Контраст черных и белых линий

       Ночь   клубится   сиреневым    дымом    моей  сигареты,    и   я   знаю:   очень   скоро   настанет   рассвет.   Школа,   уроки,   подъезд… моя   единственная   отдушина,   способ   самовыражения   в   том,   что   я   пишу.   Без   попыток   кому-либо   что-то  доказать.  Вкладывая   себя   в   каждое   слово,   пропечатанное   здесь,   не    собираюсь    внушать   Вам   какую   бы   то   ни   было   свою   идею,   правильность    моего   мировоззрения,   навязывать   Вам   субъективное    восприятие    жизни.  Одна   просьба:   не   ищите   меня   в   данной    героине:   мы   разные   люди.   Эта   история   не   обо   мне.   Здесь    изложены    лишь   некоторые   мои   мысли.  Так   что,   сие   повествование    не   автобиография.
    
        Занимаюсь   искажением    лунных   лучей,   поражающих   своей   проницательностью,   залезающих   слишком   глубоко   в   душу;   превращаю   их   в   секунды,   пронизанные   чувствами   одной   жизни.
       От   взгляда   до   взгляда,    от   прикосновения   до   прикосновения   мы   преодолеваем    шажок   за    шажком    расстояние   до     любимых   нами  людей, а    оно   не   сокращается.   Возникают   попытки    самообмана,   иллюзии,    давящие   на   психику,   мешающие   разуму   разобраться   со    звуками,   сделать   какие-то    важные   для   себя   выводы,   принять    нужные   решения – так   появляются    Другие   люди,   замкнутые   и   таящие   свои    секреты-за…бы   под    тяжелым   засовом    недоверия.   
      
               
 


      Солнце   собирает   меня    по   кусочкам,   делая  из  меня  целое,   целое,   составленное   из    оборванных     мыслей,   скучных   и   бессмысленных     высказываний,   каких-то   неугомонных   чувств.   Осень   и  солнечные   лучи,   греющие   мои   плечи   и   голову,   ласкают   и   жалеют   меня.    Но   я   не   люблю,   когда   меня   жалеют.
      Где-то,     когда-то   давным-давно    произошел   сбой   всей   системы   бытия,    и   мое   существование   пошло   по   неправильному   руслу.   Понять   бы   только,   в   чем   именно   заключалась   ошибка.   Хочу   это   усвоить,   даже   сознавая,  что   назад  пути   нет.    Я   против   душевных   шрамов,   оставленных   недосказанностью.   И   не  нужен   мне   больше   девиз   «бежать   и   не   оглядываться   назад» -  я   обернусь,   и   все   равно,  что   могу   сорваться.
      Такой    знакомый   подъезд:   окурки,   бутылки,    одноразовые  стаканчики,     бычки   жизненных   косяков    и   прочие   горе-ценности……   Немного   выпила  -  так   будет   проще   разобраться   в   себе.    Думаю:   сейчас   я   смогу   найти   свою   правду-истину,   потерянную   лет   сто   назад,   забытую   в   прошлогодней   листве …..      ( Подождите,   прикурю   сигарету!)  Мне   сидеть   здесь,   догоняя    свое   прошлое ,  до   23. 00,   а   потом -  домой,   где   пустые   стены    дожидаются   моего   прихода,      не  говоря    уже  об   умных,   интеллектуально   развивающих   учебниках,   книжках   с   разноцветными   картинками   и   с   большими   перспективами   безоблачного   будущего,   то   есть    мужа,   детей   и   прочей   ереси.   Ха-ха-ха  .
     Тем    более,   мой   папа   ждет   меня.  Или     не   ждет?   Впрочем,   неважно.    Я    буду   сидеть    тут   еще   5    часов,    изучая   подъездные    стены,   которые    я   предпочитаю    своим,    домашним.    Надеюсь,   меня   не   найдут.  По    крайней   мере,   пройдет   достаточно    времени,    прежде   чем   они   додумаются   заявиться    именно   сюда.   Кроме   того,   я   могу   отправиться   на   крышу,   бродить   там,   вспоминать   и   удерживаться    от   желания   покинуть   причал.
     Прокручиваю   время,   возвращаюсь   к   истокам.

               

                ******
     Мое   детство   и   я,  маленькая   девочка,    никем   не   принимаемая     в   игру.    Я    подхожу   к   соседке-ровеснице  (идиотка,   мать   ее!) : 
   -Тань,  у   меня   есть   кукла.   Посмотри,   какая   она   красивая!   Давай   поиграем   вместе!   (жалобно;   я   была   доброй;   я   унижалась;   я   хотела   играть   в   куклы!!!)
    -Я    не   буду  с   тобой  дружить!   Я   дружу   с   Мариной!  Мы   тебя   не   берем     с    собой!
    -Но   почему?   А   хотите    мороженое?   Мне   мама  дала    денег.
    -У   нас   свои  есть.   Ты   дура!
    Я    разворачиваюсь    и   потихоньку   плетусь   домой.   
    Только    сейчас    я   понимаю,   что   не   так   важно,   что   о   тебя   думают    другие,   второстепенные     персонажи    твоей   жизни;   тогда    я     этого   не   знала.   Я    не   знала   многих  вещей,   не   знала,   что   моя   мама   через   силу   ложится    под   моего   лжепапашу,   что    она   долго   не   протянет   и   что   накопление   обид   и   крушений   ведут   ко   взрыву,  неминуемому   и   неукротимому,   безудержному    крику,   который   уже    не   является    криком   о    помощи,   потому   что   голос,   орущий   и   заглушаемый   морем   других  голосов,    не  способен   взывать   о   помощи;   он    способен   только   орать,  орать,    сколько   хватит    сил   и   слабости  -  пороков   человеческой   души…   Но   тогда   я   об    этом   даже   не   догадывалась,   зная   лишь   то,   что   никто   не   хочет   со   мной   дружить,   о   чем   изо   всех   сил   старалась   не   думать,   а   мысли    проскальзывали     по   моей,   уже   тогда   не   очень   устойчивой   психике     черной   птицей   на   темном   фоне,    оставаясь   незамеченными    для   окружающих,   но   неизбежными,    как   тени   в   полдень,   ясный   и   солнечный.   
       Каменная   жизнь,   каменные   стены,   каменная   дорога……  Вам     не   страшно?   Мне,   да.
       Я    пришла   домой;  мама   лежала   на   диване   и   изучала     чью-то   фотографию.
      -Обедать   будешь? -  спросила   она,   даже   не    смотря   в   мою   сторону,   будто   вела   разговор   с    фоткой.
      -Нет,  спасибо,   мамуля.    Мамуля,   а   почему   со   мной   никто   не   хочет   дружить?
      -Это   повседневно,   понимаешь,   дочь?  -  сказала   она   недовольным   тоном,   как   будто   ее   совсем   заебали    подобными   глупыми   вопросами,   хотя   я   вообще   обращалась   к   ней   обычно   лишь   по   крайней   нужде:   боялась   я   эту   странную   женщину - мою   мать,  которая   чаще   всего   сохраняла   ледяную   маску   на   своем   нежном   лице.  -   Всегда    кого-то   принимали,   а   кого-то – нет;  кто-то   был   в   фаворе,   а   кто-то   терпел   крушения.  Все   нормализуется.   Ты   есть-то   хочешь? – последнее   предложение,   из   всех,   произнесенных    ею,   понятное    мне,   уложившееся   у   меня   в   голове,   не   заставляло   задумываться:
      -Нет,   ма…
      Мама   любит   папочку   и   любит   меня,   а   папа   любит   мамочку   и   тоже  любит   меня,   а   я   люблю   их   обоих,   я   люблю   их    обоих,    их   обоих,   обоих,   обоих…  Сейчас   я   люблю?….

               
                ********               
      Первый   класс.   Я,   с   большим   бантом,  стою   на   линейке.   Все   смотрят    друг   на   друга    с   интересом:   тут   для   каждого   все   в   новинку.   Никто   не   бракует   меня,   не   спешит   признать   никуда   не   годной,   противной,   плохой,…  но   что-то   напряженное   витает    в     воздухе  -   он   тяжелый   и   трудный  для  восприятия.   Меня    мучает    паранойя.   Я    постоянно   жду   наезда,   а,   как   известно,    лучшая   защита -  нападение.
     Я    поняла,   в   чем   дело,   поймала   тот   самый   недоброжелательный   взгляд,   брошенный   на   меня   мельком.   Девочка,   с   яркими    черными   глазами,     смотрела     мне   в   лицо,   как    мне   тогда   показалось,  со   злостью.   (Лишь   по   прошествии   многих   лет   я   догнала,   что   смотрела   она   просто   прямо,   чего   мне   никогда   не   было   дано.)    А     мне   почудилось,   будто   взгляд   этой   девочки   похож   на   взгляд   доканывающих   меня    во   дворе   девчонок.   И    вдруг    что-то   во   мне    перевернулось,   всколыхнулось;   унижения,   многочисленные   опущения    позволили   мне   «бросить   камень   первой».    Я    подошла:
     - Я   тебе  не   нравлюсь?
     -Ты   какая-то  не  такая,  -  проговорила   она.   Ее   голос   звучал   так   уверенно    и   непоколебимо,   что   я   вздрогнула.   Первый  класс.     Боже    мой!    Я   перестаралась.    Пощечина     опустилась     на   ее   маленькое   личико,    потом   вторая,   третья.   Дальше   к   нам   подошла   преподавательница   младших   классов.   Мне   в   дневник   было   записано    строгое   замечание,   запретили   подходить   к   этой   девочке ближе, чем   на   расстояние     пушечного   выстрела.   
          Девочку   звали    Света. Впоследствии   она   сделалась    объектом   толпы   воздыхателей,    хотя    любили   ее   далеко   не   все.    Но   она   была   общепризнанно   красива     и   сильна   как   личность.  (Неужели    я    сейчас   с   таким    спокойствием    способна писать это?).     Вероятно,    алкоголь    делает      свое    дело.)    Она   никогда    не   пряталась    за   спину     кого-либо,   всегда   отвечая     не   только   за   свои   слова,   но   и   за   чувства,   мысли….(О,   Господи,   Господи,   Господи,   неужели   я   когда-то   так   думала?…    и   еще   немного   водки).  Света    могла   позволить   себе   быть   честной   с   окружающими  (довольно   глупо   было   с   моей   стороны   так   полагать).    Но    всем   известно:   в   мире   у   каждого   имеется   свой   родной   «скелет   в   шкафу»,    свои   заморочки.    Я   считаю,   что   действия    человека,   отрицательно   оцененные    другими,  -  это   лишь   последствия   чего-то,   произошедшего   с   ним    в   прошлом     и   оставившего   следы   на   память,   порой   всплывающие   и   заставляющие   свою    жертву   поступить    именно   таким   образом,   а   не   как-то   иначе.    Одно    вытекает   из   другого;   надо  только   однажды   обратить   на   это   внимание.   Все   предельно   просто,   примитивно   и   так   естественно,   что   иногда   даже  не    верится.

