Михаил Рай летопись судьбы

Михаил Рай: летопись судьбы

1. Алиса

        Две жизни назад мне предложили на выбор: две жизни подряд или три, но в рассрочку. Я думал недолго и выбрал «подряд». Как оказалось – напрасно. Я всё-таки умер... не прожив и четверти срока. Но – всё по порядку.
        Раз в сто лет любому из живущих на Земле выпадает шанс заключить сделку с «Адептами бессмертия»: это почти вечная жизнь с уймой способностей – в обмен на отсутствие чувств. Согласие дают единицы. Я рос сиротой. И для меня это было легко – никого не любить, ни о ком не тревожиться, бесстрастно наблюдать за людьми, ни к кому не испытывая ненависти. Был равнодушен я и к богатству. Осечек у Адептов ещё не случалось. Однако код, введенный в меня, впервые дал неожиданный сбой.

        Мне было тридцать, когда я вздумал влюбиться. Она оказалась куклой: красивой, мягкой и пустой. Но это я понял позже, а тогда, в момент знакомства, Алиса представлялась мне обаятельной, степенной и вдумчивой. Она кормила лебедей, плавающих в чистых водах загородного пруда, и отдавалась этому занятию полностью. Я смог разглядеть ее издали – настолько Алиса была яркой. В ту пору были модны широкие платья и множество оборок, рыжие кудри и бледность аристократок. Алиса носила длинное, узкое платье из цветного атласного шёлка, собирала в высокую причёску прямые, тёмные волосы и казалась вечно смущённой из-за нежного румянца на гладких щеках. Лебеди не боялись брать хлеб из её тонких рук; они подплывали близко-близко, вытягивали благородные шеи и, кланяясь каждому кусочку, быстро выхватывали их с девичьей ладони.
        Я подошёл ближе, прячась за деревьями. Теперь я мог слышать, о чём беседует прелестная незнакомка со своими подопечными.
        – Вот так... И тебе тоже! А ты уже второй раз без очереди! И я уже устала... А-ах!
        Я увидел, как моя чаровница пошатнулась и соскользнула с мосточка в воду. Лебеди отпрянули в стороны, забили крыльями по воздуху, по воде, по её лицу...
        – Ради Бога, я не умею плавать!!! – взмолилась несчастная, завидев меня, бегущего на помощь.
Я прыгнул в воду, не успев раздеться, и, помня наказ «о спасении утопающих», одной рукой схватил её за волосы, а другой стал подгребать к берегу... Её причёска рассыпалась, мокрые пряди липли мне на лицо. Лебеди провожали нас пронзительными криками; некоторые кружили, поодаль, другие скользили вблизи.
        Я вынес Алису на берег, где мы долго сидели молча. Я трудно дышал, страшась новизны состояния, она пугливо улыбалась… Я не ждал благодарности: Алиса сушила волосы. Она то отжимала их, то встряхивала, а я незаметно изучал её. Румянец, сошедший было со щёк от пережитого страха, вскоре вернулся к ней, в глазах появился блеск, и я, увидев устремлённые на меня две чёрные жемчужины, навеки потерял себя. Так состоялось наше знакомство.
        Мы были счастливы долгое время, я развлекал её, как мог. А мог я, в силу необычных своих способностей, очень многое. Например, мне было нетрудно обогнать вагон трамвая, я легко преодолевал притяжение земли, играючи перемахивая через двухметровые заборы, и не возводил в проблему отсутствие средств. Я покупал ей наряды, исходя из её своеобразного вкуса, а это было недёшево. Всё у нас было прекрасно, пока я не сказал ей о своей любви. Никогда прежде мне не было так больно. Она отказала, смеясь.
        – Почему, Алиса? Почему ты не выйдешь за меня? Тебе со мной плохо?!
        – Нет, ну что вы! Михаил, вы такой... забавный! С вами весело. Но я не хочу замуж! А если мне и придётся когда-нибудь, то я выйду не за вас.
        – Чем я не нравлюсь вам, Алиса?
        – Вы мне нравитесь! Но вы бедны! Вы совсем разорились, покупая мне подарки. Зачем вы так много тратили? Я стану женой богатого! А пока... Обгоните вон тот трамвай! И я подумаю...
