Туман старого Минска

  Минск, 1905 г.
Северо-западный край.

Было позднее начало осени – именно то время, когда природа превращалась в бескрайнюю мозаику из золотисто-огненных деталей; время, которым восторгались и восторгаются поэты и юные романтичные поэтессы, почему-то игнорируя остальные проявления этой поры года.
  Река Свислочь, вечная возлюбленная сурового Минска, несла свои воды покорно и молчаливо, как подобает истинной женщине. Изредка она кокетливо изгибалась, поблескивая дорогими золотыми украшениями из опавших листьев. Все казалось бы таким, как всегда, если бы среди толстых и неуклюжих паромов не виднелась маленькая лодочка, на которой медленно работал веслами старый усталый человек. Но еще более странно было видеть рядом с ним очень молодого и весьма привлекательного господина в дорогом плаще и шляпе, который вполне мог избрать другое, быстрое и удобное, средство передвижения.
  Нет, Витольд Захарьев, студент одного из самых значимых московских университетов, вовсе не жалел денег. Он приехал сюда всего на пять дней не затем, чтобы обсуждать прелести минской природы в кругу напыщенных джентльменов и разодетых дам. Он вернулся в город своего детства. Сам г-н Захарьев был сыном простого лодочника, и если бы не его феноменальные способности к математике и другим точным наукам, он сейчас вполне мог бы занимать место старика на веслах. Здесь минуты тянулись медленно, а там, в Москве, они просто неслись вскачь, как молодые игривые лошадки. Витольд жадно всматривался в кусты сирени, одиноко растущие на крутом берегу, подгнивший деревянный забор, крыши домов столь милого его сердцу Троицкого предместья… Словно хотел оставить это в памяти на всю жизнь, не зная, как быстро стираются из головы эти картины прошлого.
– Качает, барин, качает, – прошамкал ему старый лодочник. – Да так, слышь, все ж лучше, чем пешему. Ась?
  «Вот это верно», – ответил молодой человек. Сам он так и не понял, сказал ли он эти слова вслух или только про себя. Скорее всего, про себя, потому что его мысли уже плыли совсем в другом направлении, не схожим с течением реки. Да, городские тротуары. Деревянные. Настолько узкие, что на них едва можно разминуться. Он проклинал их, когда протискивался мимо потного пузатого господина в блестящей шляпе, и благословлял, когда юная голубоглазая m-lle обдавала его шуршащим платьем и крепким шлейфом туалетной воды «Неаполитанская ночь». Ходить по этим тротуарам, особенно вечером, было небезопасно. Каждый рисковал подвернуть себе ногу, или разбить лоб, или (что касается дам) превратить подол своего платья в решето. Но с другой стороны, если бы не это, он никогда не заметил бы Стефанию.
  Стефания, Стéфанька, Стэся… Птичка, зайчонок, сахарная мышка. Нечто уютное, мягкое и пушистое, словно клубок бабушкиных ниток. Когда Витольд заметил на обочине тротуара хрупкую фигурку с белокурой кудрявой головкой, которая пыталась привести в божеский вид разорванный ржавым гвоздем туфель, его сердце дрогнуло. Так оно и осталось дрожать, как голубок на морозе, с тех пор, как Стефанька все чаще и чаще была с ним рядом. Потом оказалось, что они жили на одной улице, может, иногда даже встречались, но никогда до этого случая он не замечал, какие удивительные у нее волосы и глаза… В общем, Витольд Захарьев был самым обыкновенным молодым человеком, неукоснительно приближавшимся к размеренной семейной жизни.
– Здесь, – коротко бросил юноша и протянул лодочнику три рубля, хотя за это обычно давали раз в десять меньше. Потом, подождав, пока лодка причалит к берегу, он встал и направился к Троицкому переулку.
  Очаровательная наивность! Витольд хотел посмотреть на церковь Святого духа, обновить в своей памяти кафедральный костел, прогуляться по саду земской больницы… Но вместо этого увидел только Ее.