                ********
       Школьные   занятия   мне   давались   хорошо.   Я   не   знала    особых    затруднений   ни   в   математике,   ни   в   русском,    вплоть   до   сегодняшнего   дня,   то   есть   до   одиннадцатого   класса.  Мне   было   нетрудно   дать   списать,   за   что   ко   мне   относились   достаточно   сносно,    а   высокая   успеваемость   не   позволяла   учителям   сильно   наезжать   на   меня.   По   той   же   причине   (плюс   деньги)   мое   обучение   в   столь   славном   заведении   пока   что   не   закончилось   пинком    под   зад,   несмотря   на   мои   достижения   и   в   «других   областях   науки».    Так   что,   эрудированность    по   всем   предметам   снабжала   мою   неприкосновенную   личность   уймой   привилегий.
        Правда   дружеские   отношения      не   очень     складывались,   но,   по    большому   счету,   мне   было   на   это   наплевать:   я   жила    в   каком-то   своем   мире,   глядя   на   остальных   как   бы   со   стороны   и   исключительно   через   призму    собственного    восприятия.   Я    отлично    знала   реальность,   но,   скажем   так,   не   обращала   на   нее   внимания.    Иногда   мне    становилось   дико   больно,   не   хватало   внимания,   доброй   дружеской   улыбки   в   неудачный   день,   но   я   яростно   отгоняла   от   себя   подобного   рода   мысли,    пытаясь     довести   себя   в   этом   нелегком   деле   до   совершенства,   то   есть   совсем   горевать по данному поводу.
       В    8-ом   классе    я    нашла   себе   отраду:    начала    курить.   Сигареты   всегда     привлекали    мое   внимание,    еще   с    очень   раннего    возраста;    успокаивал    нервы   серый,    грязный    табачный   дым.    Курение   for     me -  уход    внутрь   себя.   Я   выдыхаю    никотиновую   отраву,   а   взамен    получаю   возможность    дышать,    ходить   по    этой   планете,   существовать    дальше.    Не   думаю,   что    когда-нибудь   откажусь    от    привычной       иллюзии,   которую     символизирует     курево,   иллюзии  бурной    деятельности    в    моменты     моего    абсолютного    бездействия.
       У    одноклассников,    паинек     моих    сладеньких,   тогда,    разумеется,    и   мыслей    не    было   о    том,    чтобы     подымить.    Сначала    я,    со   своими    сигаретами,    пряталась,    стремалась,    что    прознают   о   моем    страшнейшем   пороке,   но    вскоре  оставила   «любовь    к   шифровке».   Осуждение,  презрение,   состояние   тихого,    молчаливого    оцепенения   читались    во   взглядах    моих    ровесников.    Дело   тут    не   только   в   смертном   грехе      -никотиновой    зависимости-,   если   мне    что-то    не   нравилось,   меня    как-то   обижали    и    задевали     мое   достоинство,   я,   долго   не   церемонясь,   подходила   и   давала   в   табло,   причем   силу   никогда   не   рассчитывала – с   детства   лишена   чувства   меры   .    Меня   не   пытались   подкараулить   в   темном   переулке    те,   кому   я   врезала,   но,   конечно,   не   из-за   моей    геркулесовой   силы,   которой   не   имелось   даже    в    потенциале:   агрессия   и   состояние   аффекта   помогали   мне.   Просто   после   одного   из   моих   стараний   такого   рода   у   кого-то   была   сломана   рука,   у   кого-то -  выбит    зуб,   а   у   меня   появилось    домашнее   животное,   по   кличке   Иван   Викторович,    навещавший   меня   с   того   памятного    дня    каждую   неделю,   но   об   этом   позже. 
           А    в   школе   всем   втихомолку   от   меня    стало   известно   о   поставленном   мне    диагнозе.    Деньги   отчима,   как    обычно,    помогли   решить   проблему   с   директрисой,   которая,   кажется,   не   сильно   грезила    моим   обучением   именно   в   ее   школе.   Фишка   в   том,   что   никто   почему-то   не   додумался,   что   если    я    без    труда   решаю   усложненные   задачки   по   физике,     то   могу   ненароком   догадаться   и   о   том,    что   все   держат    меня   за   больную.    За    моей   спиной   перешептывались,   каждый   отводил   от   меня   взгляд,  когда   я   поворачивалась   к    нему. 
        «Но    откуда   же   такой   феномен:   явные   отклонения    психики,     (которые    позже   укоренились    во   мне)    и   в   то   же   время   повышенный    интеллект -   возможно   ли?» - поражалась   моя   классручка    при   разговоре   с   матерью,   когда   я   грела    уши   под    дверью.  Мама,   скорее   всего,   в   это    время    холодно   улыбалась.
           Я    же   не    знала   пределов:    перестала   замечать    правила      этой   жизни,   хотя   и   раньше   я   их   слабо   ощущала.   Иногда   мне   казалось,   что   я  действительно   сумасшедшая,   и    даже,   что   мое   сумасшествие   вполне   оправдано.   Дело   в   том,    что,   когда   все   говорят   одно,   ты   уже   и   не   можешь   считать   по-другому  -   своеобразное   подчинение    обществу,   не   заслуживающему    ни ***.    Я   всегда,   постоянно,   видела   ежедневное,   ежечасное,   ежесекундное   лицемерие,    строгое    направление    мыслей    вправо   или   влево,   и   ни   шага   назад -  иначе   расстрел.   Я    просто    не   могла   закрыть   глаза   и  не   смотреть.   А    жить   безнадежным   подстраиванием   под   остальных   меня   не   устраивало – так   и   сформировалась   я   как   личность.
         Мама    все   реже   появлялась   дома.   Иногда   неделями   пустовало   ее   место   возле   отчима.   Я    чувствовала   мамину   боль,   передающуюся   мне   по   незримым   проводам,   от   чего   становилось   вдвойне   больнее.   Ее   нервы   давали   сбой:    за   годы    жизни   они    превратились   в   расстроенные   гитарные   струны,   дергая    за   одну   из   которых,    можно   было   получить   отголосок    из   другого     краешка    мамулиной   души.    Она    была   очень   уязвима.   Милая   мама,   такая    красивая   и   настолько   зачахшая     в    этом    гнилом,     полном   злобы   мире.  Я   жалела   ее,   а   она,   чувствуя   мою    жалость,   все   сильнее   удалялась   от   меня.   Я    не   в   состоянии   была   понять   структуру    этой   циничной,   смеющейся    беззастенчиво    над    нашей    усталостью   жизни,   не   знала   ответов   на   необъятное   количество   вопросов,    которым   не   имелось(!)   ни   начала,   ни   конца,   углубляясь   все   больше   в    человеческое     безразличие,   безличие…   Люди,   не   умеющие    ни   любить    -пряча   свое    бездушие   за   пышностью    фраз-,   ни   ненавидеть,    что   же   это   тогда   за   люди?!!   Комок,   спутавшихся   между   собой    змей,   думающих   лишь   о   том,   как    бы   больнее   друг    друга    ужалить,   а   потом   посмаковать   укус;   существа,   микробы    с   приставкой      «без».
       Для   себя    я   вывела    следующее:    ненавижу   я   даже   слишком    хорошо    для   не  созревшего   во   взглядах    человека,    а    любить   мне   просто-напросто     не   позволили,    вовремя      сказав:  «Закрой    рот!»-  и   причислив  безапелляционно    к   лику   душевнобольных.
      

