Ионосферная 1

"Наука умеет много гитик"
Известная фраза
неизвестного происхождения.
*      *       *
 Рассказы из научной жизни

*      *       *
…Автобус долго будет бежать по заснеженной лесной дороге, и остановится он тоже посреди леса – ни посёлка, ни видимого жилья. «Ионосферная», - скажет кондуктор. Здесь почти никто не выходит: все едут дальше, купаться в горячих термальных источниках. Если вы сойдёте и немного углубитесь в лес, то неожиданно откроется перед вами небольшое плоское одноэтажное строение, до половины заваленное снегом, а над ним и за ним – широко раскинувшаяся ветвистая сеть тонких антенн. Это и есть «Ионосферная» - ионосферная наблюдательная станция.
 
 * * *
В последние месяцы он заскучал. Зима выдалась длинная, многоснежная, - собственно, такой она была здесь всегда, - но в этот год вся территория наблюдательной станции была буквально завалена снегом: бульдозер пробивал к зданиям настоящие туннели. Снег блестел, искрился на солнце, свисал шапками с деревьев, скрипел под ногами - вокруг было по-настоящему красиво. И очень тихо. Любой приезжий всегда восхищался этим местом: «Это же рай! Санаторий! Как вы живёте здесь, в раю?..»
 
Но раем станция представлялась только извне. Изнутри это было типичное болото, каким всегда оказываются отрезанные от «большой земли» маленькие коллективы людей, связанных служебными отношениями и лишённых свободы передвижений: интриги, жалобы, письма в инстанции, громкие скандалы, обиды и долгое выяснение отношений, короче - весь психологический набор «замкнутого пространства», который ещё именуют эффектом «пауков в банке». Не то, что сотрудников можно было назвать пауками - нет, были здесь люди и с добрым сердцем, и даже большинство таких было, но… Но всё же каждый мог ненароком и ужалить.

Научная работа, которой он упорно занимался на этой забытой богом станции - назло и вопреки всему, - зашла в тупик. В своё время, получив университетский диплом, он случайно попал в эту затерянную в лесу магнитную обсерваторию, и, будучи юношей с большим самомнением и амбициями, дал себе слово, что, не смотря ни на что уедет отсюда не раньше, чем получит учёную степень. Другими словами, решил он лбом пробить туннель…
 
Когда-то услышал он одну фразу, которая произвела на него впечатление: «Главное - построить туннэл. Всё остальное - пэпэл». Произносил её, явно кого-то цитируя, один юноша, презрительно выпятив нижнюю губу, и именно так - без мягких знаков и через «э». С тех пор принцип этот - работать на главную цель и презирать мелочи, стал его принципом. Тогда он не знал ещё, что есть такие «мелочи», которые могут похоронить строительство любого «туннеля»… И вообще он многого не знал в то время о реальной «механике» отношений в обществе. Да и не особо стремился узнать, живя по своим собственным, книжным правилам и нормам, считая, что «не стоит прогибаться под (какой-то там) мир, пусть лучше он прогнётся под нас», хотя песня Макаревича появилась позднее.
 
…И как же он был поражён, когда его, привыкшего жить по старому, студенческих лет принципу «Сам погибай, а товарища выручай», спокойно и с достоинством заложил начальству (кажется, за опоздание) один его коллега, инженер, которого он считал нормальным мужиком! Тогда он понял, что местные понятия нормы могут существенно расходиться с его собственными, и стал весьма осторожен в отношениях.

Решив во что бы то ни стало защититься, не знал он тогда и того, что тихая заводь, подобная этой станции, где тебя никто не беспокоит и можно «спокойно заниматься наукой» - скорее плохо, чем хорошо, и что главное для научного роста - это то, что называется школой: когда есть учитель и есть ученики, когда фонтанируемые ими идеи коллективно обсуждаются и глупые отсекаются сразу, когда опыт руководителя вовремя наметит твои следующие шаги и не даст годами слоняться в пустом лабиринте.
 
Его же «учителем» был заведующий обсерваторией Степан Борисович Дремучев, фамилия которого говорила сама за себя. Человек этот, пришедший в науку случайно и, что называется, «от сохи», привнёс в неё какую-то свою, плебейскую хитрость и смекалку, глубоко чуждые нашему герою: он-то привык считать науку храмом, в котором всё определяют фундаментальные знания и его величество Интеллект. Но оказывалось, что можно вполне успешно совмещать научную примитивность с учёной степенью: Дремучев, мужик уже весьма немолодой, был новоиспечённым кандидатом наук. О защите его ходили легенды. И не только о защите: Дремучев был вообще личностью легендарной, и о нём речь впереди.

Обсерватория, хоть и называлась ионосферной, занималась наблюдениями не только за ионосферой, но и за различными геофизическими процессами: регистрировались здесь и магнитные бури, связанные с порывами солнечного ветра, и сверхмедленные пульсации гигантской магнитной оболочки Земли - магнитосферы, которые возбуждали в земле так назы-ваемые теллурические токи.