        Я обогнал трамвай. Я буквально летел. Я вернулся в секунды! Алиса... Она беспечно щебетала со знакомой. Я оказался лишним.
        Вскоре я позвал её на пруд – будто на прощанье. Мы стояли на мостике, Алиса вновь кормила лебедей. Я ещё раз предложил ей своё сердце, а она рассердилась. Сказала, что я смешон, что не понимаю очевидных вещей.
        – Вы такой большой! – она топнула ножкой. – А ничего, кроме своего носа не видите! Я не люблю вас! Вы… странный. Я вас боюсь. А жених у меня есть. И он ревнует! Я так нарочно придумала, чтоб он скорей на мне женился!
        Она любила другого! А я ей был нужен лишь для создания фона! Вот тогда я и умер! Но сначала столкнул её в воду. Я помнил, что она не умеет плавать. За мгновенье до этого я с надеждой спросил:
        – Вы__н и к о г д а__ не любили меня, Алиса?
        – Ни-ког-да! – она даже не задумалась.
        – А как же это? – я показал ей наш общий снимок, где она стояла возле меня, сидящего на стуле. На моих коленях лежала фуражка, в руках у Алисы были цветы. Мне всегда нравилась эта фотография: на ней Алиса представала в неожиданном образе кудесницы. Тому немало способствовали её глаза редчайшей красоты: чёрные, блестящие и большие.
        – А вот так! – Алиса вырвала у меня фотографию, смяла и бросила в воду.
        Я толкнул её следом. Легонько, будто невзначай. Но она тут же оказалась в пруду; удивлённо и обиженно хлопнув глазами, заглотнула воды и, сразу отяжелев, начала опускаться на дно. Лебеди снова кричали и били её по рукам, а я стоял и смотрел, как сплетались с волной её волосы, как постепенно расширялись зрачки, а рот раскрывался для крика. Вода в пруду была прозрачна, так что я хорошо видел её жалобно-злобный взгляд, устремлённый на меня уже почти с глубины. Оно, наконец, закричала, забыв, что находится под водой; вода же залила её лёгкие окончательно. Лебеди вдруг зашумели, взмахнули крыльями и тяжело поднялись в воздух. На поверхности пруда осталась одна фотография. По моему лицу стекали слёзы... Я так любил её! Снимок плавал совсем рядом... Я понял, как могу её спасти! Нет, не её, но – её душу! Я прыгнул в воду, достиг дна... Схватил Алису за руку и потянул наверх. Она была почти мертва, но мозг сработал моментально. Я увидел, как через её вылезшие из орбит глаза вырвалась хлипкая душонка и метнулась во взор на снимке. Я отпустил руку Алисы: её тело превратилось в холодную, жёсткую пластмассу, которая, плавно опустившись на дно, зарылась в мягкий, податливый ил. Спустя мгновение я лёг рядом. Так закончилась моя первая жизнь. И одновременно началась вторая! Сделав непредсказуемый вираж, эта вторая жизнь обогатилась целым рядом удивительных событий. Впоследствии, однако, так никто и не понял, что дело было именно во мне.

2. Ксения

        Я уже упоминал, что, взяв две жизни подряд, сделал это напрасно. Как позже выяснилось, никто не собирался меня дурачить: сделки такого рода были отработаны веками – и, возьми я «три в рассрочку», жизнь повернулась бы ко мне лицом, а так судьба Михаила Рая, вашего покорного слуги, вышла совершенно неухоженной.
        Довольно скоро после описанных выше событий я очутился в очень интересном и весьма подобающем для себя месте. Надо сказать, что Алиса, моей волей обретшая жизнь, теперь повсюду за мной и следовала, но, в отличие от меня, не обладала ни свободой, ни собственным волеизъявлением. Время и то незавидное положение, которое теперь она занимала, полностью излечили меня от любви к этой маленькой женщине. Но вот она меня полюбила! Её глаза пылали, их взгляд с годами не тускнел. Меня тяготило её общество, и я был рад, что могу подолгу находиться не с ней.
