cat

«И запомни, мой дорогой, такими вещами не
разбрасываются», - он  наклонился надо мной, опершись руками о стол и долго не мигая смотрел мне прямо в глаза. «Настало время – иди и делай. Дыши глубже, возможно ты чувствуешь это в последний раз…».

Я плохо соображал, мало спал и много ходил по холоду  в ту зиму. Поднимающиеся в груди волны тепла по ночам не давали мне заснуть и тянули на поиски ручки и чистого куска бумаги. Я писал то, что чувствовал, искал слова и часто засыпал далеко за полночь, так и не отыскав тех, нужных и единственно верных. Свободное течение моей молодой жизни закончилось. Я встретил ее.
Злоба первых лет независимости усиливалась зимой. Холод, вьюга,  талоны на сахар, водку, мыло, стиральный порошок ... Ночная тьма властвует безраздельно, фонари или выбиты или выключены, автобусы прекращают «ходить» после 20.00, трамваи после 21.00 и если засиделся в гостях – лучше оставайся ночевать, -   таксисты тоже люди, и хотят жить. Никто ночью по городу не ездит – исчезнет и машина и водитель, искать не будут. Сколько их, пропавших безвести в те лихие годы, лежит сейчас где-то по лесополосам и канавам. Однако – свобода.
25 декабря. Католическое рождество. Был у нас в городе так называемый «немецкий культурный центр» - потому, что много было у нас немцев, сосланных или присланных в разное время и из разных мест. Дружок мой дворовый со своими корешами, студентами из иняза, устраивал там празднование этого самого рождества. Они планировали в этом немецком доме собственную кафешку открыть, и на 25 декабря наметили пробную вечеринку. Я был ангажирован в качестве одного из охранников. Секюрити, как бы.
Там мы и познакомились. Соединение предновогоднего ожидания чуда с ощущением всеобщей напряженности и моей персонально – близкой, но не очень реальной  опасности – это коктейль для натяжения нервов. Все мои чувства обострились.
Вот она появилась, хотя я тогда еще не знал, что это Она. У нее были длинные русые волосы, ровно подстриженные, хорошо вымытые, свободно лежащие на плечах. Прямая челка. Маленький курносый нос. Круглое открытое лицо, чувственные губы и наглые, какие то хулиганские синие глаза. Голубые джинсы в обтяжку. Соблазнительная, вся такая ладная  небольшая фигурка. Как раз по руке. Африканской раскраски байковый свитер и серые замшевые кроссовки. Обалдеть. Были и роскошнее девушки. Были и проще и доступнее. Но в ней было что то особенное. Решимость какая то безголовая. Или змеиная холодная рассудочность?  И она приставала ко мне.  Поймала меня на лестнице между этажами, держась раскинутыми руками за перила, не давала пройти. Подпрыгивала как мартышка, сверкала белыми зубами, пританцовывала, смотрела прямо в лицо и не щурилась. Потащила меня танцевать. Дистанция между нами постепенно сокращалась, но на все мои вопросы она только махала головой, рассыпая свои русые волны, дразнила и убегала. Я не избалован таким вниманием и я терялся. Впрочем, «лопни, но держи фасон…». Угу. Эти стройные и одновременно фигуристые ножки, туго обтянутые светло-голубой джинсой, эта круглая, чуть оттопыренная попка с таинственной бороздой , уходящей куда то в глубину между ног, эти угадываемые под бесформенным свитером упругие молодые груди, порывистые движения, порывистое дыхание, смех вместо слов.  Как-то мимоходом открылось, что она со спутником. Молчаливый невысокий  паренек, и  это меняло дело, потому я по-джентельменски отказался, когда она в конце вечеринки вдруг попросила меня проводить ее до дома. Не хватало нам еще чужих девочек отбивать. Ну не таким же способом! Вот бесстыжая какая… смелая. Я был очарован. Первый раз в жизни меня отметила красотка. И конечно оказалось, что она учится в одной группе с моим приятелем. И я позвонил ей на следующее утро.
