Влад, робко подойдя к нему, спросил первое,  что пришло в голову.
- Как звать то тебя?
А  он подошел еще ближе, взял Влада за горло, немного придушил его, а потом, отпустив, ответил.
- Вернулся… наконец … Если еще не понял, я это тоже ты. А ты мне жить не даешь нормально, уничтожаешь. Я тоже жить хочу.
И сели они в разные концы кухни. Влад на диване, а его обиженная половина на скрипучем стуле возле плиты.
- Почему так? Спросил Влад.
- Я оставлен, чтобы портить тебе жизнь, и самое интересное, все воспринимают меня как данность, а ты о моём существовании предпочитаешь иногда догадываться. А не жить мною.

Влад в ужасе проснулся, ощущая недавнюю сдавленность шеи. Он никогда не курил. А после этого сна начал.
Влад познавал окружающий большой мир. Всю его многогранность, в точном и неточном измерении, в горизонтальном и поперечных разрезах. Всё было правильно, у всего была своя причина. И эту причину нужно и можно было найти. Интуитивно понять, что от чего зависит, куда растёт, что боится, что любит. Наверное, одного и того же?
И он искал, то единственное, ту половинку, о «которой он мог только догадываться». Основу той многогранности, то от чего отражается мир в человеке и человек в мире.

«Что же можно так спрятать. Никогда не хвастаться этим, показывая дорогим людям, не гордясь тем что, есть, сохранять в идеальном состоянии, растить, развивать. И обучать этому других.
СТРАХ! Неужели это он? Вот, то что срывает, но бережно хранит в себе человек. «Я не могу показать свой страх, я боюсь сказать «я боюсь», лишь горькое сожаление и оправдания, и чем взрослее я становлюсь, тем меньше сожаления и больше оправданий».
Заработать миллион, выиграть олимпийские игры, написать библию, соблазнить королеву мать и генерального секретаря партии?
Проще сказать «я не могу», «я не хочу», чем «я боюсь». И быть абсолютно правым.
Боятся чувствовать себя слабым, поэтому изобретать. Боятся быть ненужным, поэтому сочинять. Любая сила, любая любовь, делают меня хуже, и давая уроки, воспитывают меня. Укореняя во мне установленный порядок. Всё чаще думаешь о том же, так же, как и все.
Я сливаю свой скворечник с вороньей стаей. Нет даже не так, со стаей мутировавших скворечников, нелетающих птичьих жилищ.

Влад опять заснул.
Жил один человек... даже не так. Жило много людей. И были они люди птицы. Нет, не вели они себя так как птицы. Они не знали что себя можно вести как-то иначе, потому что для них никого кроме них не было.
Не важно: летали ли они, несли яйца. Они просто звали себя так, не зная, кто такие птицы. Человек, птица - слова синонимы. Они жили собой, изучали себя через себя, через себя подобных богов. По птичьи пели, размножались, развивались, превращая себя в суперптиц, властителей суперптичьей планеты. Любя и ненавидя ее, взращивая и уничтожая и не видя на ней других.

Жило много людей. И были они люди деревья. Нет, не вели они себя как деревья. Они не знали что себя можно вести как-то иначе. Потому что для них никого кроме них не было.
Неважно были ли у них ветви и корни, цвели ли они. Они просто звали себя так, не зная кто такие деревья. Дерево, человек - слова синонимы. Они жили собой, изучали себя через себя, через себя подобных богов. Как деревья росли, размножались, развивались. Превращая себя в супердеревья, властителей супердревесной планеты.
Любя и ненавидя ее, взращивая и уничтожая ее. И не видя на ней других; людей птиц, людей животных, людей камней, людей иллюзий, людей людей...

Утро пришло, как и раньше. И луч бриллиантового света сквозь дыру в занавеске опять разбудил его.  Утро всегда доброе. И опять чувство того что сегодня обязательно произойдёт что-то важное не оставляло его. Сегодня это будет человек. Тот самый, один из многих кто научит меня чему-то, что я должен обязательно узнать. И весь день он ждал его дома. Потом, вечером, надеясь на чудо, ходил по улицам и искал в толпе глазами того, кто мягко, тихо подойдет и скажет:
«Молодой человек, позвольте сделать вам приятное. Давайте я вас научу тому, что вы не знаете, но так хотите узнать. Я с вас за это ничего не возьму кроме вашей благодарности. И не буду требовать ни сочувствия ни соучастия к себе. Просто и бескорыстно. Я вижу это в ваших глазах. Я, наверное, посланник божий, посланный дать именно вам ту самую вечную истину, изменяющую ваше миропонимание. 
Хотите? Вижу, что хотите»
И тихонько нагнувшись к уху Влада, скажет заветные слова.
Искал. Ходил. Заглядывал… А не нашел. Не встретил. Те же лица, для которых утро добрым не бывает. Выход во внешний мир за советом окончился ответом от себя и встречей с собой. Одиночество среди людей. Самый добрый и самый злой совет получаешь только от маленького мира, из которых состоит большой. И вообще, есть ли он, этот большой мир? Он может дать только общие правила, рамки. И когда начинаешь жить в его картине теряешься в толпе тех, кто там уже есть.               
   
И нелетающий страус Влад  рос, ходил в школу, дрался и любил. Постепенно взрослея.
Маленькие мирки чужих людей, как дурные птицы в закрытое окно, влетали в душу Влада. И каждый раз, выпуская на волю, отогретую и вылеченную птицу, обезумевшую когда-то от битья в стекло, он открывал себя сам. Изучая людей и никогда не оставляя их страхов птиц у себя. И только мысли о них пугали и грели иногда. И сам он не летел никуда. Зачем полёт в другое окно, когда своё всегда открыто и там есть дом, а в чужом только клетка.
Но не растворится в людях можно, только научившись летать. И оставлять скворечник пустым для гостей, а не новых жителей.. 
И он был счастлив.