Чемпионка по выживанию

Стас просто обожает детей. Наверно, из него мог бы получиться классный отец. Он с детства приучен заботиться о младших. Еще в 5 лет он варил манную кашу под руководством бабушки – для себя и двух своих братишек. Бабушка точно предвидела, что внуки будут появляться еще и еще, а потому спешила воспитать для себя помощника. Стасова мама очень хотела девочку, и девочка родилась, кажется, восьмой. Стасова мама ждала и ждала ее каждый раз и, как говорят, во время декретных отпусков – чуть ли не до самых родов – продолжала работать на кирпичном заводе, чтобы и декретные деньги получить, и зарплату, как ни в чем не бывало. Вроде, в их городке такое было возможно – не официально, конечно. Это было давно. Стасов отец работал в какой-то конторе за гроши. Он был без комплексов насчет того, что получает меньше жены. У него вообще не было комплексов. На всех фотографиях он запечатлен со счастливейшей улыбкой. Ему нравилась его жизнь. Он обожал свою семью и всех детей, им было весело вместе, и друзья его обожали тоже. Что ни вечер – он встречался с друзьями и, ясное дело, выпивал – в меру, конечно, играл в домино, в карты – на копейки, само собой, а все-таки, без денег – какая игра!
- У нас дома все мужики азартные - у-у! - рассказывает мне Стас короткими летни-ми ночами в кухне третьего этажа. Сюда мы выбираемся вдвоем из духоты, где мои дети спят, укрывшись простынями до под-бородка, а над головками у них кишмя ки-шат комары.
В кухне мы не включаем света, да это было бы и невозможно. Лампочка вывер-нута, и если, например, что-то готовишь ближе к ночи, приходится зажигать все кон-форки, чтоб было светлей. Некоторые, прав-да, ходят по вечерам со своей лампочкой - вкручивают ее на время, потом выкручивают и уносят вместе с кастрюльками и сковородками. Но мне до  такой запасливости далеко.
  Иногда ночью Стас зажигает какую-ни-будь конфорку. Получается как разговор при свечах. Ночью не видно, чистая плита или грязная.
- Уборщиц у нас  тут нет! - кричит каждый день  моя соседка Валя.
Она вламывается ко мне, когда общая плита оказывается грязной - и поди докажи ей, что сегодня ты вообще не выходила на кухню. Сколько раз я отмывала эту плиту неизвестно за кем. Валя говорит, что иначе мне запретят приходить на кухню решением совета этажа. На самом деле никакого совета этажа и в помине нет, и все это разновидность  дедовщины: старая  жилич-ка воспитывает молодую. Я все это по-нимаю не хуже Светки, Стасовой жены, которая втолковывает мне, что бояться здесь совершенно нечего, и что, например, Таня тоже живет в секционке, хуже, чем я. У них на этаже не что кухня – и туалет общий. Но попробовал бы кто-нибудь зас-тавить убирать за всеми Таньку.
— Еще бы! - говорю я. - Таню боятся, она же сидела в тюрьме.
Таня приворовывала понемногу, чтобы прокормить своих детей, и попалась на чем-то вроде роскошной "новой коляски, которую взяла возле детской поликлиники - на будущее. Третий ребенок только собирался родиться, и он родился у нее уже в тюрьме. Светка говорит, что Таня сидела в так называемой "мамочкиной зоне". И, вроде бы, там было совсем неплохо. Таня - она устроится где угодно. Что ей зона? Кажется, она и в ад попадет - обживется там, создаст уют.
Светка говорит, что для меня было бы счастьем с этой Таней познакомиться. Мне есть чему у нее поучиться. Таня  чемпионка мира по выживанию. Это непостижи-мо - где она берет все, что нужно в хозяй-стве, и как она устраивает старших дочек в самую престижную школу. И комнату каким-то образом получила вскоре после выхода на свободу. Она не снимает свою секционку, как я - ей в самом деле дали комнату!
Да только захочет ли Таня делиться опы-том со мной? Времени-то она зря не тратит! Ну, чем я могу быть ей полезна? Мои рас-сказы ей не нужны, она их не поймет.