…Когда он размышлял об этих процессах - гигантских процессах космического масштаба, - они поражали его романтическое воображение. Ему представлялось, как Солнце выплёвывает гигантский протуберанец, и вот порыв солнечного ветра огромной силы - мощный поток энергичных тяжёлых частиц - мчится к Земле. Поток этот столь могуч, неостановим, что должен пронзить её, как кинжалом, и уничтожить всё живое!.. Но вот он входит в магнитосферу – невидимую, эфемерную оболочку, сплетённую из магнитных линий, которая неожиданно оказывается для него непреодолимой: тяжёлые протоны – эти могучие пули солнечного ветра – вязнут в магнитном поле; оно закручивает их, навивает на магнитные линии, и обессиленные частицы, в конце концов, высыпаются в магнитные воронки на полюсах. Но и для самой магнитосферы - гигантского кокона Земли, «солнечный удар» не проходит бесследно: миллионнокилометровый кокон этот, напоминающий луковицу с хвостом, то прогибаясь, то расширяясь, начинает раскачиваться, пульсировать, «дышать». Он становится резонатором, он «звучит», и слабые электромагнитные «звуки» эти, как оказалось, обладают чрезвычайной биологической активностью! И не они ли запустили на Земле механизм самой Жизни?!

…День и ночь, без праздников и выходных, в абсолютно тёмных комнатах часовые механизмы медленно вращали барабаны магнитометров и регистраторов, на фотобумаге которых лучики многочисленных гальванометров выписывали затейливые кривые. Кроме того, регулярно, каждый час (а в особые периоды - каждые четверть часа) вертикально вверх посылался радиолуч переменной частоты, который, легко пронизав атмосферу, углублялся затем в заряженную ионосферу и, частично отражаясь от различных её слоёв, возвращался обратно, неся информацию о слоистой её структуре. Весь этот материал в виде рулонов фотоосциллограмм и киноплёнок, копившихся годами, вся эта «рутина» громоздилась в особой комнате на стеллажах, которые всё росли и росли, достигая уже потолка.
Никого из посторонних Дремучев в эту комнату не пускал, держал её под замком: это был типичный скупой рыцарь. Даже давнего своего знакомого и коллегу - Мишу из Хабаровска, который работал в той же области, и весьма успешно, очень интересовался этими материалами и всячески соблазнял Дремучева совместными публикациями, - даже для него Дремучев открывал эту комнату весьма неохотно и сам показывал ему только то, что хотел показать.

 Иногда можно было видеть, что дверь в эту комнату приоткрыта и из неё пробивается свет. Заглянув внутрь, можно было лицезреть самого Дремучева, который просматривает толстые кипы осциллограмм, с сопением листая и перелистывая их, как страницы древнего фолианта. В это время в лице его было что-то мрачное, демоническое: седыми завитками волос и какой-то диковатостью в глазах он напоминал Бетховена. В этом процессе для него и заключалась научная работа - теорию он презирал. «Ленточки, - он называл осциллограммы ленточками, - ленточки - вот суть. В них всё, вся информация. Только держа ленточку в руках, можно что-то придумать. А глядя в книгу - нет. Глядя в книгу - видишь фигу, хе-хе-хе…». Чувствовалось, что говорит он со знанием дела, - во всяком случае, что касалось последнего.

Когда всё тот же Миша, за спиной которого была прекрасная теоретическая школа Физтеха, издал свою монографию, посвящённую сложным электромагнитным процессам в неоднородных средах, - издал, кстати, в академическом издательстве «Наука», на прекрасной мелованной бумаге, - он, конечно, разослал её всем своим знакомым и коллегам: Миша был тщеславен. Дремучеву, как начальству, был прислан экземпляр с дарственной надписью, в которой можно было встретить и «дорогому», и «уважаемому», и всяческие «надежды на совместные публикации» и «творческую дружбу». Нашему герою, который числился мэнээсом, Миша прислала целых два экземпляра, но, правда, с наложенным платежом - не велика птица, заплатит. Дремучев, полистав книжку, хмыкнул: «Накрутил интегралов, сукин сын!..» - и зная, что герой наш относится к Мише, как к теоретику, с большим пиететом, добавил, отбросив её в сторону: «Думаете что, он сам это написал? Да списал из учебников, и всё!.. А вот таких материалов, как у нас, у него нету, - того он и ездит сюда, ПОБИРАЕТСЯ…»
 
С одной стороны, это было просто смешно - вообразить, что Академия наук издаст труд, переписанный из учебников: это была типичная дремучевская глупость, именно в его духе. Но с другой стороны, в его словах был определённый резон: наблюдательные, экспериментальные материалы теоретику нужны - хотя бы для подтверждения его теорий. И Миша, вальяжный, с повадками мэтра теоретик, «столичная штучка», действительно частенько приезжал из своего Хабаровска в роли просителя. И наш герой, считая, конечно же, своего шефа дураком - тут двух мнений быть не могло, - не мог подспудно не признавать за ним и какой-то правоты. Правота же Дремучева обычно основывалась на знании жизни, причём он всегда судил людей по себе, ориентируясь на подлую сторону человеческой натуры и именно ею объясняя все их поступки и мотивы.

Когда в очередной Мишин приезд он передал ему слова Дремучева о его книжке, Миша долго смеялся и время от времени повторял, играя желваками: «Ах, Стёпа, Стёпа!.. Большая же ты сволочь!»

 (продолжение http://proza.ru/2005/03/11-165)