Охотник мертвого города

Сегодня я убил вампира. Я следовал за ним уже несколько недель, от одного заброшенного дома к другому, по улицам Мертвого Города. Несколько недель – там, где рассвет приходит молочной пеленой тумана вместо тлетворной зелени ночи, и здания тают за твоей спиной в белесой мути вместо черноты. Есть только ты и ветер, со стонами и всхлипами мечущийся по пустынным улочкам, приходящий вслед да туманом и к полудню развеивающий его, оставляя лишь пыль и серость. Ты и камень, гладкие серые плиты, готические башенки, щербатые булыжники мостовой. Город приходит всегда, равно чуждый охотнику и зверю, рано или поздно поглощая обоих, втягивая в надлом реальности – арена для гладиаторских боев, такое человеческое развлечение нечеловеческих сил. Даже случайная крыса кажется здесь родным существом, которое так же дышит, ест, пьет, чье маленькое звериное сердечко бьется так же, как твое собственное. Мило, верно? Стальная звезда сорвалась с моей руки и ударила точно в серую облезлую спинку. Крыса издохла сразу, лишь ожгла меня напоследок взглядом, полным осмысленной, человеческой почти ненависти, неведомо как вмещающееся в столь крохотное существо. Я осторожно, стараясь не касаться пропитавшейся кровью шерсти, вытащил звезду и вытер о край плаща. Едкий запах ударил мне в ноздри, а тощее тельце у моих сапог уже утекало струйкой зловонной жижи. И верно – откуда в стылом каменном городе, где нет ни людей, ни воды, ни пищи, взяться обычной крысе?
Я спал днем, держась подальше от зданий с их неверными тенями, привыкнув постепенно к холодному ощущению пустого пространства вокруг. Над бурдюками и заплечным мешком висел едкий запах чеснока и алкоголя – я не хотел однажды ночью вернуться и обнаружить, что запасы мои превратились в груду отбросов, а голод и жажда заставили меня прекратить охоту.
Несколько раз я ощущал след вампира, слабый и неверный. Назовите это шестым чувством, или седьмым, если хотите, в шестые записав скорость реакции на грани предвиденья. Это было то чувство присутствия чуждого, что заставляет собак испуганно скулить и выть на луну и младенцев рыдать на руках у матерей. Мы играли с ним в прятки, гонялись по поддавалам и чердакам, и каждый раз вампир ускользал, просачивался туманом в дверные щели, рассыпался стаей красноглазых крыс, улетал смеющимся нетопырем.
Я настиг его на семнадцатый день. Кособокий двухэтажный особняк, словно остов корабля, поднимался из белых волн тумана. Здесь сохранилась еще какая-то мебель – стулья с неудобными спинками, опрокинутый набок стол, кресло-качалка, протяжно поскрипывающая от сквозняка, буфет с нетронутой посудой. И от этого непонятного запустения становилось жутко и тоскливо. Я никогда не задавался вопросом, почему опустел Город. Это казалось чем-то само собой разумеющимся, столь же обыденным и привычным, как восход солнца. Конечно, всегда найдется кто-то, кого заинтересует, отчего оно восходит и какие принципы управляют его движением, но большинству это никогда не придет в голову.
Стены подвала были изъедены плесенью и грибком, затхлый воздух насквозь пропитался разложением. Тьма стояла густая, мутная, почти осязаемая. Шедший от двери за моей спиной свет терялся в ней, лишь наметив очертания каких-то бочек и деревянных колонн. Но тогда я почти не нуждался в зрении. Чуждое было рядом, в той густой тени за колонной, затаившееся в ожидании броска.
- Иди ко мне, - тихо произнес я. Бессмысленные и смешные слова, но я не раз замечал, что даже призрачное ощущение контроля над ситуацией придает силы. – Иди ко мне.
Полувздох-полухрип был мне ответом, когти клацнули об пол. Белое, похожее на паука, иссохшее от неутолимой жажды существо метнулось ко мне. Оно начало прыжок человеком, но в грудь мне ударили уже волчьи лапы, клыки щелкнули в дюйме от моего лица, обдав запахом склепа. Левой рукой я поймал звериную морду, в правой у меня был кинжал – серебряная безделушка, бесполезная в обычной драке, но при встрече с вампиром незаменимая.
Кому-то, возможно, это кажется красивым и достойным живописания, мне – нет. Убийство отвратительно по своей сути, но нет ничего отвратительнее, чем убийство, ставшее привычным и не оставляющее уже осадка в душе. Я не стану кривить душой и говорить, то это было легко и просто. Это не было ни просто, ни легко. Закройте на миг глаза и вспомните, когда вам в последний раз снился кошмар, от которого вы просыпались в холодном поту, непослушными пальцами нашаривая выключатель, а дрожь еще бежала по вашему телу, прочь от сердца, задерживаясь в руках, в коленях, в пальцах ног, и тяжесть еще давила грудь, саднящую от несуществующих ран. Вы вздыхали облегченно и вытирали, возможно, выступивший на лбу пот, а потом, взглянув на будильник и убедившись, что вам осталось еще несколько часов драгоценного сна, спокойно отворачивались носом к стенке. Мне тоже не раз хотелось отвернуться и, накрывшись одеялом с головой, спокойно уснуть. Но тогда уже вы, проснувшись однажды, вместо выключателя нащупали бы ледяную руку кошмара.
Я сам не верю, в то, что только что сказал, в красивые слова о спасении человечества, но иногда приятно лгать себе, ища смысл в бессмысленности и привычке, в нелепом стечении обстоятельств, сделавшим меня тем, кто я есть.
Иногда я спрашиваю себя: зачем? Зачем я иду по этой дороге, ведущей в никуда?
И почему я всякий раз просыпаюсь в холодном поту от мысли, что однажды могу не найти ее?

***
Луч фонарика терялся в душной и влажной темноте подвала. Где-то капала вода, быстро топотали крысиные лапки, звенели полупустые бутылки в руках жмущихся к теплу батарей бомжей. Дверь оказалась открыта, а печать ЖЭКа снаружи сорвана, что почему-то не удивило меня. Выключив фонарик, я поднялся по полутемной лестнице, вышел серый день, прошел вдоль огороженной бетонными плитами стройки, обогнул груду ржавых крышек для люков и оказался на углу Дегтярной и одной из многочисленных Советских. Прямые, как спицы, улицы разбегались вокруг, холодные и пустые. Негостеприимное, жуткое место, оно даже днем выглядело опасным. Щурились проходные парадные и обшарпанные дворы, покрытыми катарактой пленки окнами мертво смотрели пустующие здания, робко помаргивали страшные коммуналки, надменно смотрели шикарные дома и офисы. Когда-то я был поражен открытием, что всего в пятнадцати минутах ходьбы от Восстания таится такая мертвая и холодная пустота, улицы, на которых как никогда ясно ощущаешь свое одиночество.
Редкие прохожие косились иногда на меня, но чаще проходили мимо, поглощенные собственными заботами. Должно быть, я выглядел со стороны немного странно: прорезиненный долгополый плащ с капюшоном, тяжелые заляпанные грязью ботинки, походный рюкзак за плечами, - но что-то подсказывало мне, что не такая уж не привычная одежда заставляет их бросать в мою сторону нехорошие взгляды. От меня все еще пахло смертью.
Я зашагал прочь, туда, где шумел и бился неиссякаемой жизнью Невский. Прошел еще один обычный день, не стоящий даже заметки в Живом Журнале, но я все равно пишу туда – потому что поговорить не с кем.