  Помнится, в детстве он влюбился в ангела с открытки. Его мама, утонченная красавица с кровью белорусских шляхтичей, которая так и не смогла доказать свое благородное происхождение и вышла замуж за бедняка по истинной, чистой и совершенно бессмысленной любви, всегда покупала ему на Рождество красивые открытки. Она утверждала, что эти феи с трагическими глазами театральных актрис и курносые ангелочки с прозрачными крылышками за плечами чрезвычайно полезны, ибо цвет и стиль открытки подобраны так, чтобы воспитывать у детей хороший вкус – пусть даже на это шли последние гроши, прибереженные на сладкий пирог. Но первая любовь маленького Витольда вовсе не была милой малышкой. Даже наоборот. Она стояла с краю в группе белокурых ангелочков, которые пели рождественский гимн из раскрытой книги. У Нее былое одеяние и крылья, но на этом сходство с остальными заканчивалось. Крупные темно-рыжие локоны, а не золотистые кудряшки, ровный прямой нос и зеленые глаза, которые не были закрыты в экстазе пения, а с грустным интересом смотрели прямо в книгу, словно на тех страницах значилось что-то еще, ведомое ей одной. Но тем не менее, она была только ангелом, пусть и необычным, – ангелом с рождественской открытки.
  Но сейчас Она вовсе не была бумажной. Она сидела на лавочке, прямо перед ним, и, слегка наклонив голову, задумчиво читала лежащую рядом книгу.
  Прежде Витольд презрительно относился к «дамским тряпкам»; после встречи с девушкой он с полной уверенностью назвать лишь цвет ее наряда, да и то не всегда. Но в тот момент все было иначе. Он запомнил Ее всю, до мельчайших подробностей. Соломенная шляпка с маленькой тульей и широкими, отогнутыми вниз полями, которые скрывали лицо… легкий шарф, небрежно накинутый на плечи – любимая игрушка шаловливого осеннего ветерка… утреннее платье в греческом стиле, надетое на прямой корсет, который скрывал линию груди… рукава широкие от локтя и собраны у запястья на ленту… талия очень узкая, бедра подчеркнуты… длинная струящаяся юбка. И конечно же, длинные темно-рыжие локоны, как у того ангела на открытке. У нее не было только крыльев.
  Она сидела, не двигаясь, в легкой туманной дымке, и упоенно читала книгу. Никто и ничто, и даже целый свет вместе взятый не удостаивались ее драгоценного внимания.
  И что вы думаете, сделал молодой человек, который встретил девушку своей мечты? Подошел к ней? Улыбнулся? Представился? Завел разговор о погоде? Ничего подобного! Он развернулся и пошел прочь по вымощенной диким камнем дороге.
  Стефания, Стефания, Стефания… Нет-нет, я должен думать только о тебе. Только о тебе.
  Возле берега его ждала лодка с тем же самым стариком, хотя Витольд не говорил ему ждать.
– Ладно уж, давай обратно, – сказал он лодочнику и за весь путь больше не проронил ни слова.
  …Г-н Захарьев шел по Осеннему переулку. На самом деле такого переулка в Минске нет и не было (а будет ли – это решат наши потомки). Он назывался Безымянным. Смешно. Но еще больше глупо. Во всем была виновата вечная путаница в названиях площадей, улиц и переулков. Бывало так, что одна и та же улочка, пусть и небольшая, имела несколько названий, и наоборот, множество улиц назывались одинаково. Безымянных переулков в Минске было двенадцать… Но именно этот, который вел к старым лютеранским могилам и где так приятно шуршала листва под ногами, Витольд любил называть Осенним. Потом он думал прогуляться в Александровском сквере – любимом месте минской интеллигенции. Сквер выделялся тем, что в его центре был единственный в городе фонтан, опылявший своим влажным дыханием скульптурную композицию «Амур и лебедь», построенную тридцать три года назад…
  Ах, Амур, Амур! Только подумать, сколько бед может натворить этот маленький пухлый карапуз со своими стрелами! Нет, Стефания, я должен думать только о тебе.