Свободен ли я выбирать то, что выбираю? Ответ неясен. Почему я позвонил ей? Первый раз со мной случилась такая история и первый раз я сделал то, чего никогда не делал – позвонил  понравившейся мне девушке. Кажется, я обещал ей позвонить во время нашего прощания…Как бы то ни было, я вставил палец в дырочку и накрутил диск телефона. С третьего раза у меня получилось заставить себя не бросить трубку, когда пошли длинные гудки и сказать «здравствуйте, Риту можно?», в ответ на чужое женское «Алло».
-это я, сказал тот же охрипший женский голос
-привет, ты узнала меня?
-да
-а я не узнал. Как добралась вчера?
-да нормально, меня проводили
-это тот невысокий парень, да?
-угу
-он твой парень?
-да нет, это так, друг просто
-а-а-а, тебе понравилось вчера?
-да, классно было
-и мне очень понравилось…
-ну и что мы теперь будем делать?
Ох.  Этот вопрос не то, чтобы застал меня врасплох, нет, я задавал его себе, но ответа на него у меня не получилось. Сейчас, услышав его снова, я замолчал, потому как не знал: что же я хочу с ней делать? Врать  опасно – легко потом проверить: что обещал и что сделал.  Да и не хотелось мне врать. Голос у нее призывный такой, женский, от которого у меня похолодело внизу живота и сбилось дыхание. Что она во мне нашла, между прочим, а? Ну, поехали.
-а что ты завтра, например, делаешь?
-завтра рабочий день. Я работаю.
-давай вечером  вместе сходим куда-нибудь? Я мог бы тебя после работы встретить.
-хорошо. Я буду проезжать через площадь Ушанова в пять часов. Давай там и встретимся У меня будут бежевые Жигули, светлая такая машина.
-значит завтра на площади Ушанова в пять?
-да.
Белый снег, белый день на излете. Предпраздничная суета, мороз, пар изо рта, выстуженное безоблачное небо. Круглая площадь. По периметру унылые советские пятиэтажки с унылым гастрономом с одной стороны, хозяйственным магазином с другой и кафе-бар-рестораном с третьей. С четвертой раньше стоял просто жилой дом. Новые веяния и свобода предпринимательства позволили появиться в его первом этаже козырькам и навесам с надписями на русском языке в стиле: «Империя кожи!», или «Де Жа Вю. Салон красоты». Посредине площади сквер, в центре которого памятник борцу за установление советской власти в нашем уезде. Высоченная стела красного гранита. Из стилизованных языков пламени по пояс высовывается дядька в кожанке, портупее и мятой фуражке. Рубленное топором лицо. Да, вырубленное.
Стою у перекрестка, провожаю взглядом все проезжающие  Жигули. Опаздывает она, однако. Чувствую себя неважно, вздрагиваю от насмешливых взглядов встречных девушек (да, да, именно насмешливых!), грею тюльпан на груди, играю желваками и раздуваю ноздри. Одно слово – ухажер. Ай, яй, яй…нехорошо-с. Вот и она. Серое шерстяное пальто по фигуре, рыжий воротник из лисы или норки ли?, цветастый платок до бровей, только нос торчит. Раскраснелась, глаза сияют. Просто красавица. Ух, как смотрит снизу вверх.
Она отказалась идти в кафе и я с радостью повел ее по своим маршрутам. Мы пошли сперва по улице, потом вышли на набережную, перешли по мосту через реку на другую сторону. Любовались закатом. Я решил: не врать, так не врать. И я говорил то, что чувствовал:
-смотри, как красиво, все сосны в инее, -  а она подхватывала:
-да, смотри, они похожи на гигантские снежинки на ножках
я говорил:
-смотри на тополях банда ворон сидит, на самых верхних ветках, как они любят. Смотри, как красиво – они раскачиваются там, под небесами, на ветру, черные на синем.
Почему-то никто не чистил тротуаров от снега. Тропинки в сугробах по колено, их заметает снова и снова. Она осторожно высвободила свою руку из под моего локтя, мы пошли рядом. Иногда наши бедра соприкасались, иногда я поддерживал ее за талию. Она была послушной. Говорила больше она, иногда мы молчали. Мне хотелось крепко обнять ее и понести на руках. Наконец, она призналась, что замерзли ноги. Нужно было  прощаться и мне пришла в голову спасительная идея, я спросил:
-у вас дома будет елка на новый год?
