Букет аксиньи

В. И. Богуну

Стояла изнурительная жара. Уже с утра нечем было дышать. Раскаленный воздух за ночь не успевал остыть. Выжженное, почти белое небо не оставляло надежды на перемены... Днём от палящего солнца, казалось, вот-вот вспыхнут листья на деревьях. И только дома после работы Михаил Александрович мог снять с себя насквозь пропитанную потом сорочку и под прохладными струями душа, наконец, почувствовать, как уходит напряжение дня, успокаиваются мысли…

Он привык к одиночеству. С тех пор как неожиданно умерла жена, никого не впускал в свою жизнь. Не хотел быть сыну в тягость. Сам управлялся с нехитрым хозяйством, варил, стирал, убирал. Много ли ему нужно? Да и сорить-то некому. Небольшая уютная квартирка, кружевные салфетки, мелкие безделушки, стопка нот на пианино ещё хранили следы хозяйки.

Сын забросил свой диплом врача и занялся бизнесом. В отчий дом приходил редко. Своя семья, свои заботы… Но регулярно давал деньги, чтобы отец себя ни в чём не стеснял. Вроде как откупался…

Михаил Александрович отодвинул портьеру и с грустью посмотрел на улицу. Из окна хорошо просматривался проспект, снующие по своим делам люди, машины с зажженными фарами, центральный вход гостиницы, охраняемый бдительным Петровичем в синих брюках с лампасами и, несмотря на жару, в пиджаке с золотыми аксельбантами. То и дело подъезжали шикарные машины и он, гостеприимно распахивая двери, приветствовал гостей, снимая фирменную фуражку.

В кафе напротив зажглись неоновые огни рекламы. Он любил этот миниатюрный, тихий уголок, спрятанный за зеленью от пыли и шума улицы, часто приходил сюда вот уже несколько лет. Летом любил посидеть на открытой террасе, зимой – в уютном зале, где стояло всего-то три столика. Потому кафе и называлось «12 стульев». У входа приглашал зайти длинный несуразный Киса Воробьянинов в поварском колпаке и фартуке, чем-то напоминающий артиста Филиппова.

Михаил Александрович проводил здесь долгие вечера, потягивая хорошее вино и разглядывая пробегавшую мимо жизнь.

Иногда в нём точно просыпался мальчишка. Его охватывали фантазии, вспыхивала энергия, желания, в голове рождались какие-то мечтания, и тогда он строил планы, которым никогда не суждено осуществиться… Потом вдруг понимал, что давно стал рабом мелочей и воспоминаний, привык к монотонности будней и изменить эти привычки уже не сможет.

Посетители в этот вечер заполнили все места на террасе, и он устроился в зале прямо перед окном, выходящим во двор. Сидя в ожидании заказа, Михаил Александрович остро ощутил, что жизнь как бы прошла мимо, что всё, о чём мечтал, оказалось блефом, мыльным пузырем. Все лучшие годы куда-то спешил, к чему-то стремился… В последнее время всё, как по мановению волшебной палочки, изменилось. Так бывает, когда, проснувшись однажды, вдруг видишь за окном покрытую снегом землю.

Все в одночасье «прозрели», уверовали в перспективность рыночной экономики и в Создателя. Стали поклоняться золотому тельцу, лучше в долларах. Чтобы их заполучить, готовы убивать и каяться, предавать и воровать… Даже на союз с самим Дьяволом согласны были пойти, лишь бы доползти, докарабкаться до власти, а с её помощью делать деньги, деньги, деньги…

Ничто в его жизни не изменилось. Только стал понимать, что уже не догоняет, плетётся по инерции в хвосте бегущих, словно важна не победа, а участие… Вот и участвовал…

Всё в родном городе стало почему-то чужим. С друзьями общался не часто. Желания угасали. Уже и книги стали интересовать меньше. А если и читал, то мемуары, воспоминания... И сейчас на столике у кровати лежала книга Носика «На погосте XX века». «Вот это – моё, – думал Михаил Александрович. – Обо мне так никто не напишет. Не заслужил…»

Телевизор включал, когда передавали «Новости». Последнее время то взрыв в метро, то в самолётах, то дети в заложниках… С отчаяньем, ощущая беспомощность, представлял боль пострадавших, неутешное горе родных. Так было всегда. Он привык чужую беду пропускать через своё сердце. Иначе не мог. И размышлял… Как всё вокруг изменилось?!