  Город Ландыша утопал в тумане. Это было еще одно название, придуманное нашим главным героем. Еще в бедной минской школе на уроке живописи его попросили изобразить родной город, а он нарисовал ландыш. Помнится, его тогда здорово высекли. Но это имя навсегда сохранилось в его светлой юношеской голове. Минск действительно походил на этот цветок, простой и чистый, однотонный и скрывающий в себе маленькую тайну. Если очень постараться, можно было даже почувствовать аромат ландыша, когда, конечно, его не перебивала вонь навозных луж.
  Да, Витольд Захарьев хотел идти в Александровский сквер, но непослушные ноги снова принесли его на берег Свислочи.
  Он надеялся увидеть Ее. И он Ее увидел.
  Девушка-ангел с открытки сидела на той же лавочке, в том же элегантном струящемся платье, шляпке и шарфе и читала ту же книгу. Увидев Ее издали, Витольд невольно надвинул шляпу на глаза – то ли боялся ослепнуть от Ее красоты, то ли не хотел, чтобы Она его узнала. Но, как бы то ни было, его усилия были напрасными – холодная красавица даже не подняла голову и не взглянула на него. В полупрозрачной шали из тумана она казалась еще загадочнее.
  Это продолжалось уже четыре дня. Четыре дня подряд Витольд Захарьев слонялся возле Троицкого предместья. Иногда он просто проходил мимо, не смея даже кинуть взгляд в ту сторону – так велик был страх, что его ангел вдруг упорхнет на небеса. Да, теперь он уверился, что Она на самом деле была ангелом, которого по ошибке забыли на земле. Но когда все же отваживался посмотреть на знакомую скамейку, то различал сквозь туман ее силуэт… 
  Стэся, Стефа, Стефанька! Солнышко мое ненаглядное, мой золотой лучик! Приедь ко мне и забери меня отсюда! Иначе твой будущий муж здесь просто подохнет, как тот буриданов осел, или в лучшем случае повредится умом. Плохо, когда у человека нет выбора. Еще хуже, когда выбор у него есть. Абсолютно одинаковый выбор. Перекресток двух дорог.
  Конечно, как здравомыслящий человек, Витольд должен был немедленно выбросить из головы все эти глупости и вернуться в Москву, к Стефании. Но… вдруг? Вдруг Судьба преподносит ему шанс? Подарок, который изменит всю его жизнь? Вдруг, если он так просто уедет назад, его будут преследовать мысли о том, что он что-то упустил?
  А ведь все складывалось так ровно и гладко! И что за бесенок дернул его приехать в город своего детства и встретить там эту загадочную незнакомку?
  Витольду нужно было принять решение. И оно созрело на пятый день. Как раз перед тем, как прибывал его вечерний поезд.
  Он пошел прямиком к Троицкому предместью. Чтобы растянуть дорогу, молодой человек пошел окольным путем, там, где весной и осенью дорога превращалась в непроходимое болото. Здесь никогда не высыхали огромные лужи, в которых нашли свою колыбель различный мусор, объедки и домашние отходы, которые люди щедро дарили улице. Потом шли пути более широкие, по которым с шумом двигалась конка. Фурман беспрестанно звонил в колокольчик, предупреждая криками прохожих, а бедно одетые крестьяне со страхом шарахались от этого странного сооружения, которого они прежде никогда не видели.
  Вот, он уже подходил к Замковой горе.
  «Господи, – молил Витольд. – Господи, дай мне знак. Подскажи, как мне поступить».
  Повсюду висели таблички с названиями улиц. Унифицированные, с большими белыми буквами на голубом фоне. Это было приятное изменение в городе, которое произошло за время отсутствия Захарьева, но вряд ли он обратил на это внимание. 