-не знаю, мы еще не думали об этом. Наверное веточку поставим и все. А что?
Я решил подарить ей елку на новый год, сюрпризом. Поэтому сказал:
-да так, интересно.  Я позвоню тебе сегодня вечером, можно?
Взгляд вниз и в сторону. Через секунду:
-можно.
Блин. Как она уходила! Она всегда уходила так, что хотелось стоять и смотреть ей вслед, как последнему кораблю, который отплывает к счастливым берегам от этой земли вечных слез. Стоять столбом и смотреть ей в спину, пока она не скроется за углом. Сколько раз потом я смотрел и длил эту связь, и нить растягивалась и обрывалась, и небеса открывались, и она уходила. Далекие неведомые страны уже были гарантированы ей, а я даже представления не имел, какие. Огромная и легкая ее душа освобождалась от моего плена и ускользала на свободу, а я мог только смотреть ей в спину и чувствовать невозможность воссоединения. И плакать беззвучно от ненужности и нежности и тоски.
Потеплело в последний день декабря. Это было мне на руку: предстояло ехать в лес за елкой. Точнее сказать- не за елкой, а за пихтой. Ели у нас не растут и пихта – лучше. Мягкие широкие лапы, гладкая упругая кора, запах смолы, одно слово: королева. Топор, рюкзак, мешок с веревкой, термос с чаем и бутерброды. На все сборы 15 минут. Какой это кайф - быть молодым и здоровым! И иметь широкие туристские лыжи. И жить в краю где зимой морозы, метели и снегу выше человеческого роста. А до тайги – час езды.
 К счастью, мне не пришлось рубить веток. Я нашел свежесрубленные на одной из лесосек. Какая тишина стояла в зимнем лесу! Оттепель смягчила контуры, снег уже не сверкал, а мягко светился. Мороженная калина прямо с ветки, горячий чай, бутерброды… в общем я загулялся и опоздал на поезд.
О-па, а время-то к 6 часам, до города 25 км и ни души на пустынном полустанке. Ничего, и не такие переделки бывали, дотопаем за 5 часов. «Мы красные кавалеристы и про нас…», а живот сводит и в голове проносится: « е-мое, я ж не успею! Мать перепугается и Ей ничего не подарю!!!». Бегом по шпалам. Через час дотопал до переезда, у пьяненького стрелочника узнал, что будет еще один поезд, Лен-ск- Москва в 21.05. Только он тут не останавливаеся, не-а. А надо на Губа-перевалочную идти, это еще километров 5 будет. Ага. Да, спасибо, и тебя с праздничком, земляк, давай, может успеешь еще… а то ты смотри, оставайся, заночуем. Следующий-то будет только в 8 утра. Я отправился дальше.
Ночь, тишина. Тускло отблескивают две полоски рельсов, уходя в темноту впереди и позади. Я один посреди ночного леса. Качаются и вздыхают деревья на ветру. Плывет луна за облаками, серебрится снег. Земля подо мной завершает свой последний в этом году оборот, несет меня вместе с затерянным и заснеженным миром неведомо куда. Волки тут есть интересно, или нет? А.а.а, давай, давай, не останавливайся. Дыши глубже.
В довершение всего начался снегопад. Когда я добрался до узловой станции, я был весь мокрый от пота и воды. На перроне пусто. Одиноко горят  газосветные фонари, рассеивая холодный свет. Я забрался в сарай с какими-то шестами, сел на бревно и закрыл глаза… Он таки просвистел мимо, этот скорый поезд бывшего союзного значения. Быстро исчезли в снежной пелене четыре красных огонька на его хвосте. Затих стук колес. Все. Это – катастрофа. Но  слава Богу, слава Богу, был в ту ночь еще один поезд, наш родной, пригородный. Собиравший в этой бескрайней ночи сирых и мокрых по всем переездам и полустанкам. На мои вопли вышла из соседнего дома худая, высокая тетка в платке и подозрительно присматриваясь ко мне, сообщила сию волшебную весть. Теперь не до сна. Еще полчаса томительного ожидания, и вот он, касатик! Режет ночь своим восхитительным непобедимым лучом. Стоянка 2 минуты. Высокие ступеньки по пояс (как на них, интересно, взбираются пожилые люди?). Закидываю в тамбур рюкзак с ветками, лыжи. Сам запрыгиваю уже на ходу. Ага, я оказывается не один такой. В вагоне полно искателей приключений. Ибо разве  не приключение, ехать в поезде за два часа до нового года? Сесть у окна, вытянуть  ноги, смотреть как мелькают далекие огоньки придорожных деревень. Блаженство! О, родное братство чудаков и авантюристов! Разговорился с соседом. Бородатый, краснолицый, в очках. Ездил за калиной, с гордостью показывает туго набитый станковый рюкзак. Вдруг ставший близким чужой человек: жена, теща, дочке вот гостинцы везу… ты не переживай, к двенадцати успеем, проверено. Сорок минут неторопливого разговора и безмятежного молчания, вот уже вокзальные огни… ну пока, удачи. Разошлись. Мужская дружба - сильная вещь. Сплошные чувства.