        Теперь я жил в обычном сером здании, каких много в любом старом городе; двухэтажное, кирпичное, оно мало чем выделялось на общем фоне других таких же домишек «пенсионного» вида. Разве что скромной и неприметной вывеской, извещавшей каждого, не поленившегося подойти поближе, что это «Дом образцового содержания», а также привинченной к двери первого подъезда табличкой «Областной архив». Архив занимал обе квартиры нижнего этажа и захватывал солидную часть подвального помещения. Освещение этой части было ярким ровно настолько, сколько требовалось для чёткого распознавания букв в крупно написанных словах. Одинокая лампочка, торчавшая прямо из склонившегося над полом потолка, лениво исполняла навязанную ей роль анемичного солнца, украдкой выхватывая из теми сгрудившиеся на многочисленных полках толстые тома. Вот здесь-то я и обосновался! А вместе со мной и Алиса. Я не переставал удивляться её жизнестойкости! С годами она лишь хорошела. На её фоне даже я смотрелся древним стариком, каковым, впрочем, давно уже и был. Тем не менее, мне вскоре выпало счастье полюбить ещё раз.
        В свои девятнадцать заинтересовавшая меня особа была на редкость серьёзной и вдумчивой девушкой. Ксения быстро пристрастилась к той необычной атмосфере, что царила в облюбованном мною подвале. Своеобразный ореол таинственности, привкус чего-то неведомого, аура странной недосказанности обволакивали впечатлительную девушку и погружали её в мир загадочной истории человечества.
        Ксения была архивариусом. Каждый рабочий день для неё обретал свой подлинный смысл; она просто упивалась работой. Часами приводя в порядок старые дела, разбирая новые поступления, она комплектовала их в толстые тома аккуратных подшивок, ловко переплетала, а затем сортировала: это – наверх, то – на нижние полки, а вот эту связку – в подвал. В подвал приходилось спускаться нечасто: здесь, как правило, хранились записи о людях давно умерших, которыми по какой-либо причине интересовались родственники. На многих служащих это место действовало удручающе – каюсь, я преуспел в нагнетании страхов! – но Ксения считала подвал сердцевиной не только архива, но и всего дома в целом. И, разумеется, не боялась его.
        – Архив как архив! Чего в нём страшного? – искренне удивлялась она, когда более старшие сотрудницы сетовали на необходимость посетить «исторический подпол».
        – Давайте, я схожу! – с готовностью предлагала Ксения свои услуги, выслушав туманные объяснения коллег на тему «Архивного Духа», «бумажного погоста» и прочей околесицы суеверного толка.
        Таким образом ей удалось снискать всеобщую симпатию и уважение к своей неустрашимой личности. Ксению полностью устраивала приобретённая репутация; она могла дать сто очков вперёд любому старожилу областного архива, куда устроилась сразу после школы. Наша первая встреча состоялась буквально на следующий день и произвела огромное впечатление на обоих.
        ...Она вошла, настороженно осматриваясь и ощупывая взглядом моё обиталище. Я понял, что она уже наслышана обо мне – причем, всякого, и приготовился подтвердить выданную мне характеристику: в силу своего характера я не мог постоянно находиться в тени: мне нужно было общение, пусть даже одностороннее. Люди меня боялись, моя репутация оставляла желать лучшего, однако на её лице я не заметил большего испуга. Выражение выжидательного любопытства – вот то единственное, что я разглядел в её глазах, сокрытых в полумраке.
        Мне понравилось её лицо – спокойное и умное. Я запомнил её волосы: темные, длинные и густые. Я силился поймать её взгляд, но она остановилась прямо перед лампочкой, так что в зрачках у неё отражался лишь слабый накал солнечного эрзаца. Я почувствовал знакомое покалывание в области сердца, хотел избавиться от него, но было уже поздно. Я полюбил её сразу и навсегда. Желание напугать рассеялось в пыльном сумраке. Захотелось оградить её от всего, что успели понашептать обо мне услужливые сотрудницы. Я ещё не знал её имени, но был уверен, что у него необыкновенно красивое звучание. И не ошибся. Оказался я прав и в другом: она меня не боялась.
        – Ксень, давай поторопимся! – жалобно звала её подруга, едва уложив подшивки дел на стеллажах.
        – Ты иди, Валь, я сейчас. Только почитаю немного, – отзывалась Ксения, не замечая, как белеет от ужаса Валя, на глазах которой ровная стопка только что уложенных дел самопроизвольно разъезжается в стороны.
        – К-ксе...