Дома начал разговаривать сам с собой, пытался аргументировать возражения, найти оправдание поступкам и переменам.

Иногда он завидовал молодым, энергичным, рисковым и успешным… Их не мучили сомнения, всегда тревожившие его, не занимали проблемы глобализации и грядущей экологической катастрофы. Они делали деньги. Потом эти деньги тратили. Кто как умел. Часто бездарно швыряясь «зеленью»…

Последнее время у него резко сузился круг общения и интересов. Когда-то был влюблен в медицину, много оперировал, консультировал, помогал, как мог… Но потом то, что раньше казалось правильным, стало представляться по меньшей мере глупостью. Поменялись знаки. Плюс почему-то стал минусом и наоборот. Обман чувств это или реальность? Мания или понимание?

Иногда, поддавшись некоему порыву, уезжал в Новочеркасск, в город, где прошла молодость. Бродил по зелёным аллеям, смотрел на статую Ермака, собор и удивлялся новым памятникам. Они напоминали ему пляшущих человечков: маленькие, несуразные. Карикатура!

Набродившись по городу, заходил к приятелю, заместителю директора института виноградарства и виноделия, и там его угощали «Степной розой» или «Мускатом Новочеркасским», «Казачьим» или «Стременным»… Особенно он любил «Букет Аксиньи». Красное, чуть терпкое, оно быстро вводило его в состояние лёгкой эйфории, когда все проблемы отходили на второй план, и возникала иллюзия параллельного мира.

Он чувствовал, что трещина между реальностью и тем, что хранят лишь его воспоминания, всё увеличивается, и привык к этому ощущению убегающей жизни.

В Ростове только в ресторанчике «12 стульев» и можно было выпить эти экзотические вина.

Официантка принесла заказ, поставила на стол открытую бутылку «Букета Аксиньи», и отошла к стойке. Она хорошо знала этого вежливого постоянного клиента, который мог весь вечер курить, потягивая вино, рассматривая посетителей. К нему привыкли. Если не приходил с неделю, интересовались, здоров ли.

– Спасибо, Ниночка, – поблагодарил он. – Всё хорошо…

Некоторое время был занят едой. Запивая отбивную красным вином, продолжал размышлять о последних событиях.

«Мораль... На этом нас и ловят. Не можем же мы стрелять в женщин! Впрочем, разве не мы бомбили Грозный?! Всё перемешалось в этом сумасшедшем мире!.. А вино хорошее!»

Михаил Александрович взглянул на свет сквозь тёмно-красное содержимое бокала и подумал: «Действительно – кровь Христова»!

К соседнему столику степенно прошествовал, неся перед собою живот, серьёзный пожилой господин с красивой, со вкусом одетой и украшенной драгоценностями дамой. Так носили бриллианты лишь те, кто к ним привык. Господин этот тоже часто ужинал здесь. Они не были знакомы, но вот уже около двух лет раскланивались при встрече.

Его спутница, сверкнув взглядом, оценила качество вина на его столике, улыбнулась и стала усаживаться, расправляя платье и что-то говоря мужу. К ним подошла Ниночка и приняла заказ.

Михаил Александрович поднёс бокал к носу, потом медленно, словно пробуя на вкус, сделал небольшой глоток, смачивая язык и нёбо терпким вином, чтобы лучше ощутить его букет. Казалось, молодая и горячая кровь вливается в него.

«Был в Новочеркасске, а к маме так и не удосужился заглянуть, – подумал он. – Эх, мама, мама!»