– А, вот, английский! - вспоминает Светка. - Мы скажем, что ты можешь заниматься с ее детьми английским. Возьмешься? Кажется, после Стаса с ними так никто и не занимал-ся. Где найдешь бесплатного репетитора'?"
Наверное, завтра Светка снова прибежит - и будет тащить меня к этой Тане.
Мы со Стасом влезаем на подоконник. Окно раскрыто - мы смахиваем вниз чьи-то окурки.
Стас говорит, что он человек тактильно-го типа. Есть люди, которые воспринимают всех остальных в первую очередь глаза-ми. Им надо видеть, как меняется ваше лицо, когда они вам что-то говорят. И пото-му они не любят общаться по телефону. А есть такие, кто по телефону может пробол-тать хоть сколько. Им даже в голову не придет, что это, в общем, не полное обще-ние. Им надо слышать, как ваш голос дела-ется то тише, то громче, и как вы вздыхае-те в паузах между словами. Стасу надо трогать того, с кем он говорит. Он объясня-ет мне, что вовсе не воспринимает чужой речи, не может вникнуть в тему разгово-ра, если его руки при этом не бегают сво-бодно, где хотят. И в это время он может говорить о чуде чистой дружбы, о челове-ческом общении, потребностях души и так далее. Дружит он, конечно, только с дев-чонками. Наверное, чей-то парень или муж не стал бы долго слушать про тактильный тип восприятия всего окружающего и про то, как много может дать нам простое при-косновение.
- У Стаса определенный контингент подруг, - объясняет мне Светка. – Они все не замужем. Знаешь, этот тип активной общественницы, поставившей крест на личной жизни. Внешне они такие неказистые и, в общем-то, все одинаковые. У него комплекс – к шикарной девочке он не подойдет. Ему бы такую пухленькую, колченогую…
- Ну, спасибо! – говорю. – Значит, я, по-твоему, пухленькая, колченогая?
- У тебя стресс! - отвечает Светка. - Состояние стресса - это что-то вроде кри-вых ног. Он увидел тебя первый раз в состоянии стрессa.  Да ты в этом состоянии и живешь. Это у тебя сейчас норма. Если бы ты пришла ко мне в первый раз такой спокойной, благополучной… Знаешь, когда работа, квартира, деньги – все есть? Он бы к тебе и не подошел. Даже если бы ты была не замужем. Он спрятался бы куда-нибудь. На кухне бы сидел, как мышка. У него комплексы, ему кажется, что нормальная девчонка на него не посмотрит. Да ты и в самом деле не стала бы общаться с ним, будь ты в нормальном состоянии. И со мной не стала бы. Ну, скажи!
Я пожимаю плечами. Откуда мне знать, что стала бы я делать, а что нет, будь я в нормальном состоянии. Мой стресс вызван тем, что я оказалась в малознакомом городе одна с детьми. Мы назывались бы вынужденными переселенцами, если бы у меня хватило сил добиваться этого статуса, искать какие-то документы, справки. И если бы я видела во всем какой-то смысл.
Говорят, что каждый человек так или иначе планирует свою жизнь. Держит в подсознании наброски некоего сценария. Я же никогда не строила планов - даже в подсознании - насчет того, чтобы однажды вдруг оказаться одной. Стать самостоятельной женщиной, как еще это называется.
- А Таня? - спрашиваю я у Светки. - Стас ведь общался с ней. Значит, у нее тоже стресс? Ты говорила, у нее и ножки в порядке, и волосы - то, что надо...
- Таня - это другое. У Тани дети!
- И у меня дети.
- В тебе его зацепил твой стресс. Он не  пройдет мимо девочки в состоянии стресса. А Таню в этом состоянии и представить невозможно. Не знаю, что могло бы вывести ее из равновесия. В Тане его за-цепили ее дети. Надо бы тебе посмотреть на них! Не представляю, чтобы они ныли, как твои. В магазине или еще где-нибудь. У Тани жесткое воспитание. Знаешь, это уме-ние себя занять самостоятельно, склон-ность к самообразованию. Какой у них ан-глийский! Не знаю, что ты скажешь, по крайней мере, лучше, чем у меня. Таня дает задание, выучить от сих до сих. И прове-ряет. А ведь сама английского не знает. Она из деревни. Говорит, в школе у них не было учителя по иностранному языку...
