Снег финальный вариант

СНЕГ
 
…Их было трое. Трое последних людей на Земле. Словно Бог смилостивился над человечеством, оставив ему последний шанс выжить. Только им надо было найти друг друга для этого.

Пустые мертвые города смотрели на них черными провалами окон, в которых не было стекол. Выжженные поля, оплавленные линии электропередач, искореженные остовы перевернутых машин вдоль дорог, выгоревшие леса, чернотой обугленных деревьев уходящие вдаль, мертвые рыбы на берегах рек, выброшенные взбесившейся водой, в мгновенье вышедшей из берегов, птицы, застрявшие в ветках деревьев…

И снег. Он шел уже третью неделю не переставая, днем и ночью, засыпая собой гибель планеты. Это была последняя война человечества. Ядерная… И закончилась она снегом. Тем, который все шел и шел, засыпая катастрофу.


...Камал жил в Индии. В том месте, которое когда-то было Индией. Он привык к теплу, к летней жаре и к зимним проливным дождям. Он не знал, что такое снег. В его языке даже слова такого не существовало, а в английском, он знал, такое слово есть – snow, но что оно означает?.. Однажды бабушка пыталась ему рассказать про это, да он так и не понял, а вот теперь… теперь увидел его воочию.

Мандариновые деревья, черными ветками безжизненно смотрящие на него, покрывались белым и падали, ломаясь под тяжестью снега. И умирали. Было холодно. Он кутался в свой старенький халат, пытаясь согреться. И не мог. Его черные длинные волосы, отливающие вороненым блеском, слипаясь от влажности, падали на глаза, закрывая дорогу. Голова покрылась снежной шапкой, тело дрожало от озноба. Он хотел согреться, подпрыгивая и растирая ладони, и с ужасом понял – даже разжечь костер ему нечем.

Камал присел на корточки, взял в ладонь горсть снега и стал рассматривать его. Снег был совсем не страшный, белый и мокрый, но он холодил и без того озябшие ладони. Камал поднял голову и посмотрел вперед. Вся видимая взгляду земля была одинакова. Только где-то впереди, на горизонте, маячил храм Будды. Он побежал к этому бывшему пристанищу веры, согреваясь на ходу, окрыленный мыслью, что, забравшись на его вершину, увидит другую землю – ту, к которой он так привык, где жил когда-то раньше, будто бы в другой жизни, когда еще цвели мандариновые деревья и так ярко припекало солнце. Ему потребовался почти час, чтобы добраться до ворот храма и увидеть, что они сорваны с петель и валяются тут же, рядом со входом. Он с благоговением вошел внутрь и, остановившись посередине, задрал голову вверх – купола не было. Серое небо над головой сыпало снегом, который, безветренно кружась, ложился на землю. Камал немного постоял, зачаровано наблюдая за этой ирреальной картиной. А снег все падал и падал…

Камал поискал глазами дорогу наверх и, не найдя другого способа подняться, стал карабкаться по полуразрушенной лестнице. Его замерзшие руки соскользнули, и он упал, больно ударившись спиной о балку на полу, покрытом слоем сажи вперемешку со снегом. Вскрикнув, он выгнулся, скорчился и замер на несколько минут, пережидая боль. А когда она утихла, поднялся и стал ощупывать руками болезненные места, потирая ушибы. Скривился от резкого укола в локте, когда неловко повернул руку, пытаясь дотянуться до позвоночника. Он снова стал подниматься по лестнице, но теперь уже осмотрительнее.