Привычное чувство вины снова охватило его.

Вечерняя прохлада в зале не чувствовалась. Воздух крохотного зала наполнился ароматом блюд, стал густым и тягучим.

Михаил Александрович окунулся в воспоминания, от которых не мог освободиться вот уже столько лет.  Стоило ему выпить рюмку вина, и он снова начинал анализировать свою жизнь. «Самоедство какое-то» – подумал он, но смахнуть их не мог, а, может, и не хотел. Не всё в его прошлом нравилось, не всё приносило облегчение. Но он не противился этому потоку сознания, потому что чувствовал, что после такого покаяния ему станет немного легче на душе. К сожалению, не надолго. Снова и снова по ночам он будет мучаться от горечи за то, что сделал не так, не придавал значения, вовремя не осознал… Чтобы уйти от этих постоянно его преследующих мыслей, он бросался в работу и работал, как не работал раньше. Это позволяло ему не думать о прошлом, о своей вине перед матерью, и непреходящая душевная боль хоть на короткое время успокаивалась.

Михаил Александрович наполнил фужер и выпил, не закусывая. Воспоминания уносили его в далёкое детство, когда он с матерью оказался в холодной Армении, куда они эвакуировались из Украины. Он был слишком мал, чтобы понимать то, что происходило тогда в стране.

Мама работала в госпитале сестрой-хозяйкой. Шёл 1942 год. По радио передавались тревожные сводки с фронтов, а директор их школы, одноногий Илья Никитич флажками отмечал линию фронта, и она неуклонно приближалась и приближалась.  Все жили в каком-то ожидании чуда.

Он плохо помнил всё это. Запомнились  только события, последовавшие за тем, когда однажды поздней осенью к ним почтальон принёс похоронку. Мама сидела с небольшим листком бумаги  в руках бледная, оцепеневшая, и молчала.

Понимая, что произошло что-то очень страшное, он притих, разделся и юркнул под одеяло. Стелили ему на сундуке возле русской печки, где было тепло и уютно. Здесь, укрывшись с головой, он был в своём царстве, на своей территории. Здесь никто не мог ему чем-то помешать. Он мог фантазировать, рассказывать себе сказки, представлять, что скоро вырастит, пойдёт на фронт и убьёт всех фашистов…

А на следующий день, когда он гулял во дворе с Вовкой Колесниковым, приятелем из соседнего дома, все вдруг услышали громкий крик, раздающийся из открытого окна их квартиры. Взлетев на второй этаж  и открыв дверь, он увидел, как тётя Валя, соседка, снимает с верёвки маму. Одутловатое её лицо было синим. Но маму удалось спасти. Потом она плакала и прижимала его к себе, а он ревел в голос.

Но прошло время. Боль утраты  стала тупее. В 1943  сводки Совинформбюро стали приносить и хорошие вести. Наши войска разгромили фашистов под Сталинградом, потом и на Курской дуге. Он искал эти города на большой карте, висящей на стене класса, и радовался…

Когда весной пришла долгожданная Победа, они снова вернулись в свой городок на Украине.

В их дворике, больше похожем на колодец, мало что изменилось. Так же в конце двора стояли две деревянные кабинки туалетов, а у входа торчала чугунная колонка, и тоненькая струйка воды всё время текла на землю.

Многие ещё не вернулись из эвакуации. Семья Сеньки Хейфеца под Харьковом попала в руки фашистов и была расстреляна, а его папа, Наум Хейфец с двумя рядами орденов и медалей на кителе работал в артели «9 мая» не то технологом, не то кадровиком. Вместо левой руки у него чёрнел пластмассовый протез, и он перчатку с этой руки не снимал ни зимой, ни летом.

Мама пошла на завод. Рабочим давали по карточкам большую норму хлеба, чем учителям в школе.

До сих пор Михаил Александрович не мог забыть постоянного чувства голода, преследовавшего его повсюду, чем бы он ни занимался. Ему всегда хотелось есть.