  Внезапно Витольд остановился. Он увидел нечто возле берега, уносимое течением, нечто почти прозрачное, похожее на длинную лиловую рыбку. Юноша схватил сухую ветку клена и подцепил это странное существо. Им оказался легкий женский шарфик. Несомненно, тот, что укутывал плечи его ангела.
  Можете себе представить, как все закружилось в голове у Захарьева: это был знак, божье благословение, выбор сделан, и сейчас он немедленно отправится туда, чтобы стать на колени перед девушкой своей мечты. Бедная Стефания! Бедное белокурое солнышко!
  Как и прежде, предместье было окутано молочной дымкой. Как и прежде, таинственная незнакомка сидела на скамейке и читала книгу. Неожиданно у Витольда шевельнулась мысль, что за все эти дни, пока он наблюдал за ней, эта красавица совсем не продвинулась в чтении своего захватывающего романа. Книга была открыта как раз на середине, как и в их первую встречу. На том же месте она была открыта и все последующие после этого дни. Но, похоже, молодой человек заметил это только сейчас.
  Витольда охватило странное навязчивое желание заглянуть в эту книгу. Он незаметно подошел. Девушка даже не повернула головы. Витольд склонился над книгой и вдруг понял, что в ней нет слов. Нет строчек, абзацев, предложений… лишь одни чистые страницы. Внезапно налетевший ветер сильным толчком сорвал с красавицы шляпку. На юношу внимательно смотрели большие красивые зеленые глаза. Точь-в-точь, как у ангела на открытке. Точно такие же и потому, что они тоже были нарисованы…
– О, вы нашли-с шарф! – послышался чей-то низкий голос. Витольд не заметил, как из магазинчика рядом вышел толстенький круглый господин с пышными усами и маленькой бородкой. Переваливающейся походкой он подошел к юноше и взял мокрую полоску ткани из его рук. – Было бы обидно, понимаете-с. Как-никак французский, истинное качество… – Господин поднял с земли соломенную шляпку и небрежно нахлобучил ее на изящную головку с темно-рыжими локонами.
– Это манекен, – объяснил он. – Ну… такая фигура женщины из воска. Как настоящая, правда-с? Новшество из Парижа. Вы знаете-с, оэто очень содействует торговле. За ту неделю, что эта куколка здесь сидит, у меня уже купили четыре платья и шесть шляпок, как у нее. Ведь женщины такой прозорливый народ… Не желаете-с зайти? Может, купите какую-нибудь безделушку для своей жены? У вас есть жена?
– Да, – после некоторого молчания сказал Витольд  и  широко улыбнулся. – Почти жена. Я куплю для нее шарф и шляпку. Но только не такие, а…более веселые. Ну… вы меня понимаете.
– Понимаю-с, – мягко улыбнулся хозяин магазина, и уже через несколько минут он смотрел вслед юноше, который удалялся, пытаясь подпевать и приплясывать на ходу. «Чтобы так радоваться из-за того, что купил подарок невесте, – покачал он головой. – Впрочем, мне его не понять. Ох, молодость, молодость».
  Через два часа студент московского университета Витольд Захарьев уже был на вокзале.
  Да выбор был сделан, а душа успокоена. Буриданов осел спокойно доест последний клочок сена, и все вернется на круги своя. Стефанька, радость моя, прелесть моя, любимая! Скоро мы сыграем свадьбу и, может быть, после окончания моей учебы мы вернемся сюда, в наш родной Город Ландыша… А дальше будь что будет. Господь всех нас хранит.
  «В самом деле, чего это я? –  удивлялся себе молодой человек. – Как мне в голову могли прийти такие нелепые мысли? Шарф, незнакомка, ангел с открытки… Наверное, из-за тумана. Да, это все туман».
  И он стоял и блаженно чему-то улыбался до тех пор, пока поезд на Москву громким гудком не сообщил о своем прибытии.



11 августа 2003 г.
Германия – Польша – Беларусь