       Я    сидела    на    одной    из    перемен,     смотрела,    как   распинается      напонтованная    девушка    Света,   разговаривавшая   с   кем-то    из   одноклассников.    Я    наблюдала   и   думала,   есть   ли    хоть   у   кого-нибудь    из    них     душа,   есть   ли    что-нибудь    внутри    них,   кроме     отлично   устоявшихся    догм.    Они    так   много   говорят,   разбрасываются   словами,    надуманными    непонятно   с   какою   целью     эмоциями,    а   я  -  так     мало,    они    так    мало   делают,   а   я – так   много,   так   много,   что   порой   даже   не   хватает    сил   самой   себе   признаться   в    совершенных    поступках,    а   иногда   становится    тяжело      находиться   с   пресловутыми   ошибками   под   одной   ветхой,   не    защищающей   от    гроз   и   метели    крышей. 
        Впрочем,   к   людям,    учившимся   со   мной   в   классе    я   всегда   пыталась    относиться    максимально    хорошо  (снисходительно,   сказала    бы   я,   но   я   не    считаю    себя   выше   их),   но    близко   к    себе   никого   не    подпускала,   да    и     горящих    желанием    со    мной    подружиться    особо    не    было.    Меня   сторонились,    боялись,    как    какого-то    смертоносного    насекомого,   пытаясь    как    можно   меньше     ко   мне   обращаться.    Чего     про   меня   только      ни   гнали:   и    на    учете    в   милиции    я    стою,   и   пять    человек    уже    убить    успела   (хотя    попытка    была    одна,   да   и   та   неудачная),   и    по   трупу    ребенка    прошлась… Придурки!    Но    сейчас   не   об    этом.   
      Я    глотала    душный,    насыщенный    углекислым    газом    воздух,   наполнявший   наш    класс.    Мне   было   грустно.   Я    растворялась   в    помещении,    превращаясь   в   невидимку,   играя   в   прятки   с    самой   собой;   мечтала   о   начале   урока.   Покурить    к   тому   моменту   я    уже    успела,   а    эта    эгоцентричная    свора,    стоявшая   и   обсуждавшая   свои    дела,    мне    уже   порядком   поднадоела.    Света    заливала    что-то    про    своего   парня,    а    остальные   слушали    с   деланным   воодушевлением.   Света    идиоткой   мне  никогда   вообще-то   не    казалась,   но,   откровенно   говоря,   я   думала,   что   она   довольно    мало    чем   отличается   от    этого     тупого   стада.    Вернее,    она,   может,   один   из   наиболее    достойных   экземпляров     тупорылых    людей,   способная,   однако, сказать    иногда   что-то    стоящее.    Ее   уважали,    она   срывала     шквал   аплодисментов,   чем    меня   несколько   раздражала,    несмотря   на   то,   что   я   ей   никогда   не   завидовала:    мне   не   нужны    были   ее   многочисленные   поклонники,   потому    что   я    знаю,   что   такое    настоящая   любовь.   
           Мой   бывший   парень,   сильный,  напичканный      всяческими     высоконравственными     убеждениями…   А    вот   я   склоняюсь   к    собственному   умозаключению,    что   сильных    не    бывает -  бывают    люди,   не   знающие   депрессии   и   скручивающей,   сковывающей     по   рукам    и    ногам    сердечной   судороги.   Именно   такие   вечно   тычут     себя   пальцем    в     грудь    и   орут:   «Look    at    me!   Следуй   моему   примеру,   и   у   тебя   все   получится!»   Я   со   стороны   видела  -почти    вся   жизнь,   оставленная   позади   прошла   под    знаменем   «взгляда   со   стороны»-  как   люди   ломаются,   как   они   падают   и    поднимаются   снова    лишь   для   того,   чтобы    опять   упасть,   пройдя    несколько   шагов   вперед…   И    тут    ничего    нельзя   поделать,   разве   что   посочувствовать,   чего   я   делать   крайне   не   люблю,   да   и   особо   не   умею.   
         Так   вот,   его   звали   (и   зовут)   Дима.   Дима,    Дима,   Дима…   Я     встречалась   с    ним   три   недели   и   два   дня.    Мои   губы   в   его   губах – и   все   так    неправдоподобно   просто,   и   я   дышу!!!     Не   надо   более   ответов   на   мои    риторические    вопросы    под   звездочкой,  вопросы    особой   сложности.   Почему?   Потому   что   моя   израненная   душа   тянется   к   его   душе,   и    потому   что    я   могу   быть   рядом   с   ним,   становиться   с   ним    на    мгновение    неразрывным   целым,   ощущать   наше   полное   единение.   
         Люди   называют   эту   сладкую   истому   счастья   Любовью,   а    я    бы   предпочла   окрестить   ее     Жизнью,   поскольку   именно   в    этом    чувстве     и    заключается      ее     суть    и    ее    истинный    смысл    в   моем   понимании.
        Между   мной   и   сделавшим   меня   счастливой    человеком   образовалась   бездна.   Все    закончилось   банально:     он   меня    кинул,   не   выдержав   школьной   молвы,   да   и     меня   никогда   в   действительности   не   любя.   Сказал,   уходя,   что   я    странная,   непонятная,   агрессивная,   критичная,   груженая;   сказал,   что    я   порчу  его   репутацию  (вот,   оказывается,   какие   мы   нежные!).     А    я    осталась      ждать   в  пустой    комнате  перед   открытой   дверью,   надеясь   почему-то   на   то,   что   он   вернется.   Мгла    поглощала   меня,   заставляла    бояться   себя   и   своей   жуткой   мрачности,    подчеркивающей   жирной   линией    бесконечность   и   обреченность.
      А    затем – таблетки    и   известная   всем   наклонная -  попробуй-ка,   побеги   наверх,   к   лучшему,   разумному   будущему!   Вы   слышите   голос  KURT’а,   раздражающий   слух   своей   пронзительностью?   Значит,   кто-то   еще   чувствует   то   же,   что   пережила   я.     «Валиум»,   взятый   у   мамы   в   тумбочке   (она   тоже   порой   пошаливала),   косяки,   добытые   таким   трудом   -при   моей-то   нелюбви   к   общению-,   шипящие   бычки   в   глазах   его   подружек - ненужные    сюжеты  старых   песен.   Это   знает   каждый,   кто    на    каком-то   отрезке   бытия   решил,   что   его   жизнь   прервана.
      Таблеточками   сейчас   я   балуюсь   лишь    изредка:    выросла    из   этого; косячки    забиваю   по   праздничкам – можно  и   обойтись,…  а   вот   он   ожогом   увековечился   в   моей   памяти.   Дело   в  том,   что   было   в   наших   отношениях   что-то   светлое,   не    обычное   для   меня,    так  сильно   контрастирующее  с   моей    привычной   жизнью;    что-то   ужасно   детское    было   даже   в     постели,   испачканной     кровью   погибшей   девственности -  до   него – никого,   после – тем   паче.  Только   он.   
     Мне   казалось,   что  мир   уходит   у  меня   из-под   ног,   когда   Дима   целовал   меня.    А   когда   он   ушел,   я   вполне   четко    ощутила   привкус   ртути   на   заиндевевших   губах,   некогда    пробовавших     его   тело.  Я   почувствовала,   что   я   больше   не   увижу   яркого   следа   падающей   звезды    на   осеннем,   грустном   небе  -   это   повергло   меня   в   отчаяние. 
     На   каком-то   промежутке   времени   мне   просто   показалось,   что   он   может   разобраться   в   том,   что   меня   беспокоит   и   пугает    (я   спутала   его   с   доктором  Айболитом ),    сможет   легким   лекарством   проникнуть   в   мою   душу   и   вылечить   меня   (бывает,    поражаюсь    собственной   тупости).   Но   любви-то   с   его   стороны   не     испытывалось:   ему   всего   лишь   хотелось    трахнуть    ненормальную   девушку,   которая   всех   к   тому   же   чуждалась:  иногда   охота   побывать   в   роли   первооткрывателя,   тем   более,   что   я   не   дурнушка.    Но   не   гулять   же   с   сумасшедшей:   позабавиться – одно   дело,   а   встречаться – ну   совершенно   другое.   Ведь   по   большей   части   все   знали,   что   я   прохожу   курс    лечения   у   психиатра,   что   со   мной   случаются   припадки    и   что   я    немного   не   в   себе. 
       Позже    я   чуть   не   убила   Димину   бабу.   Бесила   меня,   корова   жирная!    Я   ее   ножиком   немножечко…   От   колонии   меня   тогда   отмазали:    расстроенная    мама,   богатый,   любящий   ее   отчим – и   все    проблемы    решены.   Школа,   кажется,   получила   новое   компьютерное   оборудование.   А   вот   без   психиатра   не   обошлось.
          Такой    умненький,   дотошный,   видавший   виды,   приплывший   ко   мне   прямо   из   специализированной   клиники    дядечка,   по   имени   Иван   Викторович.   Приперся   он   с   явным   намерением   вправить   мне   мозги   на   место,   но   что-то,   по-моему,   наше   полугодовое   общение   мало   к   чему   привело.   Разве   что   к     его     желанию   покувыркаться   со   мной   в   одной   койке,   что,   опять   же   по   моему   субъективному   мнению,   не   имеет   отношения   к    излечению    психического   расстройства…  Конечно,   не   мне   судить   о  методике  профессионала. 
        До   хрена   людей,   которые   никогда   не    поверят   в   то,   что   врачи   могут   быть   не    менее   больны,   чем   их    пациенты,   а   ведь   это  так.   Типичный   тому   пример   Иван   Викторович,   педофил   гребаный!       Просто    психиатры    частенько   выбирают   себе   именно   эту   профессию   с целью избавиться   от   собственных   комплексов,   чем    лишь   усугубляют   свое   состояние.   Так-то,   доктор   Фрейд!   Раскусила   я   Вас,   а   Вы   меня – нет.  Неудачник!
        Но   пора   вернуться   к   разговору   о   том   памятном   ключевом   дне,   с      которого,  собственно,   и   началось   мое   реальное   лечение.


        Прозвенел   долгожданный   мной   звонок.   Все,   недовольные   сим    обстоятельством,   потащились     на   свои     места.   У    нас   должна   была   быть   контрольная   по   алгебре.  Я,   кажется,   единственная,    не   листавшая   судорожно   странички   учебника,    пребывала   в   полнейшем   спокойствии.   Вместо   излишней   зубрежки   я   следила   своими   кошачьими   глазами    за   Светой.   Она   поймала   мой   взгляд    и   зачем-то   улыбнулась   в   ответ.   Я   еле   удержалась   от   того,   чтобы   показать  ей   «FUCK» -  никто   не   просил   ее   мне   скалиться.   В   мыслях   просвистело:  «Неужели   ей   тоже   надо   списать?».   Я   посмотрела   на   нее   с   отвращением   еще   раз   и   отвернулась.   Почему-то   в   тот   момент   мне   вспомнилась     ситуация,   оставшаяся   навсегда   в   1-ом   классе,   когда   я   била   эту   девочку   по   лицу,   а   она   не   отступала   от   своего   мнения,   но   и   сдачи    давать   не   собиралась:   она   просто    смеялась    надо    мной.  При    мысли   об   этом    внезапный   прилив    уважения   к   этому  человеку   окатил   меня   с  головы   до   ног.   Я   почувствовала   себя   опущенной   и   жалкой.
        Света   меня   не  боялась,    но   и     никогда   не   подтрунивала   надо   мной   даже   за   спиной -   я   это   точно   знаю.    Мне   казалось,   что   ей   меня   жаль,   но   все   было  не   так   просто.  Светочка – добрая,   честная   девочка,   просто   ангел  (а   ангелам   место   на   небе) – вот   как   я   думала   о  ней.   Ее   видимая     (но   раньше   я   не   догадывалась,   какая    она    на   самом   деле)  прямота    меня     дико   мучила.    Неужели   кто-то   действительно   может    позволить   себе   быть   откровенным,   когда      вздумается?  Нет,   я   и   тогда   уже   не   верила   в   эту   сказочку   про    белого   бычка,   потому   что   такая   искренность   не   входит   в  пределы   норм,   придуманных   людьми -  негласных   норм.  По   крайней   мере,    так   думаю   я.
      