Летом было проще. С ребятами они ходили в ближайшую рощицу и находили птичьи гнёзда. Если им везло, в гнёздах были яйца. Они залазили на дерево и доставали драгоценный груз. Потом собирали дикорастущую черемшу, мелкие дикие яблочки. А уж если по-настоящему везло, то из рогатки подстреливали пару воробьёв. Потом здесь же на поляне разводили костерок, запекали добычу, насадив их на тонкие веточки и ели, поделив  добычу поровну.

Дома мама варила мамалыгу или тыквенную кашу с молоком. Как-то на базаре купила требуху и сварила царский обед. Пережарила лук, растопила обрезанный с кишок «внутренний» жир, и получился прекрасный смалец! Не было ничего вкуснее куска хлеба с этим смальцем!

Мама рано уходила на работу. Опаздывать на завод было нельзя. За опоздание даже на пять минут могли арестовать и посадить в тюрьму…

Михаил Александрович снова выпил. Мысли его текли себе и текли, словно весенние ручейки, смывая накипь прожитой жизни, воскрешая прошлое.

После войны мама  так и не вышла второй раз замуж. Он окончил школу, институт, а она всё работала на том же заводе.

В институтские годы ему было некогда даже уделить ей немного внимания. Он тогда просто не понимал, что ей нужно хотя бы немного его тепла. Друзья и приятели занимали всё его время.

А потом он уехал работать по распределению в другой город. Писал редко. Когда приезжал в отпуск, снова бегал по знакомым. А она всё ждала его и ждала. Ей так хотелось пойти с сыном куда-нибудь в театр, или в гости к родственникам. Она им гордилась. «Вот какой у меня сын! Я всё же смогла его вырастить, вывести в люди! Он у меня умница!». А он, не понимая её, всякий раз говорил: «Ну, что ты меня водишь, как слона, на показ?!»

А когда мама вдруг тяжело заболела, он перевёз её к себе в больницу. Но и тогда приходил к ней только рано утром, до работы, и перед самим уходом домой. Нет, чтобы посидеть с ней, поговорить, успокоить, утешить.

А она и в больнице гордилась сыном. «Он у меня такой хороший, такой внимательный! Только занят очень…».

Перед операцией она взяла его руку и тихим голосом спросила:

– Мишенька, всё будет хорошо? Так умирать не хочется…

– Ну, о чём ты говоришь?! Всё будет хорошо…

И вот она умерла. Тихо, без жалоб, как жила…

Михаил Александрович посмотрел на оставшееся в бутылке вино, перелил его в фужер  и взглянул на Ниночку.

Официантка поставила на стол  следующую бутылку.

Как бы он хотел, если бы было можно, открутить ленту жизни назад! Ему не давали покоя мысли о том, что он не понимал, как мама ждала его тепла, как она была одинока!  Только с возрастом по настоящему понимаешь, что старость, это, прежде всего, утрата общения, потеря друзей, постоянный дефицит тепла близких. А он ограничивался дежурными телефонными звонками. Что дают такие звонки? Только усиливают ощущение отчуждения… Но как же больно на душе! Как горько сознавать, что у него не хватило тепла для самого близкого на земле человека, для мамы! Но, что толку сейчас об этом думать? Вот, только, не мог он не думать об этом…

На улице стало совсем темно. На веранде шумная молодёжная компания пила пиво и обсуждала какие-то свои проблемы.

Потом Михаил Александрович пытался вспомнить, что так расстроило его пару часов назад. Ну, конечно же, не бытовые неприятности. Нет, его расстроило что-то глобальное… А может, это всё – ощущение беспомощности, о которой помнил постоянно. Тоска, бессилие, непонимание… Ему нужно было это обязательно вспомнить, что-то сделать, но он не мог сообразить, что именно. Помнилось только смутное ощущение нарастающего напряжения, какой-то опасности, нависшей над ним, над детьми, над всеми… Но что?

