Зеркало, by Дохлая Кошка и Некто в Сером

Заглушить боль музыкой, яркими красками…
- Водку с колой!
…Никому ещё этого не удавалось. Так, на один вечер…
- Как обычно?
- [В сторону] А что, чёрт тебя дери, что-то меняется?!
- Что?
- 3\1!
- [Разговаривает сам с собой] Как вас много развелось… сейчас напьётся, пойдёт вилкой вены коцать… а потом лови вас на подоконнике… лучше уж стрелялись бы там, где мыть не надо.
- Как вы сказали?
- Лёд ложить?
- Класть…
- Что?
- [В сторону] Выбрал бы ты себе другую профессию…

Зеркало,
[отражённые объекты ближе,
чем кажутся]

часть первая, Он

Как мне всё надоело! Ведь каждый день одно и то же! Зачем тебе эти шутки? Они злые, ты не находишь? Создал мир саранчи… и дал саранче возможность осознать, что она саранча. Ты не Бог, ты ласковый убийца. Мазохист и сукин сын. Тебе доставляет удовольствие наблюдать за страданием людей, уверен, улыбка не сходит с твоего лица.
- Бармен! Льда мне в стакан!
И ведь мы ничего не можем изменить. Иногда везёт, да. Тогда чувствуешь себя на вершине мира… и потом снова вниз, в реальность. Любовь, счастье, - всё фальшь. Что за повод. Нет никакого повода. В чём смысл идти вперёд. Если непонятно, где это, да что там… даже нет уверенности, что вообще что-то там есть. Мы ведь по кругу ходим, по кругу… а выход? Я не встречал...
Да, не спорю, можно поставить себе цель. Тогда появляется вера. Глупая Вера в то, что смысл всё же есть. Но она лишь на время подруга. И то, что в глубине души ты это осознаешь, уже начинает грызть тебя изнутри. Это мыши сомнения. Они всегда появляются вовремя. Стоит тебе только поверить. Нет, не поверить. Не поверить, а подумать о том, что ты нашел, наконец, то, что искал. Эта мысль не из простых. Стоит ей закрасться в твою голову, как сначала одна, потом ещё пара, и вот уже полчища мышей сомнения грызут то, что ты считал своим… и они сгрызут, будь уверен. А если нет? Положим, ты всё же дойдёшь... но дойдёшь-то ты до точки. Что потом? Опять? Новые цели? И так всю жизнь? Но ведь это подмена понятий, ты сам себе подбрасываешь вызовы. Это не искусство, это искусственно.

Но так было не всегда. У меня была полная личных побед жизнь. Было стремление. И тогда...

Боже, вспомни, ещё пару дней назад…
Она была так мила… и так прекрасна в своей неповторимости. А, к чёрту красивые слова! Это сейчас они пришли, а тогда их не было. Не было вообще никаких слов. Не было даже мыслей. Боль. Обида. Пустота. И всё. Но это снаружи… внутри было что-то ещё, но только сейчас пришло осознание:
Внутри был страх. Он как всегда был разнообразен. Я боялся потерять… нет, не её, она моей и не была никогда. Я боялся потерять себя. А это не сложно, думал я, стоит лишь открыть ей своё сердце. Но я шёл на это. Шёл потому, что иначе нельзя! Я хотел поверить в то, что может в этот раз всё у меня получиться. Закрывал глаза и не видел того, что копилось внутри. И оно росло. Росло, что бы потом вырваться наружу и всё разрушить. Когда так долго что-то в себе прячешь… да неважно, как долго и долго ли… оно всегда вернётся. Вернётся обязательно.
И я, ещё недавно уверенный в своей уродливой беспомощности, захотел поверить, что жизнь повернулась ко мне лицом. Она улыбалась, я улыбался ей в ответ. Да, наверное, я снова ничего не сделал, что бы добиться её любви. Что бы изменить своё отношение к ней… к любви… да, я, видимо, бездействовал, и тогда…
Пустая чернота. Она закрывает глаза. Тушит всякое чувство. Её приносят мыши сомнения. А их кормишь ты.