        Я   села   за   парту   (сидела   одна),   взяла   в   руки   учебник   и   занялась    созданием   вида   бурной   деятельности.   В    алгебре   все      слишком   точно: слишком   скучно, строго   разложено   по   полочкам - нет   никакой   альтернативы,   зато   в   моих   мыслях – чрезвычайный   бардак.
        Вошла   алгебраичка,   дала   задание.   Я   решила   быстрее   всех.  Кто-то   сзади   попросил   передать   ответы,  желательно   с   объяснением.   За   неимением   других    дел   я   решила   помочь.   Написав   все,   что   от   меня   требовалось,   я,   отдавая   листок,   пропалилась,  за   чем   последовал   жуткий   ор.   Юлия   Валерьевна   никогда   не   отличалась   пунктуальностью:   бить   по   больным   местам -  ее  favorite   game.   Она   долбасила   по   ушам  возгласами: «Что   ты   себе   позволяешь??!!!!   Срывать   мне   урок   надумала,   да?????   Это   тебе   не   специализированная   школа!   По   тебе   психушка   плачет!!!» И   еще   много   чего   было   сказано   ею   по   поводу   моей   невменяемости (учитывая   то,   что   такой   диагноз   мне   не   ставил   даже   Иван   Викторович,   принимая   во   внимание   его     мастерство   быть    «на   все   руки   от   скуки»). Короче   говоря,   облажали   меня    на   полную   катушку.
        И   вдруг     цунами   эмоций   накрыла    меня   с   головой,   повела   в   сторону,     закрутила.   В   глазах   потемнело;   в   ушах   зазвенело;   каждый   звук,   каждая   нотка   высокого   голоса     Юлии    резонировали   в   моих   висках   нестерпимой   болью.   В   голове   отстукивала   парадный   марш   барабанная   дробь.   Все   вокруг   поплыло   и   начало    двоиться.   Окружающая   действительность   потеряла   строгие   очертания.    Мозг,   без   моего   позволения   на  то,   выбрал   из   воспоминаний   один   инцидент,   затмивший   все  второстепенные   факторы     самосознания,   задвинул    на   дальний   план   все   лишнее,   все,   что   согревало   меня,   что   меня   жалело,   опуская   на   самое   дно,   бросая   в   пропасть   без   надежды   на    спасение.   Беспощадность   воспоминаний,   потеря   себя   и   рациональности   в   замкнутых   пространствах – симптомы   моей   болезни.   Время   невозмутимо   отсчитывало   шесть   лет   назад,   не   обращая   внимания   на   мои   сопротивления,   погружало   меня   в   талую   воду.
       


       Я   в   больнице   под   капельницей;   около   меня   суетится   целый   рой   врачей.  Я   ничего   не   могу   понять:   болит   голова,   чувствую,   как   сердце   перекачивает   кровь.   Мне   страшно.   Где   я,   мама,    мамочка?   Почему   возле   меня   нет   моей   мамочки?!   Откуда   здесь   все   эти   люди?  Врачи   в   белых   и   зеленых   халатах    что-то   говорят,   но   я   не   в   состоянии   разобрать   ни   звука.
     Резкая   смена   виртуальной   картинки:   память   уносит   дальше   в   прошлое,   к   причине   моего   появления   в   больнице.   
   
       Я    выхожу   во   двор:   радостно   поют   птички,   светит   солнышко – это   Весна   ложится   на   Московские     улицы, (раздвигает   ноги),   улыбается   всем   своей   свежестью.  Я   благодарно   улыбаюсь   ей    в     ответ     и   дарю   любовь   окружающим,   которой   у   меня   переизбыток:   она   хлещет   через   край.   Мне   всего   десять   лет    и  я   думаю,   что   мир   добрый   и   милый,   что   все,   о   чем   мечтаю,   непременно   сбудется,   иначе   и   быть   не   может,   потому   что   жизнь   прекрасна!  Вера   в   вышеперечисленное   правда   уже   к   десяти   годам   капельку   ослабла,   посредством   неудавшейся   дружбы   с   девочками  и   мальчиками  из   соседних   домов  (тогда   все   имело   значение).   Но   зато   я   не   переставала   верить    в   принца…   Верить… Бабушка   в   свое   время   назвала   меня   Верой   и   пророчила  всегда  надеяться   на   лучшее.   Бабушка   умерла;  попала   под   машину.   Думаю,   она   верила    на   последнем   издыхании   ничуть   не   меньше,   чем   всю   долгую   жизнь.    И    такая   случайная,   нелепая,   благосклонная,   обоснованная   и   быстрая   смерть -  бабуле   можно   смело   позавидовать.  Жить   в   обществе   трех   святых   дам – Веры,   Надежды,   Любви,   и   получить   белоснежный   билетик   прямо   из   рук   Господа   Бога…   что   ж,   она   этого   заслужила. 
      Так    вот,   моя   вера   утекла   через   щели    между    пальцами    именно   в   то   теплое   чудесное   утро;   я   ее   упустила,   потеряла   себя – остальные   разочарования   не   считаются,   потому   что   моя   душа   перестала   быть   по-детски   чистой,   доброй,   открытой. 
     Я    шла   по   двору    и    вдруг   увидела   ИХ.   Большая   компания   девушек   лет   17,   шествующих   с   пивом   и   сигаретами   в   зубах.    Одна    из   них   бросила   на   меня   уничтожающий   взгляд;  видно   было,   как   алкоголь    или,   еще   вероятнее,   наркотики   разъедали   серное   вещество    в   ее   голове;   заметно,   как   озлоблена   она   на   происходящее    в   своей   жизни:   на   небо,   на   землю,   на   солнце   и   даже   на   меня,   с   моей   долбаной    душевной   улыбочкой.    Подружки   этой   сучки   тоже   были   явно   чем-то   недовольны:   компания,   наверно,   тащилась   с   неудачной   разборки   (судя   по   состоянию    одежды) – закусывала   удела.   Правда    реаниматоры    делали   свое    дело,   и   группа    шалав,   постепенно   приходя   в   себя,   громко    истерично   ржала,   пытаясь   подавить   в   себе    какое-то  дешевое,    пустое   огорчение. 
       Та   девица,   бросив   на   меня    оценивающий   взгляд   во   второй   раз   и   натолкнувшись   на   мое   пожелание   всем,   даже   им,   добра,  начала     улюлюкать   и   говорить    какие-то   путаные,    грубые,  матерные,  убивающие   и   уничтожающие    мое   хрупкое    и   столь    подверженное    внешним   влияниям  сердце   слова,   адресованные,   разумеется,   мне.   Дальше   бутылка     не   допитого   ею   пива   полетела   мне   в   голову.   
      Боль,   резкое   ощущение    невесомости,   грань   между   жизнью   и   смертью -  вот   что  я   получила   взамен   на   искреннюю   любовь   к   людям.   
      Неужели   теперь   я    такая   же,   как    те   озлобленные   ****и,   способные     ударить  беззащитного   ребенка,    делающие    больно    невиновному?…
      


      Почему    именно    сейчас    эти    мысли    догнали,   настигли    меня,   разорвав    завесу    видимого   спокойствия???   Моя    голова    вот-вот    взорвется!    Голос   Юлии   Валерьевны     вызвал    приступ   тошноты -  мне    надо     курить!   
     Я   умерла   бы,   если    бы     тогда   не    закурила.    Помню,    как     беру   в    руки    пачку    обожаемых     мной    сигарет,   судорожно    нашарив     ее   в    сумке.   Прикуриваю.    Столь    необходимая,   животворящая    затяжка – и   я   уже    с    трудом    различаю,    что   происходит     вокруг,    т. е.  слова    Юлии    Валерьевны.    Я    даже   вижу   ее    саму,    вижу    ошеломленный    класс,    пребывающий    в    шоке     от    моей,   столь    безобразной    на    первый    взгляд    выходки.   Чувствую,    как    Юлия   Валерьевна    выводит    меня   из    класса,    не    проявляя    при     этом    особенной     любезности;    слышу,    как    она   вещает,     звеня   в   моих    ушах     не    совсем    убаюкивающим    звоном:  «Психам -  место    в   лечебнице,    а   не   в   государственном    учреждении!»  И   в   этом    я   с   ней    полностью   солидарна.
          Неделю    тогда    я   просидела    дома,    меня    никто   не    навещал,   не    звонил,   не    справлялся   о   моем    самочувствии.    Помню    из   тех    семи    дней   только    заунывно-пошлую    болтовню      Ивана   Викторовича.   В   следующий    понедельник     я    более   или    менее    оклемалась,  а   дня    через   три    пошла   в   школу.
          Было   неловко   перед   одноклассниками,    но   я    уже   научилась    почти   не   обращать   на   них   внимания.   Я    жила    в     исключительном    мире    кистей,    красок,    бумаги   и   ручки.    Мне   не    был   необходим    чей-то    громкий    вердикт,   чье-то    мнение.    Я    изолировалась    ото    всех    внешних    факторов,    училась   жить    девизом  «мненавсенасрать»  (желательно   в   одно   слово).    Но   порой   я   позволяла   себе    небольшую   честность,   рисуя   всем    знакомые,   тысячу   раз   увиденные   мною,   как   и   остальными   людьми,   наверно,   фрагменты,  объединяющие    нас.   Я   использовала    готический    стиль,    изображая     бурую   свернувшуюся    кровь,   косые    дожди,    страшное,    мрачное    небо,   неподражаемое   своей    необычной,   тяжело    воспринимаемой    красотой.   Я    объясняла    на   листе   бумаги   все   свои   чувства,   вместив   их   в   определенный   формат.   Острый   язык   огня   после     безукоризненно    слизывал   мою   боль,  мои   мысли,   мою   не  реализовавшуюся   полностью   любовь,   забитую,   зажатую   в   тиски.
 

