Шестнадцатая республика

Осень на Урале наступает рано. Конец августа выдался холодным. Клены радовали взгляд огненными опалинами. С берез ветром срывало остатки золотистой листвы. Прохожие наступали на них, как на теплые солнечные цветы, согревающие не обувь, а душу.
Это время настраивало на поэтические мысли. Хотелось жить вечно среди живописных красок. Забыть о том, что природа, приукрашиваясь, оголяется перед стужей.
Григорий Румянцев худенький восемнадцатилетний паренек, со светлыми волосами, застегнул на пуговицы спортивную курточку, присел, слегка сутулясь, на скамейку в небольшом сквере. Он вчера приехал поездом. Студенческая столовая еще не работала. В общежитии не встретил знакомых. Друзья верны себе, стараются прибыть в последний день.
Слушая шелест изредка проезжающих машин, никак не мог привыкнуть к тому, что находится на земле. За три дня в пути привык к движению, перестуку колес. Ему казалось, что его до сих пор покачивает.
Только к вечеру собрались геофизики-каротажники второго курса.
Позже всех приехал Владимир Мадудин, первейший друг, старше Гриши на два года. Рубашка расстегнута на верхние две пуговицы, чтобы свободно дышала богатырская грудь. Брюки клеш цвета морской волны опоясаны солдатским ремнем. Волосы черные, до плеч. Лицо с угреватой красновато-синей кожей немного портило его внешность. Но мужественность характера закалило юношеское сердце. Недаром к нему тянулись другие, чувствуя его силу и смелость суждений.
– Здорово, аксакал! – подал он руку Грише. – Я тебе привез фотографии.
– Какие?
– У пещеры, помнишь, весной снимались. Тебя еще клещи в этот день в лесу покусали.
– Энцефалитные! – вставил Стас Кошкин. Ребята засмеялись.
– А мне привез фото на память? – потребовала Светлана, задорная девушка с длинной русой косой, староста их группы, и встала со стула очаровательной античной статуэткой, ударив о пол туфельками-лодочками, потрясла кулачками в воздухе, выражая неудовольствие и нетерпение. Ее карие глаза округлились ягодой смородиной.
– Я не фотогигиеничен.
– Ладно, я от тебя не отстану. Пойдешь со мной в фотоателье под конвоем! – строго огласила приговор за неуклюжее прекословие сценическим грубоватым голосом
– Правильно, Света. У нас, ребята, нет ваших фотографий. Второй год вместе учимся, – поддержала подругу Валя Вишнякова, на лице у нее вспыхнули густые веснушки. Она оторвалась от дела – резала окорок на аппетитные ломтики.
Открыла, как всегда не во время, дверь комендант общежития Антонина Михайловна, пожилая женщина в синем халате:
– Это что еще за банкет? – спросила строго, войдя в накуренную комнату, держа в руке связку ключей.
– Ничего такого, тетя Тоня! Мы не выпив-ваем, – заикаясь от неожиданности, пролепетал Петр Рычков, – просто соскучились за лето, сидим, чай пьем.
– То-то я вижу, какой у вас обильный чай! Смотрите у меня. Девчонки чтобы только до десяти часов вечера. Я проверю. Вышвырну нарушителей мигом на улицу!
Комендант грозилась не на шутку. Для студентов старших курсов не хватало места в общежитии, поэтому ребятам приходилось уходить на частные квартиры.
Первыми ушли Рычков Петр, Николай Истомин. Их взяла к себе сердобольная старушка. Техникум оплачивал жилье. Со смехом тащили они на себе с добровольными помощниками по улицам металлические сетки, спинки кроватей, матрасы, подушки, напоминая бегство французов после нашествия.
Мадудин, Румянцев, Игорь Гатаулин поселились с приятелями из разных групп в уютном бревенчатом, на две семьи, особняке за речкой.
Хозяин Степан Гаврилович с женой Марией Петровной, из заводских кержаков, не забывая истинную веру, веками охаянную и загнанную, к современным законам жизни относились терпимо, не держали взаперти младшего семнадцатилетнего сына Александра.
В распоряжении ребят были три жилых комнаты, холодные сени.
В таком доме можно прожить зиму. К ней готовились заранее, дрова кололи сами. Топили на ночь печь-голландку, подкладывали ведро уголька, чтобы не угасала до утра. Готовили на ней ужин. Печь стояла посредине комнаты, разделённой перегородками. С одной стороны стены оказалась печь, на которой готовили пищу, с другой небольшая лежанка.
В большой комнате жили: Мадудин, Румянцев, Гатаулин, Виктор Безгодов, Стас Кошкин. Из окна была видна речка. Две другие комнаты – маленькие, окнами в огород, в них можно поставить только по одной кровати.
А возле печки и двери – староста их коммуны и главный истопник, деревенский толстяк Вася Арефьев. Его ребята выбрали пожизненным завхозом по заготовке продуктов, снабдив скудными финансами.
В студенческой столовой обед стоил тридцать копеек. Ужин и завтрак дешевле. На рубль при желании можно прокормиться два дня.
После того как они перешли на квартиру, в студенческую столовую не набегаешься, ноги не паровозные колеса, чтоб крутиться на них взад-вперед. Два километра в одну сторону. Поешь. Вернешься и опять проголодаешься от прогулки по городу.
Настала зима. Бураны заметали дорожки и тропки. После занятий сидели в доме. Не удивительно, что их квартира стала явочной. Нет назойливых глаз коменданта общежития. Собиралось по тридцать человек.
Играли на гитаре, резались в карты. Такая веселая компания привлекла к себе внимание парней из местного поселка.
Первая проверка на прочность нового коллектива произошла на городском катке.
Миша Плотников, Виталий Котов, из задиристых местных петушков, вечерком, в воскресенье, зашли без стука к студентам как к себе домой, принесли им в подарок литровую банку густой домашней сметаны.
– Володя, – обратился к Мадудину Плотников, – выручайте, моего брата вчера избили на льду городские. Катался один с девушкой. Наших никого не было.
– Он их запомнил?
– Одного я сам знаю. Конопатый, с фиксой на верхней челюсти. Я ему зуб выбил для памяти. А он никак не угомонится. Подкарауливает одиноких парней и издевается над ними. Отпор не могут ему дать.
– Хорошо. Ты поговори со своими орлами. Встречаемся на катке.
Наскоро одевшись Мадудин, Гатаулин, Безгодов, Румянцев вышли из дома. Каток находился на футбольном поле на окраине города. Напрямик через пустырь около километра.
Шли гуськом разведдозором на вражескую территорию.
Из репродуктора над пустыми трибунами разносилась веселая эстрадная музыка. На льду катались несколько пар. Вдали мерцали огни многоэтажных домов.
Плотников привел дружину не очень многочисленную.
– Это все твои бойцы? – с улыбкой спросил его Мадудин, здороваясь за руку с каждым.
– А зачем больше? Нет нужды! – дотошный Миша, скрипя новыми кожаными ботинками, забежал на лед. Царапая снег подковками, направился к ближней паре. Толкнул напористой грудью ближнего парня на лед. – Где Горшок?