Камал достиг самого верха, поднялся на ноги, крепко ухватившись за остатки перекрытия, и взглянул на землю. С высоты птичьего полета она казалась нереально далекой. Горизонта не было видно, край земли скрывался за туманной пеленой падающего снега, размывшего разницу между землей и небом, превратившего все в одну сплошную картину, на которой не понять, где кончается земля, а где начинается небо. Небо, которого не было видно. Ни следов на снегу, ни одной живой души – ничего живого вокруг. Он так привык уже за эти несколько недель к этому, но… все равно, сердце сжалось, комок подступил к горлу, и он отвернулся, больше не в силах смотреть на эту картину. Вдруг перед глазами его возникла другая – какой-то образ, настолько реальный, что сначала показалось, что Камал сошел с ума. Он даже потер пальцами виски, пытаясь избавиться от наваждения. Будто переданный через гипертерминал в его мозг напрямую, без промежуточных пунктов фильтрации, образ был почти физически осязаем. Теперь казалось будто два мозга могли разговаривать друг с другом в реальном времени, связанные передачей сквозь тысячи километров, будто каждая снежинка стала тем электроном, который передает информацию и умирает, падая на землю. Он «видел» внутри себя другого человека, живого, сжавшегося в микронную схему, кричавшего на весь мир о том, что он один, что он живой, что он ищет жизнь на Земле, что черный ужас, поселившийся в нем, казалось, навечно, уступает место той надежде, что умирает последней, но которая еще жива. Камал замер, прислушиваясь к ощущениям внутри себя…


…Игорь поежился. Было не так холодно, но как же его достал этот снег! Третью неделю он валил, не переставая, и, казалось, в мире осталось только два цвета – белый и черный. Снег и все остальное. Зияющие чернотой провалы окон, в одно из которых он выглядывал, белый покров вокруг на земле, мутная пелена падающих снежинок, серостью скрывающая темноту ночи. Он жил в городе, который когда-то назывался Угличем. Город старинных церквей и неторопливых людей, маленький городок, затерявшийся в России, вдали от цивилизации, сохранивший такой милый провинциальный уклад жизни, для которого на карте мира не нашлось даже места.

Игорь жил напротив Педагогического училища – почти на окраине города, пропахшего углем, недалеко от плотины на Волге, куда он любил ходить. Стоя на берегу, смотрел на падающую воду с одной стороны плотины или на спокойный разлив водохранилища с другой. Когда-то плотина просматривалась из его окон. Теперь же ничего этого не было видно. Весь мир заслонила серая пелена, замешанная из ночи и снега.

Ему не спалось. Игорь спустился по лестнице со второго этажа, перепрыгивая через разрушенные и проваленные ступени, и вышел на улицу. Единственный уцелевший фонарь, стоящий неподалеку, и то не горел. Да он и не мог гореть – некому и нечему было подать электричество, да и провода все были оборваны и сиротливо свисали со столба. Игорь подошел к своей машине. Подошел просто так, зная, что она больше не сдвинется с места. Машина встретила хозяина скрипом хлопающих незакрытых дверей, снегом, лежащим на сиденьях, осколками лобового стекла на приборной панели. Он вытащил из прикрытого покореженного багажника щетку и машинально стал сметать снег с крыши, старательно пытаясь убрать эту снежную шапку. Невольно попадая в снег, его руки сильно замерзли, он уже не чувствовал большой палец на правой. Но, не обращая на это внимания, Игорь продолжал убирать снег с машины. Тот падал на сиденья, на зимние сапоги и брюки. Очистив полмашины, он обошел с другой стороны и стал сметать там, а когда закончил, то увидел, что первая половина опять припорошена снегом. Махнув рукой, кинул щетку в машину, аккуратно прикрыл багажник и открытые двери, бросил последний взгляд на нее, гладя мертвый металл занемевшей рукой, будто прощаясь с чем-то до боли знакомым и родным, будто хороня под этим снегом часть своей жизни.

Только теперь он почувствовал, что замерз, и сунул руки в карманы куртки, чтобы согреться. Но и там он наткнулся на горсти снега, попавшие в них во время чистки машины. Игорь вытряхнул снег, засунул руки за пазуху и, не оглядываясь, пошел вдоль улицы.