                ***
      Ровно    девять   тяжек    обыкновенной   сигареты,    отсчет   с    числа   60   в   обратную   сторону -  и   я   сижу   за   своей   партой,   как   всегда,   в   никем   не   прерываемом   одиночестве,   вглядываюсь    в   серые   непримечательные   лица   одноклассников,   которые   упорно   боязливо   отводят    от    меня    свои   жадные   до   жизни   глаза.   А   я   сижу   и   стараюсь   ни   о   чем   не   думать,   даже   о   том  (особенно   о   том),   что    Дима   при   встрече    так   же,   как   они   все,   отведет   от   меня   испуганный     светлый   взгляд.   Он   человек,   подаривший   мне   минуты    почти   безупречного   счастья,   и  я   буду   век   ему   за   это   благодарна.    Я   лишь   пытаюсь   ненавидеть   его   за   страх,   который     он  испытывает   по   отношению   ко   мне,   будто   я   какое-то   непредсказуемое,   еще   не   изученное   людьми   животное,   готовое   броситься   на   любого,   кто   к   нему   подойдет.   Да,   я   могу   позволить   себе   жить   честнее   других,   с   виду   кажется,   что   у   исполнения   моих   желаний   нет   моральных   ограничений   и   что   я   свободна,   а   раз   так,   я   не   нуждаюсь  в   его   омерзительной   жалости;  не   нуждаюсь   ни   в   чьей   жалости!!!
           Именно   это   я   и   сказала   Свете,   когда   она   подсела   ко   мне   по      приходе   в   школу.    Она   посмотрела   на   меня   открытым   взглядом,   не   пряча   глаза,   как   это   любят   делать   люди   при    виде   моего   прелестного   личика,   и   я   почувствовала,   что   что-то   упустила,   не   уловила   в   ней.   Ответ   прозвучал    без   заминки:   «Мне   тебя   не   жаль.   Мне   кажется,   я   тебя   понимаю.   Очень   плохо,   да?»
         Я   была   в   шоке,   если   не   сказать   больше,   я   видела   осуждение   и   страх   в   каждом    знакомом   человеке,   а   в   Светином   лице,   в   лице,   в   котором   я   в   первую   очередь   рассчитывала   заметить    плохо   прикрытое   отвращение    перед    слабостью,   не    читалось    ничего   подобного.   Оно   выражало   удивительное   понимание   и    что-то   еще,   что   я   не   могла   угадать.  Я    даже   не   в   силах   оказалась    вспыхнуть    привычной   агрессией,   не    было   и   речи    о   подозрении    в   неискренности.    Я,   как   любой   человек   с   периодическими   психическими   припадками,    способна    чувствовать   очень   тонко,   но   я   не     обнаружила   ничего,    что    могло   бы     меня   оттолкнуть;    она    окончательно      обезоружила   меня   своей   доброжелательной,   но   нисколько   не    навязчивой    улыбкой.
         Завязался   диалог.
       -Да.    Плохо.   Почему   тебя   это   интересует?
       -Давно    хотела   поговорить   с   тобой,   только   не   находила    предлога.   Ты    необычная.   Ты   по   откровенности    заняла    бы    первое   место…
       -Боюсь,    что    нет, -  оборвала    я    ее. – По    сумасшествию,    хотела    ты    сказать.
       -Я   сказала   то,   что    хотела, - умело    отпарировала   она.   
            


        Закончились    уроки,  и   я   отправилась    в    свой    излюбленный   подъезд,    где    я,    кстати,   и    сейчас   нахожусь.    Была    зима,   холод    окутывал   меня,   поглощая   все   мои   прочие   ощущения.   В   подъезде,   забравшись   на    самый   высокий   этаж,   я   достала    свои    скромные     художественные    принадлежности,    начала    рисовать.    Я    рисовала    иней    на  длинных    замерзших    ресницах,    чью-то   добрую,    не   по   погоде   теплую    улыбку.    Только    сейчас,   по    прошествии    почти    полугода,    я    понимаю,    что    за    основу   картины    взяла   Светино   лицо.
         Кто-то    хлопнул    внизу   входной     дверью;    я   услышала        легкую,   слишком,    может    быть,   женственную   поступь    острых    высоких    каблуков-шпилек    и    увидела     Свету.    Не   люблю,    когда     мой    творческий    процесс    чем   бы    то     ни    было    прерывается  -  реакция    сработала    незамедлительно:
        -Ты    же    не    куришь!    Зачем    пришла?    Что    тебе   здесь    понадобилось? -  спросила   я,    употребив,     кажется,    в    трех    предложениях    штук   10     матерных    слов.
        -Я     знала,   что   ты   тут,    спокойно   ответила   она. – Мне   захотелось   показать   тебе   кое-что.
       Сказав    это,   девушка    начала    рыться    в    сумке     и   в   результате    выгребла    кипу     разукрашенных   картинок,   которые,   мельком    пролетев    у   меня    перед    глазами,   не    оставили    ничего    в    сознании.    
       -Посмотри,    пожалуйста,    на    досуге.   Ну    ладно,    не   буду   тебе    надоедать.    Извини,   что    побеспокоила, - чуть   ли    не    чопорно    раскланявшись,    проговорила   она    и   такой    же   легкой    походкой    спустилась     вниз,    все    так   же     громко    хлопнув   дверью,   но    на    секунду     мне   почудилось,    что   ее    каблуки-шпильки     стали    тяжелее    и     что    воздух,   которым    мы   дышали,   уплотнился.     Но,   наверно,    именно    в   этом   и   выражается    мое   отклонение   от      нормы:   мне    кажется   то,    чего    нет…
        Я     осталась   одна   в   своем   любимом    убежище,   осталась    полноправной    хозяйкой.    Светины   творения   я    смотреть    не   особо    рвалась,    поэтому     сначала    дорисовала    свою    картину,    вторую    по   счету   в    тот    день,   мрачную,    черную,    но   в   этой    черноте    явно    проглядывала    надежда    на    что-то,    моя    надежда.   Затем    я    выкурила    сигареты    две   и,   от   делать   нечего,   взяла    Светины   рисунки.   Пролистнув   их,   я    была   обескуражена:    то,    что   я    увидела,    оказалось    выше    всякой    критики:   я   увидела   выражение    ее   Души,   но   очень    созвучное    мне   самой.    Все   картины    осуществлялись    в    пастельных    тонах,    но   в    каждом    штришке,    в    каждом   еле   заметном    мазке    просвечивалась    неординарность   Светиного    мышления.    Нет,   она   не   передавала    боль    банальной   кровью    по   запястью – она     выше   и    талантливее   такой    бездарности.    Не    замечалось    резкой    готики,   как    в    моих   работах,    но    безысходность,    взрыв    души,    крик,   но    уже   не   о   помощи   был    столь    очевиден,    что    мне     стало    нехорошо.   Пронзительность    выделяла   ее   работы,    абсолютно    жуткая,     отупляющая,    делающая    невыносимо    больно.   Мне.               
         



          Так     мы     начали    дружить.
          Наши    характеры     и     мировоззрения     сильно   контрастировали.     Контраст     между    черным    и    белым,    между     честностью    и    неискренностью,    между    одаренностью     и    бесталанностью    был    явно    не    в    мою    пользу,     но    это    нисколько    не     мешало    нашим    отношениям.    Я,    используя    мрачные    тона,    никогда    не    добьюсь    той    темноты,    той    ночи,    какую      Света    с    легкостью    выражала     в    нескольких    мазках    светло-светло-серой    краски.
        Мне    было    с     ней     легко,    хорошо    и    спокойно.    Очень    много     времени    мы     начали    проводить     вместе:     мы     сидели    за     одной    партой,     ходили    гулять,    часто     срывались    с    уроков,    уезжали    на    другую     станцию    метро,    бродили    там    по    парку,     заходили    в    кафе,   где    непременно    заказывали    две    порции       мартини,    я    курила,    а      Света      ела     фруктовый     десерт.    Я    могла     говорить     и    не    контролировать      свои    слова     в     плане     эстетической      и     моральной     цензуры,    могла     высказываться    и     пребывать     в    полнейшей     уверенности,     что    меня     выслушают    и    постараются    понять.    Оковы     недоверия     и    закомплексованности     слетали,    но     медленно,   постепенно,    не    желая    покидать    меня    слишком    быстро.     Я      изливала    Свете    душу    по    поводу    того,    что    меня    беспокоит,      говорила    о    маме,    которая,     похоже,     окончательно    ушла    от     нас     с    отчимом,     оставив    меня    ему,    наверно,    на   долгую    память    о    себе,    хотя       он     ее     до    сих     пор    любит    и    ждет,    обладая    не   свойственной    мужчинам    способностью    на    проявление    такого    рода     чувств;     рассказывала      о    маминой     любви    к     моему     биологическому    отцу,     который     просто    на…     на    нее;       повествовала    о    маминых    необоснованных    и    жутких    взрывах     агрессии   и    о    том,    что     мое    психическое     заболевание      переходит     по    наследству,     что     у      нас    в     крови     беспричинные,    ничем    искусственно     не    вызываемые    галлюцинации     и    неожиданно    возникающая,     но    быстро    проходящая     невменяемость,     что     это     передается     исключительно    по    женской    линии     из    поколения    в    поколение,     что    ни    одной     счастливой     женщины    у      меня    в    семье    не     было,    наверно,     за    всю    историю     нашего     рода;    говорила     о     том,     что    мама -  такая     же     незаконнорожденная    дочь,     как    и   я,    потому    что,     как    ей     кажется,     мы    умеем    любить.     По   крайней    мере,   так    было    сказано    в    дневниковых    записях    матери,    на    которые   я    случайно    натолкнулась    года     два    назад.     Из     этого    же     источника    я     почерпнула,     что    я     ее    абсолютная    копия,    насмешка     судьбы,      и    что     с   каждым     днем    и    с   каждым    новым    припадком    я     напоминаю    ей     себя     все    больше;    только,     по   ее    мнению,   я    сойду   с    дистанции     гораздо    быстрее,    чем    она.
         Обо    всем    этом    я    рассказывала    Свете    за    нашими    приватными    беседами.       Я     мучила   ее     душещипательными    историями    о    несложившейся    любви,      излагала    свою    точку    зрения     насчет      людей,     мира,     даже    насчет    невозможности      существования    друзей,    противореча    тем    самым    самой    себе.
         «Если    ты    смеешься, - пускалась    я    в    философию, -  значит,     ты    счастлива.   Если    ты    надела    короткую    юбку    при    неплохой    фигуре,    значит,    ты    шлюха,    а     если     при     плохой - дура.    Если    ты     молчишь,    когда    все    говорят,    значит,    тебе    нечего    сказать.   Так    думают    окружающие – simple    laws    of    life,    поэтому    они    мне    безразличны,    поэтому    я    могу    позволить    себе    агрессию     по    отношению    к    ним.     Жизнь – единственная    поездка    в    метро    без    билета,     без     права    на    существование    таких,    как     я.     Жизнь – беспрерывность    бездарной     суеты.     Жизнь – чей-то    честный    взгляд,    полный    слез…»
           С    каждым     высказанным    словом      мне    становилось    проще    дышать:      змей    переставал    душить     меня – я    избавлялась     посредством    долгих    исповедей.     А      Света  -  девочка,    которую    я     беспощадно    била     по    лицу    в    1-ом    классе,      которая    попыталась    вылечить    меня   и    у    которой    психотерапия    получалось     покруче    и    поэффективнее,     чем    у    профессионала   широкого    профиля  -  Ивана   Викторовича- ,   мрачнела,    грустнела.     Она    ощущала    каждую    мою    зазнобу,    каждую    слабинку     моей     мелочной,     злой    и    ограниченной    душонки.
             