– Я почем знаю, – ответил уныло тот, вставая кое-как на коньки-гаги, краснея, не давал сдачи, хотя было стыдно перед девушкой.
Каток быстро опустел. Кто катался, спрятались в раздевалку. Пришельцы, ухмыляясь, хорохорились. Их десять человек. Удивлялись: в воскресенье никого нет. Томительное ожидание продолжалась полчаса. Топтание на месте начинало надоедать. Чтобы согреться на ветру, ногами отбивали чечетку, утаптывая снег.
Откуда было им знать, что противник не дремал. С другой стороны забора тени, не доходя до ворот, просачивались внутрь, накапливали силы.
Неожиданно открылись настежь двери раздевалки, бросив свет на снег. Из нее стала вываливаться многоликая темная публика, идущая молча по трое в ряду к воротам. Отряды Мадудина и Плотникова маленький островок среди обтекающих его человеческих тел.
Первый удар принял на себя Румянцев. Сзади его стукнули палкой по шляпе, тут же ставшей похожей на сгоревший блин.
Гриша открыл рот от удивления. Поразительно, он не почувствовал боли и страха. Не мог понять, кто его ударил. Не поворачиваясь, застыл, не двигаясь с места.
Толпа обошла его, больше не трогая, лишь косо посматривала на странный головной убор, какой, возможно, носят зимой японцы.
Удар по шляпе стал сигналом к началу драки. Городские сошлись в схватке с поселковыми. С аллей и дорожек стычки перенеслись на лед.
Фонари высвечивали безвестных личностей, выступающих как фигуранты в спортивной произвольной программе.
Раздавались крики, слышались удары. Размахивали коньками, которые сверкали бликами молний, втыкаясь в тела, били кулаками, кистенями. В суматохе невозможно было понять, кто за кого. На чью сторону становиться? Неслась непристойная ругань.
Мадудин, стиснув зубы, продвигаясь по льду скачками, хладнокровно с каким-то городским парнем, пришедшим ему на помощь, расчищал для себя проход к краю катка.
Потерявший шапку Гатаулин в бешенстве вопил, встал на корточки, пытаясь до нее дотянуться:
– Это ты на нее наступил?! – поднявшись, врезал кулаком в первый попавшийся нос, за что ему тотчас оторвали пуговицы на куртке. Но это лучше, чем остаться без черной сурковой шапки.
Плотников вместе с Безгодовым гонялся за Горшковым.
– Ты вшивый жеребец! – кричал Миша шишкарю, хватая его за драповое пальто. Тот поскользнулся, валенком упал на лед. На него навалилось сразу несколько человек. Подбегающие подростки били по клубку тел ногами.
Горшков точно испарился в воздухе. Ушел от справедливой расправы.
– Ша, ребята! – призывал к перемирию какой-то чудак, в пошарканной шапке-ушанке и длинном шерстяном пальто, похожий на приведение. Раскатываясь на коньках, он раскланивался по сторонам, откидывал клюшкой оброненные мелкие вещи: часы, пачки папирос, пуговицы, перчатки – проезжал мимо дерущихся, но на него не обращали внимание.
Сплетались в узлы руки и ноги. На снегу и льду корчились от боли первые пострадавшие, и притворно орали симулянты. Их стоны, призывы мщения, истерический смех и пролитая кровь озлобляли, накаляли обстановку.
Несуразная вышла заварушка. Принцип был прост: если ты меня ударил, то и я в долгу не останусь, кого-нибудь стукну! К тому же, подходили желающие покататься и волей-неволей втягивались в схватку.
На горе городским, не все из них знали друг друга в лицо.
Почувствовав, что это не кончится добром, поселковые и студенты перемахнули через забор и скрылись на пустыре.
К катку уже ехали наряды милиции.
Вернувшись домой здоровыми и невредимыми, ребята обсуждали потасовку, понимая, что все же бежали с поля боя.
– Понабрали Румянцева да Лазарева, а толку от них! – возмущался Плотников, попивая холодный чай, зализывая языком разбитые губы, косо глядя на Гришу.
Но Мадудин прервал его:
– Вот именно. Ты со своими сначала разберись.
Следующим вечером студенты решили укрепить ратный дух отстающему товарищу. Намотали на кулаки полотенца – боксерских перчаток не было – отрабатывали удары.
Евгений Лебедев, опытный в таких делах, бил по зубам Гришу, вскрикивая от удовольствия, слыша костяной скрежет.
 – Ой, не могу! У него все зубы прогибаются как резиновые! Прямо в рот кулак лезет!
 Румянцев, выдерживая удары, тыкал слабой рукой в ответ. Поединок шёл в большой комнате. Гриша, взъерошенный, потный, одетый в трико, на голову ниже соперника, суетился, чуть ли не касаясь носом стенки, изворачивался ужом под смех ребят, ускользая от Жени, храбро давал сдачу.
– У тебя оказывается хорошая реакция! – похвалил его главный судья Володя, – можешь драться! Старайся бить посильнее! А то колотишь вроде бы не кулаком, а листком бумаги.
На ужин наварили последнюю кастрюлю картошки в мундирах. Семь ртов накормить не просто. Налетят, как сороки, не оставят и крошки от буханки чёрного хлеба, куска пожелтевшего сала. От сметаны оставалось полбанки. Завхоз спрятал ее от соблазна на холодной веранде, но бездомный кот умудрился слопать, вылизав даже свои следы.
Мадудин раздает паек по справедливости. Арефьев отворачивается к окну, чтобы не видеть лиц голодающих, особенно мимику Стаса. Он преданно смотрит на простофилю Васю-колхозника, подмигивая ему левым глазом, чтобы тот выбрал ему шмат побольше. Стас по натуре артист. Может скорчить такую рожицу, что невозможно не засмеяться.
Завхоз академически кашляет, готовясь к распределению.
– Кому? – спрашивает его Володя, взяв в руку бутерброд.
– Игорю.
Гатаулин хохочет, берет один хлеб, а сало скидывает на стол.
– Кому?
– Вите.
– Кому?
– Мне.
– Кому?
– Тебе…
Без обиды, таким же образом поделили картошку. После скудного ужина урчали животы.
– Стас, езжай-ка домой. Тебе ближе, чем мне. Живешь в Златоусте. К понедельнику вернёшься, привезёшь колбасы, твоя мать на мясокомбинате работает, – просит жалостливо Безгодов.
– А ты научишь меня на гитаре играть?
– Научу, – соглашается Виктор. Откидывая длинные рыжие волосы на плечи, он проникновенно берёт семиструнную гитару со стёртым корпусом. Садится на кровать. Настраивает струны, красивым голосом поёт. Чуть удлиненное лицо с острым подбородком озарено вдохновением, серые глаза становятся голубыми. Некоторые мелодии он сочиняет сам. Ребята с удовольствием слушают романс:
– Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки, опустив…
Виктор играет мастерски, извлекая из струн переливчатые звуки. Гитара в его руках рыдает, плачет.
