Вам пришло сообщение

     Утро было солнечное, а на душе хмуро. Вчерашний день тяжело перекатывался в голове после неудачно проведённого воскресенья с любимым мужем. Любимым?.. Перо запнулось об это слово. Но не хотелось додумывать, доискиваться до значения этого затёртого, потускневшего, утерявшего блёстки радости, приятного возбуждения чувств, такого распространённого и затасканного слова... Просто так положено. Раз муж, значит любимый. Иначе к чему всё это?
       Яркий луч прорвался сквозь полоску шторы на окне и упал на внезапно появившееся на экране компьютера сообщение. Я завернула полоску вправо, отгоняя его неуместную весёлость, мешавшую мне прочитать мелкие буковки почты Яндекса, чёрной строчкой выделявшиеся на блеклом фоне уже прочитанных линков к письмам.
       "Вам пришло сообщение с Баку.ру".
       Очень интересно! Я давно уже, ещё в прошлом году, записалась в этот виртуальный клуб и даже послала кому-то наугад сообщение, что разыскиваю учительницу из моей первой школы, где я проучилась восемь лет. Зачем мне это было надо, я и сама толком не знала. Но, прочитав перекличку бывших бакинцев, тоже загорелась идеей найти хоть кого-нибудь из старых бакинских знакомых. Друзья и родственники где находятся - я знала. С этим проблем не было. И когда промелькнуло в тесных строчках на разграфлённой справа на экране страничке название моей школы, я не удержалась и закинула удочку в этот водоворот раскиданных по всему свету людей, всё ещё не желавших расстаться с гордым именем бакинца. Город наш был не маленький, но как-то так случалось, что все или почти все друг друга знали, общались в определённых сферах, соприкасаясь и набегая друг на друга, как круги от брошенной в море пригорошни камней.
       И вот, откуда-то, из глубины мирового океана, надёжно запрятанного в небольшую коробку, мирно стоящую в моей спальне на письменном столе, со светящимся, голубым как волна, экраном, выплыло вдруг ко мне маленькое воззвание. Вопрос. Словно лучик из потустороннего мира дотянулся до одинокого создания, которому через пару часов уже надо убегать на опостылевшую работу, так сильно, так поразительно отличающуюся от той, чем занималась в своём прекрасном, гордом, и таком далёком (в четверть века!) городе.
       Я щёлкнула мышкой и прочла: "Скажите, это не Вы жили в одном дворе с Поляковскими и приходитесь родственницей Варшавским? Если да, то Вам привет от Маргариты, соседки Варшавских." И всё. Больше ничего не было написано. Названные фамилии осторожно всплыли в памяти, как чаинки в чашке. Осталось загадкой только имя, Маргарита.
       Минуты две или три я не могла сообразить, кто это. На ум, почему-то, пришла одна моя знакомая, с таким же редким именем, с которой мы так случайно и неожиданно повстречались прошлым летом на озере во Флориде. Тогда мы тоже долго удивлялись, как кругла земля, и как тесно на ней, если вот так, вдруг, мы натыкаемся друг на друга, словно соседки на общей кухне.
       Наконец, цепочка имён - Поляковский, Варшавский - привела меня к затерявшемуся в памяти звену. Вдруг, извне, как озарение, как выстрел, имя Маргарита нарисовалось мне в маленькую девочку с большими удивлёнными глазами, со скрипкой в руках...
       Конечно! Конечно же! Она и её мама! Вечно озабоченная женщина, от которой неприятно, по-мужски, пахло табаком, и которая шила мне летнее белое платье из прохладного репса с юбочкой в сборку, (чтобы скрыть мои худые юношеские бёдра), и с завышенной талией (у тебя длинная талия, её надо скрыть! - открывала она мне тайны портновского мастерства, превращающие худышку-девчонку в юную красавицу, как я на это сильно, втихомолку надеялась.)
       Да, теперь я вспомнила! Они были соседями моей бабушки. Только жили они не в одном дворе. А может, и в одном?.. Вход к ним был не со двора, а прямо с улицы. Большая сумеречная комната, куда никогда не заглядывало солнце. Во всяком случае, я никогда его не видела во время тех нескольких примерок, когда я стояла, поёживаясь под придирчивым взглядом худой женщины с хриплым прокуренным голосом.
       "Раствор" - вспомнила я. Такие квартиры, где дверь открывается сразу на улицу, а не во двор, назывались у нас "раствор". Непонятным моему детскому уху словом. Но сейчас - о! - как хорошо сейчас я понимаю его значение... Когда-то, давным давно, в них помещались склады, или небольшоие магазины. А потом в них вселили людей. Квартир катастрофически не хватало...