Наградой были ее удивленные глаза и вопль: «мама, мама, смотри, что нам принесли!», благосклонная улыбка матери, любопытная мордочка младшей сестры, выглядывающей из коридора. Дело сделано. Я крут. Чай пить не остаюсь, как ни зовут. Иду домой. Время – 23.30. Год закончился хорошо. Мой последний свободный год.
Два дня меня грело сознание, что я кому-то интересен, что мне нравится девушка, которой нравлюсь я. У меня была своя маленькая теплая тайна, я ходил и улыбался. В моей жизни появился вдруг новый, таинственный центр притяжения, которого мне так не хватало и я полетел к нему.  Были ли у меня до нее женщины? Да, были, и не одна. Две. Любил ли я их? Конечно, нет. Любил ли я ее? Не знаю. Как бы то ни было, через два дня после нового года она попала в мою комнату. Мать и бабушка смотрели телевизор в зале. Я закрыл дверь в коридор, выключил свет. Мы стояли у окна, я держал ее руку, за окном горел фонарь, на потолке и стенах плясали тени деревьев. Она сама села на пол и потянула меня к себе. Я промычал что-то вроде: «я не настаиваю…», а она сказала «зато я настаиваю», и рассмеялась негромко. Наши встречи стали регулярными. Не все они заканчивались именно так, было и фортепиано, и долгие лыжные прогулки и долгие разговоры обо всем на свете. Я не заметил, как настал февраль. Потом мне встретился этот кот.
Кот был обычный, дворовый. Половину морды у него съел какой-то дикий лишай, он, похоже, ослеп и был очень истощен. Кот сидел у подвального окна. Морду поворачивал на все приближающиеся к нему звуки. Если это были шаги человека, начинал мяукать и жадно принюхиваться. Наверное, животные гораздо умнее, чем принято думать. Кот понимал, что кроме людей ему теперь никто не поможет и тянулся к своим врагам как к спасителям. Никто не спасал его, впрочем, рядом с дырой в подвал  лежали засохшие рыбные головы и шкурки от колбасы. Кому-то стало жалко, кто-то не поленился принести еду. Я тоже принес кусок колбасы. Он съел быстро, дрожа от нетерпения и урча. Потом его вырвало. Потом он шатаясь и помявкивая поковылял ко мне. Я не мог взять его в руки, не хотел рисковать. В конце концов, это всего лишь  бродячий кот. Я ушел, как и другие, он остался сидеть возле своей дырки, прижав уши, обернувшись вокруг себя хвостом и вздрагивая.
Умрет, так умрет. Все умирают, кто раньше, кто позже.  Однако, в этой медленной публичной смерти был вызов. Я не хотел видеть, как люди проходя мимо отворачиваются, ускоряют шаг. Мне почему-то стало стыдно. Я решил его спасти. Пусть будет так: если завтра утром он еще будет тут сидеть, то я отнесу его в больницу. Ведь попытка не пытка, да?
 Утром я посадил котишку в старую рваную кошелку, сунул туда кусок рыбки, завязал тесемки сверху и поехал на трамвае в ветлечебницу, через весь город. Кот пригрелся и затих. Похоже, он покорился судьбе. Что я говорил ему? «Ты мой маленький, потерпи, сейчас приедем и полечимся», или «сиди, сиди, морда, грейся пока, скоро к доктору придем»,- не помню. Ответственность и нежность непривычно поселились у меня внутри. 