Удивительные слова Сергея Есенина заставляют трепетать сердце.
Гриша смотрит в потолок, вспоминает свою девушку. Она живет далеко отсюда. Несчастливая любовь не дает ему покоя. Столько девиц рядом симпатичных, но ему запала в душу золотоволосая одноклассница, украинка, с которой он встречался всего несколько раз. Эта песня о ней.
Румянцев припомнил, как год назад по радио прозвучала впервые песня в исполнении Муслима Магамаева. Она взволновала и потрясла его.
Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо – с белым снегом.
Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,
Чтобы тебя отыскать на земле.
Как ты посмела не поверить,
Как ты посмела не ответить,
Не догадаться, не заметить,
Что твое счастье в руках у меня…
Вынужденная разлука с любимой тяжело переживается, если парень своей печалью ни с кем не делится. Если любишь, зачем уезжать от любви? Для того, чтобы страдать?!
Слушая, как поет Безгодов, Гриша вдруг осознал, что слишком много в последние дни мыслей в голове. К добру ли это?
Перед сном все слушают рассказ Мадудина.
Володя наизусть, как народный сказатель, пересказывает книгу, которую никто не читал. Затаив дыхание, ребята увлечены приключенческой историей о мёртвом озере. Так продолжается час, два.
Мадудин засыпает и во сне продолжает им рассказывать еще примерно полчаса: об охотнике, который прыгнул в воду, пытаясь разгадать тайну. Но никто не замечает, что рассказчик спит. Его память, как вычислительная машина, управляет речью, хотя сам он уже основательно посапывает.
Наконец, он замолкает, поворачиваясь на другой бок.
– А что дальше? – спрашивает, выждав с минуту, Стас.
Володя не отзывается.
– Завтра закончит, – обрывает друзей Гатаулин. И засыпает вторым.
Утром раньше всех встает Арефьев. Гремит ведром, ставит его под умывальник. Кошкин, дожидаясь, когда все оденутся, нежится в постели.
Мадудин смотрит, как Румянцев пытается зачесать на затылок непослушные вихры, советует ему:
– Сделай себе кудри.
– А как?
– Хочешь, нагреем гвоздь? Завьешь, и больше не будешь мучиться.
Слово друга закон. Через час у Гриши новая прическа.
Опоздав на первую лекцию, Мадудин и Румянцев входят в аудиторию. Пожилой преподаватель математики, Алексей Дмитриевич, останавливает их рукой, прерываясь на минуту.
– Почему опоздали?
– Пуговицу на брюках пришивал, – объясняет Володя.
– Похоже на правду, – примирительно сочувствует преподаватель, – а то выдумывать начинают – будильник сломался, тетради забыл. Садитесь.
Студенты, особенно девушки, не узнают Румянцева, принимают его за новичка, вздыхают.
Гриша стал необычайно красив. Слегка завитые светлые волосы скрывают высокий лоб. Нежные черты лица. Тонкие губы. Грустный взгляд.
Валя Вишнякова ахнула, когда он сел на парту рядом с ней. Лишь вблизи разглядела, кто он такой. Но сердечко уже взволновалось.
– Тебя не узнать, – шепнула она ему.
 На перемене Румянцев, не надевая пальто, выбежал на улицу. Спустился по ступенькам парадной лестницы. Каждый день в общежитии, которое находилось во дворе техникума, он проверял почту: нет ли писем и перевода.
Грустный, еще раз проверил кипу писем, вдруг ему на глаза попался конверт, адресованный Валентине Вишняковой от Шошникова. “Кто такой Александр Шошников? – подумал он, – наверное, ее ухажер”.
Чтобы запомнить эту фамилию, он обратился к парню, стоящему рядом:
– Дай мне ручку!
Гриша задумчиво изогнулся к столу, оторвал кусочек от газеты “Миасский рабочий”, начеркал для памяти фамилию, повернулся и вышел.
Вернувшись в техникум и сев за парту, он бесцеремонно тронул за локоть Вишнякову, весело болтающую с Дачкиной.
Валентина ударила его по руке и зашипела возмущенно:
– Что щипаешь, как гусь!
– Он кадрит с тобой, разве не видишь?
– Больно мне надо, – прошептал смущенный Гриша.
– Смотри, краснеет! – изумилась Светлана, – значит, он с девчонками еще не дружил.
Гриша, уже не рад, что затеял эту сцену, комкая слова, произнес:
– Валя, я просто хотел обратиться срочно. Тебя в общежитии какой-то парень дожидается.
– Кто?
– Сейчас вспомню, – Гриша вспотел не на шутку – не прочитаешь же с заготовленной бумажки! – Он, ты, знаешь, проездом, в Сибирь едет, тебе передачу вроде принес, – дыхания у Румянцева больше не хватило выдумывать загадочную версию появления незнакомца.
– У нас в Сибири никто не живет! Он что, называл мою фамилию?
– Да! Спрашивал, где ты живешь. Его зовут Саша Шошиков, кажется.
– Шошиков? А может, Шошников?!
– Да.
Валя дернула плечами:
– Это мой двоюродный брат. Он же жениться собрался. Почему вдруг уезжает неизвестно куда?
Вишнякова встала и выбежала за дверь. Через десять минут вернулась, когда уже началась лекция, с румяными щеками, спросив у преподавателя разрешения, села за парту.
– Ты зачем меня обманул?
– Наверно, ушел тебя не дождался.
– А это что! – Валя показала вскрытое письмо, – ты на конверте прочитал фамилию! Разыграл меня, детектив! На свадьбу приглашают.
После последней лекции Мадудин и его послушная тень, Румянцев, шли по коридору второго этажа:
– Что будем делать? – спросил озабоченно Володя, – скоро сессия. А у нас в журнале много двоек. К экзаменам не допустят тебя и меня. Если не сдам, буду на заочное отделение переводиться.
– Может быть, двойки в журнале исправить?
– Как ты их исправишь! Заметно будет.
– А как быть?
Мадудин прошел несколько шагов молча, выискивая верную мысль:
– Давай украдем журнал. Нет журнала, нет и двоек!
– А если поймают?
– Не поймают! Завтра пораньше придем в техникум. Только об этом никому не слова.
На первом этаже друзья прочитали объявление. «В актовом зале сегодня в 18 часов просмотр фильма ”Республика ШКИД”».
– Посмотрим? – радостно поинтересовался у друга Гриша.
– Можно. Пошли в общагу.
В комнате на втором этаже жил Павлик Несмеянов, вундеркинд тринадцати лет. Он успел закончить восемь классов и учился вместе с ними в одной группе. Конечно, такого одаренного малыша не могли выселить из общежития. У него не было паспорта.
Вместе с ним жил Алексей Костомаров, также студент их группы. Алексей десять лет отработал на заводе в Магнитогорске. Был холост. Любил не женщин, а джаз-рок. Бредил музыкой. Напевал часто в полголоса воровские песенки. Водил знакомства с блатными.