И так каждый раз. Всегда не хватает настойчивости, терпения, уверенности, а по сути веры. Всегда есть момент, в который ты сдаёшься. Каждый раз подводит какая-то новая часть тебя. И на этом заканчивается урок. Все уходят, а ты остаёшься в ожидание следующего. Недоумевая, что же откроется тебе в дальнейшем.
Господи, неужели я так слеп. Я устал ждать. Ведь, наверное, я так ничего и не понял.
Отдаю годы своей жизни на поиски себя. Всё отдаю этому и пропускаю саму жизнь. А в итоге, даже не могу ничего изменить. Значит всё зря? Я не машина, я человек, чёрт. Мне надоело рыться в себе как в чулане, я просто хочу жить!
Сказал: “Нет короткого пути туда, куда иду я…” Да чёрта с два! Сам-то знаешь, куда?! Веришь хоть, что идёшь?!
Не могу больше так… что такого в том, чтобы жить как все…
Я бы даже пулю в лоб себе не пустил… смелости бы не хватило. Ни то, ни другое. Не жить, не умереть…

часть вторая, Она

- Извините… мы… закрываемся.

И вот дорога. Фонари ночного города отбрасывали свой свет на землю. Сегодня они были не способны на большее. А я? Я топтал то, что они освещали, и был слишком погружён в себя, что бы замечать это. Снова жизнь проносилась мимо. И снова это был мой выбор - жить так.

Мне даже идти никуда не хотелось. Встать, закрыть глаза, раскрутиться и пойти туда, куда пойти. Детский лепет. А я и есть ребёнок. Не наигрался в детстве, доиграюсь сегодня.
И я пошёл туда, куда…
- Добрый вечер. Вы одни к нам? Первый раз?
- Да нет, уже бывал, здравствуйте… [в сторону] Чёрт, ублюдок! Какая хрен разница?!
- Ну… у нас сегодня много посетителей, свободных столиков нет…
- [протягиваю деньги за вход]

Хочу не думать не чувствовать

Сейчас, вроде, всё иначе, понимаешь? Но только всё что-то с тем же результатом… как странно…
Один. Всегда бежал от этого. Всегда хотел спрятаться. Думал, хуже уже нет ничего. Потом понял, что бежал всё время от себя самого.
Боялся. Каждый день отменял эту встречу. А она меня ждала. Она меня повсюду искала. Да и я к ней в итоге возвращался. И в каждом новом лице находил её черты. И, в конце концов, всегда сам звонил. Боготворил её и боялся. Боялся её к себе подпустить. Боялся с ней надолго расстаться. Принимал её, как должное, как часть себя, ненавидел её, ненавидел себя. Она мне ближе была, чем все остальные вместе взятые. Имя у неё было странное, - Одиночество...
Я думал, я ей нужен. Чувствовал свою значимость. А ей нравилось льстить, наверное. И была у неё особенность - только за теми следовать, кто в глубине души чувствует, что без неё не выживет.
Зачем она тебе? - Сам себя спрашивал. И ответ на вопрос искать боялся. А она всё одно и то же: вместе сядем и подумаем... Так и не пришёл тот день пока ещё.

И в бар она пришла ещё до меня. Всегда заранее знает, куда мне податься вздумается.

- Как же ты надоела мне!
- Спокойно, солнышко, ты ведь сам попросил...
- Всё бы отдал, только чтобы с тобой наедине не оставаться...
- А помнишь, как мы с тобой встретились?
- Нет, твою мать...
- Вспомни...
- Да пошла ты! Ты чудовище!

Она ревнивая стерва. Если я с другой, или с друзьями там, эта всё сделает, чтобы мне все опротивели, чтоб я опять к ней пришёл. Потому, ни те, ни другие у меня надолго не задерживаются…
Я её от себя всегда прочь гнал, а на самом деле жить без неё не мог. Вот и возвращался всегда к одному и тому же. Но продолжал от неё прятаться. Думал, я сильней, не найдёт, думал. Ошибался. От себя не убежишь ведь. Надо иначе как-то. Сесть и поговорить. Не надо истерик. Можно даже шёпотом. А лучше вообще без слов, от них пользу не часто встретишь. Одна ложь, в основном.
Тут понять, главное, - если она с тобой, значит, кто-то хотел, чтобы так было.