Черный квадрат окна, как квадрат Малевича или чёрная дыра – притягивал к себе. Он взглянул, и вдруг увидел напротив за столиком пожилого человека. Респектабельный седой мужчина внимательно разглядывал его.

– Не возражаете? – спросил тот, но голоса он не услышал и скорее догадался по движению губ.

– Буду рад…

– Вы слышали последние новости?

– Новости?

– Да! В Осетии террористы взяли в заложники школу!

Вот! Вот о чём он никак не мог вспомнить! Заложники – дети! Первого сентября! Прямо с торжественной линейки!

– Есть жертвы? – спросил он в надежде, что этот кошмар уже закончился.

– Есть…

– Куда же смотрели наши?

Михаил Александрович наполнил бокал и выпил залпом. Потом достал пачку «Rothmans» и жадно затянулся. Сосед тоже закурил, стряхивая пепел указательным пальцем.

– Чему удивляться? За этой их ненавистью волочится весь в крови шлейф памяти поколений, – сказал он, щурясь от дыма.

– Но  дети! Чем они виноваты?

– А чем виноваты дети, сотнями, тысячами гибнувшие под бомбами нашей доблестной и непобедимой?

– Но в чём же смысл? Месть?

К мужчине подошла официантка.

– Ваш кофе…

Михаил Александрович резко обернулся, но так и не расслышал, как Ниночка его назвала. А мужчина снял со сверкающего подноса горячую чашечку и неспешно поставил на стол, небрежно бросив, даже не взглянув на официантку:

– Благодарю…

Та, поджав губки, отошла к стойке бара, а мужчина продолжал:

– Сегодня всё изменилось. Уже нельзя бряцать ракетами и ядерными игрушками. Не помогает... А мы втягиваемся в очередной эксперимент под названием «Управляемая демократия». Без оппозиции… Зато холуизм цветёт пышным цветом. Противно… Такой грандиозный спектакль разворачивается, а тут о «спасении души» приходится думать. Ну, не обидно?

Михаил Александрович внимательно посмотрел на собеседника и промолчал. Он сам часто об этом думал.

– Да… К сожалению, физические силы угасают быстрее, чем умственные. Эта неравномерность угасания души и тела – единственное, что примиряет меня с мыслью о вечности жизни. А вот с памятью плохо. Скоро забуду, как меня зовут…

– Ну, что ж… –  согласился сосед. – Зато всякий раз можете читать хорошую книгу, слушать музыку как в первый раз…

Сосед щелчком пальца пригласил официантку и попросил принести вина. Ниночка открыла бутылку и молча отошла.

– Вы напрасно её обидели своей холодностью. Она – хорошая девушка, – сказал Михаил Александрович.

–Ну, что вы?! Я и не думал…

– Вот так мы часто походя делаем больно…

– К чему обижаться по мелочам, переводить кровь на воду? Не стоит мелочиться!

– Вот и не мелочитесь: улыбнитесь, скажите что-то приятное. Не дорого стоит…

– Да-да, помню: ничто не стоит нам так дёшево, и не ценится так дорого…

– Вот-вот… Но это приходит позже с возрастом, когда вокруг вас возникнет пустота, и вы все силы будете тратить на борьбу со старением, с болячками.

– Не слюнявьте… Не такой уж у вас возраст, чтобы хныкать. И в молодые годы есть люди, которые только о болезнях и думают. Такие, знаете ли, молодые старички. Чем меньше думаешь о возрасте, тем позже к вам придёт старость… Думайте о Боге!

– О Боге?! К сожалению, не верую…

– Да… – сочувственно протянул ночной собеседник, – верующих на самом деле очень немного. Всё больше демонстрируют веру…

– Не знаю…

– Вера – великая сила! Горами может ворочать!

– Сегодня церковь пытается увязать с религией новейшие научные открытия.

– Бросьте! Никогда наука не сможет доказать, что мир возник иначе, чем сказано в Писании. Чудо способно всё объяснить!