Когда они вошли в затемненную комнату, Костомаров сидел за столом при свете настольной лампы, занимаясь подозрительным делом. Около него сидел коренастый Николай Истомин. Он посматривал с увлечением и надеждой, как в паспорте исчезает от раствора хлорки штамп о браке.
Истомин был женат, но решил вытравить в паспорте фатальную запись.
По потолку двигались жирные клопы, готовясь к ночной атаке. Из-за полчищ кровожадных хищников студенты рады сбежать на частные квартиры.
– Николай, прямо на тебя идут! Сверху будут пикировать! – воскликнул Мадудин, пожав руку Павлику.
– Кто? – не понял Алексей, на всякий случай, прикрыв журналом “Юность” паспорт.
– Посмотри наверх.
– А! Меня обходят стороной, а гостей точно схапают, – откинув журнал, он протянул чистый документ хозяину, – можешь второй раз жениться!
– В кино пойдете?
– Какое?
– «Республика ШКИД».
– Нет, пацаны, надо к экзаменам готовиться.
Костомаров бесцеремонно выпроводил всех гостей. Учился Алексей строго педантично, записывал все лекции красивым подчерком. Хотелось получить образование после рабочей закалки.
В зале погас свет. Грязные беспризорники с улицы обживали приют, объявляя войну учителям, меняли воровские привычки на товарищеские отношения. Победила правда Пантелеева, Мамочки с его жалостливой песней:
“У кошки четыре ноги
Позади у нее длинный хвост.
Но трогать ее не моги
За ее малый рост”.
 – Вот бы нам такое самоуправление, – восхитился Мадудин, – дипломы на руки и – на производство! Разве бы мы не справились?
– Научились бы пользоваться приборами, оборудованием на практике. Зачем мне математика? Одуреешь от нее! Что я, бухгалтер? – поддержал друга Румянцев, выходя из актового зала.
В это время в техникуме учились вечерники. Коридор второго этажа пустовал. Дверь в учительскую была открыта.
Володя толкнул в бок Гришу:
– Другого удобного случая не представится! Будь на чеку! – он на цыпочках, словно исполняя танец белых лебедей, проплыл в кабинет. Журналы групп стояли стопкой в шкафу. Мадудин нужный журнал отыскал сразу. Не раздумывая, сунул его за пазуху.
Вышли из техникума, стараясь не встречаться глазами с вахтером. Журнал, изорвав на части, выбросили в сугроб.
Довольные, что избавились от двоек, веселились, идя по улице.
Гриша заглядывал в окна домов, завидовал разноцветным занавескам.
– Хорошо им, живут семьями. А мы как бездомная шпана. Зазевавшись, столкнулся с красивой девушкой, чуть не сбив ее с ног.
– Извините.
– На первый раз прощаю! – засмеялась она, поправив шапочку.
– А на другой раз? – крикнул ей вдогонку Мадудин.
– В другой раз встретимся у прокурора! – ответила незнакомка.
Стас Кошкин решил выпустить стенгазету к Новому году. Разложил на столе лист ватмана. Заточил цветные карандаши.
– Как нам назвать ее? – спросил у ребят.
– Тебе Алексей Дмитриевич задание дал, что у нас спрашиваешь! – рассердился Арефьев.
– Никто мне задание не давал. Я для вас газету хочу сделать.
– Для нас! Вот дает! Тебе что, делать нечего?
– Подожди, Арефа! – заступился за Стаса Женя, – это что, печатный орган нашей слободки?
– Пусть будет так! – Стас гордо приподнял плечи. – Мы организация…
– Беспризорников! – подхватил Безгодов.
– Нет, мы студенческая республика! Шестнадцатая республика СССР!
– Ура! – вскрикнули все, поддержав выдумку Стаса.
– Интересно, о чем ты будешь писать? – присел на стул Мадудин, – о нас, двоечниках?
– Я нарисую сначала деда Мороза, – Стас довольно быстро изобразил его сидящим на корточках и смотрящим в телескоп на звездное небо.
– Что он там рассматривает? – рассмеялся Гатаулин.
– Ему скучно сидеть на пятках! – заметил Арефьев.
– А я ему транзистор подарю, – и Стас нарисовал на снегу переносной приемник.
– А может, твой дед Мороз шпион? Это не транзистор, а рация? – поехидничал Виктор.
– Нет, мой дед Мороз поэт, – возразил Кошкин, – а стенгазету назовем “Новогодняя”. Стихи допишет, по секрету фамилию вслух не называю! Первый выпуск повесим над кроватью Румянцева.
– Ребята, сядьте рядом, сфотографирую вас на память, вдруг придется перейти на заочное отделение, – произнес роковую фразу Мадудин, доставая из тумбочки фотоаппарат “Зоркий”.
На следующий день задержался преподаватель. В аудитории поднялся шум.
– Может быть, училка заболела? – высказала догадку Светлана Дачкина
– Долой химию!!! – кричали Безгодов и Гатаулин.
Вместо учительницы по химии в класс вошел учитель математики, их курсовой руководитель.
– Кто вчера журнал относил? – спросил строго Алексей Дмитриевич у притихших студентов.
– Я, – ответил Несмеянов, поднявшись и покраснев от неожиданности.
– Не можем найти. Кто-то взял его. Придется новый журнал завести. Анна Михайловна пошла за ним в канцелярию.
– А как наши оценки? – ужаснулся отличник Петр Рычков.
– Не переживайте, ваши знания при вас останутся. До экзаменов две недели, успеете себя проявить, и пятерки, и двойки получите.
Пропажа журнала породила множество догадок. Но злоумышленники не были найдены.
В новогодние праздники Румянцев и Мадудин остались одни.
– Я домой не поеду, – сказал Володя Грише, – матери одной и так тяжело. Когда я дома, она устает от визитов моих дружков. Да у сестры Нины сейчас проблемы с мужем. Ушла от него. Лучше подготовлюсь к экзаменам, чем ежечасно выталкивать пьяного зятя за дверь.
– Почему? – удивился Гриша.
– Да он живет в нашем доме, только на другом этаже.
В праздничный святочный денек друзья были приглашены на ужин хозяйкой. Ребята попытались отказаться, но Мария Петровна прислала за ними сына Сашу.
Гриша тренькал на гитаре, Александр подсел к нему на кровать.
– Я слышал, ты можешь слова к песне сочинить, у меня есть мелодия, – спросил он робко и доверчиво.
– Хорошо, – согласился Гриша, – я тебе напишу про несчастную любовь.
– Только подробно не надо. Попробуй вскользь, и жалостливей.
– Ладно.
– Мать вас зовет на пельмени, собирайтесь!
– Мы вас объедим с голодухи! – засмеялся Мадудин.
– Да у нас их целая кадка заморожена, до весны не съесть!
– Недурно! Тогда не будем отказываться. Приоденемся понарядней и придем.
Саша ушел. Друзья стали утюжить помятые и грязноватые пиджаки и брюки, к которым пристала аудиторная и уличная пыль. Не надевая пальто и шапок, пробежались рысцой по морозцу до крыльца второй половины дома.