 
 

               Начало    этого    учебного     года     мы     провели    со    Светой,    будучи    уже    неразлучными    подружками.     Она     потихоньку    теряла    свое      прежнее    окружение.    В    таких    же    отношениях,    как    до   близкого    общения    со    мной,    она    осталась     лишь    с    одной    девушкой    из    параллельного    класса     и     парнем,    знавшими     ее    довольно    давно   и     за     что-то    явно     ненавидевшими    меня    (только    теперь    я     знаю    причину     столь     негативного    отношения    к      себе).
               Света     стала    уже    не    настолько    профессионально,    как     раньше,    маскировать    свои     чувства,     пряча      их    под     красивой    оболочкой,       хотя    внутренне    она    была       еще    более    красива.    Просто    людей    слепил    этот    прекрасный    свет    ее    необычной    красоты,     красоты    такого     сильного    понятия,    как    Правда.     Но      что-то,    что     было   в    Свете    раньше,    что-то,    что    сильно    любили    в    ней    другие,     умерло,     завяло,    приказало     долго    жить.    К    сожалению.
               За     какие-то     полгода    Светуля       сумела    растопить    лед    моего    долго    накапливаемого    патологического    страха    перед    откровениями.     Она    заставила    меня    снова        поверить,     а    сама   вместе    с   тем,    верила       все   меньше,     хотя    на    людях    она    умела    держаться     лучше    меня.     Света    не    выдерживала    тяжести     моих      исповедей,    прогибалась    под    ней,     ломалась.
              Мои    походы     к    директору     школы      перестали    славиться    своей    частотой:   я    ничем    особенным    в    последнее    время    не    отличалась;    не     отмечалось    учителями    огрехов     в    поведении.     Я    сделалась     спокойной     и    не    такой    импульсивной,    как    все    предыдущие     годы.    
            И    лишь    Дима    сладкой     волной    проплывал    по    моей     душе,    теребил    воспоминания.     Осень.    Я    чаще    думала    о   нем,    не    забывая,    разумеется,    о    его     последних    словах,    до    сих    пор    стучащих    у    меня     в    ушах,    сказанных    мне    по    телефону     после    того,    как     я      порезала    ту    его    девчонку.
           Был       конец      февраля;     снег     холодной     мерзкой     пеленой     ложился    на    мои    ресницы;    я     шла    домой    после   посещения   ментуры.        Тогда    я    первый     раз    закурила    при    родителях,    потому    что    решила:     если    они    знают     о    моем     реальном    преступлении,    тогда    почему    бы    им   не    узнать   от    первого    лица    о    моей    вредной    привычке?!    Просто    о    вредной    привычке?   
          Мама    лишь    устало    улыбнулась,    изобразив    на     лице    гримасу    боли,     достала    свою    неизменную     «Virdginia».    Отчим    начал    злобно    орать:     я    не    акцентировала     свое   внимание     на    нем,     не    хотела     понимать,    что    он    говорит.    Да     мне    было    и    не    до   того:   голова    имела    вид    забитого    шара,     наполненного    до    отказа     разными    бессвязными    словами,     имевшими    отдаленное    сходство    с    мыслями.    Память    по-прежнему    выдавала    Димин     укоризненно-равнодушный     взгляд,    отчего     становилось     горько    вдвойне.     Пронзительная,    резкая    боль      внутри     меня,     угнетающий    вкус    крепкой    сигареты…………………………………………………………
           Мы       зашли    домой.     Мать    опустилась    в    кресло;     отец    продолжал    безупречного     качества    нравоучение,    но   я    совершенно    ничего    не    слушала  -  села    за    компьютерный    стол    у    себя   в    комнате    и    принялась    за    познавательнейшее     изучение    обоев    на    стене.     Что-то     говорилось    про     мою    пустоту    и    злобу,     но    никто     (может    мама?)     и      представления     не     имел,    как    себя   чувствовала   я    (хотя    я    нисколько    не    оправдываюсь:    знаю    свою     вину).    Губы    пересохли,    а     я     даже    не    в    силах   была    их    облизать.      Только    стук     колес    встречных    поездов    аккомпанировал        моему      состоянию.   Я     постепенно    успокаивалась    и    расслаблялась:     в     ментуре,   в   туалете,    я    умудрилась    принять    «валиум».    
         Изображение    обоев    на     стене     менялось;     причудливые    формы     знакомых    цветочков      становились    продолговато-приплюснутыми.     Я     ощущала    умиротворение,     как    будто    я      уже    лежу    в    принадлежащем    мне    по    закону    гробу,    то   есть    абсолютно     не    чувствовала     своего   тела.     Я     прекрасно    знала,    как    здорово    мне    будет    на    следующий    день,     но     о     подобных   «мелочах»    мне    думать    не    хотелось    вообще.    Честно    говоря,    мне    практически    ничего    не     хотелось,    разве    что     услышать,     что    он    меня    прощает,    но     это    дерзкое     желание    было    изначально    обречено    на    неудачу.     Мне    оставалось     рассматривать     цветочки     на    обоях,     такие    безвкусные    и    немного    траурные.    
         Промывание    мозгов     продолжалось    недолго,    в    общей    сложности      часа     полтора,    но    оно,    к    сожалению,    не    привело    к   должному    результату,     а     именно    не    изменило     моих    пороков    на     хорошие,    добрые    моральные    качества,    которые    маме    правда    так   же    мало     присущи,     как   и    мне.
          С    чувством    выполненного     долга    отчим     отправился    восвояси    спать,    а     мама      еще    долго    курила    в     их    комнате.      Я    же,    как    обычно,    -не   изменяю     старым    привычкам-    уселась     у   телефона,    который,    как   всегда,   когда   я    на    это    рассчитывала,     в    подобные    моменты      не    звонил.    Но    тот    вечер,    наверно,    был    исключением    из    правила.    
         Я      взяла    трубку.    Секундное    молчание,   и    Димин    голос,     пробежавшийся    по    всем    моим    нервным    окончаниям:
        -Не     преследуй     меня     больше,    пожалуйста.     Ты    мне    противна;   я    никогда    не    буду    с    тобой,    даже    если    ты     останешься    единственной     женщиной      на    земле.     Перестань     опускать     меня       своими    бесконечными    закидонами:   я    устал    от    твоих    выходок!     Когда    я     вижу    тебя,     у    меня    появляется     неосознанное    желание    пойти    в   туалет   и    проблеваться.     Меня     воротит,    когда      люди    произносят    твое    имя,     мне     стыдно      за    то,    что    я    имел    связь   с    тобой,   -    гудки    зазвенели    в    ушах;    захотелось    плакать,     но     переизбыток     транквилизаторов     не     дал    мне    этого    сделать.    Свет    неоновых     лампочек,    светомузыка    злосчастной    дискотеки,    на    которой    я    съездила      по     роже    ножом    одной    из    его    сучек,    заиграли   в    моем     сознании.     Его    голос,    будто    поставленный    не    «repeat»,    раз    за    разом    прокручивал     в    моем    мозгу  этот  его  монолог.
    
         
            Лезвие,     лезвие,    лезвие…
           Сейчас    лечь    в    ванну,    и    перерезать     вены,     и    увидеть     кровь,      которая     является    реальным    и    безапелляционным     подтверждением       того,    что     я    еще    жива,     как    и   все     эти    люди     вокруг.     Засыпать     мягким    и   теплым    сном    и     слушать    его    слова,     разбивающиеся    с    силой     и    грохотом    о    мое     пульсирующее,      благодаря    «валиуму»    и    прочим    таблеткам,     измученное    сердце.
         
           Но    мысли     мои   были     вялые:     транки      все-таки – великая    вещь.       Я      приняла    еще,     а    потом     еще,     легла    в    постель     и     увидела       цветные      пятнышки    на    стенке,     а    на     следующий      день     увидела    Ивана    Викторовича     так    же   четко,    как   и    пятнышки     накануне.     Он     стал    интересоваться:    «Зачем…?   Почему…?    Что    ты    глотала?…»    Тупица!    
          Мама     в    ту    проклятую    ночь    куда-то    ушла,     а     так    как    отчиму       в    принципе     насрать   на    меня,     мне     пришлось     все   мучительно    долгое    утро    рисовать     звездное     летнее    небо,    бушующее    море    и    Его    злые     и    презрительные    глаза    под    нудный     говор     Ивана    Викторовича.
                *****************         

           После     этого    инцидента,     маленького      такого    происшествия,      я      старательно    избегала    случайных    встреч    с    Димой.      Было    страшно     заглянуть     в   его    лицо   и   не     найти    там      ничего,    кроме     откровенного    омерзения.   
           Я     продолжала    жить    дальше,    тянуть   бестолковый    тяжелый    груз;       я    шла    просто    так,    ни    к     чему   не    стремящейся      походкой,     я    отбивалась    от     страшных     мыслей,      фильтровала      свои     чувства    и    заставляла      себя     ненавидеть    все,    что     видела.     Ненавидеть – это    настолько    удобно,    оптимально,    как    черный    ход     из      любой     сложной     ситуации,     способ    искусственно    выбраться    из      любой    запертой    комнаты,    замкнутого    пространства…
         


         Света    бледнела     после    моих    рассказов     о    жизни,     а   я     чувствовала    облегчение,      чувствовала,    что    кому-то    дорога.      Как    давно    мне     хотелось      излить     всю    свою    душу     и      наконец     обнаружить,    натолкнуться     в    ком-нибудь    на     отражение    собственных     взглядов;     попытаться      освободиться    от   своих    проблем      при    помощи    переноса    их    на    другого    человека  -  вот   такое     желание    я    испытывала,     и    оно    сбывалось      во     время    общения    со   Светой.     Она    никогда    не    лечила    меня     традиционными    речами,     и    это     являлось     одним    из    ее       самых     главных    достоинств.    Я    знала     свою     подружку,     однако,    только     по      редким,     но    очень    умным    фразам,     по    справедливым,    но    ничуть    не     резким    по    отношению    ко    мне    и    не     задевающим     мою     гордость(?)      комментариям,     по    ее     картинам    и    по    ее     красивым     глазам     нереально    космического,         черного     цвета.   
              Как-то    она    принесла    мне     свои    стихи,      пронзившие      меня    насквозь.    Она    действительно    сильно    писала,    но    к    этой     силе    прибавлялись     еще    литературное     мастерство,    художественный    вкус    и     мелодичность.     Меня     это     очень     подкупало.
 