Шел снег. Мягкий, пушистый, он большими хлопьями ложился на город, закрывая собой черноту катастрофы, укутывая плотным покрывалом этот, ставший нереальным, мир. Мир, в котором не раздавалось ни звука. Мир, который ослеп и оглох. Игорь брел, с трудом вытаскивая ноги из сугробов. Даже шаги его не были слышны – снег глушил все звуки, белизной даже в ночи резал глаза. Игорь пробирался сквозь парк по тому, что раньше было аллеей. Только окружали его теперь поваленные в разные стороны деревья. А те, что остались стоять, были похожи на призраков с черными стволами и белыми руками, множеством белых рук, тоже мягких и пушистых, но с черным остовом ветвей, время от времени ломающихся под тяжестью, с треском или жалобным стоном падая на снег и пропадая в нем, а следы падений опять покрывал все новый и новый слой.

Игорь и сам уже стал похож на снежную бабу, которую они с отцом лепили во дворе в далеком детстве, ставя вертикально три кома один на другой, а потом втыкали принесенную из дома морковку вместо носа, искали вокруг веточки для глаз, рта и рук. Отец закуривал и смотрел на сына, весело бегающего во дворе рядом с бабой. А потом вставлял в «рот» снеговику недокуренную сигарету (это было одно из самых ярких детских впечатлений Игоря – именно дымящийся окурок во «рту» снежной бабы – с тех пор он не переносил табачный дым и ни разу в жизни не курил), лепил снежок и первым бросал его в снеговика, начиная настоящий артобстрел. Когда это надоедало, они валялись в снегу, кувыркаясь в нем до тех пор, пока Игорек победно не восседал на отце со счастливым раскрасневшимся лицом. Они поднимались и наперегонки бежали домой, чтобы согреться и обсохнуть. Мама незлобиво ворчала, выговаривая отцу, что он простудит ребенка и будет сам в этом виноват, и лично будет сидеть с больным. Мама быстро накрывала на стол, наливая в глубокие тарелки ароматный дымящийся суп, невероятно вкусный, особенно с краюхой свежего и мягкого черного хлеба, украдкой отломленного от целой буханки под мамино ворчание, что для этого существует нож, и под одобрительное подмигивание отца, защищавшего его и утверждавшего, что отломленный хлеб всегда вкуснее.

Их не было уже – ни мамы, ни отца. Дом, в котором они жили –старенький деревянный одноэтажный – рухнул сразу же, похоронив родителей под своими обломками. А его Света… его любимая Светланка шла в тот момент от своих родителей домой, крепко держа за руку маленькую Машу, а Сережка бежал рядом. Их сын был таким непоседой! Он не мог ни секунды спокойно постоять, не мог чинно идти рядом с матерью и сестрой, ему обязательно надо было или бежать вперед, или замереть перед витриной магазина, что-то высматривая в ней, одному ему известное, какую-нибудь вещь, которая так привлекла его внимание. Именно в тот момент и произошла вспышка. Ядерный гриб мгновенно расцвел своей смертельной красотой, поднявшись к небу шапкой и заслоняя собой солнце. От них ничего не осталось, кроме воспоминаний. Даже тени на асфальте не было, тени от солнца, которое закрыл зловещий гриб, когда они оглянулись на ярчайшую вспышку за спиной. Это было последнее, что они увидели изумленными от непонимания детскими глазами, и только Светланка поняла, что это значит, но было уже поздно…


…Снег все шел и шел. Казалось, не будет конца и края этому снегопаду. Казалось, небеса разверзлись, пытаясь укрыть светлым покрывалом черноту, созданную человеческой неразумностью, обелить его ошибки, мягко укрыть память тех, кто еще, может, остался в живых.