Через сени вошли в избу. Слева от дверей дышала жаром русская печь. В противоположном углу стоял простой деревянный стол. Над ним божница, прикрытая благовесткой . В другом углу за занавеской угадывалась кровать. Красноватый абажур свешивался с потолка, затемняя свет в зале. Между окон стояло трюмо. На подоконниках – горшки с белой и розовой геранью.
Из мебели выделялся старинный комод с резными дверками. Над расписанным масляными красками сундуком, стоящим около двери, была вешалка для верхней одежды. Черный овчинный тулуп хозяина казался огромным и тяжелым.
 Румянцев и Мадудин, стесняясь домашней обстановки, сняли ботинки у порога. Степан Гаврилович, улыбаясь, кашлянув в бородку, подошел к ним, по-отечески положил руки им на плечи, перекрестил их:
– Храни вас Господь! Проходите, юноши, на вечерку.
– Здравствуйте! – ответили в ответ Гриша и Володя. Нагнув шею, как бычки, прошли по цветастым домотканым половикам.
На столе стоял самовар. От печки неслись вкусные запахи. Мария Петровна принесла в огромной миске сваренные пельмени.
– Садитесь, ребята, – пригласила она студентов к столу, накладывая им в тарелки горку пельменей, – берите сметану.
– Почему домой не поехали? – спросил Степан Гаврилович, брызгая уксусом свою порцию.
– Мне далеко ехать, шесть дней на дорогу, – ответил Гриша, стараясь неслышно есть, чтобы выглядеть культурным.
– Вот-вот закончите учиться. Уедете куда-нибудь в тайгу. Ни дома, ни семьи, так холостяками и проживете.
– Не слушайте его, будет у вас и любовь и счастье. Кушайте осторожней, посмотрим, на кого бог счастье посылает, два пельменя с сюрпризом. Зубы не поломайте о пуговицы! – Мария Петровна весело засмеялась.
Румянцев про себя подумал: ”Только бы мне не попали! Неудобно хозяйское счастье на халяву забирать”. Как назло, два счастливых пельменя оказались в его тарелке. Лицо его побледнело от тоски, деваться некуда, пришлось признаваться, выкладывать изо рта по пуговице, словно фокуснику. Не глотать же их!
– Вот видишь, богу все известно! – заметил Степан Гаврилович, – ты хоть крещенный?
– Да, – смущенно ответил Гриша.
– Тогда все в порядке. Будут у вас в жизни радости. Я свои слова беру обратно, – он повернулся к иконам и перекрестился.
Когда ребята легли спать, в дверь тихонько постучали.
– Кого там принесло? – удивился Володя.
– Может быть, кто-то из наших приехал? – высказал догадку Гриша, ворочаясь в постели.
– Сейчас посмотрим.
Мадудин, не зажигая свет, открыл крючок.
– Это я, – услышал Румянцев знакомый голос Миши Плотникова, – выйди на веранду.
– Там холодно, я же раздетый.
– Ладно. Кто в квартире?
– Гришка, а что такое.
– А где другие?
– Домой уехали. А что ты так интересуешься?
– Девчонку одну надо спрятать, сбежала от родителей.
– Ну, ты даешь! Здесь не женское общежитие!
– А она не девка, парня за пояс заткнет, если надо.
– А нам с ней что делать? Зови ее, поглядим, что за птица.
– Катя, проходи, – тихо позвал Плотников беглянку.
Скрипнула дверь, на пороге мелькнула тень.
– Здрасте! – раздался шепоток, – как у вас тепло, – на пол полетели сапожки.
Незнакомка прыснула в кулак:
– Что, так и будем знакомиться в темноте!
Мадудин прошел к окнам, задернул занавески, включил свет. У порога стояла шестнадцатилетняя принцесса с изумительно совершенными чертами лица. В голубой искусственной шубке с песцовым воротником. Она, сделав реверанс, сняла красную шапочку. Распустила золотистые волосы, связанные пучком, они тотчас легли на воротник. Тонкие брови взметнулись вверх.
– Ну, кавалеры! К вам, кажется, дама пришла. Помогите же снять шубу! – капризно выговорила ночная звездная гостья.
Миша помог ей, повесил шубку на вешалку.
– Спасибо, – поблагодарила она.
– А пойду, – сказал Плотников.
На девушке было надето модное платье зеленого цвета, утянутое в талии, чуть ли не ломало ее фигурку пополам. На плечах вместо воротника два погончика полукругом.
– Меня зовут Катрин.
– Володя, – ответил Мадудин, надевая в спешке брюки.
– А кто под одеялом прячется?
Смущенный Румянцев приподнял голову над подушкой.
– Да мы с тобой уже встречались, – улыбаясь, сказала Катя, – ты ведь меня чуть было на снег не уронил. Как тебя зовут?
Румянцев открыл широко глаза, ничего не соображая. Лишь увидев на вешалке красную шапочку, отчетливо вспомнил ее. Но сейчас она была совсем другой.
– Гриша. Это ты говорила, что встретимся у прокурора?
– Безусловно, встретимся! Ведь городской прокурор мой отец! Если будете ко мне приставать, пожалуюсь папочке.
– Что же ты тогда из дома убежала? – спросил ее Мадудин.
– Надоело жить по законам.
– Ложись тогда на койку поближе к печке, чтобы ночью не замерзнуть.
– Вы хоть дайте мне два одеяла.
Солнце заглянуло утром в окна поверх занавесок. Катерина умывалась холодной водой, брызгая на платье:
– Брррр! Прямо лед! Руки ломит. А у нас в доме из крана горячая вода. Включишь после ванны магнитофон. Лежишь на диване вместе с кошкой, слушаешь музыку.
– Долго ли ты будешь прятаться от родителей? – спросил ее Мадудин, положив на стол пару луковиц и хлеб.
– Это что, вся еда? – удивилась девушка.
– Здесь завтрак, обед и ужин.
– Да! – Катя села на стул и истерически захохотала, – Заключенным и то больше выдают.
– От такого питания сама убежишь к родителям.
– Никогда! – она встала, направилась к своей шубке, расстегнула потайной кармашек. Сунула туда руку. Достала помятых три рубля. – Вот вам на продукты.
– Это что, все твои финансы? – засмеялся в свою очередь Володя.
– Ага!
– Не густо.
– Что, меня выгоните на мороз?
– Нет, но через два дня приедут жильцы.
– Ладно, так и быть, я уйду к подруге.
– Ты учишься в школе?
– Да, в музыкальной.
Володя надел пальто и шапку, взял сумку и пошел в магазин.
Румянцев, оставшись наедине с беглянкой, не знал как себя вести. Потянулся к учебнику стереометрии, словно было самое подходящее время готовиться к экзамену, лег на кровать.
Катя молчала, сидела за столом, положив на него голову, точно засыпая.
– Хочешь, я научу тебя гадать? Девчонкам нравится, когда им гадают мужчины.
– Я же не цыганской крови!