часть третья, Некто в Сером

Есть что-то общее в покинутых поселках, тысячи которых разбросаны по территории огромной северной страны. Это странное мистическое сходство проявляется с наибольшей ясностью с наступлением темноты; не потому, что ночь накладывает одинаковый отпечаток на все предметы и явления, а потому лишь, что она особенно отчетливо подчеркивает общую идею, царящую в таких вот брошенных островках запустения и краха, раскиданных на протяжении десяти тысяч километров с востока на запад. В таком вот маленьком островке на севере большого острова на восточном краю страны.
«Угу, именно так. Идею запустения и краха», - думал он, наблюдая из приоткрытого окна уазика парад печных труб, напоминающих то ли виселицы, то ли позорные столбы… развалины школы… болото на месте футбольного поля… обгоревшие бревна остова двухэтажного здания…
«Война», - промелькнуло в голове. – «Здесь была война, или эпидемия, скорее всего чумы. Не хватает только рва, залитого известью. И вот сейчас из-за угла выйдет кот с обгорелым боком».
Но рва он не увидел, и кот не вышел. Было абсолютно тихо и пусто. И темно. Только в небе горела россыпь июльских созвездий. Красной точкой выделялся Марс, его было хорошо видно этим летом. Мысль о коте рефлекторно заставила его вспомнить ее фразу. Когда-то давно, перед самым ее отъездом, они говорили о чем-то. Просто говорили о самых разных вещах, потому что молчать было бы невыносимо. Я всегда любил собак, сказал он. Она ответила: «Ты знаешь, а мне больше нравятся кошки». Она сама была как кошка. Наверное, потому, что очень любила дом. Но все равно покинула его.
Мысли увлекли его, так что он даже не понял, откуда взялись огоньки. Как будто возникли из ниоткуда. Они горели на небольшом отдалении, в кромешной тьме, рассекаемой дальним светом фар. Даже не горели, а так, слабо светились, как керосиновые лампы с прикрученными фитилями из рассказов бабушки.
- Кто там? - он сам не заметил, что произнес это вслух.
- А пес его знает, - ответил водитель уазика, коренной обитатель здешних мест. – Живет, видать, кто-то.
- Живет? – удивился он. – Разве здесь можно жить?
Водитель повернулся к нему с непонимающим выражением, будто он как всегда сморозил очередную глупость:
- А куда деваться?
- Да, вы правы. – Он достал белую палочку сигареты из пачки, крутнул колесико  зажигалки. Огоньки в этот момент поравнялись с машиной, и в колеблющемся газовом свете ему на долю секунды почудилась безмолвная тень, стоящая около полуразрушенного строения. Кто это был? Что это было?
«Здесь некому быть, кроме духов чумы», - подумал он. «Людей здесь быть не может».
Фары освещали узкую полосу разбитой грунтовой дороги, которая то карабкалась серпантином на склон сопки, то отвесно ныряла чуть ли не в пропасть, то медленно ползла по краю обрыва над холодным серым морем. Рассвет вот-вот должен был наступить, но все не наступал. Они выехали из маленького угольного порта, затерянного в лесах, в четыре утра, то есть в самое призрачное и зыбкое время. До Города, единственного крупного города Острова, оставалось еще больше половины пути. От бессонной ночи, алкоголя и никотина слегка звенело в странно легкой голове, но спать не хотелось. Хотелось ехать вот так хоть сутки. Просто ехать и смотреть вперед, на расступающиеся сосны, кедры и прочие хвойные. Курить и маленькими глотками попивать горькую настойку из фляжки. «Местный абсент!» - с гордостью сказал угостивший его капитан угольного парохода. – «Сам его пью всю неделю, что грузимся».