Игорь принял послание Камала, его мозг открылся для него, судорожно ища контакт, и нашел его. Бредя сквозь город, он сам не заметил, как вышел к реке. Снежинки падали в воду, тая, а их сменяли все новые и новые, будто хотели укрыть реку, но, видя, что ничего не получается, беззлобно и спокойно умирали в реке, становясь самой рекой, черной поверхностью взрезавшую пелену безнадежности, покрывшую память. То, что осталось от памяти.

А мозг подавал тревожные сигналы Игорю, врываясь в его мысли посторонним контактом, который он пытался отторгнуть, но не мог. Слишком настойчив был этот призыв, проникая в голову резкой болью, так что он даже поморщился, потерев лоб ладонью. Наконец он сдался и сосредоточился на этом контакте, пытаясь понять его природу. Он долго не мог постичь лихорадочные отрывки мыслей, пики чувств и понятий, совсем непонятных ему. Он только понял, что это не Камал…


…Сара родилась и всю жизнь прожила на острове Святого Лаврентия, на маленьком скалистом острове, и с детства привыкла к суровой жизни. Ее отец с раннего утра забирал подсохшие сети и уходил в море на целый день. Она редко видела его дома, только по вечерам, когда он, усталый и голодный, вваливался домой. Мать быстро накрывала на стол, садилась рядом и, подперев подбородок кулаками, молча смотрела, как он ужинает, иногда расспрашивая его о том, как прошел день, каков был улов, и не случилось ли что-нибудь этакое, когда он был в море. Отец отвечал односложно, поглощенный едой, запивая ее пивом или виски.

Сара помогала матери по хозяйству, с детства не чураясь грязной работы, воспитанная в суровых условиях тяжелой жизни. Она убирала дом, готовила пищу, чистила рыбу, засаливала ее в огромных бочках в подвале. У нее не было игрушек, почти не было. Однажды отец в очередной раз был в Номе (ближайшем городе на материке) и привез ей куклу. Она была несказанно счастлива этому, даже не ложилась спать, не положив ее на подушку рядом с собой. Много лет это была ее единственная игрушка. Девочка одевала и кормила ее, расчесывала искусственные желтые  жесткие волосы своей щеткой, выдирая волосы. Кукла совсем облысела, но все равно оставалась любимой игрушкой долгие годы.

Сара привыкла к погоде на острове и не представляла, что где-то может быть по-другому.  Ей никто не рассказывал, что есть на свете другие страны, где зима стоит не девять месяцев в году. Страны, в которых скудная растительность не отцветает за быстрый летний месяц, когда не успеваешь даже согреться, как снова наступает короткая дождливая осень, сменяющаяся быстро наступающей зимой с ее шквальными пронизывающими ветрами, несущими брызги океана вперемешку с мелким колючим снегом, бьющим в лицо. И что самое обидное, куда бы она ни шла, ветер, будто назло, поворачивался так, что снова дул ей в лицо, заставляя кутаться в старую отцовскую «аляску», порванную местами, но еще теплую, не пропускающую эту пронизывающую насквозь сырость.

А вот теперь будто наступила вечная зима. Ядерная зима – где-то она слышала уже этот термин. А еще она вспомнила старинную песню на любимом диске отца. Она даже знала название альбома и удивилась – настолько это совпадало с нынешней реальностью, что становилось страшно оттого, что тогда еще, в далеком 1983 году кто-то смог предсказать, предугадать будущее. Она вспомнила название группы – «Пинк Флойд» и альбом тот – «Последний отрезок, или Реквием послевоенной мечты». Весь мир стал одним сплошным реквиемом по Земле, по жизни, по мечтам и чаяниям людей, по надеждам и будущему. Реквием человечеству.