– Подумаешь! Долго ли тебе стать цыганом, – она присела к нему на кровать. Начала ерошить волосы на макушке, – волосы можно перекрасить. Усы отрастишь за месяц.
Грише стало неудобно, он повернулся, сел, слегка краснея.
Она взяла учебник. Начала размахивать им, дирижируя дыханием.
- Теоремы, теоремы!
Улетайте прочь.
Жизни грустные дилеммы
Не развеет ночь.
Обломала ветку с розой
Алчная рука.
Мои волосы морозит
Скука и тоска.
Ненавижу проходимцев,
Воровской уют.
Роскошь блеском нелюдимым
Режет словно жгут.
Бьет в глаза засилье нравов.
С правдой нагишом
Убегу я от отравы
В незнакомый дом.
Жить в обличии величья
В клетке не хочу
Косы выстригу девичьи,
Затеплю свечу.
С ней пойду по белу свету,
Людям поклонюсь
Стану я монашкой бедной,
Но не покорюсь.
Кто тучнеет на поборах,
Тот гостинцы шлет,
Ходит в гости к прокурору
Чтоб закрыл он рот.
Мой отец не жрец Фемиды.
Честность потерял.
За его поступки стыдно.
Он чужим мне стал,
– вздохнула. Вытерла слезы. – Теперь я вся выговорилась. А то подумаете, распущенная, гулящая. Дома не ночую.
Румянцев молчал. Стихи произвели на него сильное впечатление.
– Это ты сочинила?
– Я.
– Прямо сейчас?
– Первые четыре строчки взяла из твоего учебника. А остальные раньше вбила в голову.
Гриша взял из ее рук учебник, пролистал страницы:
– Здесь их нет!
Она засмеялась:
– Ну, ты и чудак! Я так образно сказала. Интересно, что вы с приятелем обо мне подумали? Пришла с улицы навязываться.
– Я ничего плохого о тебе не думал, – с жаром, точно спохватившись, заговорил он, – ведь ты девушка. Свалилась на нас с неба.
– Представляю! Что вы заподозрили! – она мило засмеялась, – а вы, оказывается, парни добрые. Я не хотела к вам идти. Но Миша меня уговорил: “Не бойся! Володя солидный, в обиду тебя никому не даст”. Приятно чувствовать себя не одинокой. Парни даже лучше, чем подруги. Те предадут сразу. Поэтому я к Лиле не пошла.
– А ты поступай к нам в техникум. Перейдешь жить в общежитие. У тебя будет профессия и настоящие друзья.
– Заманчиво! Нет, я уеду в Новосибирск через месяц. Буду жить у тети.
– А эти дни что, будешь скитаться по квартирам?
Она вздохнула:
– Вернусь домой. Притихну в своей шикарной комнате. Прикушу язык, не буду показывать зубы.
Мадудин пришел из магазина с полной сумкой. Принес всего понемногу: макароны, картошку, сыр, масло, селедку, литровую банку борща, хлеб.
– Теперь нам хватит на неделю, – сказал он, выкладывая все на стол.
– И это все ты купил на три рубля? – удивилась Катя. – Как прелестно! Я вам сварю макароны. Я сама их люблю. Где у вас кастрюля? Так, мальчики, быстро растопите печку. Мне же нужно переодеться. Есть у вас брюки, рубашка?
– Надевай мои, на выбор, – предложил Володя, показывая на спинку кровати, на которой висела его одежда.
– Посмотрим, – Катя взяла черную рубашку, примерила ее по своему росту, – почти как платье до колен! А брюки мне твои велики. Они с меня ей-богу упадут! Вот будет потеха!
– Гришань! Одолжи тогда свои.
Дверь открылась. Вошла хозяйка, оглядела комнату:
– Здравствуйте! У вас гостья? К кому она пришла?
– Это моя сестра, – сказал Гриша, стоя на коленях, пыхтя, над вытащенным из-под кровати чемоданом.
Мария Петровна увидела чемодан, кучу продуктов на столе, озадачилась необычной ситуацией:
– Как же, здесь ребята живут.
– Да она проездом, едет в Пермь. Я ее провожу через день.
– Пусть тогда у нас поживет.
– Мне неудобно вас стеснять, – сказала Катя, – не беспокойтесь, я здесь порядок наведу. Полы не моют. Сидят голодными, – она подошла к Грише, шлепнула его по щеке, – вот скажу маме.
Успокоившись, Мария Петровна вышла.
– Ну, ты артистка! – восхитился Володя.
– Со мной не пропадете. Вечером пойдем на дело. Разве на этой пище можно прожить?
Часов в одиннадцать ночи по мосту через речку трое направились в город. Двое в пальто, а третий в осенней куртке и в лыжной шапочке.
Прогуливаясь по пустынным улицам, они посматривали на черные окна домов. У трехэтажного с красивым фасадом дома остановились, оглянулись – никого. Двое прислонились к стене, а третий легко влез им на спины, потянулся рукой к форточке, с которой свешивалась сетка со свертками, из кармана вытащил ножницы, срезал сетку и вместе с ней спрыгнул на снег.
– Тяжелая, – прошептала Катя, – наверное, в ней мясо. Вот вам и калории.
Благополучно вернувшись домой, студенты и их покровительница остались довольны. Два килограмма мяса, полбатона вареной колбасы.
– Хоть это воровство, у нас нравственность осталось прежней. Нельзя же за это наказывать? – задумчиво произнесла дочь прокурора, снимая с себя два свитера.
– А если у людей это было последним? – возразил ей Гриша.
– Не уверена, в этих домах живут обеспеченные чинуши. В холодильник продукты не помещаются!
– А может, у них холодильника нет.
– Это у вас нет. Нечего их жалеть.
Через день Катя ушла. В раздумье лежал Гриша на кровати, в голову лезли самые грустные мысли. “ Где же она теперь? Испортит свою жизнь!” Само собой складывались строчки о ней.

“Неслось такси в бензиновом угаре,
Асфальт, окутав облаком смолы.
А позади, на грязном тротуаре,
Лежала роза в уличной пыли.
Никто цветок тот брошенный не поднял,
Никто не внял его глухой мольбе.
Лишь я сегодня эту розу вспомнил,
О ней я рассказать решил тебе.
Ее листочки жалобно свернулись,
Пунцовый цвет невинно потускнел.
Но чьи-то губы нежно прикоснулись,
И чей-то голос нежно зазвенел.
Чей взор пленила эта роза прежде,
Кто красоты ее не оценил?
Так сделать мог какой-нибудь невежа:
Цветок сорвал, измял и уронил.
Неслось такси в бензиновом угаре.
От света тени серые легли.
А там, вдали, на грязном тротуаре,
Лежала роза в уличной пыли”.

В квартире стало как-то тревожно от тишины. Мадудин принес под вечер дрова для растопки.
– Как-то дико без ребят, – сказал он.
– И мне не по себе.
– Может быть, мы потихоньку сходим с ума? – предположил Володя.
– Неужели!
– Я начинаю понимать, отчего это происходит?
– Отчего?