        – Представляешь, сколько здесь можно узнать! Вот этот человек жил сто лет назад! И умер от оспы... А вон тот...
        – К-какая мне разница, кто от чего умер! Я тут сейчас сама помру – от страха! – взвизгнула Валя, когда я заглянул через её плечо, чтоб получше рассмотреть страницы. – Ты разве не чувствуешь, как за твоей спиной кто-то дышит?! Говорят тебе – здесь духи живут! Во всяком случае – о-ой! – дух одного из этих бумажных призраков точно! Он весь архив собою занял, а уж подвал – его абсолютное жилище...
        – Так это же интересно. Архив – живой! Всё слышит, видит и понимает. Валька, это же здорово! А вдруг и вправду так?! Другой уровень жизни! Вариации на тему бессмертия! – веселилась обычно сдержанная Ксения. Если б она знала, как недалека от истины была!
        – Ты как хочешь – я пошла,– теряла терпение Валентина и с облегчением покидала меня.
        Немного погодя уходила и Ксения: всё-таки она находилась на работе. Но я стал ждать её прихода, как глотка свежего воздуха. Я и дышать-то начал лишь с момента её появления. Я видел, как в ней постепенно растёт интерес ко мне, чувствовал, как рождается её влечение. Я заманивал ее – да и себя! – в ловушку-омут своей любви и искренне верил, что когда-нибудь она узнает и полюбит меня! Меня, Михаила Рая, а не те безликие фолианты, ради которых она меня навещала. Ксения наведывалась ко мне в гости чаще других, подолгу засиживалась и уходила со всё более явной неохотой. Она никогда не избегала меня, а к этому так или иначе стремились все, с кем мне довелось общаться раньше. Однако мне приходилось сдерживать себя, дабы не выпустить из-под контроля свои эмоции, а значит, и действия, которые – я знал это – могли напугать запросто. Но однажды я забылся.
        – Ксения, я ушла, – Валентина подслеповато прищурилась, нащупывая взглядом едва видимую лестницу. – Давай быстрей! Не задерживайся!
        – Да-да, Валь, я скоро. У меня много работы.
        Ксения сняла с полки увесистый том и рассеянно перелистала его. Её внимание привлёк старый снимок, выпавший из конверта-вкладыша на внутренней стороне обложки. Девушка подняла фотографию, и я с ужасом увидел изображение. То были я и Алиса! Глаза моей «куклы» сверкали, я понял, что для Ксении это – конец. Уже не думая об осторожности, я проник в разум Ксении и коротко приказал ей: «Не тронь!!!» Голос глухо разнёсся по зданию, прошелестел страницами книг, оборвал нить накала в лампочке и замер в углу подвала... Я мгновенно пожалел о своей несдержанности. Уже догадываясь, что творится сейчас наверху, я был, однако, уничтожен реакцией Ксении. Она вскрикнула, замерла, затаила дыхание. Снимок выпал из рук. Ксения попятилась, наткнулась на что-то и оттого запаниковала ещё сильнее. Так, пятясь и задевая за мертвящие её душу препятствия, добралась она до выхода и без кровинки в лице выскочила за дверь.
        Я затосковал. Она не появлялась несколько жутких в своей томительности дней. Вместо неё я вынужден был лицезреть совершенно неинтересных мне людей и довольствоваться их пугливыми перешёптываниями о той, чьё имя звучало во мне постоянно.
        – Нет, ну надо же, как Ксеньку «зацепило»! Двух слов связать не сумела! Это положи наверх. А то всё твердила: «Чего в нём страшного, в вашем архиве!»
        – И правда: сидела, как тронутая. Ей-богу, помешалась! Ты видела, как она молчала-молчала, а потом потребовала «свежий, вонючий воздух»? Это Ксенька-то!..
        – Мне хватило, как она на Валюшку закричала! Это во второй ряд. Когда та её водой сбрызнула... «Я те чо, пересохшее бельё,– ты меня поливаешь?!» Это ж надо так выдумать.
        – Ага… И тишина-то у неё «липкая», и мы все – «ге-ме-ры»... Во сказанула! Давай вон ту папку, она щас упадёт…
        – Держи. Ну, а что ты хотела? Себя-то вспомни, как завизжала! Тут не только «студеобразной массой» станешь…
        – …во назвала, да?