Хмурый фельдшер едва взглянув на нас сказал:
-оставляйте во дворе в клетке. У выхода клетки стоят, там где-нибудь оставьте.
-и вы не будете его лечить? Я заплачу
-да оставьте вы. Это ваш кот?
-нет, просто дворовый
-и зачем вам это? Мы даже домашних в таких случаях не лечим. Это же опасно, вы что, не видите, или сами заразиться хотите?
-да я заплачу,  пожалуйста, скажите что нужно купить, я принесу, буду ухаживать, вы скажите только…
-бесполезно все это. Никто с ним не будет возиться да и все равно бесполезно, не валяйте дурака. Тут на людей лекарств не хватает а вы какого-то кота бродячего принесли. Все, разговор окончен…
Его кто-то позвал из глубины кабинета, он скрылся за дверью.
-и куда мне его теперь?
-куда хотите, раздалось из за двери. И мой вам совет – оставьте его тут. Его усыпят и все. И мучиться не будет.
-а ему будет больно?
-нет нет
-а когда это будет?
-завтра.
Я вышел с Васькой во двор. Ржавые клетки, на прутьях клочья шерсти, на  полу следы крови. Васька судорожно замахал лапами в воздухе, когда я поднял его за шкирку, засунул в клетку, закрыл дверцу на засов.  Замяукал, тычется незрячей мордой в решетку. Я сказал «Прости», повернулся и ушел.
Вечерело, опять была оттепель, в высоком небе догорали облака. Дул ветер с реки. Я не смог спасти его. Я проиграл. Я был свободен. Ну нет! С полпути я вернулся. Забрал Ваську с собой, мы пошли вместе на закат, по проселочной дороге и поднялись на пригорок.  Дальше был заброшенный золоотвал. Огромное заснеженное поле, огороженное по периметру дамбой, поросшей чахлыми тополями. На западе тополя ажурно вычерчивались на фоне бледно-зеленого заката, с востока из темноты дул порывами холодный ветер. Вороны на лету ерошили свои перья, выдувая из них паразитов. Что мне было делать? И что я говорил ему тогда? Не помню. Безраздельная власть карать и миловать кружила мне голову. Я замерз. Васька вырывался из кошелки, вытаскивал свою облезлую голову наружу, жмурился от ветра, мявкал и раздувал ноздри.
Умри лучше тут, на свободе, если уж все равно умирать. Я успеваю только убить тебя, но не успеваю дать тебе жизнь. Это небо над головой, этот ветер в лицо и свет за облаками живут вместе со мной, а умрут вместе с тобой. Смерти не существует, вот ведь что.  На этом свете нет ничего мертвого, нет, не было и не будет. Прощай, кот.
Я положил его в снег, он визгливо замяукал и потянулся к моим ногам. Я развернулся и пошел обратно. Побежал. Потом остановился, посмотрел назад.  Он, хромая и шатаясь, бежал за мной. Вороны кружились над ним, пикировали и клевали в голову. Он спотыкался, вставал и продолжал ковылять принюхиваясь  к следам. Я отвернулся и побежал, больше не оглядываясь.
Я вернулся в город.  Чувства не обманывали меня. Ее недавно бросил парень, которого она по-настоящему любила, первый раз в жизни. От них недавно ушел отец, они остались одни с мамой и младшей сестрой. Жизнь обещала ей счастье и не давала его. Я обещал ей счастье и остался с ней рядом. Я до сих пор рядом. Прошло 10 лет. Счастливы ли мы вместе? Не знаю. Были бы мы счастливы по отдельности, разойдись мы тогда? Не знаю. Правильный ли я тогда сделал выбор за него, лишив его жизни? Не знаю. Почему-то теперь мне кажется, что нет. Жива ли она рядом со мной? Не знаю. Почему-то, что нет, кажется мне  теперь. Впрочем, я могу выбирать дальше. Впрочем, она тоже может выбирать. Мы живы, у нас есть надежда. И вот еще что: прости меня, кот. Прости меня.