– Ерунда! Его возникновением мы обязаны Солнцу. И человеческий мозг – результат процесса химического усложнения Вселенной.

Михаил Александрович уже пил, не ощущая ни запаха, ни вкуса. Просто смачивал горло. Потом снова закурил и оценивающе посмотрел на собеседника.

– Главное условие нравственности – желание стать нравственным, – примирительно сказал тот.

– О какой нравственности вы говорите?! Болтовня о нравственности – надоевший приём демагогов. Говорят о высоких материях – и грешат, крестят лоб – и воруют, грабят и убивают… И духовные лидеры – не исключение. Так и хочется сказать: пошел вон, отец мой!

– Духовные лидеры – такие же люди. Есть высоконравственные, есть и прохиндеи.

– О, если бы жизнь общества регламентировалась Законом Божьим!

– А мне кажется большой ошибкой старание духовенства играть в светской жизни более значимую роль. Тогда все ошибки политиков, так или иначе, будут связывать и с ними.

– Ну, что ж… В этом что-то есть… А что касается политики, то у нас теперь один политик – Президент. От него всё, и напряжение, и стабильность…

– Какая стабильность, когда вся экономика на углеводороде держится? А вокруг нищета, деградация, безверие…

– И террористы…

– И террористы, – кивнул Михаил Александрович.

Некоторое время молчали, о чём-то напряженно думая.

– Сотни лет рабства, – задумчиво произнёс сосед, – сформировали нас такими. Не можем без царя! Но я верю в мудрость и талант народа…

– Ну, что ж, против веры нет возражений. Верите – и верьте! Только должен заметить, что наш народ такой же, как и другие. Не хуже и не лучше. Талант, мудрость… – красивые слова!

– Конечно! Мы тратим на оборону огромные деньги, а солдаты замерзают или используются как рабы. Мы продаем за рубеж новейшее оружие, но не в состоянии вооружиться сами.

– Вот я и говорю: нужно смотреть на самих себя без самообмана. Может, хватит рассказывать сказки про доброго царя, злых олигархов и вредоносных инородцев? Просто о людях думать нужно больше!

– Да кого интересуют люди?! Ельцин разогнал Союз, устроил «шоковую терапию», взрастил криминал и коррупцию, затеял войну против своего народа. Он что, с обществом советовался?

– Невеселую картину нарисовали…

– Какую вижу. Идёт война, а на войне, как на войне…

– Ну, что ж. Чтобы хоть немного изменить пейзаж, нужно выпить.

Михаил Александрович выпил вино, как пьют водку, залпом.

– Меняются технологии, наука, – продолжал размышлять мужчина, – но суть остается: война – это насилие, убийства ни в чём не повинных людей…

– Вырождается цивилизация…

– Теряется потребность в семье, детях...

– Демографический дисбаланс. Одни вырождаются, а другим некуда деваться. Вспомните Косово. Сто лет назад там албанцев было немного, а к концу века – подавляющее большинство. Сейчас – осваивают Македонию. На очереди Греция, которая вымирает, как и вся современная Европа.

– Это трудно регулировать.

– Да. Но такой дисбаланс – пороховая бочка. У неё три фитиля. Первый – режимы типа иракского, готовые начать «освободительный» поход. Второй – религиозные секты. И третий – мафия. Терроризм может поставить на колени и сверхдержаву. Их ультиматум прозвучал 11 сентября 2001 года.

– Чего же они требуют?

– Поделиться… Что они могут требовать? Им нужна свобода передвижения, чтобы они могли хлынуть в Европу и Америку. Остальное – дымовая завеса: мол, вы погрязли в пороке и так далее.

– И что же нас ждёт?

– Не исключено, что применят ядерное или какое-то ещё оружие. У них нет другого выхода. Либо они, либо их.

– Звучит мрачновато...

– В этом сценарии очень мало шансов на победу одной стороны и очень много – на колоссальные разрушения и гибель миллиардов.