Да, погрузка шла неделю. Он успел к самому ее концу. Как всегда, по пути он влип в идиотскую историю. Ну надо же было такому случиться, что за неделю до его приезда на Остров в северной его части ввели погранзону и пропускной режим для жителей Материка. И надо же было за сто километров от цели попасть под рейд ментов, усиленных погранвойсками. Чтобы выйти из автобуса и проторчать несколько часов на КПП, потому что закончились бланки протоколов и за ними отправились в комендатуру, к черту на кулички. Туда, за северный ковш порта маленького городка, потом в сопку мимо старого кладбища. Потом за ворота с облупившимися звездами, и далее через казарму в кабинет начальника заставы, где не было ничего кроме стола, стула, обшарпанного сейфа, портрета президента и банки с обедом начальника, усталого майора с безразличным ко всему лицом. Он хорошо запомнил эту дорогу, потому что в конце концов его все-таки туда привезли – бланка протокола на него не хватило снова.
- Ладно, идите. Вы отделались предупреждением, - произнес майор и потер виски. – Вы хоть права не качаете.
- Спасибо, - ответил он. – Как вы думаете, такси до … можно найти?
- Если откровенно, то вряд ли. Впрочем, попробуйте, тем более что гостиница на ремонте.
И он отправился искать такси до … . День подходил к концу, солнце садилось в маленький залив, в бликах его лучей отражались мазутные пятна на поверхности воды. Дорога была в угольной пыли. В порт шли груженые углем КАМАЗы. Попутных машин не было совсем. Это начинало раздражать. Наконец он выбрался к центральной площади городка. Сфотографировал себя на фоне обшарпанных пятиэтажек у подножия лысеющего холма. Сколько подобных фотографий у него уже было – сотни. Но интерес к подобным «фотоотчетам», как он называл их про себя, не пропадал.
Такси не было. Не было вообще ничего, лишь отдельные фигурки людей брели от домов к магазинам и обратно. Он вышел на трассу, надеясь поймать автобус, КАМАЗ, вахтовку, телегу, да что угодно, потому что гребаный пароход вот именно этой ночью заканчивал погрузку.
И тут он увидел девушку. Он уже знал ее – она тоже была среди пассажиров автобуса, задержанных на КПП. На нее тоже не хватило бланков протоколов. Теперь  она стояла на дороге и пыталась проделать то же, что и он – застопить некое транспортное средство. Она понимающе улыбнулась и сказала:
- Что, отпустили?
- Типа отпустили, - ответил он. – Неужели тебе тоже в …, солнце?
Он называл так всех, от друзей и коллег до нее. Неформальное насмешливое обращение некоторым не нравилось. Но девушке, похоже, не было неприятно.
- Да нет, мне в Ш. Это пятнадцать километров отсюда. Надо же было паспорт забыть… Теперь хоть пешком иди.
- Ну да, только до … пешком не дойдешь. Надо что-то ловить. А в Ш. есть такси?
- Найдем! – уверенно ответила девушка.
В Ш. они попали через полчаса на попутном грузовике. Смеркалось. Ш. оказался маленьким городком, еще меньше того, предыдущего, с лысым холмом, серым ковшом порта и погранзаставой. Ржавеющие гаражи сбивались в груды под защиту мрачных пятиэтажных коробок. Типичный захолустный урбанистический пейзаж периода начала нового миллениума. Где-то рядом был карьер и угольная шахта, а дальше – лес. Ему всегда нравилось такое вот сочетание урбанистического духа и Природы. Параллелепипеды домов посреди степи. Плотина, перегораживающая огромную реку. Разрезающая извечный сумрак тайги железная дорога, а чуть выше ферм контактной сети – ветки лиственниц. С балкона своего дома он предпочитал видеть море. А в любой природе любил видеть элемент цивилизации, найти ее примету. Как ту старую узкоколейку, затерянную в сопках на севере Края.
А девушка оказалась директором местной музыкальной школы.
Когда он рассказывал Другу эту историю, тот почему-то спросил, на чем она играет. «На аккордеоне», - вспомнил он. «А она тебе сыграла?» «Угу, - кивнул он, - прямо около гаражей, где КАМАЗ искали, села на поребрик и сыграла. «Полет валькирий» Вагнера».

