Настоящая

Как неживая, пошла вдруг ко дну, без криков о помощи, без сопротивления морю. Нефтяная лужица волос распласталась по воде; не разобрать, что под ней.
Он успел. Подхватил за талию, вытолкнул на поверхность. Инстинкт заставил её вдохнуть. Он развернул скользкое тело спиной к себе. Держа одной рукой чуть ниже груди, другой стал грести к берегу. Мокрые жесткие волосы девушки торчали иглами.
Вытащил на землю. Прибрежные волны старались изо всех сил не допустить этого — белопенные сбивали с ног, отбрасывали обратно в море.
На берегу стояли другие. Не помогали. Маленькие, желтые, неподвижные. Как терракотовые солдатики. Раскосые черные глаза. Молча наблюдали, как он почти выбился из сил, но все же вытащил её на берег. Желтые-желтые на желтом песке — стояли, сложив руки на груди. Все мужчины, ни одной женщины.
Он прошел несколько шагов, увязая в мокром песчаном болоте, и упал. Когда клонился вниз, она свалилась с его спины, упала рядом.
Дышала. Живая.
К лицу приблизились желтые ступни. Не до них сейчас. Сознание теряет себя, и сейчас не до кого — главное, что успел, вытащил.

Зеленые стены. Пористая краска с потеками. Железная скамья у самой стены. Узкое окно, затянутое сеткой. Глаза будто бы сто лет не моргали — иначе почему веки опустились с таким скрипом? 
Он немного полежал с закрытыми глазами, а потом резко сел. Полумрак, маленькая комната. На скамье напротив сидела она, подложив ладони под зад.
— Ну, вот…. Где это мы? — его голос оказался неожиданно резким.
Она посмотрела на него, но ничего не ответила. Глаза у неё узкие-узкие. А лицо круглое, как блин. И такое же желтое.
— Ну, что ж. Мы оба живы — это главное! — бодро сказал он и подошел к железной двери.
Подергал за ручку. Никакого эффекта. Постучал. Крикнул:
— Эй, там! Вы!
Тот же результат. Пнул дверь ногой и завыл от боли.
— Слушай, вот не забыли же они о нас? А.. а чего вообще они сюда нас засунули? И кто они? — обратился он к ней.
Узкие щелки глаз пристально следят за ним. Но ответа нет.
— Не хочешь разговаривать? Или не понимаешь? Черт, наверное, не понимаешь. Меня зовут Дмитрий. Дми-итри-ий. Ди-има. Ми-итя. Понимаешь? Ми-итя.
Она медленно моргнула и переменила позу — теперь руки лежали на сведенных вместе коленях.
— Хех. Вот как? Ну, ладно, будем ждать.
Он сел на свою скамью. Её взгляд следовал за ним неотступно. Не настороженный, не боязливый, даже не любопытный, а… черт разберет. Просто — взгляд. Какой-то слепой взгляд. Вроде смотрит, а видит ли — не разберешь.
— Все вы немного странные. И при этом все — очень богатые. То есть, пока не все. Да и не будете все. Но многие будут точно. Потому что та штука, которую вы выращиваете, скоро станет очень популярной. А популярная штука — это не просто деньги, это ещё и власть. Да-да, у такой маленькой страны, как ваша, будет много власти. Потому что экономика зависит не только от цен на такие вещи как нефть там, газ. Это всем понятно. Но ещё и очень зависит от цен и производства такой штуки, как, например, кофе. На кофеине же весь мир. Так и вы будете держать весь мир. Только пока это у вас мало кто понимает. И у нас тоже. Вот я понимаю, потому и приехал. И в первый же день на пляже в такую ситуацию. Ты тонешь, а эти все стояли… а ты…, — он запнулся.
— Да, вот… я ведь тебе жизнь спас, так? — его голос стал тихим, — а ты вот сидишь тут и молчишь. И ничерта не понимаешь, что я говорю. А мне важно. Я вот спас… и я не хочу сказать, что ты там мне что-то должна. Но вот, как тебе объяснить. Вот есть у меня друг — врач скорой помощи. Он вообще свою работу не любит. Говорит, что ходит на службу смотреть, до какого идиотизма может дойти наша система. А ему ведь за сорок. Я у него и спрашиваю, а тебе, дружок, играться не надоело? Двадцать лет играешь, не наиграешься? Есть что-то у тебя настоящее в жизни? А он мне отвечает: есть, я два или три раза в сутки спасаю человеческую жизнь. Это — настоящее. И вот, я сюда приехал… а в первый день, ты. И я тебя спас. И знаешь, вот то, зачем сюда я ехал. Я не уверен, что это было настоящее. А ты настоящая. Я вот даже не знаю, как это так, но когда я к тебе бросился, не сомневался. Ни секунды. Хотя сам плаваю-то не очень.
Он замолчал. Развел руками, вскинул брови.
Оконная сетка нарезала солнечный свет на мелкую крупу, а время было цельное, монолитное, и никуда не двигалось. Он ещё раз постучал в дверь, снова безрезультатно.
Лег на скамью, стал говорить в потолок. Вроде как не ей, хотя, на самом деле, конечно, ей, ведь кроме неё услышать никто не может.
— Там… Ну, там, в моей стране. Знаешь, перед отъездом такая штука случилась. У меня дочка уже почти взрослая. Нашла себе какого-то козла. Не пойми чем занимается, литератор, говорит. А этот литератор, что значит — шляется ночами по кабакам, пьет, днем спит, нигде не работает. Откуда деньги берет — вообще непонятно. Иногда там что-то пишет, чушь какую-то. Ну я ей и сказал, чтоб нашла себе другого. А она мне — люблю его! Так я ей, любовь любовью, а жить с ним, дорогая, ты не сможешь, больно вы разные.
Он сел и потянулся. Глухо хрустнул сустав.
— Знаешь, что она мне ответила? Я, папа, не собираюсь твоими стараниями продолжать некрологи своей любви! Некрологи любви — здорово сказано. Так я с парнем решил поговорить. Парень такой маленький, коротко стриженный. В обоих ушах по кольцу. В нос только не хватает. Вроде сначала такой дружелюбный был, а как я ему сказал, чтобы отстал от моей дочки… так сразу ощетинился весь, злобненький, маленький. Спрашивает у меня: вы свою дочку любите? Ну. До такой степени, что готовы вмешиваться в её жизнь? Да. Так он совсем злобный стал. Сказал: остается дождаться, когда будете любить настоль, чтобы НЕ вмешиваться в её жизнь. И ушел. А мне на следующий день лететь. Так ничего толком с ними решить не успел. Может, ты чего подскажешь? Ты, не понимаешь, конечно, зачем я спросил. Смешно…
— Ты болтливый.
— Что?
Она повторила:
— Ты болтливый.
Он открыл широко рот и сразу закрыл. Сунул ладони под зад, точно как она недавно, и молчал.
А темные глаза продолжали смотреть на него.