У Тани трое детей. Все девочки, и все от разных мужчин. Две - от грузин или азербайджанцев, одна от русского - беленькая. У трех мужчин разных национальностей есть общая черта: каж-дый из них живет так, точно понятия не имеет, что у него растет дочка. Или в са-мом деле они понятия не имеют? Может быть, Таня вовсе не трудилась им сооб-щать? Не видела никакого смысла? В самом деле, какой смысл кому-то знать то, чего он знать не хочет? Лучше сразу начинать как-то выкручиваться самой…
Вот если, например, вам не нравится тактильный стиль отношений - необязательно об этом заявлять во всеуслышание и тем самым обрывать какое бы то ни было общение вообще. Можно заста-вить Стаса забыть, что он человек так-тильного склада. Для этого достаточно за-дать какой-нибудь вопрос и приготовиться молча слушать. Я спрашиваю каждую ночь:
 - Какая у  тебя сестра?
В самом деле, ведь интересно, какой она растет - младшенькая, среди семерых братьев, мамина любимица.
Каждую ночь Стас начинает рассказы-вать историю своей семьи, точно всю  жизнь мечтал кому-то ее рассказать, а никто слушать не хотел. Руки  его при этом то опираются о подоконник - по-детски, то он ими от души размахивает. Он точно становится пятилетним - как в начале своей истории. Слова горохом сыплются с подоконника в ночь. И он никогда не доходит до своей сестры. В самом деле, откуда ему знать,  какая там у него сестра? Она родилась, когда он уже закончил школу и уехал поступать в институт. Так что я могу спрашивать о его сестре снова и снова. Каждую ночь его рассказ начинается с бабушки, с которой они варили кашу, и стопорится на той девочке - комиссарше строительного отряда, с которой он познакомился после первого курса. Он сам говорит, что она была толстая, ножки у нее были так себе, носик кнопочкой, и вся она была какая-то непри-метная. Зато голос у нее был, как пионерс-кий горн.
Восемь лет назад, когда они только по-женились, Светка случайно застала суп-руга с гостившей у нее однокурсницей. Светка что-то такое приняла - хотела отравиться. В больнице ей промывали желудок и ставили клизму, а после задавали дурацкие вопросы. Словом, ей надо было, чтобы ее оставили в покое, чтоб было темно и мягко, но на самом деле было холодно и белым-бело кругом, и с ней делали и делали что-то неприятное.
Ког-да она вышла из больницы, они со Стасом поехали провожать подругу, которой дав-но пора было возвращаться домой. Светка думала: "Какой ужас - назад мы будем возвращаться вдвоем!"
Пройдя через угрозу Светкиной смерти, оба они, конечно, должны были измениться. Или хотя бы кто-то один. Светка изменилась за обоих. Теперь она воспринимает увлечения мужа как должное. Она полюбила психологию и выстроила однажды довольно строгую клас-сификацию "Стасовых девочек". Классифи-кация эта постоянно пополняется. В ней появляются новые ячейки - вид, подвид - и каждой женщине, на которую бы Стас ни поглядел, находится в ней место.
Одно из отправных положений в Светкиной трактовке Стасовых измен звучит так: "У меня ведь нет детей".
С Таней они познакомились в гинеколо-гии, где Светка лежала, в очередной раз потеряв ребенка, а Таня - залечивала бо-лячки, воспаления, нажитые а зоне. Од-нажды Светка представила Таню и Стаса друг другу - и вскоре Стас переселился в Танину комнату и взял заботы о ее детях на себя. Так что Танина мама, смотревшая за ними, могла спокойно съездить в дерев-ню и вообще заняться чем угодно.
Одно время все старались официально оформить изменения в своих отношениях. Светка со Стасом - развод, а Таня с ним же - создание новой семьи. Но за развод требовалось уплатить государству опре-деленную сумму - никто ее так и не смог выделить. Деньги всегда были нужны на что-то более вещественное - и все трое полагали, что когда-нибудь дела уладятся сами собой.