Она проголодалась. Вспомнила, что в подвале еще оставалась засоленная рыба – какая-никакая, а все же еда. Только чтобы спуститься в подвал, ей надо было выйти из дома и обогнуть его – дверь в подвал была с задней стороны. Сара выглянула в окно – ничего не было видно, кроме серости дня и метели, не прекращающейся третью неделю. А дома было тепло, потрескивали дрова в печи, сдобренные хорошей порцией угля, так что даже не хотелось выходить на улицу, но больно уж гнал ее туда голод. Она оделась потеплее, открыла первую дверь и быстро прикрыла ее за собой, чтобы не выпускать тепло из дома. Сунула ноги в высокие, выше ее колен, валенки – подарок отца – и толкнула входную дверь. Дверь не открылась. Она толкнула еще раз, взглянув на засов – тот был открыт. В недоумении она продолжала толкать дверь, но та не поддавалась. Тогда, подставив деревянный ящик к маленькому окошку под потолком, она взобралась на него и выглянула на улицу – дверь снаружи была занесена снегом. Она с ужасом смотрела на это, лихорадочно соображая, как же ей теперь быть – очень уж не хотелось открывать окно в комнате и выпускать тепло. Но ничего путного в голову ей так и не приходило, и она с сожалением подумала, что придется все же вылезать через окно.

Сара снова вернулась в комнату, подошла к окну и открыла его. Вмиг комната наполнилась холодом, пронизывающим ветром и снегом. Девушка быстро влезла на подоконник. Ветер ударил оконной своркой о стену так, что задрожали стекла. Пытаясь удержать равновесие, она покачнулась, взмахнула руками и выронила связку ключей. Та упала в снег, пронзая его до земли, пропала там, а место падения сразу же замело, будто и не было его вовсе. У нее еще оставалась слабая надежда на то, что подвал не был заперт…

Спрыгнув с подоконника, Сара провалилась по пояс в сугроб. Она долго закрывала окно, изо всех сил борясь с ураганным ветром. Снег не летел – он стелился поземкой, подхваченный ветром, сухой и колючий, бил ей прямо в лицо, слепя глаза и замораживая вдруг потрескавшиеся губы. И невозможно было спрятаться от этого снежного ветра, от этой вечной зимы. Она разгребала снег вокруг себя голыми руками, расцарапывая их о колючесть снежинок, пытаясь выбраться из сугроба. Но, словно издеваясь, ветер препятствовал ее попыткам выбраться, заметая снегом, забираясь в рукава, за шиворот, забивая глаза, рот, нос так, что она даже боялась глубоко вздохнуть, чтобы не нахватать снега. Это был совсем не тот ласковый снежок, по которому так приятно бежать на лыжах под ярким зимним солнцем наперегонки с собственной тенью. Снег стал ее врагом, злейшим врагом, стремящимся замести ее и похоронить прямо тут, у стен ее дома. Она окончательно разозлилась, быстро задвигала руками и телом, высвобождаясь из вынужденного плена. Когда ей это удалось, она выползла на поверхность, встала спиной к ветру и, наконец-таки, облегченно вздохнула полной грудью. Сделав шаг вперед, она снова провалилась. Теперь она уже быстро выбралась и, улегшись на живот, поползла за угол дома к спасительной двери в подвал, с ужасом думая, что та тоже может быть завалена, и придется снова окоченевшими руками и ногами разгребать эти снежные заносы. Но, как ни странно, перед дверью в подвал было лишь слегка припорошено, а не завалено. Когда Сара, поднявшись, добралась до цели, ее ждал жестокий удар – большой амбарный замок висел на двери… Ее охватило настоящее отчаяние. Она представила, что ей надо проделать весь путь вокруг дома обратно, найти ключи и опять вернуться. Сара все смотрела на замок, не зная, что делать. Только одно ее утешало – дверь открывалась вовнутрь. Внезапно решившись, с разбегу врезалась в нее и больно ударилась локтем. Дверь скрипнула, дрогнула, но устояла. На пятой попытке девушка смогла-таки выбить ее. Сара упала на лестницу и покатилась по ней, в кровь разбив себе бровь и оцарапав руки.