 

              Вчера    (будто    лет     200     назад)      я      задержалась    в    классе     по    поводу      оценки    по    истории.    Света    ушла    в     столовую,    и    я    стояла     одна  -   ждала,    когда    учитель    освободится    и   уделит    мне    капельку    своего    драгоценного    времени.    Я     занималась     изучением    журнала,      переводя    взгляд     то     на     скучную,     пафосную     герань      на    окне  -  гордость     Анжелики    Николаевны,    то      на    стенд,     совершенно    неуместный    и     не     нужный      здесь,     повешенный,     благодаря      чьему-то     тщательному      вбиванию    в    стену     неумелыми      руками…    И     заурядный     лозунг     гласил      что-то,     типа    «Береги    Родину     нашу» - она    тебе    еще    пригодится   (может     быть).
               Настроение    у    меня     правда     было     неплохое,     да    и    потом,     я     выпила    успокоительного     (чуть-чуть,    на    всякий    случай),    а     внизу    меня    ждала    Светочка,   и     мы    собирались     ехать     в      кино.    «Как     клево,    что     она    у    меня    есть,     мое    солнышко!» - подумала     я     тогда,    и    радость    разлилась     по    моему     телу     теплой    «маргаритой»    на    долю     секунды,     а     затем     я     услышала    сзади: 
         Ты    знаешь,     что    подружка    этой      мымры     с    ее    Димочкой     крутит?!     Вот      здорово     будет,      когда    она      наконец     догонит!   То-то     ей     эта    идейка     понравится! – говорила     одна    из     моих    одноклассниц.
          -Да     ладно    тебе!     Может    они    «танго     втроем»      устроят.
          -С    Веркиным-то     характером?!     Да      она     же      психопатка!     Куда     ей      до     простого     человеческого     счастья!
          -А      тебе     есть      куда?     Ты     что,     не     консервативна      в     этом     плане?!      Я     все     Паше     расскажу!     Ха-ха-ха!
          Убивающий     каждую     частичку     меня     смех     разнесся      громом     по     хорошо     развитому    слуховому     аппарату.    Голова     закружилась.     Я     бы     предпочла     никогда     этого     не    знать!      Но      неужели     же    правда?!!!      Как    я    тогда    раньше     не      поняла,    что    она     спит    с    моим     Димой?!     Да,     ну     конечно,     все     было     очевидно    еще    с    самого     начала…     Я      выгляжу,     как     дура,     смотрящая     на    мир     сквозь     розовые      очки…   да     и    какая,    в    конце    концов,     разница,    как    я      выгляжу????!     Мне     ведь    параллельно,      что      подумают!     Главное     то,    что     она    с    моим     Димой!     Так     вот     почему     она     никогда     не    рассказывала    мне    о     себе:     как    ядовитый     клещ      проникла     в     мою    душу,     пустила     там     корни,     разрослась     пышным     цветом,     а    я,     будто    пятиклассница,     не    умудренная     жизненным     опытом        девочка,     уши    развесила,     поверила       во      всякие     байки     из     склепа,     идиотка!     Будто     вчера     родилась!      Дура,     мать     вашу!…    Лишь     бы     обойтись     сейчас    без     приступов…      
            Море     голосов,      поток     обезумевших     людей,    привычный     поток,      мечтающий     своей     шумной,     мощной      волной      смыть     меня,     маленькую,      беззащитную,     с     лица    земли.     Все     движется    прямо     на    меня,    и     не    существует    больше     никаких     законов     физики:     пространство     становится     одномерным,      запутывает     в      своей        мерзкой,      липкой,     дурманящей     паутине...   
            Я        не     знаю,     до     сих      пор      не     знаю,     как      преодолеть     подобное      состояние,     не       могу     определить      свое     место      нахождения     в     этой        волочащей    меня    толпе,     ни     на     секунду      не     останавливающейся,     недумающей.       Тысячи     глаз,      вихрь    обсуждений,     осуждений,      сплетен      и      я,     пытающаяся      возобновить      приток      крови     к     головному     мозгу,      чтобы     не     упасть     в     унизительный     обморок…   Стены     двоятся,     кружатся     в     причудливо-жутком      вальсе……………………………………………………………………… 
          -Нет,    она      не      может     с     ним      спать!     Не      может     так     поступить     со     мной!
          -Может,    а     ты     думала!      Тебя     кинули!    Ты     одна.    Догоняешь?     Одна,     одна,     одна………..
          -Закрой   свой ****ский   рот,    я     сказала!    Я    не    верю    тебе,    не     верю    им!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
          -Вот     дурная     какая…   ТЕБЯ    ПОДСТАВИЛИ,    а    ты     продолжаешь      верить.    Тебя    предали,     предали,    предали,    предали,     предали,     предали,    предали,    глупая,     слышишь?      Предали.    Предали.    Предали.
                Предали.
                Предали…………………………
Голоса,     голоса,     голоса.
                ОНА     МЕНЯ     ПРЕДАЛА.
       


              Ты     чего?     Уже     битый     час     тут       стою.    Что-то    случилось?     Рассказывай! – мои     мутные     глаза     просветлели,    я     увидела    Светино   лицо,     встревоженное,     недоумевающее,     и     услышала     ласковый     голос     ее…
              Оплеуха.    Одна.    Вторая.    Третья.
                      Четвертая.
            -Да    что    с    тобой?! – испуганно-детское     личико. – Зачем    ты    так?
           Пятая.
          -Потаскуха!
          -На      нас     все     пялятся.    Пошли     выйдем.    Не    бей    меня,     пожалуйста,     хотя    бы    здесь.    Я    не     могу    дать     тебе      сдачи,    потому     что…
          -Я     душевнобольная,    да???!    Никуда    я    с    тобой     выходить    не     собираюсь,    понятно?   Меня    не    волнует     то,    что    подумает    эта    кучка    безмозглых    недоебков!
          -Вера!    Верочка!    Солнце,    приди    в     себя!    Что     тебя     так     расстроило?
          -Мать    твою,    вот     падла!      Какого     черта     ты    с    ним    спишь?!
          -С     кем?
          -Не      делай      невинное     личико!    С    Димой,    раз     уж     ты      хотела,    чтобы    я    произнесла     это    вслух.    С    ДИМОЙ,    С     ДИМОЙ,    С    ДИМОЙ,    слышишь     ты,    шалава?
         -У     меня      никогда    с    ним      ничего    не     было     и      быть     не     могло,     потому     что…
         -Расскажи     кому-нибудь     другому!   Мне    и     так     слишком      больно.     Добилась,    чего     хотела?!     Хорошо     теперь?!!!!!
         Я      быстро     спустилась     по     лестнице,       не     держась,     забыв     о     существовании      перил.     Это      потеря    всего.   Он.    Она.   Он.   Она.   Она.    Она.    Он.    Он.     Вместе!
        Обрывающиеся      мысли     погружали     меня    в     состояние    ломки,    ужасающей     темноты.     Казалось,     еще     секунда,    и     я     перестану      дышать.    Голубое      небо  -  вид    из    закоптелых      окон     школьного     туалета -    навсегда    потеряло    свой     неземной     цвет.     Оно      потускнело.
        Вдыхаю     воздух,     медленно,     сосредоточенно.     Надо     выбраться     отсюда,     надо     на    улицу.    Поднялась     с    пола,     вышла.      Я     не     ощущала     ног,     они     были     ватные,     почти     неподъемные.    
        На     пороге     школы     стояла    Света.    (Она     курила.   Она     же     не    курит!    Опять    вранье.)         Лицо     искаженное,     страшное,     некогда    такое    красивое     лицо;     дрожащие      руки,     неумело,    беспомощно     сжимающие     сигарету…
        Сердце    дрогнуло.    Как    больно,     неужели     бывает     настолько     больно!   
         Спешу.    Убегаю.    Скорее.
         Деревья,    проносящиеся    мимо     меня    с    бешеной    скоростью,    компания     ребят,    играющих     на     гитаре,     чье-то     беспечное     счастье…    Все     мимо,     мимо    меня.    
         
         Села     в     незнакомом     подъезде     на     лестницу,      достала       пачку,     тщетно    стараясь     прикурить – не     смогла,     бросила      попытку.     Молчание,     внутренний     диалог     двух     разных,     несуществующих     лиц    о    себе,    о    НЕМ,    о     НЕЙ.
         В     течение      какого-то     времени     мне     казалось,    что     все       развивается     так      быстро,      стремительно:     резкая     смена     декораций,      сюжетов    (был    ли    сюжет?),    а      там,     в     подъезде,     совсем     не    интересном      чужими,      любовно-оскорбительными      надписями,      существующее     потеряло     значимость.     Было     такое     впечатление,     будто     минута      вот-вот     превратится     в     час,     день,    месяц,    год,    всю    жизнь    и    даже     больше.
         
         Дальше     ничего    не      помню.
         Очнулась     я     дома.     У      изголовья     сидели      отчим      и    Иван     Викторович.     Как     и    когда     в     меня,     будто    в     драную,     бездомную     кошку      бросили     бутылкой,     мамы     рядом     не     оказалось,    а     так     сильно    хотелось    ее     видеть,    прижаться    к    ней     своими     непроплакавшимися     глазами,      почувствовать    ее      прикосновения,     мягкие     и    добрые,     на     своих     плечах…,   но       мамы    не    было     рядом.
        -Ты    вчера,     видимо       от     интаксикоза   -много     выкурила-   или,     может,      от    перевозбуждения      потеряла      сознание      в    чужом     доме,    в    подъезде.     Произошло     так      называемое     «отключение      на     нервной     почве»,     что    в     некотором     роде      отличается     от      обычного     обморока…
        -Я      ей    верила…
        -Ну     вот,     видите    Павел    Сергеевич,     симптомы     налицо.     Ну     ничего,    мы…
        -Да     заткнитесь    Вы! – мой     голос,    словно    «из     глубины     сибирских     руд».
        -Тебе     сейчас     категорически      нельзя     волноваться.    В    противном     случае,      потребуется     срочная      госпитализация.     Вера,     ты     же     не     хочешь    в     больницу,     поэтому      должна     выполнять      все     мои      предписания.      Будь      умничкой,     Верочка.     Нам     с     твоим     папой      нужно     поговорить.      Мы – в    кабинете.    Если     что     понадобится – зови! 
         Они      вышли,     оставив     на    столе     какие-то     таблетки,     аккуратно      разложенные     на    тумбочке,    наверно,    в      определенном      количестве,     хотя      было     их     довольно     много.    Рецепт     врача     валялся     на     кресле,     судя     по     всему,     написанный      рукой      этого     вонючего     козла    Ивана     Викторовича.     Имелось     желание     принять    побольше,    но    я    была     лишена     столь     пикантной     возможности.   
            За     окном     светило     солнце,    ярко,    молчаливо,     теплом      насыщало    всю     мою      комнату.     Ни      ветерка,    ин     шороха     листочка     осеннего…    Меньше     всего     мне     хотелось     тогда     на    улицу:   настроение     не     соответствовало    приторно-сладкой     погоде,     «наблюдался    риск     образования     моральной     несовместимости» - заявил     бы      какой-нибудь     умный     Иван    Викторович.    А    я      скажу      проще:    мне     было        плохо.    Плакать     не      могла:     слабость     полностью     овладела      мной.   
          Не       знаю,     сколько     я     пролежала       на     кровати:    день,    два,     три,      неделю.   Время      потеряло    для      меня     исчисление,     свой      логический,     систематичный       и      безостановочный     ход.      Я     валялась,    прикованная    к     кровати    -в    который     раз      за     жизнь-     под     влиянием      медицинских     препаратов       и     ни       о     чем     старалась     не     думать.      А     знаете     почему?      Потому    что,     оказывается,     это     может     привести     к    моему     неизлечению    (во     как!).