- У, зыркает! - говорит Светка о девоч-ке, продающей семечки на углу, когда мы все вместе идем по улице. С чрезвычай-но довольным видом Стас везет моего младшего в коляске - ссутулясь, вытянув голову далеко вперед и улыбаясь от уха до уха. Мне вдруг становится страшно: люди же думают, что это и есть мой муж, когда-то я вышла за него! Потом мне приходит в голову, что Стаса здесь знают многие, и им известно, что он просто очень любит детей.
Девчонка, продающая семечки, - худенькая, смуглая, с черными курчавыми волосами. Танина старшая дочка – лет девяти. Она глядит настороженно. Стас пробегает мимо нее, не глядя, вцепившись в детскую коляску.
Миновав маленькую торговку, Светка широко улыбается:
- Танька перестаралась тогда! Вошла в роль мужней жены. Как же – и дети у нее, и мужчина – полное семейство. Стас у нее жил-жил, а потом ему стало надоедать. Каждый вечер: «А где ты был, почему так поздно с работы пришел? Дети ждут тебя, не ложатся спать. Сколько раз говорила: приходи пораньше». Однажды после работы он вовсе к ней не пошел! Куда ты пошел тогда, а, Стас? Ну, скажи!  Кто еще кроме меня так тебя понимает? Я знала, что ты  вернешься ко мне. Когда деньги искали для развода - я уже знала!
Ко мне Стас однажды тоже больше не пришел, когда у меня второй раз сломалась коляска. Я купила детскую коляску с рук - очень недорого – и она сломалась через две недели. Стас что-то там сделал с ней - и выглядел очень гордым. Но на другой день коляска снова сломалась. Заглянув ко мне после работы, Стас сказал, что сейчас сбегает, принесет какие-то инструменты. Вместо него появилась Светка - сказать, что Стас ко мне больше не придет и что больно ему надо - каждый день коляски чинить... Наверно, не увидев на моем лице всей ожидаемой печали, она спросила:
-Ведь что-то хорошее в нем есть? По крайней мере, ты не станешь отрицать, что он щедрый? - она смотрела на банки с дже-мом, громоздившиеся в углу. Стас поку-пал джем в счет зарплаты. - Что ты смеешь-ся? Такая богатая, что ли? Можешь сама своим детям все купить?
Я выхожу во двор. На длинной скамей-ке - там, где сохнет белье; в тени просты-ней, сидят мужчины из нашего дома, разом-левшие от жары и от безработицы.
- У нас коляска сломалась, - говорю я им. - Там, вроде, нужно клепать. Или сварка нужна... Вы не посмотрели бы?
Они глядят перед собой молча, в их лицах ничего не меняется.
- Я заплатила бы... Много не могу, но мы соседи… Вот вы бы не могли помочь?
Тот, на кого я смотрю, оглядывается по сторонам.
- Я? Н-нет...
Какие-то парни пробегают через наш двор. Один кивает на моего сынишку:
- Юрка, гляди, какой красивый ребенок! Это не твой?
- Почем я знаю? - хохочет Юрка. – У меня по городу столько детей наделано. Эй, мамаша! Как думаешь? Этот - не мой?
Тут воздух прорезает истошный визг мо-его старшего сына. Его тащит в подъезд какая-то старуха, и, когда я, наконец, ра-зожму пальцы на его запястье, там долго еще будет оставаться след. Старуха кри-чит, что кто-то сломал замок в кухне чет-вертого этажа. Что они нарочно скинулись всем этажом на замок, чтобы посторонние не выкручивали в кухне лампочки. Тогда уж, если лампочка пропадет - то ясно будет - надо искать вора среди своих. И что она собиралась только показать сломанный замок моему сыну и спросить у него: "Твоя работа?"  С  утра она допрашивала уже трех или четырех парнишек из нашего дома - надо же заставить виновного признаться!
Таниных детей старуха обошла бы за три километра. И дело не в том, что у Тани девочки, а девочки реже ломают замки. Дело в том, что Таня - бывшая зэчка. Свет-ка говорит, по Тане видно, что она бывшая зэчка. Не всегда - видно, когда она сама этого хочет. Таню боятся.
Вхожу с детьми в дом. Наша дверь от-крыта. У порога какие-то сумки. На кровати сидит Регина - квартирная хозяйка. С под-битым глазом.