– Мясо, наверное, было бешеным! Недаром его промораживали, или специально на улицу выставили, чтобы кто-нибудь его стащил.
Тревога прошла, когда приехали ребята.
Володя спросил у Плотникова, когда тот через неделю зашел к ним:
– Откуда ты эту кралю знаешь?
– Познакомился с ней на танцах.
– Когда ее в последний раз видел?
– Я Катю давно не вижу. Родители, наверное, взаперти держат. У меня к вам просьба. Выручайте, вы же шестнадцатая республика!
– Что опять подраться? У нас послезавтра экзамен по математике. Не хотелось бы портить свои физиономии!
– Нет, – Миша улыбнулся, почесав свой чуб, – бывший наш квартирант собрался купить холодильник “ЗИЛ”. Не поможете ли ему домой занести.
– Тяжелый холодильник?
– Вшестером донесем.
К магазину подъехали на грузовой машине.
Гатаулин, Кошкин и Румянцев оставались на улице. Морозы ослабли. Приятно было подышать свежим воздухом. Гриша посматривал на проходящих мимо людей с надеждой встретить случайно Катрин.
Вместо нее он вдруг увидел Валю Вишнякову. Впрочем, она тоже заметила ребят. Подошла к ним:
– Что вы здесь делаете?
– Работаем грузчиками в магазине, – объяснил ей Кошкин, – возим стиральные машины, фортепьяно по городу.
– Да, так я вам поверила.
– Спорим на шоколадку.
– На две.
– Нет, на четыре, – подогревал интерес Стас, потирая от удовольствия руки и попрыгивая перед ней то на одной, то на другой ноге.
– Может, сразу на ящик поспорим? – покачала головой Валентина. – От жадности все съешь, психом станешь!
Вишнякова подошла к Румянцеву:
– Гриша, ты же не такой, как Стасик, колючий карасик! Скажи правду. Что вы торчите на улице? К экзамену не готовитесь! Пропадете.
Из магазина вышел Мадудин:
– Привет, Вишенка! Ребята за мной.
Холодильник выносили осторожно, поставили его в кузов.
– Гуд бай! – крикнул Кошкин Вале, которая, широко открыв глаза, смотрела на отъезжающих студентов.
В первый раз выполняя такую ответственную работу, ребята на каждую ступеньку лестницы ступали осторожно, чтобы не поскользнуться. Лифт не работал.
– Отдохнем немного, – сказал хозяин, высокий молодой мужчина лет тридцати, расправляя позвоночник.
Холодильник установили на кухне. Его жена Надя, миловидная женщина, накрыла стол. Взяла на руки плачущую годовалую дочку.
– Начинайте без меня, я на минуту вас покину. Вику спать уложу, – сказала она мужу усталым голосом и ушла в другую комнату.
– Садитесь, ребята, – пригласил хозяин.
В дверь позвонили.
На пороге стояли две веселые девушки.
– Поздравляем с новосельем! – закричали они, шумно хлопая в ладони. В руках у них были подарки.
– Это с моей работы, Лена и Зина. Знакомьтесь, – Алексей помог им раздеться.
После частного дома обстановка новой квартиры блистала современностью отделки и интерьера. Розоватые обои. Хрустальная люстра. Большой ковер на стене. Несколько картин.
Девушки сели за стол, слева и справа от гостеприимного владельца квартиры. В одинаковых белых блузках, черных юбочках, с пышными прическами. Глаза у обеих карие. Сразу не разберешь, кто из них Лена, кто Зина.
Студенты и Миша, как на смотринах, расположились по другую сторону стола.
– Спасибо вам, парни, мне бы одному не затащить холодильник на плечах! Лопнули бы штаны от натуги.
Хозяин наполнил рюмки водкой. Девушкам налил вина.
Дружно выпили.
– Квартиру мне дали от завода. Не буду себя хвалить, за что.
– Не скромничай, Алеша, ты у нас герой! Приказано тебя поцеловать от всего коллектива, – засмеялась Зина. Она чмокнула его в левую щеку.
– Я также выражаю тебе признательность от главного конструктора, – Лена приложилась губками к другой щеке.
Торжествующий Алексей развел руками:
– Ну, как тут не отметить такое событие, Миша, наливай парням. Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь!
Голодные студенты накинулись на закуски. Пили водку. Хмелели. Мадудин рассказывал интересные случаи из студенческой жизни.
– Мы тоже учились в училище, хорошее было время! – воскликнула Зина.
Румянцев выпил стопки три, чувствовал, что его покачивает. Смутно оглядывал друзей, хозяина, который продолжал бесцеремонно целоваться с женщинами. Не мог понять, за какие почести его так часто целуют смеющиеся подруги.
Хозяйки за столом не было. Она, укладывая дочку, уснула.
– Почему этот парнишка молчит? – шепнула Лена, поправляя сережки в ушах, наклоняясь к Кошкину и незаметно показывая на Гришу.
– А он мечтает.
– О ком мечтает?
– Он поэт.
– Поэт?!
Лена, скосив глаза, минуту наблюдала за Румянцевым. Заметив, что он посмотрел на нее, счастливо улыбнулась, протянула ему через стол шоколадную конфету:
– Попробуйте, пожалуйста.
– Спасибо, – сумрачно ответил Румянцев, вытягивая навстречу дрожащую несмелую руку.
– Как вас зовут? – не отставала любопытная девушка, не сразу отпуская его горячие пальцы. Ее лицо раскраснелось от вина, стало привлекательным. Лукавые глаза излучали заинтересованность.
– Гриша.
– Как приятно! Меня Елена. Вы пишите стихи? Может, что-нибудь прочитаете вслух или мне на ушко?
Румянцев не успел проглотить кусочек хлеба, жевал его, опустив глаза, молчал.
– Ну что же вы так скромно безмолвствуете! Хотите, я прикажу всем выслушать вас.
– Не надо.
– Вы пишите о любви?
– Да, – Гриша, чувствуя, что девушка не отстанет, вытащил из кармана записную книжку со стихами, отдал ей.
– Спасибо, – проворковала нараспев красотка.
После четвертой рюмки Румянцева уложили на кушетку в другой комнате, где спала хозяйка с дочкой.
В гостиной продолжался праздник. Пролежав час или два в забытье, Гриша очнулся, попробовал встать, кружилась голова. Шум и гам не давал ему задремать. Через неприкрытую дверь лучик света падал на кровать, где спала Надя.
“Как она может спать в таком грохоте? – удивился Румянцев, – даже я пьяный проснулся!”
Надя не спала, она беззвучно плакала, обнимая теплую дочку. Любовницы мужа не давали ей покоя даже в квартире.
Гриша сердцем почувствовал неладное, очень уж скорбным и трагическим было положение тела женщины.
– Вам плохо? – прошептал он.
Надя всхлипнула и не ответила.
Румянцев все понял, встал, вышел взъерошенным ежиком на свет.
– Проснулся, гений! – воскликнул Стас, пытаясь его усадить на стул.
Но Гриша отмахнулся, направился к порогу.
– Ты куда? – спросил его Мадудин.