       Моя бабушка тоже не шиковала. Всего две комнаты и крошечная прихожая была у моей бабушки, и те она делила с сыном, невесткой и их двумя сыновьями, моими младшими двоюродными братиками. Стон стоял в их квартире ещё тот! Свекровь и невестка... Но это отдельная песня.
       Так вот. Квартира, хотя и небольшая и неудобная, но всё же выходила на двор. Бакинский двор, глубокий, как колодец, хотя всего в три этажа, дореволюционных ещё, барских, уплотнённых квартир. Где- то высоко было блюдечко синего неба, а внизу мы, немногочисленная ребятня, где я - единственная девочка в царстве мальчишек. Слава Богу, хоть младше меня. Не сильно задирались. В этом дворе прошла половина моего детства.
       Моё счастливое детство. Потому что у меня были мама и папа. Бабушка. Дядя и тётя, братишки. Мы жили в другой части города, в отдельной квартире, не в растворе, нет. Тоже маленькая однокомнатная квартирка, но со двором. И в этом, моём дворе, была ещё одна девочка. На три года старше меня. Моя подружка. Моя Хельга. С ней мы играли в куклы, в мяч, в классики, прыгая на одной ножке по начерченным мелом квадратикам на асфальте, когда мне не надо было тянуть надоевшие гаммы на скрипке. А к бабушке меня приводили по выходным, и там я играла во дворе с мальчишками. Но никогда, никогда не помню я, чтобы в тот двор, к бабушке, приходила играть маленькая девочка с большими удивлёнными глазами.
       Как же я с ней познакомилась? Не знаю. Впроче, нет. Вспомнила. Ведь её мама была портниха. И когда понадобилось сшить мне платье, - платье из белого в мелкий синий горошек, дешёвого репса, но симпатичного, по карману моими небогатым родителям, - вот тогда бабушка и сосватала для меня недорогую портниху. Жанна! Да. Её звали тётя Жанна.
       Как медленно, но всё-таки возвращается ко мне память из тех далёких, заоблачных дней моего счастливого детства...
       И вот я стою в холодной пасмурной комнате, тоже похожей на колодец, с высоченным каменным потолком, а дверь открывается - вот чудо! - прямо на улицу. Даже ступенек нет. Открыл дверь - и ступай на улицу. Класс! Кстати, вот что ещё вспомнила. Дверь второй бабушкиной комнаты тоже открывалась прямо на улицу. Но её никогда почти не открывали. Она стояла под замком, да ещё и на цепи. Такая железная цепочка, какие бывают только в очень старых квартирах, домах. Значит, бабушка тоже жила в растворе? Одна нога здесь, а другая там. Так, что ли?
       О!.. Эту бабушкину квартиру на Огарёва 22 я никогда не забуду. В крепости, на самой её границе с большим городом, она была для меня волнующим приключением, когда по тесным кривым улочкам старинной крепости я шла и не видела над собой неба. Так плотно сдвигались между собой дома. Балкончик к балкончику. Окно к окну. Что видели бедные жители, просыпаясь по утрам? Вместо голубизны неба - серую стенку? Наконец, ещё одну такую же квартиру? Только напротив? И человечков, живших там? Как интересно... Мрачно, правда...
       Но всё скрашивала близость бульвара. Краса и гордость бакинской публики. К нему можно было сбежать по широкой улице, сразу за угол от дома. Всего каких-то сто шагов, и ты оказываешься в другом, светлом и новом мире. Перейти всегда оживлённую, с машинами, троллейбусами и автобусами дорогу, и вот уже ты на бульваре. Длинной, нескончаемой лентой протянулся он вдоль побережья самой красивой в мире бухты. Бухты Ильича. Интересно, как теперь она называется?.. Прошло так много лет, и так много изменилось со дня нашего отъезда...
       Но, вернёмся в двор моего детства. На улицу Огарёва 22.
       Дощечка с этим номером висела над входом в большой, прохладный даже в самую сильную бакинскую жару, тёмный подъезд с широкой лестницей, ведущей на второй и третий этаж, куда я никогда не поднималась. Я проходила мимо этой лестницы и сворачивала направо, во двор. Там я задирала голову вверх и рассматривала стеклянные галереи, тянущиеся с трёх сторон по периметру верхних этажей. С четвёртой - была высокая стена. Куда она выходила, я понятия не имела. Чтобы попасть в квартиру моей бабушки, надо было пройти весь этот не длинный, впрочем, двор. А девочка с мамой жили чуть поодаль, на той же стороне. Соседи.