- Я от мужа ушла. Что смотришь? День-ги тебе верну - те, что ты вперед заплатила. Короче - сегодня я еще ночую у подружки, а завтра к вечеру - чтобы вас здесь не было.
Работа есть - и все наладится. Кварти-ру снять - не проблема. Старший сын сдал экзамены в первый класс престижной школы. Млад-шие ходят в детский сад. Иногда мне кажется, что мы всегда жили в этом городе. И даже – что я всегда была одна с детьми. И что нам всегда жилось не так уж плохо.
Сначала я заставляла себя не думать о том, из-за чего сюда. А теперь все это стало забываться само собой. Мне еще детей растить – зачем помнить плохое? Из памяти уходит все лишнее – потому что я так хочу. Этому помогает и моя работа. На ней легко переключиться со своего внутреннего состояния на чье-нибудь еще. Я журналист. Я уже брала интервью у разных людей. Меня многие знают. Бывает, я говорю, как меня зовут, и люди удивляются: «Как, это вы?».
Однажды я вспоминаю Таню. Чемпионку по выживанию. Теперь она не откажется поговорить со мной?  Особенно, если я пообещаю изменить в газете ее имя. А может, она захочет дать интервью под своим настоящим именем? Кто знает?
Женщина, родившая трех детей и готовая их воспитывать одна. Мать, отсидевшая в зоне за красивую детскую коляску. Хозяйка, умеющая и готовить, и шить из ничего. И дети – ей подстать. Старшая дочь уже девятилетней зарабатывала деньги. Продавала семечки – в каникулы с утра до ночи и потом, весь год, - после уроков в престижной школе.
Я давно не была в этой части города. Надо бы как-нибудь навестить Светку и Стаса. Отчего-то я уверена, что они и сейчас вместе. Может быть, только Стас временно отсутствует. Он - у какой-нибудь очередной подруги. Но можно будет вместе со Светкой к ним сходить.
Как всегда, когда я вспоминаю про них, мне делается стыдно, что я никак не найду времени к ним забежать. Ведь было дело, они, как могли, помогали мне. К тому же, я вспоминаю Светкины слова – о том, что я не захочу общаться с ней, когда моя жизнь начнет налаживаться. Нет, надо, надо к ним зайти… Когда-нибудь…
На углу с мешком семечек – женщина лет 50-и.
- Вы не знаете Таню? У нее дочка стояла здесь?
- Я Танькина мать. Она тебе, что, должна? Я за нее не отвечаю. У меня денег нет…
- Она… она мне не должна.
- Не хочешь, не говори. Она всем должна. Не знаю я, где Танька. Дочки у нее в интернате. Она их била и… все было там. На что им было жить? На эти семечки? К детям ее не пустят теперь. Даже если появится. Но она не появляется там. Ее нигде нет. Я одна езжу к детям по субботам. Им хорошо. Рады, что попали в интернат. Она била их, если просили есть.
Что стало с тобой за это время, с тех пор, я первый раз услышала о тебе? Когда, на чем ты сломалась, как ты стала другой? Или ты всегда такая была, а я тебя только приду-мала - мой огонек в чужом городе, мой мая-чок-чемпионка по выживанию?
Когда я все-таки нахожу ее - передо мной женщина с темным изможденным лицом. Огромные глаза в обрамлении поднявших-ся, вздутых жилок. Я ни разу не видела вздутые жилки вокруг глаз. И она говорит мне что-то малопонятное. О парне, с кото-рым встречается сейчас. Что он того и гляди бросит ее. Как бросали остальные. И о конфликте с детьми - что дочки ее предали и отверну-лись от нее, что это больно, само собой, но что любую боль можно превратить в ра-дость. Что все зависит от нашего восприятия боли - только и всего. О том, как важно человеку быть свободным и сильным. Ее девчонки не захотели быть свободными и сильными, как она ни старалась. Иначе они смогли бы выжить все вместе. Мы все боимся быть свободными и сильными - пока не поймем, что это в любом случае самый лучший вариант. И о том, как она рада, что помогла мне в свое время выстоять - пусть и не зная об этом. И что она сильная и может также помочь еще многим, многим людям...