– Домой.
– Ладно, пошли и мы до хаты, – согласился с ним Володя.
– Оставайтесь до утра, – стал их уговаривать Алексей.
– Уже не ходят автобусы, – заметила Зина, повиснув кошкой на плече хозяина.
 – Мы пешком дойдем, – ответил Мадудин за всех.
Вернувшись поздно ночью домой, студенты проспали до обеда, а, проснувшись, забились по углам с книгами и конспектами.
Гриша своеобразно подготовился к экзамену по математике. Вечером, пролистывая учебник, сказал:
– Вот выучу названия теорем по оглавлению вместе с номерами страниц, перечислю их преподавателю, он в благодарность мне поставит пять.
– Наивный! Пятерку ставят не за название, а за содержание, – засмеялся Кошкин.
– Тогда у меня есть вариант номер два, – заметил Румянцев.
– Два и получишь! На больше не рассчитывай.
Вместе с ребятами на экзамен пошел и Плотников.
– Я буду вам шпаргалки передавать, – пояснил он, – меня никто не знает.
Румянцев вытащил билет, сел за парту, так и есть, ни одного знакомого вопроса. Написал на листке уравнение, заготовленное ранее, решил его. Посидев три минуты, поднял руку:
– Можно отвечать?
– Раз готов, иди к доске, – ответил приветливо Алексей Дмитриевич.
Гриша, смело, чеканя шаг, пошел к доске, начертил плоскость и прямую, ей перпендикулярную, положив мел, уверенным голосом стал отвечать. Вишнякова удивленно подняла глаза, восхищаясь им.
– Дано: прямая “А” принадлежит плоскости “альфа”; прямая “Б” принадлежит плоскости “альфа”. Прямая “С” перпендикулярна прямой “А”. Прямая “В” перпендикулярна прямой “А”. Доказательство: прямая называется перпендикулярной плоскости, если она перпендикулярна двум прямым, принадлежащим этой плоскости и проходящим через точку пересечения прямой с плоскостью.
– Молодец, – сказал преподаватель, не оглядываясь, – какие у тебя еще вопросы в билете?
– Уравнение.
– Решил?
– Да.
– Покажи.
– Хорошо. Можешь идти, – Алексей Дмитриевич за «отличные» знания поставил ему жирную двойку.
Румянцев, потерянный, вышел. Когда за ним захлопнулась дверь, преподаватель, улыбаясь, сказал Костомарову:
– Оригинальный студент! Хотел меня обмануть, отвечая не по билету.
Двойку также получил Мадудин.
Плотников пытался уговорить преподавателя, идя за ним по лестнице, клянча и угрожая:
– Поставьте ребятам тройки…
– Почему вы уезжаете? – спросила Светлана Дачкина, – может быть, пересдадите? Что с вами случилось? В прошлом году хорошо учились! Это всё из-за квартиры, может, вам в общежитие перейти? – она вздохнула, поднимая от ужаса руки, словно моля бога заставить одуматься шалопаев, уходящих на производство.
– Исключено, – ответил Володя.
– Но ведь вы совершенно разные люди! Характеры у вас неодинаковые. Не пойму, что вас объединяет? Твой друг какой-то неземной, витает в облаках. Разве ты, Володя, можешь рассчитывать на него. Мы ему хотели брюки купить из фонда техникума. Экзамен провалил. И тебя подведет…
Автобус остановился возле железнодорожного вокзала. Кружился и падал хлопьями снег. Друзья с большими чемоданами вошли в зал ожидания. Сняв шапки, оббивали пальто от снега. Гриша рассеянно глянул на людей, сидящих на скамейках, и сразу заметил у стены Катрин.
Катрин узнала друзей. Глаза её засветились радостью. Встретившись взглядом с Румянцевым, она вдруг втянула шею, прижав подбородок к шарфу. С ужасом, водя глазами направо и налево, указывала на сидящих по обе стороны от неё хмурых парней с красными повязками на руках и на маленький коричневый чемоданчик возле её ног.
– Вовка, здесь Катя.
– Вижу.
– С ней какие-то типы. Мне, кажется, она влипла. Ждёт от нас помощи. На чемоданчик показывает.
– Стащила поди. Вот её схватили. Это не мясо красть!
– Вовка, придумай что-нибудь.
– Ладно. Поможем. Вы с тобой ещё не были в милиции. Отсидим пятнадцать суток.
– Я серьезно тебя прошу.
– Ты что в неё влюбился? – заметив, как побледнел Гриша, Мадудин продолжил миролюбиво, – Хорошо, сейчас подойдём к ним. Я попрошу прикурить. Ты хватай чемоданчик и беги на улицу. Там где-нибудь брось его в кусты.
– А как я побегу, у меня в руках мой чемодан огромный!
– Оставив наши чемоданы у двери.
Друзья двинулись налегке к Катрин.
– Кореш, – обратился Мадудин к парню, – нет ли у тебя спичек?
– Я не курю.
– А зря.
Гриша смотрел в глаза Катрин. Ноги его приросли к полу.
 – Ты что на неё пялишь зенки? – возмутился второй парень, собираясь встать.
Мадудин толкнул его в грудь, не лестно усаживая на скамейку.
– Это что такое! Дружинников бьёшь.
Раздался пронзительный свист. Это Мадудин позабавился. Румянцев схватил чемоданчик и бросился к двери. За ним следом побежала Катя.
– Держите вора! – кричали хлипкие дружинники, которых Мадудин по очереди усаживал на скамью, как на раскалённую сковородку, пока они не притихли. Никто из пассажиров не вмешивался. Мадудин спокойно пошёл к выходу…
Румянцев, отбивая бок своим тяжёлым чемоданом, бежал, тяжёло дыша, смотрел, куда ему бросить проклятый краденный чемоданчик, чтобы освободить онемевшую руку.
– Гриша, остановись! За тобой никто не гонится, – кричала вслед ему Катя.
Гриша, заметив кучу ящиков, бросил туда злополучную улику, обернулся. Улыбаясь, герой направился к Кате.
– Ты зачем мой чемодан бросил на свалку! – захохотала Катрин.
– Разве это твой чемодан?!
– Конечно, мой! А ты что подумал?
Румянцев потупил глаза и промолчал, засеменил виновато обратно к ящикам.
 – Володя, мы здесь! – кричала весело Катрин на весь перрон.
– Ты чего развеселилась? – спросил её подошедший Мадудин, – сейчас дружинники милицию вызовут.
– Да они не дружинники. Нацепили повязки, чтобы меня никто не освободил. Выследили, решили за вознаграждение сдать родителям. Ждали третьего дружка с машиной. Теперь они из вокзала не высунутся! Ты, Володя, напугал их до смерти!
Через полчаса пришёл поезд.
– Спасибо вам! Я никогда вас не забуду! – кричала Катя, из вагона, стоя рядом с проводницей…
 Через два часа другой поезд увез друзей в неизведанную таежную даль. Шестнадцатая республика потеряла своего шерифа и странного чудака, не признанного коллективом.