– А выход? – спросил Михаил Александрович, снова наполняя бокал. Вино как-то примиряло его с этой перспективой. «Все там будем…», – подумал он и посмотрел на собеседника.

– Создание Мирового правительства…

– Но это не отменяет необходимости одержать победу в  войне.

– Для победы нужна колоссальная политическая воля, новый Де Голль или Черчилль. Превентивные удары, ликвидация наиболее радикальных элементов... Но и этого мало. Нельзя жить ради собственного удовольствия. Это уже пробовали древние римляне – и плохо кончили. Жизнь ради счастья опасна. Нашу цивилизацию основали пуритане. Что такое пуританство? Во-первых, культ труда. Труд как самоцель, как молитва Богу. Во-вторых – культ семьи…

– И наступит золотой век… – улыбнулся Михаил Александрович. – Я не знаю, радоваться такому раю или нет...

– Да, оптимистом вас не назовешь...

– На самом деле люди делятся иначе: одни декларируют, другие стараются проблему решать...

Беседа вдруг иссякла так же неожиданно, как и возникла.

Михаил Александрович выпил и наполнил бокал, почему-то посмотрел с сожалением на пустую бутылку и подозвал Ниночку.

– Нинок… Ещё одну…

– Не много ли? И что у вас сегодня за праздник такой?

– Сегодня – самый главный праздник на земле. Сегодня день рождения моей мамы.

– За наших мам, за женщин, которые искренне верят, что рождают своих сыновей для счастья, что мир изменится, станет лучше ко времени, когда подрастут их мальчики. Наши святые в своей наивности мамы… Царствие им Небесное…

Человек напротив выпил вино и осторожно поставил на белоснежную скатерть бокал.

– В том и дело, что не верю в загробную жизнь. Может, тогда легче бы было… Но точно знаю, что я – продолжение мамы. Она была самым значительным человеком из всех, кто повстречался мне в этом мире. Она помогла мне понять многое в жизни, остающейся и сегодня для меня загадкой. Я понял, что человек всегда одинок. Понял, что глупо тратить время на интриги и публичное самоутверждение. Нельзя быть высокомерным и показывать своё превосходство, даже если и есть для этого повод. Понял, что политика, быт – лишь фон жизни, а не её суть. Что молодость – внутри, а не снаружи. Что замечать и любить любого человека нужно, пока он жив, потому что каяться потом поздно и бессмысленно…

Некоторое время они сидели молча и курили.

– Какая это скучная болезнь – оберегать здоровье режимом!

– Какой уж тут режим? Понимаю, что пить нужно меньше… Но одиночество и возраст…

– Какой у вас возраст?! Вторая молодость!

– Вторая?! Третья!

– Пожилой тот, кто сначала изучает меню, а потом – официантку. А вы всё на Ниночку смотрите… Нет, вы, конечно, ещё не старый!

– Спасибо на добром слове. После смерти жены не так смотрю на женщин. При ней, чего скрывать, грешил иногда... Но вот уже три года чувства притупились, словно и они постарели…

– Чувства не могут быть старыми. Они всегда новые, всегда молодые. Как только стареют, это уже не чувство, это привычка.

– Да, наверное…

Респектабельная пара закончила свою трапезу и вышла. В зале остался лишь Михаил Александрович со своим собеседником.

– Вы, может, просто пофигист?

– Что у меня было с избытком, так это ответственности за дело, которое делаю, за людей, с которыми работаю.

На дворе, куда выходило окно, возник шум. Подвыпившие молодые люди заспорили, и кто-то неожиданно сильно ударил по стеклу. Оно рассыпалось вдребезги.

Вскрикнула в испуге Ниночка.

Выбежал на террасу бармен, желая догнать хулигана.

А Михаил Александрович, неожиданно оказавшись один за столом, с минуту недоуменно вглядывался в пустоту, где недавно сидел собеседник… Потом махнул рукой, допил вино и, расплатившись по счету, нетвердой походкой направился к выходу.