           Так        я      лежала    и      размышляла,      пытаясь      выгнать     из     головы      и    души      воспоминания,      сохранившиеся     со     вчерашнего     вечера,     проглотив     все       лекарства,      оставленные      на      тумбочке.
         Оказалось,   что     в      себя       я      пришла      (если      это      можно      так      назвать)     через      20     минут      после     ухода     из      комнаты     отчима      и      дядюшки-психиатра,     любимейшего      моего      доктора.     Это      я      поняла     из     того,     что     по      радио      шла     та     же     передача,     часы       показывали      не     17.40,    а     18.03,     на     столике     новой     порции     медикаментов      не     обнаружилось,     а     на     календаре       крестик      свидетельствовал     о     том,     что     17-ое     число     в     самом     разгаре.
           Очнулась     я     из-за     стука,      сначала     непонятно      для    меня,     откуда    доносившегося,    но      очень     скоро    я     сообразила,     что      ломятся     в    окно     моего     первого     этажа.     Я     с    трудом     поднялась     на    ноги     и     чуть     было     не      упала     снова:      слабость     приняла      бешеный     оборот.     Кое-как,     по     стеночке,     я     подошла     к     закрытой     от     меня      навеки    жизни,     распахнула    форточку,       вдохнула     воздух      полной     грудью,     испытывая,    однако,     некоторые     затруднения      из-за      никотина,     засорившего     легкие.      Посмотрела     вниз.      Там,     совершенно     неожиданно     для    меня,     стояла    та     девушка,    Светина     подруга,     которая    еще    была    от     меня     не    без     ума.      Протянутая      рука    ее     тряслась – она     отдала    мне       записку.      Я     заметила,     что     Лена     накачена      каким-то     дерьмом:    глаза     красные,     зрачки    расширены – результат     налицо.    Но      даже      через    пелену     наркотического     опьянения      в    ее     взгляде     можно     было     заметить     ненависть.
            -Света     умерла.    Попала    под    машину.    Несчастный     случай.    Записку      эту     держала    в     руках.     Она         часа     два      мучалась     перед     смертью.     Очень    просила    тебе    передать,    говорила,     что    будет     жить,     что     хочет    жить…   А    ты      полная     …! – развернулась      и     ушла.     Слезы     блестели     у    нее    на    глазах     во    время    этого    краткого     монолога.
             И    тут     шокирующий     страх     поразил      все     мое     тело.     Я    не     способна     была     сдвинуться    с    места    минут     пять,     затем    подорвалась,   вышла     через      окно.   
          




             Скоростной     побег    из    дома,     наш     подъезд    общих     чувств,     напоминания     о     ней,    бутылка    водки.      В       левом     кармане    рубашки     находится     ее     записка,     которую     я     не     могу     осмелиться     прочитать.     Я     пообещала     себе,     что     узнаю     то,   о     чем    хотела    сказать    Света      лишь     после     того,     как      разберусь    в     себе,     напишу     все     вышеизложенное.     На      улице    уже     темно,    в    окнах     зажигается     свет,    я    опускаюсь    во    мрак     ночи.    Времени    уже    больше,     чем    23.00,    но    меня     это    ни    каплю     не    заботит.      Глаза    мои    привыкли     к    темноте,    но    мне    становится    трудно    писать.    
            Разворачиваю    записку:   нет    смысла     тянуть     дальше.    Вкладываю    ее     в     эту     тетрадь,     начинаю    читать. 


           «Я    бегу     к     тебе      по    тысячам       голов,     продираюсь     сквозь     острые     кусты      роз,     вдыхая    их    нежный    запах     и     ощущая     иголки     у    себя     в    груди,    ранящие     меня     насмерть.     Я     перечеркиваю     все,     что    имело    место    быть    раньше,     всех    людей,     которые    окружали      меня.    Для     тебя.     Я     несусь     с    крыши     и    теперь    уже     вполне     осознанно.   Я    лишь     один     шанс    прошу     у     тебя,     надеюсь,    ты    меня      не    осудишь.    Ты  -  единственная.
          Никогда     я    не    спала     с    Димой,     потому    что…    люблю     тебя   (откуда    только    ты    могла     взять,    что     мы   с    твоим    мальчиком    близки?)!
          Никогда     ничего    о    себе     - прости     меня -      все       из-за    боязни    потерять    тебя.    Ты  -  в    каждой     молекуле      вдыхаемого     мной      воздуха;     все,     что     хочу     рассказать,     можно    выразить     в    шаге     по    дороге     к    тебе,    но    не    в    словах.     Я    связана    по    рукам    и    ногам,    я       запутана    в    колючей    проволоке     собственных     сомнений    и    страхов.   Знаю:     ты     никогда    не    сделаешь    остановку     ради     меня;     вижу:     любишь    Его.    Позволь    просто     быть     рядом,     как     раньше,    позволь    делать    тебе    легче      своим     вниманием,     разреши     мне    не    дать    тебе    разбиться,    когда    чересчур    тяжко.
          Роняю     слова,    разбрасываю    их    по    полу;     осколками    они     распадаются    от     удара    оземь.
          Я     бегу     к    тебе,    мне    страшно,    но    я    бегу.   Боюсь    за    тебя     больше,     чем     за     кого    бы    то     ни    было. 
         Никогда    бы    я    не    написала     тебе     этого,     не     открылась     бы,    если     бы     не    вынужденное    обстоятельствами    объяснение.
        Меня     отделяют     от     тебя     магазин    и    две    дороги.     Зайду    в    твой     подъезд,    позвоню     в    дверь,    и    ты    откроешь.    Я    увижу    тебя.   А    потом     ты    будешь    держать    в    руках     эту     записку.
                Останься     со    мной    в    тишине-
                Посмотрим     с    тобою     мы    книжку.
                И,    может,    захочешь     вдвойне    
                Ты    мне     посвятить    записку.
               

                Ты        идол    мой,      разминование        дорог,
                Ты    скоростей    моих    несовершенных     круг,
                Ты    недожатый    вовремя     курок-
                Достану       до      твоих        заледеневших    рук.


                Прости      за    все    меня, - прости    за    пелену, 
                Прости    за    немощь    и    прости    за     блажь,
                Прости    за    старую     немую      пустоту:
                Я    для    тебя     (поверишь?)    совершу    кураж.

                А      если     нет,    то    ты    прости    меня    опять:
                Я    столь    слаба,    не    так     честна,    как    хочешь    ты.
                Тебя    не    стану     ни    за    что    я    догонять-
                Здесь      лишь     попытка     дотянуться      до    мечты.
                Твоя    Света.».   



           Ты    помнишь     глаза     той    бессмертной    дали,
           В     которой    мы     правду      с    тобой     увидали?
           Ты     помнишь      мой    тусклый,      погибший    свет?
           Ответ:     нет

           А    где    потерялись    и     где     не    скитались,
           Мы    резко    и     грубо    с    тобой    обнимались?
           А      помнишь     хоть     сколько    мне    было    лет?
           Ответа     нет.
                Тебя.    Нет.

      В      моих    глазах    отразилось      давящее     на    меня     млечное    Солнце.    Солнце?      
      Где    ты    видишь     огни,    раскиданные     кем-то      по    планете,     не    найденные    мной?      
      В     окне     расстроенных     часов,     на     циферблате      ленивых     стрелок       теплится     моя     любовь.    Стрелочница.   Рас-паяла,    рас-стреляла,    Вы-ронила.
      Что     мне    делать,     если    я     не     хочу     выбирать      жизнь,     раз    он     выбрал    другую,     мама     выбрала     «валиум»,    а     она -  смерть?!
      Слова,    слова,    слова,    хоть     капельку     улыбки,     пусть     жгучей,     пусть     обреченной,     но     общей,     связывающей    меня    с    тремя     людьми.     Ленточка     рвется.   Если     не     с    ними,     тогда     зачем?    Зачем     пышность     ропота    и    громкость     слез,     если     я     утопаю,     если    я     теряю
                Главное?
               
          Тише!
                Тихо.                Заткнитесь.
       Неужели      вы     не    слышите    ее      шагов    сверху,         поступь     каблуков-шпилек?!      Сейчас     она      вылечит     меня,     а     то     мне     слишком     страшно     смотреть    в     темноту!
        А       снизу    ко    мне     поднимается    Дима:      ни      с    кем    не    спутаю    его     походку!
        Да     тише    вы!!!     Не    суетитесь!    Послушайте,     скоро     будет    зима,     а    у    меня     все    уже     наладилось,    я     счастлива!
        По     поводу     чего    я     переживала?    Не     помню!  Ерунда!
       Дима!    Света!     Идите    скорее     сюда!   
       Где     они?…   Сейчас    придут.

   






          Дым     рассеивается;     меня     настигает    рассвет,    серый,    сумрачный      и    тяжелый – зимний    рассвет.    Глаза    устали    от     беспрерывного    взгляда     на     монитор,    но     это    проходит.    Стопроцентно.
          С    кем    бы    ты    не    встретил    сегодняшнее    утро:    один,    с    нелюбящим-нелюбимым,     или    же,    напротив,    с     любящим-любимым,-     ты     не    услышишь,      как     кто-то     сорвался,     не     услышишь    бешеного    стука      сердца,    не    увидишь    судорожного,      необдуманного     прыжка    с     крыши…    Жизнь     продолжает     вращаться      по      тем    же     неизменным     орбитам,     и    у     тебя,    безусловно,     все     будет      хорошо…
          Все.
                Декабрь 2003г.