       Я стою посередине комнаты. Передо мной тётя Жанна с булавками в сухих губах. Она втыкает их одну за другой в подол широкой юбочки в сборку (чтобы скрыть мои худые бёдра! - стучит в голове у меня) и сквозь сжатые губы спрашивает меня, девчонку:
       - Дядя Ваня живёт всё ещё у вас во дворе? Что он делает, чем занимается? А его мама? Жива?
       Я ужасно боюсь, что она проглотит булавку, и отворачиваю лицо от её прокуренного дыхания. Я ещё никогда не встречала курящую женщину. И мне это так странно.
       - А можно, - вдруг спрашивает она, - можно Маргариточка придёт к вам в гости? Поиграться? - И с надеждой смотрит мне в глаза, эта странная женщина, на коленях передо мной, девчонкой, подкалывая подол моего белого платья булавками.
       Я не знаю, что ей ответить. Мне надо спросить маму. Или бабушку. Я ещё никогда не приглашала в гости чужих людей.
       А Маргариточка, маленькая, вдвое младше меня - так мне тогда казалось, хотя она была младше всего на пять лет - Маргариточка стояла в другом конце комнаты и тоже с надеждой смотрела на меня, большую девочку, почти барышню.
       И вот уже она приходит к нам в гости. Одна. Без мамы. Я точно помню. Значит - моя бабушка её привела. Маленькая девочка в шерстяном платьице ( осень... и сухие листья метут по асфальту нашего двора).
       Мы выходим во двор. Поиграть. Я и мой брат, и моя соседка-подружка Хельга, и эта девочка со странным, непривычным именем Маргарита. Мы играем в классики, или в мяч, или в верёвочку, уже не помню. Давно это было...
       А во дворе появляется Хельгина бабушка, маленькая, кругленькая старушка с жиденьким белым пучком волос, закрученных высоко на затылке. Она почему-то с интересом присматривается, приглядывается к новой девочке, нашей гостье, и потом, не говоря ни слова, поджимает узкие губы и неспешно удаляется в свою квартирку, где потом, много лет назад, я хотела свить своё гнёздышко, а нас, с мужем и шестимесячным ребёночком, выдворили с милицией на улицу, как незаконно захвативших квартиру, которая всё равно шла на слом, как и весь наш двор, да что там двор, целый квартал, чтобы потом построить на нашем месте светлую, залитую огнями и разукрашенную мозаикой станцию метро Низами.
       Но это всё ещё только будет. Потом.
       А сейчас мы играем во дворе. Три девочки и один мальчик, мой брат, ровесник Маргариты.
       И вот уже вечер наступил. И бабушка уходит. И мы должны попрощаться с девочкой Маргаритой.
      -- А ты ещё придёшь? - спрашиваем мы.
      -- Не знаю. - Опускает глаза. - Как мама скажет.
       Но нет, не пришла к нам больше девочка Маргарита. Только позже, через год, или два, её мама передала нам карточку девочки. И на ней она такая красивая, повзрослевшая, с удивлёнными большими глазами и знакомым - почему таким знакомым? - подбородком и припухшими губами.
       Потом, вдруг, меня осеняет догадка. Такой в точности подбородок и губы у моей соседки-подружки. И у её бабушки тоже. Или мне это только кажется?
       Через много лет, когда я стала постарше и начала что-то понимать во взрослой жизни, я узнала - не помню уже от кого - что девочка Маргарита была ребёнком дяди Вани. Того самого дяди Вани, которому моя подружка Хельга приходилась племянницей, и у которого была жена тётя Тамара, роскошная крупная женщина, с высокой причёской, похожая на министра культуры Фурцеву. И работала тётя Тамара не где нибудь, в Баксовете. И держалась гордо и властно. Так мне казалось. А муж её, дядя Ваня, худой, высокий, с неприятным взгядом маленьких серых глаз, был столяр. Или плотник. Что-то в этом роде. Детей у них не было. И у бабуси Ванды Михайловны при двух сыновьях и одной дочери, было только одна лишь внучка. Любимая, балованная. Хельга, Хельгочка...
       Значит, глаза у Маргариты были мамины, большие, а рот и подбородок папин, то есть, дяди Ванин. Как и у бабуси, и у Хельги. Но не признали девочку ни бабушка, ни папа. И не приходила больше она к нам во двор. А ведь хорошая девочка была. Умненькая. На скрипке училась играть. Как и я.
       Но нет, не признали... И фото, показанное однажды бабушке Хельги, так и осталось в нашем семейном альбоме. Рядом с фото моего братика в коротких штанишках и на стуле верхом.
      
       И вот, теперь, я получила от неё весточку...
      
      
    ...Вам пришло сообщение...