        – …а вообще рехнешься. А в подвал даже лампочку ввернуть порядочную не могут!
        – Я сказала Ир Санне, что спускаюсь сюда в последний раз. А потом – хоть увольняют! – ноги моей здесь не будет!
        – Слазь, пошли скорее! Лампочка моргать начала... Бедная Ксеня!
        Мне было невыносимо слушать подобное о себе, да и о ней, хотелось всех обезмолвить, но я боялся смутить эти чуждые мне умы своим непроницаемым бешенством и тем самым отпугнуть её окончательно. Я держался из последних сил, не желая мириться с мыслью, что потерял её. Когда я уже был готов взорваться, она вернулась. Как и в первый раз, Ксения напряжённо и с опаской ощупала меня взглядом, цепляясь им за все, вызывающие её сомнения, детали, и глубоко вздохнула, успокаиваясь. Я дал ей время на адаптацию, после чего осторожно заглянул в глаза. В них не оказалось дна... Возможно, я просто не сумел достичь его, споткнувшись о рифы истины: я понял, почему так сразу и бесповоротно доверил ей своё сердце: в её глазах умещалась вся боль того суетного мира, в котором ей выпало жить. Широко распахнутые, голубые, прозрачные и холодные, они замораживали. Казалось, в них самих замёрзло озеро. И раскололось... То были глаза Снежной Королевы…
        Я любил её... Но уже был не в силах предотвратить то, на что сам же и обрёк. Она не знала, но я-то ведал. Своей внезапной упоённостью я убивал другую женщину, само существование которой было поставлено в зависимость от любви. Алиса была для меня первой и единственной подругой на протяжении нескончаемо-долгих лет моего бытия. Я знал, что миг, когда они найдут друг друга, станет для них последним, и мне не требовался разум истинного человека для понимания того, что в конце концов я загублю не только эти две жизни, но поставлю под угрозу мгновенного уничтожения и свою собственную.
        ...Ксения быстро нашла то, что искала: она решила детально обследовать фотографию и выяснить как можно больше о запёчатлённой на ней паре.
        – Судя по качеству и манере исполнения, снимок сделан в начале двадцатого века, – задумчиво прошептала Ксения.
        Я увидел, как её брови медленно поползли вверх, и понял, что её озадачило: явный контраст между выцветшим изображением мужчины, сидящего на стуле, и ярким образом женщины, стоящей рядом.
        – ЧуднО! – Ксения пожала плечами. – Такое впечатление, что её мгновение остановилось лет на сто позже его!
        Ксения задумалась над странным несоответствием, машинально перевернула фотографию и с удивлением обнаружила довольно разборчивую для стольких лет надпись: «Живу, пока любима! Живу, пока люблю!» Девушка ещё раз посмотрела на изображение: взгляд женщины ей показался злобным. Ксению передёрнуло. Пригласив в союзницы тусклую лампочку над головой, она пристально всмотрелось в неестественно свежее лицо фотографической дамы, невольно выискивая скрытые изъяны. Лампочка высветила правильные черты и тонкие линии ангелоподобного лика, запёчатлённого столетие назад. Ксения решительно положила фотографию на место и вернулась в отдел. Я проследовал за ней.
        Ксения неплохо рисовала, а потому тут же взялась за карандаш. В несколько минут она набросала на подвернувшийся лист бумаги врезавшиеся в память черты лиц мужчины и женщины. Большей частью, конечно, женщины. Особенно удались глаза: они смотрели с листа, как живые. Чёрные, глубокие, тоскующие и... Ксения не смогла подобрать нужного определения для того, что увидела в бумажных глазах. Я увидел в них ревность. Глаза Алисы испепеляли. Они желали несчастья сопернице. Вряд ли Ксения понимала, как такое могло произойти, но рисунок уже внушал ей отвращение. Тем более что – несмотря на явное противоречие – он явственно передавал досаду изображения, потускневшего с годами. Ксения вздрогнула. Именно так! Д о с а д а__ и з о б р а ж е н и я, едва уловимая на фотографии, отчётливо проступила в торопливо нанесённых ею контурах. Девушка недовольно смяла неудачный абрис и бросила его в корзину для бумаг. Но странный снимок с явно выраженным чувством протеста не выходил у неё из головы. Едва досидев до конца рабочего дня, она кратко сообщила персоналу: «Я в нижний архив», – и, получив «добро» на сверхурочную работу, направилась в подвал.