Поздно вечером он сидел в номере гостиницы перед зеркалом. Молча вдыхал и выпускал дым и при свете ночника глядел в ровное холодное стекло. Когда-то, совсем давно, как будто в другой жизни, они говорили с ней про зеркала. Сейчас обостренное сознание после бессонной ночи особенно остро ощущало воспоминания. Время, ушедшее безвозвратно.

А утром был самолет в Город, где его не было больше года. Дела – мама – сестра. А вечером…

…снова – полутемная Набережная, скамейки у серого моря. Волны, какие-то особенно пенистые в этот вечер. Третий тайм был в разгаре.
«Ты что задумался?», - кто-то слегка толкнул его в бок. – «Выпей».
«Да, выпить стоит», - кажется, он произнес это про себя. Но собеседник понял его согласие и молча протянул бутылку с пивом. Он глотнул. Вкус того самого пива. Того самого. Из небольшого сибирского городка, из давней давности. Из идиотских романтических воспоминаний. Для него большинство воспоминаний было романтическим. Даже там, где романтикой и не пахло. И большинство – идиотским.
Их было трое под дождем. Тогда, еще в студенческие годы, они любили ездить на выезды и поддерживать свою футбольную команду. Тот выезд был самым длинным – за несколько тысяч километров. Грохочущие поезда, ночной холод плацкарта, тамбур, пропахший сигаретным дымом. Тогда он курил не так много. Темнота за окнами. Осень. Их было трое – не друзей, не близких в общем-то людей, просто три души, сорвавшиеся в поисках чего-то. Не только футбола. «В поисках пафоса», - он усмехнулся. Маленький стадион был забит до отказа, местная команда только что стала профессиональной. И шел дождь, и было много серых шинелей, и кто-то прятался под зонт. Он никогда не пользовался зонтом. И орали мегафоны, утихомиривая толпу, разъяренную пропущенным в добавленное время голом. И они шли, не пряча шарфы своей команды. Под дождем, через чужую толпу. А ушибы, сотрясения и летящие в головы бутылки – кто их считал? Их было трое. Сейчас двое других куда-то пропали. А он стоял здесь, на темной Набережной, и смотрел, как огонек сигареты светит сквозь матовую полутьму. Что-то типа ностальгии. Сейчас он был в норме, и ностальгия не мешала. Не разрывала мозг и душу на куски, не сверлила голову такой простой мыслью о бессмысленности всего.
«Идите вы все нахуй, со своими стремлениями к лучшему, со своей «жаждой жизни», алкоголем по выходным и скучными серыми неделями, сливающимися в одну сплошную пелену то ли тумана, то ли дождя. С потными телами, барахтающимися в липких простынях, со своим желанием иметь детей непонятно зачем. С любовью, которой нет, с дружбой, которая лишь чуть меньшая фикция, с браками, разводами, дележом имущества, со своими нелепыми жизнями и закономерными, но скучными смертями… Со слезами, застывшими в красивых грустных глазах. Со сжигающим души пафосом».
Именно это было сказано в одном из экземпляров его коллекции. Коллекции предсмертных записок.
«Засунь свой ****ый пафос в жопу, ты не выдержишь, будь проще». Так говорил Друг. Перед тем, как покинуть Город.
«Иначе вы погибнете». Так говорила подруга. Она же – добрый ангел. Он был с ней на вы. Она ему покровительствовала. Потому что могла себе это позволить.
«Надо жить». Он говорил так еще одному Другу. Вернее – кумиру. Когда звонил ему в столицу по телефону. Кумир называл себя «последним проклятым поэтом». Он и был им. Суицидник, слезший с иглы, проведший в психиатрических клиниках не один месяц. И наконец – гениальный музыкант и просто отличный человек. «Надо жить. Это говорит тот, кто постоянно слушает твои песни». Он повторял это, но самому с трудом верилось.
…Хотелось совсем другого, спокойной свинцовой глади реки, а вдалеке – огоньков на нефтяных вышках. Непроглядной темноты всегда темной комнаты, в которой она будет долго гладить его по голове.
«Как будто я с****ил пирожное на чужом банкете, уронил его на пол, кое-как обтер и давясь сожрал под столом».
«Хочешь, я буду твоим единственным и любимым пирожным?» - спокойно спросила она.
«Я ведь не люблю сладкое»…
«Всё, что ты любишь, это темную комнату, которой нет».

Он вошел в подъезд, который когда-то пах ее духами, а еще раньше –летом и, наверное, детством. Поднялся на второй этаж и открыл свежевыкрашенную кем-то дверь. Зашел в полутемный коридор, потом, не снимая обуви, в пыльную, но прохладную единственную комнату. Почему-то включил телевизор. Он никогда не смотрел телевизор в прежней жизни. Ткнул кассету, застрявшую не понять с каких времен с видике. На экране возник стандартный порнофильм. Красивая девушка с покорными глазами одновременно отдавалась двоим. Или троим, понять было сложно. «Как тяжело быть порнозвездой». – подумал он. Выключил ящик, встал у окна и посмотрел на Город. Тающий то ли в дымке нового утра, то ли в промышленном смоге. Сигарета больше не дрожала в его руке.

часть четвёртая, Я

...