Она неподвижно лежала на полу, закрыв глаза, чувствуя, как по лицу течет горячий ручеек крови, попадая на губы своей соленостью. Ей стало плохо, к горлу подступила тошнота. Сара перевернулась на живот, уперлась руками в пол, чтобы привстать, и тут ее вырвало. Она вытерла рукавом рот, покривилась от противного вкуса, провела ладонью по лицу, посмотрев на следы крови, устало улыбнулась своим мыслям, поднялась и снова упала, как подкошенная, лишившись последних сил. Она просто лежала. Смотрела в потолок невидящим взором. Не думала ни о чем.

В этот момент мозг пронзила молнией какая-то мысль, будто появившаяся извне, но явно не ее. Сара прислушалась к себе, но ничего больше не обнаружила. А когда села, странное ощущение снова вернулось в голову, теперь уже осязаемое и реальное. Кто-то обращался к ней, искал ее, прощупывая эфир мысленным призывом. Нет, не именно к ней, а вообще, будто бы выискивая контакт в пустоте. Она почувствовала осторожное прикосновение чужого разума и не стала противиться этому – у нее просто не было на это сил. Сара не знала, как ей ответить. Тогда она попробовала мысленно поговорить с ним и с удивлением поняла, что это удается. Перед ней в воздухе, словно в зеркале, возник образ мужчины, и она даже знала, что зовут его Камал, что он один, что вокруг него никого нет, но он знает, что есть еще далеко от него другой человек, с кем он смог мысленно связаться. Он научил ее, как это сделать и где искать, и она, попробовав, с удивлением обнаружила, что нашла другой разум, где-то поближе к ней, чем Камал, но тоже очень далеко. Это был мужчина, и звали его Игорь.


Они создали тройственную минисеть. Будто связанные невидимой нитью, они общались друг с другом, рассказывая о себе и о том, что происходит вокруг. А происходило примерно одно и то же: разрушенные дома, отсутствие жизни и снег.

Они попытались слиться в единое целое, чтобы понять возможности, которые у них внезапно появились, подсказывая друг другу, что и как надо делать, терпеливо обучаясь науке общения при помощи разума. В результате пришли к одному мнению – жизнь на Земле должна возродиться, а для этого им надо встретиться.

Передвигаться можно было только пешком – других способов не осталось. Поняв это, они двинулись навстречу друг другу, мысленно отметив самую удобную точку для встречи, и знали, что сойдутся именно там. Они не гадали – они знали это.
Ночь кончилась. Над Землей всходило солнце, несмело пробиваясь слабыми лучами сквозь тучи. Оно освещало Землю и то, что осталось от человечества. Планета больше не была голубой. Она была черно-белой. Тучи, расползаясь по небу, уступали место солнцу, которое несло тепло и свет. Снег потерял свое страшное обличье, превратившись в привычный мягкий и пушистый снежок, укрывший собой катастрофу.

Из вершин огромного треугольника, раскинувшегося почти на полпланеты, навстречу друг другу двинулись трое оставшихся в живых, словно вдоль невидимых пунктирных линий, пересекающихся в одной точке внутри треугольника, чтобы там возродить новую жизнь.

Ветер стих, и теперь стали четко видны следы на снегу, оставляемые каждым из троих. Мысль, что пройдет еще много времени, прежде чем они встретятся, не страшила их. Они были готовы к этому, подбадривали друг друга, не давая впасть в уныние и отчаяние от того, что у них может просто не хватить сил на то, чтобы достичь точки встречи. Они знали, что обязаны дойти, что на их плечах лежит вся ответственность за судьбу человечества, за продолжение его рода, за жизнь на Земле, за саму Землю.

Снег ласково искрился и скрипел под ногами. Он больше не был врагом. Он стал другом:  ослепительно сияя под солнцем, весело переливаясь всеми цветами радуги, раскрашивал новый, будущий мир, к которому так стремились они – трое людей.

Трое первых людей на Земле…


22–23.11.2003 Москва


* * *