Наверное, прошел час. Или два. В комнату вошли двое человек в зеленой форме. Она ушла с первым, повыше, а второй сел на её место.
— Здравствуйте, и извините, что продержали вас тут так долго, — заговорил второй.
— Угу.
— Я хочу вам объяснить, Дмитрий Олегович. Вы спасли эту девочку. Она бы скорее всего погибла, да…. Следуя морали вашей страны, вы поступили верно и благородно. Но здесь все несколько… иначе. Не то чтобы вы нарушили закон, скорее обычай. Вы грубо вмешались в её судьбу. А судьба священна. Раньше за такое изгоняли в лес, в джунгли, безо всего. Голым. Наверное, сделали бы так и сейчас. Но ваше государство очень пристально следит за нашим. Нам не нужны лишние проблемы, понимаете? Ваш самолет через три часа. Вы должны немедленно оставить нашу страну. Понимаете?
Дмитрий опустил голову к коленям.
— Вот как, да? А что будет с ней?
— Не имеет никакого для вас значения. Проследуйте, за мной, пожалуйста.
Человек в форме вышел из комнаты. Дмитрий шел следом.


В Москве он был уже ночью. Его встретила жена. Он не стал, по обыкновению, засыпать её тысячами новостей, а как-то пусто и глухо дошел до автомобиля, сел на место рядом с водительским. Жена вела автомобиль, что-то рассказывала ему про дочь, про работу. Может быть, что-то спрашивала. Он смотрел сквозь чистое стекло, такое чистое, что словно бы его и нет. У обочины проносились черные лужи; падали редкие снежинки и таяли при соприкосновении с разогретым желтыми лучами фонарей асфальтом.