        Ксения, Ксения... Тебе не нужно было возвращаться! Я был уже не властен над собой. Архивный Дух обдал её мертвящим холодом. Она не успела хлопнуть дверью перед страхом, и теперь он разливался по её телу, вновь затуманивая разум. Я всё же попытался удалить её отсюда: скрипнул дверью, шумно вздохнул, медленно раздвинул на стеллажах папки... и даже подал одну ей... Увесистый том с тихим шёпотом съехал с полки и завис на уровне белого до прозрачности лица Ксении. Ее глаза расширились, затем непроизвольно зажмурились, и она вслепую ударила по моему «подношению». Дело столетней давности рассыпалось в прах, оставив на её волосах и одежде следы тлена времени. Вопреки ожиданиям Ксения не ушла; она нашла-таки нужную ей папку, вынула из неё фотографию... и едва не подавилась рванувшимся наружу воплем. Страх вдавил в горло сердце, стало нечем дышать. Почти задохнувшись, она всё ещё силилась вобрать в себя воздух, но лишь судорожно сглатывала. Фотография в её руке задрожала. Это был уже не тот снимок, что поразил её воображение своей неизъяснимой контрастностью. Буквально на глазах образы людей потускнели, поблекли и, перекосив рты в безмолвном крике, съёжились, как горящая бумага. Сидящий на стуле мужчина совсем обесцветился и только сероватое пятно от фуражки, лежавшей прежде у него на коленях, выдавало недавнее присутствие. Я корчился в агонии, корёжа стеллажи; мои клик разнёсся взрывом по безлюдному архиву... Бумажный погост охватило пламя.
        От облика женщины на фотографии осталось одно лицо, да и оно скорее угадывалось, чем ясно виделось. Глаза, бездонные и черные, как вселенские «дыры», уже не злорадствовали: они умоляли. Огонь пожирал бездушную бумагу вокруг Ксении, грозил перекинуться и на неё, но она не могла оторваться от этого молящего и одновременно пышущего ненавистью взгляда. Он затягивал её в мерцающие глубины мрака, взамен раскрывая тайные двери печально-известных дыр Вселенной.
        ...Она открыла одну дверь... вторую... пробежала сквозь тьму и оказалась в пустоте. Я захотел пойти за ней и вторгся в её разум: я затмил собой сознание Ксении и проникся её ощущениями.
         «Моё тело разложилось на атомы и стало... ночью! Ночью, повторяющей человека лишь очертаниями...»
        Алиса добилась своего! Ксения себя потеряла. Ужас распахнул для неё объятия и мгновенно овладел её новой сутью. Она безропотно отдалась ему, уже не сознавая, чему себя подвергает. Откуда-то извне в наше общее сознание начали поступать странные пульсирующие сигналы, которые, сливаясь воедино, оформились в удивительную, но вместе с тем совершенно непонятную фразу, звучавшую, как приговор врача: «Аномалия… в анатомических... складках... головы...»
        Преодолев сопротивление собственного тела, теперь словно пропитанного тяжестью мира, Ксения продолжила движение. Как в вязком сне добравшись до последней «двери», она на миг замерла: не вернуться ли?! – но, сделав ещё шаг, неожиданно оказалась на улице, где легко и свободно вздохнула. И тем самым решила свою участь. И уже не было сил, способных вернуть... И пропало желание остановиться.
        Всё было ново: запах улицы, вкус ночи... Ксения ещё раз – глубоко, как дорогой сигаретой – затянулась изумительно пахнущим воздухом и, внезапно дико закричав, расстелилась на сонном асфальте. Её разум растёкся, уподобившись ртути.
        Спешно увольняясь, персонал областного архива с трудом оправлялся от шока. Уверовав в сбивчивые сплетни народа о страшном Архивном Духе, администрация города расформировала «бумажный погост», расселив обгоревшие останки его по районам.
        Моя жизнь в тот момент взяла последний аккорд. Я потерял обеих женщин, моя любовь застыла, а сердце перестало биться.
        Ксения?
        Ксения... Она всё ещё постигает тайны чёрных дыр во взгляде фотографической дамы. В её же собственных глазах лишь слабо тускнеет расколотый лёд...